Учились ли вы в мужской школе? Нет... не учились? Значит, в воспоминаниях о школьном времени, не хватает вам озорного легкомыслия, бесшабашного веселия и крепкой сплочённости в шалостях и забавах.
Конечно, психологи и учёные разных званий и степеней найдут уйму дурного в однополом обучении и будут, возможно, правы, но с отказом от этой школьной системы, что-то безвозвратно ушло, улетучился дух братства маленьких мужчин, живущий и сохраняющийся в них долгие годы.
Но, главное, исчезло возвышенное поклонение женщине. Да-да, девочки соседней женской школы были окутаны облаком таинственной привлекательности, чистоты и романтизма. Для нас, они были неземными существами, живущими в своём, особом мире. И мы, вероятно, в их глазах казались такими же манящими незнакомцами.
По дороге в школу, навстречу нам спешили стайки принцесс – непьющие, некурящие, и, конечно же, не щебечущие матом...
Но это так, к слову. Я просто немного отвлёкся от главного: от весёлой, разудалой жизни мужской школы.
Шестой класс «А». Урок истории. В класс неторопливо входит мужчина лет сорока, среднего роста, широкоплечий, с лохматыми чёрными бровями и прищуренными острыми глазками. Это добрейшей души человек – учитель истории Григорий Иванович, по прозвищу «Фараон». Его никто не боится.
Григорий Иванович удобно располагается на стуле, раскрывает классный журнал и оглядывает знакомые физиономии. Затем медленно ведёт пальцем по списку, словно прицеливается, держит паузу и, наконец, спускает курок: «Хованский, к доске».
Из-за четвёртой парты третьего ряда нехотя поднимается худенький стриженый мальчик и покорно бредёт к большому чёрному прямоугольнику, исполосованному огрызками мела и протёртому кое-как.
Класс зашумел, загудел, задвигался, но как-то особенно, без облегчающего выдоха: «пронесло»... И было ощущение томления зала перед началом спектакля, предвкушения интриги и соучастия в ней.
«Так, что ты можешь рассказать нам о юном фараоне Рамзесе II, Володя?»
Парнишка напрягся, вытянул шею и, открыв рот, беззвучно затряс головой. Класс радостно охнул.
"Успокойся, Володя. Вдохни, выдохни... ведь ты же учил?!» Володя обречённо кивнул - «Ну вот и молодец».
Мальчик снова открыл рот... «Ы-и-и-и» – сдавленно сорвалось с его искривлённых напряжением губ.
«Пой, Вовка, пой...» – закричали, загалдели со всех сторон.
«Молчать!» – загремел Григорий Иванович.
«Вова, не можешь говорить – не надо. Лучше спой».
Вова отвернулся, опустил голову, на глазах его блеснули слёзы. Класс затаился.
И он запел... Запел, сдерживая рыдания, про жизнь древнего народа и его фараона, про полноводную реку Нил и величественные пирамиды.
Класс безумствовал. В общей истерике мальчишки катались по партам, били друг друга учебниками истории и строили ужасные рожи.
А в какофонии щенячьего, поросячьего визга и хохота звенел тонкий рыдающий Вовкин голос.
Дети не знают жалости.
Проплакав фараоново житие, измождённый, опустошённый Вовка свалился на парту к верному другу Борьке, а Григорий Иванович, неверной рукой нацарапал кривую «четвёрку» напротив Вовкиной фамилии и, пытаясь унять бушующие страсти, поднял класс. Урок пошёл своим чередом.
А ведь всего лишь год назад всё было по-другому. Вовка пришёл в 5 «А», закончив начальную школу, круглым отличником и в новой обстановке проявил себя с самой лучшей стороны. «Будущий медалист» – говорили про него учителя. Всё шло отлично до 12 апреля. Чёрный день, проклятая дата в коротенькой ещё жизни мальчишки.
Весна была затяжной и холодной. Только что большой пруд в центре города освободился ото льда и чистая водная гладь его, притягивала к себе детвору. Раздобыв где-то бензобак от самолета и зубилом, срезав верхнюю часть обшивки, ребята превратили его в великолепную лодку-плоскодонку. Широкая и лёгкая, она вмещала в себя трёх человек: двух гребцов и рулевого. Теперь оставалось лишь опробовать её в деле.
В четверг, 12 апреля, примчавшись из школы, бросив с порога портфели и не переодевшись, команда из трёх человек: Аркашки – рулевого, и гребцов Вадьки и Володьки, дрожащими от нетерпения и азарта руками, подхватила судно и понесла его к пруду. Сопливая мелкота мельтешила и путалась под ногами, приземляла торжественность момента. Лодка плюхнулась в ледяную воду, в которой хлопьями грязной ваты медленно проплывали остатки льда – пруд был проточный.
Пьянящая радость пронизала команду, заполнила её до отказа и выплеснулась навстречу весеннему солнцу, синему небу и холодному ветерку, бороздившему поверхность пруда.
Восторженные вопли сменились разудалой песней о Стеньке Разине и его хмельной дружине. Команда забыла обо всём, кроме своей лодки и вёсел-дощечек. Лодка шла споро, ей было, где разгуляться. Появились зеваки. Знакомые криками одобрения приветствовали мореходов. Это добавило куражу. Гребцы навалились на весла, лодка полетела и вдруг...
Страшное всегда случается вдруг. Струя леденящего холода пронзила худенькое Вовкино тельце, мгновенно парализовала ноги, руки, живот, мысли. Провалилось сердце. Захлебнувшись остро пахнущей льдом водой, он стремительно пошёл ко дну. Но, рефлексы, рефлексы... Они сработали безотказно, не дав ему умереть в эту минуту, и вытолкнули его, как пробку на поверхность пруда.
Первым, что он увидел - была серая пуховая варежка связанная мамой, плясавшая на гребешках волн, поднятых Вовкой, в метрах пяти от него, рядом с телеграфным столбом.
Они врезались в столб! Они врезались в столб, одиноко стоящий почти на середине пруда, увлёкшись греблей, скоростью, а главное, желанием блеснуть перед публикой на берегу. Герой всегда, в любой момент должен казаться героем. Аркашка не заметил столб, а может и заметил, да поздно. Лодка от удара затонула мгновенно, а команда очутилась в воде.
Инстинкт бросил Вовку к столбу. Он суматошно замолотил по воде руками и ногами, обутыми в кирзовые сапоги. Плавать Вовка умел, ведь он жил на самом берегу пруда и утром, едва продрав глаза, с разбега скатывался в прохладную, с неповторимым, чуть отдающим тиной ароматом, воду. Такого аромата он больше не встречал никогда.
Плавать Вовка научился рано, еще до школы, и учили его этому искусству жестоким, варварским способом. Бывший вор-рецидивист Лёва Крестьянцев, к тому времени потерявший здоровье в лагерях и тюрьмах, в свободное от возни с голубями время, подстерегал плескавшихся на мелководье малышей, хватал одного из них, прижимал к рыхлому бабьему телу, заносил поглубже в воду и бросал в «яму» – самое глубокое место пруда. Малыш бился за жизнь всем своим существом, захлебываясь от ужаса. Невероятным образом ему удавалось преодолеть метра полтора-два и довольный, ухмыляющийся изверг подхватывал его. Вовка несколько раз попадал в Лёвины лапы и ... научился плавать.
Доплыв до столба, он вцепился в него. Тут же донеслось шлёпанье по воде и Вадьки. Их стало двое. Третий – Аркашка, родившийся тремя годами ранее, одетый в лёгкое демисезонное пальто и ботинки, доплыл до берега и убежал домой.
Радость спасения скоро угасла. Судороги начали ломать Вовкино тело, руки одеревенели и, скользнув по шершавому дереву, отпустили его.
Это был конец. Конец земной жизни слабого, не отъевшегося после голодных военных лет, беззащитного мальчонки.
Но, видно, час его ещё не пробил. Ведь он родился в «рубашке», а это особая отметина, благосклонность Высших сил. Погружаясь в глубины, ноги его упёрлись в твердь. Чудо! Лодка от удара колом пошла вниз и, уткнувшись носом в дно, кормою уперлась в столб. На неё то и встали Вовкины, а затем и Вадькины ноги – корма была широкой. Вода доходила им теперь почти до шеи.
Призрак смерти отступил, но ненадолго. До берега было метров пятьдесят и они, сгоряча, сбросили с себя шубейки и курточки, оставшись в белых рубашках с алыми пионерскими галстуками – непременным атрибутом школьной формы. Вадька сбросил ещё и ботинки, а Вовка смог лишь наполовину стянуть сапог с правой ноги. Дальше дело не пошло – сапог разбух от воды и усилиям непослушных рук не поддавался. Плыть они могли лишь за смертью, которая поджидала их на дне родного пруда.
А народ на берегу всё прибывал и прибывал. Люди толкались, что-то кричали, махали руками, но ничего не предпринимали для спасения мальчишек. Ледяная вода отпугивала их, а лодок на пруду отродясь не водилось.
Холод проник в каждую клеточку, каждую капельку крови ребят, сковал их движения, сделав неподвижными и беспомощными. Они замерзали.
Мальчики всё понимали и знали, чем закончится их плавание и примирились с таким концом. И это было страшно.
Без пафоса и надрыва они стали прощаться с друзьями и знакомыми, беспомощно топтавшимися на берегу, потом обнялись.
Ни слезинки, ни растерянности, ни страха не было в их застывших глазах. Может быть, тогда они и стали мужчинами, и поняли, что умирать на глазах у сотен людей и биться в истерике, недостойно и унизительно.
И тут на берегу появилась Вадькина мама – тётя Капа. Кто-то прибежал к ней со страшным известием и она, как была - раздетая, с распущенными волосами, едва не потерявшая рассудок при виде своего несчастного сына, начала метаться меж мужиков, хватать их, толкать к воде.
«Мужики.... мужики... родненькие... спасите... родненькие... мужики-и-и-и…»
Мужики пятились, отворачивались, упирались глазами в землю.
Вадька и Володька, едва увидев тётю Капу, уже не хотели умирать. Жажда жизни с такой силой овладела ими, что кровь в них закипела, забурлила и разлилась горячим потоком по всем жилам и жилочкам, отогревая и оживляя их закоченевшие тела.
И кто-то из мужиков побежал к недалёкой лесопилке, кто-то притащил проволоку и плот из двух брёвен, стянутых этой проволокой и шестом, брошенным на него, был готов.
Мужики, зайдя в воду, с силой толкнули его к столбу. Плот мягко заскользил по воде. Но он был тяжёл, а столб слишком далёк и, не дойдя до цели метров десять, плот остановился. Спасение снова повисло на волоске.
«Плывём» – закричал Вовка. Вадька замотал головой: «Не могу... нет...нет».
«Плывём, плот уходит» – отчаянно простонал Вовка.
И, правда, невесть откуда взявшийся ветерок, стал медленно сносить плот в сторону, удаляя его от столба.
Не думая, повинуясь лишь животному инстинкту самосохранения, Вовка бросился в воду за уходящим плотом.
И снова холод ожог его, и снова провалилось сердце, и снова сами собой замолотили по воде руки и ноги. Тут уж было не до проклятого сапога, болтавшегося на ноге. Плот медленно приближался и Вовка последним броском настиг качающиеся на воде брёвна. Ему ещё хватило сил приподнять своё тело и навалиться на конец плота.
Всё... Он исчерпал свой ресурс до самой-самой последней капли.
И тут его схватил за ноги поплывший-таки за ним Вадька и вцепившийся в них мёртвой хваткой. Пришлось пару раз садануть его сапогом куда попало, чтобы Вадька опомнился и перехватился за бревно рядом с ним.
Они пришли в себя. Вовка дотянулся до шеста, попытался взять его в руки, но руки уже не принадлежали ему и шест, вывалившись из них, уплыл в сторону. Взобраться на плот и грести руками было делом безнадёжным и они попробовали придать движение плоту сведёнными судорогой ногами... Жалкие, бесплодные попытки. Судьба то ли издевалась над ними, то ли проверяла на прочность их характер.
И снова заметалась по берегу тётя Капа, умоляя мужиков спасти беспомощных детей. Но мужики сделали всё, что могли. Большее было за пределами их милосердия.
И тогда тётя Капа вошла в воду. Она шла в страшной, звенящей тишине. Вода начала частями поглощать её небольшое, в общем-то, тело. Сначала исчезла грудь, затем шея, и, наконец, голова. Над поверхностью осталась лишь вытянутая в неистовом порыве рука, и эта рука медленно раздвигала чистую, прозрачную и грозную воду.
Фантастическая картина... Устрашающее зрелище...
И спасительные пальцы наткнулись на плот и вонзились в него, и потянули его к берегу. Материнский инстинкт, имя которому – подвиг, спас погибающих детей.
А на берегу Вовку подхватили соседи, подняли и понесли на руках к себе. Мама, заведующая начальной школой, обременённая тремя детьми, рвалась на части между работой и домом, и была в это время на совещании в РОНО.
С него стащили истекающие водой остатки одежды, уложили в постель, ложкой разжали, несмотря на отчаянное сопротивление, зубы, и влили в рот целую чашку водки. Вовка ни разу в жизни не нюхавший алкоголь и питавший к нему отвращение, сразу же захмелел и понёс околесицу. А когда зарёванная, обезумевшая мама ворвалась в комнату и кинулась к сыну, сын пытался петь удалую песню про Стеньку Разина.
Кораблекрушение вышло мореплавателям боком.
Аркашка отделался испугом, Вадька – крупозным воспалением лёгких. У Вовки же последствия этой истории оказались загадочными и, даже, драматическими.
Он быстро отошел от всех переживаний, ничем не заболел, отлично закончил пятый класс и по путевке, которую с превеликим трудом выбила из РОНО мама, поехал поправлять здоровье в Геленджик, в детский санаторий «Солнце». Там он много купался, загорал, окреп, отъелся, привык пить какао и есть абрикосы и , приехав домой, забыл о своём приключении.
Однако, вскоре начались неприятности. Во время разговора, ни с того, ни с сего Вовка переставал говорить. Неведомая сила не давала ему даже пикнуть, гасила дыхание, спирала горло. Он вдруг становился немым.
Мама повела его к логопеду.
«Мальчик здоров, у него всё в порядке» – сказал логопед.
Повела к невропатологу – пожилому, доброму доктору. Доктор внимательно осмотрел Вовку, постучал, как полагается, по коленкам, спросил, не было ли с ним какой-нибудь необычайной оказии. И после услышанной истории, произошедшей 12 апреля, сказал, что внезапные спазмы, лишающие Вовку речи, связаны с глубоким срывом нервной системы, и что срыв этот может со временем пройти, а может и не пройти. Как кому повезёт. И что надо продолжать жить обычной жизнью и терпеть, и ждать, и надеяться. Таким был ответ этого мудрого человека.
И Вовка понёс свой крест. Сколько он пережил унижений, недоумённых, сочувственных и злорадных взглядов, сколько слёз пролил от незаслуженных обид.
Особенно боялся он ходить в магазин. Отстояв очередь, зачастую немалую, и подойдя к кассе, Вовка не мог произнести ни слова. Постояв под вопрошающим взглядом кассирши несколько секунд, он, понурив голову, отходил в сторонку и снова становился в хвост очереди. И так по несколько раз. В конце концов, ему удавалось произнести, заикаясь, заветные слова, но не всегда, и если он приходил домой с пустыми руками, мама не ругала его. Она всё понимала.
А в классе, в школе, начались настоящие представления. Сначала товарищи и учителя не могли понять, что же произошло с Вовкой, потом пошли трагикомические вокализы у доски и, в конце концов, всё пришло в норму. А нормой была «тройка». Из отличников Вовка скатился до твёрдого троечника и пробыл им вплоть до десятого класса. Только тогда страшная хватка ледяной купели стала ослабевать и он закончил школу довольно успешно.
И ещё долгие годы будет преследовать его призрак прощания с Вадькой и тёти Капина рука над водой, устремлённая в небо. И ещё много раз будет подводить его родное горло: у таких потрясений длинные руки.