Первая часть
I
Мы лежим рядом, обнявшись, и я не могу уснуть. Она уткнулась в мое плечо и посапывает во сне, как ребенок, а я думаю о ней, о нас. Мне приятно слушать, как она спит. Сон ее чуткий, и я стараюсь не шевелиться, чтобы не побеспокоить ее. У нее гладкая кожа, и мне нравится легонько провести ладонью по изгибу ее бедра. Она ласкает во сне мою руку, и я, хоть и не вижу в темноте ее лица, знаю, что она улыбается. Я угадываю ее улыбку по чуть слышному движению губ, и в ответ теплом подступает к горлу забытая нежность.
Мы одни в доме, и я знаю, что нас никто здесь не потревожит. Иногда вечерами к нам приходят наши родные, те, кого нам хочется видеть. Мы выходим в сад и пьем чай с конфетами, и жарим рыбу или мясо. А потом снова остаемся вдвоем: мы и этот сад, мы и цветы на лужайке, мы и наш дом.
Я люблю этот дом. Я всю жизнь мечтал жить в своем доме. Наверное, это тот редкий случай, когда мечты сбываются. Он стоит на высоком берегу реки, и белый монастырь за рекой каждый день несет к нам по ветру, как молитву, колокольный звон. Здесь легко дышится. Здесь уютно, тепло и спокойно.
Порой я задаюсь вопросом, почему нам так не хватает друг друга, почему нам пусто друг без друга, что нас так притягивает. Ведь мы очень разные. Она быстра и хлопотлива, я нетороплив и ленив. Она горяча и беспокойна, как лань, я уравновешен и сдержан. Тревоги и переживания морщинками проявляются на ее лице, я стараюсь их спрятать. Она много улыбается, но порой погружается глубоко в себя, словно с головой уходит в воду. На меня иногда налетает беспричинная грусть, и тогда сам не знаю, где бродят мои мысли. Людей и поступки она пропускает через сердце, я их пытаюсь понять. Там, где она разглядит мелочи, я увижу лишь общую картину. Ей нравятся цветы и птицы. Я люблю пейзажи русских художников. Она прожила жизнь в маленьком городе, я – в столице. У нас разная походка и непохожие судьбы. Но когда мы не рядом, мы скучаем друг без друга.
Мы часто разговариваем. Она мне рассказывает о своей жизни, а я ей о своей. Когда она говорит, ее карие глаза меняются вместе с рассказом, они смеются, переживают, вспоминают, думают. В них я вижу любовь и ожидание. А я чувствую себя уставшим путником, обретшим нежданно счастье и покой. И тогда я мысленно обращаюсь к Богу и благодарю Его за то, что дал Он мне эту женщину и этот дом в неизвестном мне доселе тихом городе.
II
Маша помнила себя с четырех лет. В этом раннем детстве она видела не мать и отца, а свою прабабушку Аграфену. Бабушка была старенькой и вечно искала ее.
- Машенька, иди домой.
А Маша пряталась в огороде или убегала к подружкам на улицу. Она была непоседой и баловнем. Больше всего на свете ей нравились бабушкины пекушки, горячие от печного жара. А еще цыплячья пшенная каша, которой бабушка кормила цыплят. В ее доме ребят бывало много: Машины двоюродные и троюродные братья и сестры. Они спали на полатях и тащили из печи припрятанные бабушкой Груней в горнушках жареные семечки. Маша была любимицей, хоть и хлопот с ней было больше. Она часто пропадала на улице, там было веселее. Зимой они с друзьями привязывали фигурки к валенкам и катались на коньках, а летом залезали в заросли осоки и объедались коричневыми филатиками.
Жизнь в этом доме закончилась, когда Маше было шесть лет. Бабушка Аграфена умерла. Она лежала в гробу под иконами, и с ней прощались родные. Она была добрая.
И мама была доброй. От нее пахло опарными пирогами, и на угощение приходили соседи и родственники. Маше нравилось вертеться на кухне и смотреть, как мама лепит тесто, будто играя в куличики, прищипывает края, выкладывает пирожки рядами и приговаривает: «Ну, дорогие мои, рты не раскрывайте раньше времени. Пожалуйте в печку.»
Отца Маша видела редко. Он уходил из дома, пропадал надолго, снова приходил. Иногда он сажал ее на колени и говорил: «Боевая растет, вся в меня.» Маша и вправду тонкими, острыми чертами лица походила на отца, такая же русая, кареглазая. Перед школой он ей купил портфель. А потом опять как в воду канул.
Маша слышала, как соседка говорила маме:
- Все судачат, одна ты не знаешь, что твоего Николая в Красинском видели, пополнения он ждет от своей сожительницы.
Позже Маша узнала, что мама с отцом давно были в разводе, но сходились и расходились снова. А тогда мама засобиралась в Красинское.
- Посмотреть хочу. Поедем, Машенька, вместе, а то мне одной боязно.
И взяла ее с собой. Маша отца не боялась, чувствовала, наверное, что он гордится ею и любит по-своему, хотя и не знала его совсем. Пока доехали, мама совсем притихла, остановилась у забора, будто ноги стреножили. Маша вошла в дом одна, а в ушах отдавались мамины слова: «И этого ведь бросит, доигрался.» За столом сидело несколько мужчин, на столе стояли бутылки и валялись карты. «Что, доигрался?» - сказала Маша. И отец ее не нашелся, что ответить.
III
Мы с Машей любим гулять по городу. Мне нравится этот уездный городок. Думаю, что и пятьдесят, и сто, и двести лет назад он был таким же. Власть меняется, времена меняются, а люди нет. Их радости и горести, и слабости, и желания всегда одни и те же. Только в больших городах люди растворяются и исчезают в толпе, а в маленьких все на виду, всем друг о друге известно. И как прежде, так и теперь, женщины любят языком баландИть: кто с кем живет, кто от кого ушел, да кто умер. Кроме работы и дел домашних, у них и нет другого времяпровождения. Ни телевизор, ни радио не заменят эти местные новости. Как и раньше, так и теперь люди живут неспешно и открыто. Некуда спешить и некуда прятаться. Ни к чему это, от людей не спрячешься. Как и прежде, так и теперь мужики пьют горькую, не больше, наверное, чем в большом городе, но это заметнее, а женщины ругают и жалеют их и тянут привычную лямку на работе, с детьми, в доме и огороде, где, скорее по привычке или тяге к земле, а не чтобы прокормить семью, пашут и сеют, и полют, и собирают небогатый урожай с весны до осени. Сменяются поколения, обустраиваются дома и квартиры не хуже, чем в столицах, и старые машины уступают место последним маркам, а жизнь уездного города течет все так же размеренно и спокойно. Плохо это или хорошо, не мне судить. Так было и есть, но, может быть, именно поэтому сам город в своих повседневных трудах и заботах кажется мне притихшим и патриархальным.
Маша мне показала свой дом. В нем она прожила всю жизнь.
- Ты жалеешь, что переехала отсюда?
- Нет, не жалею, просто вспоминаю о нем. Все было: здесь маленькой на заборы лазила, здесь с мамой жила, потом с мужем. Все ушло и осталось здесь. Что-то поменялось во мне самой, и однажды я решила расстаться с прошлым и с домом.
Мне нравилось ее слушать. Мне хотелось лучше ее узнать и понять. Нельзя жить с человеком, которого знаешь лишь снаружи. То, что видишь, что лежит на поверхности, слетает через какое-то время, как шелуха, и человек, лишенный оболочки, часто предстает перед нами совсем чужим, столь же отталкивающим, сколь привлекательным он казался. А чаще мы видим в человеке лишь то, что сами в нем хотим увидеть, что сами о нем придумали, а когда понимаем, что он другой, виним его и ненавидим за свое разочарование. Поэтому я спрашивал и слушал, и пытался понять, а значит полюбить ее изнутри.
Маша нашла во мне благодарного слушателя. Я думаю, ей одновременно хотелось выговориться и обнажиться внутренне передо мной, и снова открутить назад ленту своей жизни, чтобы лучше разобраться в себе.
- Я всегда жила, как живется, не задумываясь, для чего, не понимая, чего же я хочу в жизни. Окончила школу, поступила в институт, первый попавшийся, через год бросила его и вернулась домой. Я жила, как пушинка, вылетевшая из окна на улицу, туда, где дует ветер, и никто не знает, прежде всего, она сама, куда он ее понесет. Я думаю, многие так живут: идут по жизни, не зная и не выбирая дороги, не разбирая, куда она их заведет. Сейчас мне кажется, что тогда со мной могло произойти, что угодно. Я могла выбрать другой институт, и мне бы понравилось, я закончила бы его и навсегда уехала из города. Или осталась бы и попала в тюрьму. Или что-то еще. Жизнь моя могла повернуться по-разному, повести по любому пути и не зависела от моих желаний, стремлений и планов просто потому, что их у меня не было.
IV
Маша бросила институт, вернулась домой, к матери и пошла работать на завод. Ей исполнилось девятнадцать лет. Она была стройной, смуглой и такой же быстрой в движениях и поступках, как в детстве. Многие парни ухаживали за ней и старались добиться ее внимания. Некоторым она отвечала взаимностью, но чувствовала, что это еще не любовь, нет, не любовь, о которой мечтает каждая, о которой пишут в книгах и поют песни, в которую, как она себе представляла, ныряешь без оглядки, как в холодную воду с головой.
С Гришей они познакомились в одной компании. Он был на два года старше ее и только что отсидел. Странно, но раньше они никогда не встречались. Он был красивым и сильным, девушки влюблялись в него, ребята уважали и побаивались. Неизвестно, почему он выбрал ее. Когда он заговорил о свадьбе, она согласилась, то ли потому, что время пришло выходить замуж, то ли ей было лестно, что его выбор остановился на ней. Только перед самой свадьбой она его спросила:
- Зачем ты хочешь на мне жениться? Я ведь тебя не люблю.
- Стерпится, слюбится, - ответил он, и они пошли в ЗАГС.
Мама была против этого замужества.
- Он такой же, как твой отец. Будет пить, гулять и не вылезать из тюрьмы. Ты с ним хлебнешь горя.
Мама оказалась права.
Через год родился Антон.
Труднее всего приходилось зимой. Тяжелее всего было каждое утро затемно разжигать котел, чтобы обогреть остывший за ночь дом, вскипятить воду и приготовить еду. Белье Маша стирала в проруби на реке. Руки становились красными и шершавыми от студеной воды, но белье всегда пахло утренней морозной свежестью.
Антон подрос и пошел в садик, а Маша вышла на работу. Из садика часто звонили и просили самой забрать сына. Муж приезжал за ним пьяным на мотоцикле, и ребенка боялись ему отдавать. Приходилось менять рабочий график и подлаживаться под семейную жизнь.
Летом они с друзьями мужа, их женами и детьми ездили на зеленую жарить шашлыки. Однажды втроем поехали отдыхать на море. Впервые в своей жизни она увидела море: сказочное, теплое, ласковое.
- Посмотри, как красиво, - сказала она мужу или самой себе.
Это были радостные, солнечные дни.
Гриша пил все больше. Его приносили домой, и Маша укладывала его в постель. То и дело они ругались и дрались. Маша нашла хорошую клинику в Москве и уговорила его ехать лечиться от пьянства. Сама договорилась с врачами, сама его повезла. Когда курс лечения закончился, врач сказал ей:
- А что же вы поближе не нашли лечебницу? Врачи могут помочь, но избавиться от своей зависимости он может только сам. Только если сам захочет. Только если в голове у него перемкнет настолько, что решится жить по-другому.
Не перемкнуло, не захотелось, не решился. И Машина семейная жизнь потекла по-старому.
В постели с мужем Маша чувствовала себя будто отстраненной от него и неживой. Только что он выкрикивал ей в лицо грязные слова, а теперь целует и ласкает.
Подруги говорили ей:
- День – это одно, а ночь – другое.
А Маше казалось, что они неразрывны: день рождается из ночи и снова перетекает в ночь. Пылкая от природы Маша чувствовала себя холодной и винила себя за это. Иногда она ловила себя на мысли, что когда муж близок с ней, она думает о чем угодно: о том, что забыла купить хлеб, или о том, что нужно завтра переделать, но не о нем.
Видимо, эту отчужденность заметил и Гриша. Нет ничего ущербнее и сильнее, чем задетое мужское самолюбие, особенно в постели. И платил сторицей.
- У Лизки ноги покрасивее, чем у тебя.
И уходил на ночь.
Через четыре года они развелись. Но, то ли судьба уже связала их, то ли не деться никуда друг от друга в маленьком городе, они продолжали жить вместе.
Антон рос, и Маша баловала его, как когда-то ее баловала мама. Иногда Маша думала, как повторяются их судьбы: ее и ее матери. Как точно и неумолимо воспроизводится жизнь родителей в жизни детей. Кровь будто порождает из поколения в поколение новые и новые клоны. Права была мама: они обе выбрали своих мужей и свою жизнь, обе с ними разводились и не могли расстаться, и окружало их одно и то же: тюрьма и пьянство.
Странно, но в череде этих одинаковых лет Маша не разучилась улыбаться жизни: сыну, работе, подругам, даже проблескам в этой беспросветности. Какая-то внутренняя, невидимая жизненная пружина не позволяла ей не смеяться и не переживать: за сына, за друзей, - наоборот, толкала ее вперед на выпавшем ей пути. Неиссякаемая ее энергия побуждала каждое утро радоваться новому дню и гнать прочь тоску-печаль, и любить жизнь за то, что ты живешь.
V
На Радоницу мы пошли с Машей на кладбище. Местное кладбище не похоже на усыпальницы больших городов. На нем нет ни общей ограды, ни сторожей. Оно будто само по себе, как летние грибы, выросло в маленькой березовой роще на высоком берегу реки. Зачем отгораживать смерть от жизни? Они всегда рядом, как молодая роща и бесконечная река, проезжая пыльная дорога и спрятавшийся в тени кусочек вечного упокоения. Здесь не теснятся, как в мегаполисе, могилы усопших, словно в очереди или в общей квартире. Здесь без суеты и страха принимаешь неизбежность.
Здесь, над вечным покоем, и я хотел бы обрести последний приют.
На этом кладбище похоронены Машины родные. Мама ее умерла рано и неожиданно. Отца, когда он в последний раз вышел из тюрьмы и пропадал в северной глуши, Маша нашла и перевезла жить к себе. Соседи тогда говорили:
- Зачем тебе эта обуза? Ведь он тебя не растил, не любил, только называется отцом.
Маша не знала, что ответить, но чувствовала, что нельзя так, нельзя бросить родного отца, каким бы он ни был. Жалела, не могла по-другому. А потом похоронила на этом кладбище, у порога родного города.
Эта юдоль печали тиха и светла. Она пробуждает воспоминания и окрашивает их в спокойные тона бесконечности. Она напоминает, что жизнь твоя продолжается, хоть и отмерен ее предел, что можно и нужно еще творить, строить и любить.
- Я хочу, чтобы ты жил долго, - как-то сказала мне Маша.
Для меня эти слова прозвучали, как молитва или как признание в любви.
VI
Григорий гулял, пьянствовал и уже нигде не работал. Маша тянула семью и растила сына. Деньги у Гриши появлялись и исчезали столь же неожиданно, и Маша не спрашивала, откуда они берутся. Он купил машину, а выживать приходилось все тяжелее. Много раз Маша порывалась выгнать его из дома или уйти самой. Мать ее останавливала:
- Погоди, он же бешеный, убьет.
В тот вечер он снова засобирался. Маша загородила собой дверь.
- Не пущу. Или оставайся, или уходи совсем.
- Мне надо ехать.
- Тогда я с тобой.
Взгляд его стал жестким и отрешенным. Зрачки округлились, увеличились и потемнели. Он даже не кричал, а говорил хрипло и спокойно.
- Что же, поехали, раз ты этого хочешь.
Нехорошая улыбка скривила его губы, и он пошел к машине. Маша за ним. На дворе было темно и промозгло, на улице ни души, город уже спал. Начавшийся дождь омывал стекла машины и мешал увидеть, куда он ее везет. «Дождь смывает все следы», - вспомнилось Маше название какого-то старого фильма. Ехали молча и, казалось, бесконечно долго. Машино возбуждение и злость загнанного в тупик зверька уступили место холодному страху, поднимающемуся от живота. Она ни о чем больше не спрашивала и жалела, что поехала с ним. Он вел машину нервно и быстро, глядя в одну точку перед собой, словно приняв решение и утверждаясь в нем с каждым километром дороги. Теперь Маша внимательнее вглядывалась в окно, но за завесой дождя не могла разглядеть, где они находятся. Нарастающее напряжение в машине стало тяжелым, выпуклым и ощутимым. Они остановились неожиданно, как на краю пропасти.
- Выходи.
Маша вышла в ночь, и дождь заплакал сильнее. Вокруг не было ни огонька, затянутое тучами небо сливалось с черной землей, и только силуэты деревьев вырисовывались в темноте. Глаза попривыкли, и Маша стала различать перед собой кресты и ограды. Спиной она почувствовала заглушенные ветром шаги и обернулась. Гришиного лица было не видно.
- Зачем ты меня сюда привез?
- Сейчас я тебя убью. На кладбище самое место.
Он поднял руку, и Маша скорее угадала, чем разглядела, что в руке он держит топор. По тому, как это было сказано, Маша поняла, что он не шутит. Какая-то слепая, неуправляемая и неосознанная, независимая от ее воли ярость накрыла ее свинцовой волной. Это была ярость от бессмысленности потраченных на этого человека лет, ярость от неизбежности жуткой смерти, ярость от того, что не прожила всего, что ей было отпущено, темная ярость, мгновенно прогнавшая страх, на этого черного человека.
Она шагнула ему навстречу и выплеснула свою ярость ему в лицо:
- Руби. Руби по шее. Давай.
Наверное, он этого не ожидал. Наверное, он в самом деле выносил в голове это убийство. Она мешала ему, потому что всегда оказывалась рядом, потому что все время хотела что-то изменить, даже его изменить. Она мешала, потому что была не как те, другие, кто боялся его и прятался. Она не пряталась и не боялась. Он не мог себе объяснить, но понимал чутьем зверя, что она умнее и сильнее его. Инстинктивно он знал, что надо или уйти, или убить. Но сейчас, глядя в ее черные от ненависти глаза, сверкнувшие, как искры в темноте, он отступил.
Он молча сел за руль и открыл ей дверцу машины. Не проронив ни слова, они вернулись домой и легли спать, будто ничего не случилось.
На следующий день он собрал все вещи, которые мог унести из дома, и ушел. На этот раз, кажется, навсегда.
VII
В центре города раскинул белые стены монастырь. От него и пошел в разные стороны город.
Мы гуляем с Машей над крутым обрывом, срывающимся к реке.
- Смотри, здесь я каталась на санках в детстве.
А мои мысли уже бредут вслед за Машиным прошлым и пытаются разглядеть ее жизнь, как путешественник в дальних странах старается узнать чужой мир, но никогда не может его понять до конца.
- Ты любила своего мужа?
- Я никогда никого не любила. Была влюблена однажды, уже после того, как окончательно разошлась с мужем, но это длилось недолго.
- Расскажи, если хочешь.
- Мы были знакомы со школы. Его звали Саша. Хороший был парень: тихий, добрый. Хотя какой уж парень, нам было далеко за тридцать к тому времени. Муж ушел и больше не появлялся, хотя я знала, что он остался в городе и живет с одной женщиной, неважно уже с кем. Сын окончил школу и уехал поступать в институт. Я была уже совсем одна, когда Саша вдруг случайно стал встречаться мне по дороге с работы, чаще оказываться около моего дома, а потом и заходить в гости. Он тогда уже был разведен и у него тоже был сын, примерно одного возраста с моим Антоном.
Я никогда не была избалована словами и заботой со стороны мужчин. Саша умел находить такие слова. Не знаю уже сейчас, влюбилась ли я в него или в то, что он говорил. Но я уже всерьез думала о нем. И вдруг он исчез. Просто исчез без прощаний и объяснений из города. Уехал навсегда, и больше я его никогда не видела. Позже мне рассказали, что мой бывший муж пригрозил ему, что если он не оставит меня и не уедет с глаз долой, его убьют. Саша и убежал. Вот и вся любовь.
- А что твой муж?
- Вскоре он сел по какому-то делу, а когда вышел из тюрьмы, пришел ко мне с охапкой цветов и стал просить прощения. Но я уже не могла и не хотела верить ему. Он еще какое-то время караулил меня и залезал ко мне в окно, потом успокоился и притих. Так мы с ним больше и не сошлись. А несколько лет назад он умер.
VIII
Антон проучился год в том же институте, что и Маша когда-то, а потом вернулся домой.
Хватким умом Антон пошел в Машу, силой и статью – в отца. Он был удачлив в любви, может быть, потому, что никогда не отдавался полностью этому чувству.
С Надей они стали встречаться и близко сошлись, когда им было по шестнадцать. В восемнадцать они поженились. Их семейная жизнь складывалась не плохо, не хорошо, а как-то параллельно друг другу. Они вместе учились в институте, вместе его и бросили. Антон уехал на заработки в Москву, Надя осталась работать в городе. Он приезжал ненадолго и уезжал, и, кажется, его это устраивало. Она ждала и прятала в подушку слезы одиночества.
Надя рано потеряла мать и с первых дней стала звать Машу мамой. Они жили в том же доме, только уже не было в нем ни Машиной мамы, ни Машиного мужа, редко Антон, только она и Надя. Порой Маше казалось, что она лучше знает и понимает свою невестку, чем собственного сына.
Постепенно и незаметно его жизнь откололась и от Надиной, и от ее жизни. Он разошелся с Надей и исчез на несколько лет. Машина невестка вышла замуж за другого, ушла из дома, но, как ни странно, эти перемены в семье сроднили их еще сильнее. С новым мужем у Нади все было слишком: сначала слишком хорошо, а когда закончился цветочно-конфетный период, - слишком тягостно. Был в его душе какой-то давний, детский излом: все, что он делал, получалось с надрывом. Он запирал жену дома, а потом осыпал ее розами, он ревновал к каждому ее взгляду и обижался, как ребенок, когда его не называли любимым. Все это напоминало бесконечную истерику, от которой становилось настолько противно, что хотелось не столько пожалеть его, сколько убежать от него. Может быть, так проявлялась в нем детская недолюбленность или нехватка мужского стержня, или слом в психике, или что-то еще выросшее из детства, но терпеть и жить с ним становилось все мучительнее и больнее. Маша знала обо всем и утешала, как могла. Надя прибегала к ней чуть ли ни каждый день выговориться и выплакаться. К кому же бежать, как ни к маме? И Маша жалела ее и что-то советовала по-женски, по-матерински. Иногда давал о себе знать Антон. Так прошло три года Надиных мучений и Машиных переживаний за невестку и сына.
Однажды вернулся домой Антон и остался: то ли намотался по свету и устал, то ли соскучился. Они часто теперь собирались втроем за столом, и по взглядам сына, и по тому, как краснела Надя, Маша понимала, что они все еще небезразличны друг другу. Надя развелась, и они поженились во второй раз. Маша верила, что, то ли судьба сводит людей, то ли Бог направляет их судьбу, но как на роду написано, так и будет. Она хорошо знала своего сына и понимала, что как бы ни любил он своих близких, как бы ни заботился о них, думать он будет всегда, в первую очередь, о себе. В этом его эгоизме Маша корила себя. Ей казалось, что она слишком баловала его в детстве, что своими подарками, игрушками и урывочной заботой она будто бы откупалась от него и подменяла ими воспитание и материнскую любовь.
- Ты его теперь не хуже меня знаешь, - сказала она Наде перед свадьбой. – Ты ведь рожать хочешь, а ему дети и лишние заботы не нужны. За того ли ты выходишь?
Народился на свет внук Алеша, и дел у Маши прибавилось. Теперь свою нерастраченную, неиссякшую любовь она отдавала ему.
А с Антоном творилось неладное. Маша давно замечала, как он мечется и мучается душой от бесплодности и безвыходности своего бега на месте. Как он ищет себя в жизни и не может найти. Как он бестолково тратит время и как ему не хватает цели, к которой стоит стремиться. Женщина находит себя в любви, мужчина выражает себя в работе. Каждый человек, сознательно или инстинктивно, пытается проявить на деле свои силы и таланты и многое может совершить на избранном им пути. Но любой человек может сломаться, если он заблудился и не знает, куда идти.
Маша помнила по своему мужу, как теряют осмысленность и набухают зрачки в глазах. Теперь она увидела эти знаки беды у Антона. Все чаще он просил у нее денег, и Маша не могла отказать, хотя еще крепче росла в ней уверенность, что дальше так жить нельзя. И однажды она ему сказала:
- Вот что, сын мой. Ты взрослый человек, и я уже не могу тебя ни изменить, ни исправить. Думай сам. Подумай о себе, о жене и о своем сыне. Подумай о своем будущем. Изменить себя, найти себя можешь только ты сам. Это твоя жизнь, и тебе решать, как дальше жить. А денег я тебе больше не дам.
Маша умела быть твердой, и Антон это знал.
То ли ее слова подействовали, то ли Антон уже внутренне был готов принять решение, через несколько дней он сказал матери:
- Мама, завтра я уезжаю. Я уже выбрал лечебницу и обо всем договорился. Присмотри за моими.
IX
Мы с Машей вышли из храма после службы. Мы не часто ходим в церковь, но бывает, что непреодолимо кто-то зовет пойти туда, будто этого просит душа, будто колокольный звон стучится в сердце. Мне думается, Бог есть в каждом из нас, или частица Бога, или святой дух, но наша душа сама подсказывает нам путь к храму. Не надо, по моему разумению, биться лбом о землю в надежде, что Бог простит и сохранит. Бог – это ты сам, Он в тебе. У Бога нет других рук, кроме твоих. Если ты захочешь всем своим единым целом: разумом, душой, телом, - Он придет к тебе и поможет в твоих помыслах. Бывает, рассудок твой уже принял решение, уже сделал выбор. Но этого недостаточно, если душа твоя еще не готова. А когда возжелаешь и разумом, и телом, и всей душой – обязательно случится. Бог поможет, потому что Бог в тебе, во всем твоем триедином тебе. Путь внутреннего очищения, путь познания и выстраданной веры – вот дорога к храму.
- До того, как с Антоном случилась беда, - говорила Маша, - я мало думала о Боге. О Боге вспоминаешь, когда тебе совсем плохо. Не для того ли Он посылает испытания каждому человеку? Или, может быть, проверяет на прочность и закаляет душу? Я не знала молитв, но думаю, для Бога главное не слова, а обращенные к Нему мысли.
Бог услышал меня. Антон начал выздоравливать.
X
Маше позвонили из клиники, где лечился Антон, и попросили приехать.
- Лечение проходит успешно, - сказал ей врач. – Главное, что он сам себе хочет помочь. Но этого недостаточно. Наиболее опасный период наступит после выписки из больницы. Тогда многое будет зависеть от близких ему людей, от их отношения, от их образа жизни. Вы ему самый родной человек, и для того, чтобы он изменился, чтобы кардинально поменялись его сознание и направление мыслей, нужно, чтобы поменялись вы тоже, ваше сознание, ваше отношение к себе и к своей жизни. В нашей клинике есть психолог. Он ведет специальные курсы для родственников наших пациентов. Я очень вам советую их посещать. Поверьте, это важно для вашего сына и может быть полезным для вас.
И с этого дня Маша стала регулярно ездить на курсы, которые вела симпатичная женщина ее возраста. Она рассказывала, будто обращаясь именно к ней, удивительные вещи о том, о чем Маша сама иногда задумывалась. Еще в той недавней, прошлой жизни Маше приходило в голову, что она проживает свою жизнь вхолостую, что нет в ее существовании главной дороги, а лишь тропки, бездумно и бесцельно уводящие ее в разные стороны. Сейчас она почувствовала, что внутри нее должна вырасти и уже пробивается, рыхлит почву межа, которая разделит ее сознание, ее мир и саму ее жизнь на до и после.
- Представьте себе свою квартиру или дом, - говорила женщина-психолог. – Она заставлена старой мебелью и завалена вещами, которыми вы давно не пользуетесь, одеждой, которую вы давно не носите. Они вам не нужны, но выбросить жалко. Вы хотите поменять обстановку, вы хотите, чтобы дом был уютным, вы уже присмотрели новую мебель и одежду, которая вам нравится и вам к лицу, но места в доме для этого не хватает. Не бойтесь: выкиньте свое старье на помойку, избавьтесь от рухляди, освободите пространство, не теснитесь, несите вон весь хлам. И тогда вы увидите, насколько светлее и свободнее стало ваше жилище. И тогда вы захотите обставить его по-другому, лучше, современнее. И тогда, наконец, вы обратите внимание на себя и свои желания. Вы подберете новое по своему вкусу, а не так, как привыкли другие. Вас уже не будет волновать мнение соседей о перестановках в вашей квартире, потому что у вас появится свое суждение о том, что и как надо сделать. А когда вы закончите ремонт и оглянетесь вокруг себя, то прищелкнете языком и засмеетесь от удовольствия, и скажете сами себе: «Ах, какая я молодец». Вы полюбуетесь на свою работу, посмотрите на себя в зеркало и подумаете: «А не пора ли этой красавице, что на меня смотрит, поменять и свои наряды?»
Наша голова, наш мозг, наши мысли и есть этот самый дом, в котором мы живем. Все идет от головы: и наше настроение, и наши привычки, и мир вокруг нас, каким мы его видим, и дороги, которые мы выбираем. Только наше сознание определяет наше бытие. Освободите же свою голову от всего ненужного, лишнего, от всего, что мешает вам жить и радоваться жизни. Оставьте прошлое, как фотографии на память, но ведь нельзя жить только старыми фотографиями. Не думайте при этом, что перемены произойдут сразу. На то, чтобы изменить облик дома, нужно время. На то, чтобы в вашем сознании поменялось восприятие себя, а значит и восприятие мира, нужно еще большее время. Но сделайте шаг, освободите пространство, и рано или поздно новое заполнит его и придет к вам.
В другой раз она говорила так:
- Откройте библию, почитайте ее. Ведь в ней собрана мудрость не одного тысячелетия, пройденного людьми. Она не может устареть, потому что человек и его сознание, его восприятие мира не меняются. Только не надо понимать буквально то, что там написано. «И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим.» Долги – это обиды. Простите тех, кто обидел вас вольно или невольно, даже тех, кто причинил вам зло, и вам простится. Оставьте их, отпустите с миром из своего сердца, не таите зла в себе, и вам самим станет спокойнее на душе. Слова и чувства материальны, они как обоюдоострая стрела, могут и вылечить и ранить как тех, к кому они обращены, так и вас самих. Научитесь прощать, тогда придет согласие и с самим собой.
Прошло время. Выписали из больницы Антона. Жизнь у него начала налаживаться.
А Маша не могла забыть слова психолога. Изо дня в день она старалась примерить сказанное на себя. Она запомнила главное. Чтобы понять, чего ты хочешь от жизни, надо понять себя. Чтобы понять себя, надо научиться любить себя, прощать и любить людей. Надо научиться жить в ладу с самим собой. Чтобы изменить свою жизнь, надо измениться самой. Чтобы измениться, чтобы осмыслить и выбрать свой путь, нужно очистить свое сознание от того, что тебе мешает, от сора и грязи прошлых лет.
Неожиданно для себя Маша открыла в себе и в живущих рядом с ней людях то, что более всего разъедает, как ржа, и ее, и их жизнь: гордыню и зависть. Ей стали вдруг понятны обращенные в ее сторону косые взгляды и едкие слова подруг по работе: они завидовали даже тому, как она улыбалась, тому, что она вообще не разучилась улыбаться, несмотря ни на что. За своими темными шторами невзгод и домашних неурядиц они завидовали солнечному лучику ее улыбки. Маша еще сильнее, чем раньше, радовалась каждому новому восходу солнца и тихому закатному вечеру, пению птиц и распустившемуся цветку, и сбегавшим по склону к реке березам. «Боже, как красиво», - улыбалась она про себя. И уже понимала, что вот оно – вечное, то, что будет с ней до конца, и по сравнению с этой непреходящей красотой, что такое людская зависть и людская злоба – лишь мимолетное облачко на бескрайнем небе. Она даже жалела и оправдывала людей, не понимающих, что каждый день – он, как последний: «Что же, все люди разные».
Дети к этому времени уже жили в собственной квартире, Антон занялся бизнесом, и дело пошло успешно. Маша опять осталась одна, и теперь ее старый дом стал казаться ей безжизненной, выцветшей декорацией к ее жизни. Новая мысль, возбуждающая и неясная, как само будущее, захватила ее: купить квартиру, большую, новую, свою квартиру.
Маша не переставала удивляться и радоваться себе. Как трудно и неуверенно перекатывалась через пороги лодка ее жизни, как легко и свободно двигалась она теперь. Маша купила облюбованную ею квартиру и долго, бережно обставляла и украшала ее сообразно своим вкусам и желаниям.
Пришло, наконец, равновесие в жизни и умиротворение в душе. Не хватало лишь одного – любви.
XI
Мы сидели с Машей на качелях в саду. Вечер был тих и спокоен. Небо темнело и постепенно съедало протянувшуюся за деревьями полоску света. Жара летнего дня спала, сумеречная прохлада освежала кожу. Маша прилегла, положив мне голову на колени, и примолкла. В лад с качелями задумчиво шевелились над головой ветви яблони и скользил по небу самолет.
- Как хорошо, - сказала Маша.
А потом прошептала:
- Ваня, я счастлива.
(продолжение: http://www.proza.ru/2014/11/04/1619)