Через три дня в колонии проводилось праздничное мероприятие, посвященное новому, еще не совсем понятному празднику - Дню народного единства. Молоденькая учительница литературы подготовила по этому случаю литературно-музыкальную композицию. Восторженно рассказывая о значимости праздника, о далеких исторических событиях, о святой любви к Родине и прочих возвышенных вещах, она отметила про себя непривычные для нее реплики, короткие, грубые смешки и странные переглядывания.
- Ну, скоро что ли закончится тягомотина эта? - прозвучал резкий вопрос. Учительница перевела взгляд в сторону говорившего. Новичок нагло и вызывающе смотрел прямо в глаза. - Ну что ты, тетенька, так смотришь на меня? - нараспев проговорил подросток.
Побледневшая учительница, сделав паузу в своей речи, сумела взять себя в руки и спокойно, насколько хватило душевных сил, продолжила говорить по сценарию. В голове пульсировала мысль: « Что-то не то! Что-то не то! Надо срочно сообщить оперативникам. Срочно! Сообщить! Где же сотрудники, почему сегодня никого нет в клубе?! Что делать? Что!?»
Резко распахнулась дверь и в проеме показалась фигура Генки Кошкина. Он нашел взглядом новичка, тот кивнул ему, улыбаясь все той же наглой ухмылкой.
- Гена, проходи, садись,- привычным приветливым тоном, стараясь не выдать собственного волнения, сказала учительница.
- Да нет, Марин Сергевна, некогда мне,- с какой-то странной, немного растерянной, улыбкой пробормотал Генка, отводя взгляд в сторону. В это время в зале началась суматоха. Мальчишки повскакивали со своих мест и , выкрикивая что-то и отчаянно размахивая сорванными с головы шапками, ринулись к выходу.
Учительница не успела ничего подумать по этому поводу, потому что сильные руки схватили ее за плечи и поволокли за сцену. Марина Сергеевна пыталась сопротивляться, напрочь забыв об инструкции для заложников, хотела крикнуть что-то, но не успела - крепкая ладонь плотно зажала ей рот. Едва различимый шепот раздался над ухом : «Тихо, Марина Сергеевна, умоляю Вас, только тихо, я что-нибудь придумаю. Это бунт…». Сердце колотилось в бешеном ритме, резкая головная боль пронзала виски, но учительница сумела узнать голос. «Володя Сорокин»,- заставляя себя успокоиться, подумала она.
Беснующаяся толпа подростков, вооружившись заранее припасенными кусками арматуры, ножками от железных кроватей и прочим «оружием», с воинствующим кличем ринулась к зданию колонистского музея. В стареньком деревянном здании хранились и фотографии, запечатлевшие 40-летнюю историю колонии, и полученные за спортивные достижения кубки, призы и грамоты, подарки с автографами от известных людей, в разное время побывавших здесь в качестве почетных гостей. По соседству с музеем располагалась комната актива колонии - штаб, как называли это место.
«Бей активистов, громи штаб»,- раздавались призывные вопли. Обезумевшие в диком восторге, подростки выбили стекла в здании , забрались внутрь и с каким-то остервенелым наслаждением громили все подряд. Кому-то пришла в голову идея сжечь фотографии, и вот уже десятки зажигалок раздавали предательский огонек налево-направо. Огоньки слились в одно огромное дикое пламя - здание заполыхало. Огонь распространялся с невероятной скоростью, уничтожая все вокруг. Выскочившие на улицу мальчишки, в жутком танце скакали вокруг горящего здания. Радость, злобная, жестокая, исказила юные лица. Вседозволенность сложившейся ситуации выдавала пацанам ложное ощущение свободы в действиях, воли, той самой, о которой так мечтают все заключенные - мечтают и днем, и ночью. И только предупредительные выстрелы в воздух, раздававшиеся с вышек, возвращали в реальность.
Толпа разбредалась по территории - группками мальчишки отправлялись кто в столовую - полакомиться под шумок, кто в санчасть - «Пацаны, по-любому там спиртяга есть», а Кошкин и Молочков, верные друзья-товарищи, решили отсидеться в школе. Попасть в школу оказалось непросто, пришлось попотеть, сбивая огромный навесной замок, а вот в компьютерный класс пробрались без особого труда - хлипкая решетчатая дверь закрывалась каким-то игрушечным замочком, ну а стеклянную дверь они открыли изнутри, разбив предварительно стекло. Здесь, в любимом кабинете информатики, у Генки Кошкина началась истерика. Восемнадцатилетний парень ревел как девчонка, всхлипывая и размазывая слезы по щекам. Вымазанные в копоти руки оставляли на лице черные полосы. Генка ревел, вспоминая маму, и бабушку, и сестренку. Понимание содеянного им, отрезвило сознание: «Что же я натворил?!» - повторял парень, - «Что я наделал?!» Молочков, неумело утешая друга, сам еле сдерживал крик отчаяния, рвавшийся из души - «Что теперь будет?»
продолжение следует