Две Совести русской мысли Толстой и Достоевский

Бармин Виктор
             Две Совести русской мысли: Л.Н.Толстой и Ф.М.Достоевский.

                ***

(Из рецензии на «Святое насилие Александра Невского» (Владимир Хохлев)).

"Поэт казнит, поэт венчает;
Злодеев громом вечных стрел
В потомстве дальнем поражает"
(А.С. Пушкин)

"Эй! Если Ты есть, ответь со Своей высоты,
Посмотри, что Ты сделал Своим подставленьем щеки?
Ты медлишь с ответом, но нет времени ждать,
Если я в этом мире Гость, то хозяин не Ты"
(В.Р. Цой)

"Но на этой Земле я не вижу Тебя,
Я не вижу Твоих кораблей..."
"Так откуда взялась - Печаль?"
(В.Р. Цой)

"В одном из своих писем св. Амвросий Медиоланский рассказывает о той печали, которая охватывает ангелов, когда им приходится покидать блаженство горнего созерцания, с его покоем и чистотою, и слетать по повелению Божию на землю, принося злодеям суд, и кару, и огонь Божьего гнева; безрадостно и скорбно благому существу выходить из плеромы, обращаться к злу и воздавать ему по справедливости... И вот в этом образе каждый благородный носитель власти и меча должен найти для себя утешение и источник силы" (И.А. Ильин, с. 125, 1993).
(На лицевой стороне книги И.А.Ильина изображена репродукция иконы святого Георгия Победоносца)...

Здравствуйте, Владимир!

Очень актуальная статья в своем историософском и религиозно-философском значении. По-моему, Вы размышляете верно и во многом я с Вами солидарен в размышлениях. Но солидарен я с Вами не во всем, ибо в таких трудных религиозно-философских вопросах не может быть со стороны людей какой-либо однозначности и утвердительности, как в вопросе о святости и силе... Ибо человекам не дано понять всех праведных путей Божиих, только Богу ведомы все пути человеков в мире сем. И потому апостол Павел сказал: "ибо всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать" (Рим. 11:32).

Конечно, понятно, что в такой коротенькой статье невозможно дать полный и обстоятельный ответ на столь сложный и глубокий вопрос о том, что Есть сила Духа и как её отличить от насилия в духовном понимании. Но автору удалось в данной статье предельно коротко и ясно дать некие черты и наброски, обобщить цельное мировоззрение православного мира в отношении понимания образа личности Александра Невского. Но хочу сделать несколько замечаний к статье и поставить вопрос к автору статьи так: а, верно ли автор поставил проблему, обозначив её как "Святое насилие"?..

Верно ли такое словосочетание, как "святое насилие" и может ли быть "насилие" святым? На этот вопрос я нахожу ответы в трудах русских философов, как Н.А. Бердяева и И.А. Ильина. Но прежде, хочу высказать некоторые свои личные замечания.
Если исходить из того, что кАк автор статьи вкладывает смысл в понимание слова "насилие", то лично во мне возникает некое чувство осторожности и бдительности в постановке такого союза как "святое насилие". Ведь, если исходить из историософского осмысления образа жизнедеятельности князя Александра Невского, который в трудный период духовно спаял русское общество для отражения внешних захватчиков средствами вынужденного (не насилия, но понуждения) понуждения, то как раз вот здесь, в этом моменте есть очень глубокая скрытная опасность в подтасовке терминов и в их понимании. Именно, я привожу термин "понуждение" (по Ильину) как противоположный термину насилие. И суть здесь не в терминах, а в самой духовной реальности, составляющей основу жизнедеятельности людей. Опасность такого понятия как "святое насилие" кроется в том, что это понятие может стать оправданием для любого тирана, деспота и соответственно такого же деспотического режима. Ведь, очень легко тогда к образу Александра Невского причислить, приписать и приставить образы таких тиранов и злодеев, как Ленин и Сталин, особенно последнего, ибо Сталин в умах многих коммунистических идеологов ассоциируется как освободитель от иноземных захватчиков. И коммунисты могут, вполне могут, основываясь на мотивах деятельности православных, сказать, что "да, насилие, но это "святое насилие"... И исходя из этого, коммунисты могут оправдать все преступления тиранов на основании "святого насилия"... Понимаете, Владимир ,в чем суть проблемы??? Разве И.А. Ильин в книге "О сопротивлении злу силою" оправдывает "насилие", прикрывая его святостью или русский философ говорит про нечто иное??? Именно, Ильин говорит про про силу Духа, про духовную силу, но не об оправдании "насилия", которого в истории мира было предостаточно.
Проблематика эта очень глубока, чтобы в рецензии её как-то полностью исследовать и решить.

И в этом трудном вопросе я обращаюсь к мысли русских философов. Так, например, Николай Бердяев в конце первой главы книги "Русская идея" говорит, что:

"...Закончу это историческое введение словами св. Александра Невского, которые можно считать характерными для России и русского народа: "Не в силе Бог, а в Правде". Трагедия русского народа в том, что русская власть не была верна этим словам" (Н.А. Бердяев).

Или вот ЧТО говорит Бердяев в статье "Дух и сила":
"...Верят ли христиане в силу духа? Вот беспокойный вопрос, особенно беспокойный в наши дни поклонения силе. Нужно правду сказать: подавляющее большинство людей, в том числе христиан, - материалисты, не доктрины, а жизни, и верят лишь в материальную силу, силу военную и экономическую... Люди, слишком верящие в силу духовную, производят впечатление глуповатых, над ними смеются... Культ силы есть неверие в силу духа и в свободу. Пророк, побиваемый камнями, святой гонимый, гений, непризнанный и одинокий, - не слабый, а сильный. Но это иная качественная сила. Культу силы противостоит дух и свобода, сила духа и сила свободы, в жизни социальной противостоит сила права и справедливости..." (Н.А. Бердяев).

Исходя из контекста этих размышлений Николая Бердяева, Вы, Владимир, верно интерпретируете смысл слов Иисуса Христа, как "Обрати к нему и другую". Ибо здесь речь идет о силе Духа, противостоящего физическому насилию "мира сего", противостоящего не в своей физической немощи и слабости, но в твердыни Духа, о который разбивается всяческое зло и насилие...

Но... Этого качественного состояния духа в человеке не добиться как ни "непротивлением" (Толстого), так и не добиться "только насилием", ибо "насилие" есть противоположность тому, что святой Александр Невский сказал: "Не в силе Бог, а в Правде"... В Правде Божьей вся творческая сила пророков и святых, устремленных к Царству, что не от мира сего...
Ибо как сказано в Евангелии, что:

"Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его...
Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам..." (Матф. 6:33;11:12).

С уважением,
(Бармин Виктор   01.04.2013)

"...] В нашем мире видимых борения и вражды, может быть, придётся тебе защищать слабого насилием и спасать жизнь невинного убиением виновного. Думаю, что подобное испытание посылает Бог лишь людям несмыслённым, избавляя от него постигающих Истину, и что когда действительно станет проповедь святого непротивления насилию, некому станет его проповедовать. /Лев Карсавин/
] Но как прилагать эти принципы братства и сыновности Богу в мире борьбы? Если жизнь каждого основана теперь на борьбе с другими, то борьба эта ведётся до конца со всеми. Как только нет этого, нет обеспеченности. Другой поборет меня, и я погибну. Как же прилагать в этом мире? Одно средство отдавать себя и всю жизнь свою. Не противиться злу, а гибнуть самому во имя истины./Л.Т./
Единственным до конца последовательным пацифистом был ЛевТолстой. Его учение о непротивлении злу насилием, его отрицание закона этого мира во имя закона Бога глубже, чем думают, его плохо понимают. Л. Толстой поставил перед изолгавшимся христианским миром проблему: можно ли небесными средствами достигнуть блага на земле? Может ли дух и во имя духа действовать силой и насилием? Есть ли в человеке божественное начало, которое сильнее всех насилий, совершаемых людьми? Можно ли управлять человеческими массами через Божью Правду?/Н.Бердяев/./
(Владимир Дьяченко   23.10.2014)

Здравствуйте, Владимир!

Я знаю, что Вы не только почитаете творчество Л.Н.Толстого, но и, так скажем, особый почитатель религиозно-философского учения Л.Н.Толстого.
Мне, как и многим людям, почитающим литературную классику, также интересен опыт творчества Л.Н.Толстого. Для меня Л.Н.Толстой - не только гениальный художник слова, но и глубочайший мыслитель-мудрец, к слову которого стоит прислушиваться и постигать смысл выраженной мысли. НО... как уникальнейший и редчайший человек-гений, все же остается человеком, т.е. со своими ограниченными недостатками, со своим ограниченным постижением и пониманием как человека, так и Мира в целом. И Л.Н.Толстой, из ряда уникальнейших гениев слова и мысли, в этом отношении отнюдь не исключение. Поэтому, люди-последователи, превозносящие УЧЕНИЕ Л.Н.Толстого (т.е. толстовцы) без критического анализа, еще более ограничены в своем постижении и понимании человека и Мира, чем сам человек-творец того иль иного учения.

По-моему, учение Л.Н.Толстого о непротивлении злу, отнюдь, не безупречно. Безусловно, учение Л.Толстого имеет историческое значение, как опыт религиозно-философской мысли. И будет глубоко ошибочным, если этот опыт не учитывать и вообще игнорировать. Но, также глубоко ошибочно было бы этот опыт мысли превозносить как Учение с большой буквы. Почему? Да просто даже потому, что "учение Л.Толстого о непротивлении" - это всего лишь одна из интерпретаций Евангелия. Конечно, эта интерпретация Л.Толстого уникальная, но, однако, всего лишь одна из множеств интерпретаций. И как это ни парадоксально (а мы знаем, что Лев Толстой был очень и очень противоречивый человек) покажется, а слова Льва Толстого, сказанные касательно книги Паскаля, вполне относятся и к нему самому, как интерпретатору Евангелия.

"...Он указывает на трагическую судьбу "Мыслей" Паскаля - этой "пророческой книги", перед которой в "недоумении останавливается толпа, пораженная силой пророческого слова...". Но, не в состоянии подняться до уровня "высшего религиозного сознания", на котором стоял Паскаль, несведущие люди толкуют его книгу вкривь и вкось, не проникая в её сокровенный смысл. К тому же является пошлый "знаток" всего и, переосмысливая всё по-своему, отметает его "мистические рассуждения о судьбе человека и о будущей жизни", на потребу низкому вкусу не поднимая толпу до Паскаля, но опуская его до неё. Находятся и такие "интерпретаторы", сетует Толстой, которые объявляют непонятные им рассуждения Паскаля "плодом его болезненной ненормальности"..." (Г.Я.Стрельцова "Паскаль и европейская культура").

Но вот Вопрос: а не бьет ли Лев Толстой, в сей критике "людей несведущих" о книге Паскаля, по самому себе, если учесть, что сам Л.Толстой отрицает в христианском учении ТАЙНУ и "Иногда Толстой говорит: Христос учит не делать глупостей" (Н.А.Бердяев)?.. Вот, где действительно, Л.Толстой бьет по самому себе: "К тому же является пошлый "знаток" всего и, переосмысливая всё по-своему, отметает его "мистические рассуждения о судьбе человека и о будущей жизни"...

Касательно же цитат, что Вами здесь приведены, то эти цитаты по большей части выдернуты из контекста, поэтому цитатами в том или ином векторе мысли манипулируют некоторые интеллектуалы в своих корыстных умыслах. А если взять цитаты, что Вами приведены, как есть, то они отнюдь не обладают полнотой истины. Так, например, мысли Льва Карсавина, как и Л.Толстого, проблематичные и имеют некоторые изъяны, на которые бы обратили пристальное внимание не только Ф.М.Достоевский и К.Леонтьев, но и И.А.Ильин с С.Л.Франком. Более того, оценка Н.Бердяевым религиозно-философской мысли Л.Толстого совсем не однозначная (не похвальная), а разносторонняя и многослойная (хоть в 1918г. в статье "Духи русской революции", хоть в одной из последних книг как "Русская идея" (1947).

Например...
(Продолжение следует...)
(Бармин Виктор   23.10.2014)

Например, в статье "Духи русской революции" (сборник "Из глубины", 1918г.) Н.А.Бердяев пишет:
"...Толстой сумел привить русской интеллигенции ненависть ко всему исторически-индивидуальному и исторически-разностному. Он был выразителем той стороны русской природы, которая питала отвращение к исторической силе и исторической славе. Это он приучал элементарно и упрощенно морализировать над историей и переносить на историческую жизнь моральные категории-жизни индивидуальной. Этим он морально подрывал возможность для русского народа жить исторической жизнью, исполнять свою историческую судьбу и историческую миссию. Он морально уготовлял историческое самоубийство русского народа. Он подрезывал крылья русскому народу как народу историческому, морально отравил источники всякого порыва к историческому творчеству. Мировая война проиграна Россией потому, что в ней возобладала толстовская моральная оценка войны. Русский народ в грозный час мировой борьбы обессилили кроме предательств и животного эгоизма толстовские моральные оценки. Толстовская мораль обезоружила Россию и отдала ее в руки врага. И это толстовское непротивленство, эта толстовская пассивность очаровывает и увлекает тех, которые поют гимны совершенному революцией историческому самоубийству русского народа. Толстой и был выразителем непротивленческой и пассивной стороны русского народного характера. Толстовская мораль расслабила русский народ, лишила его мужества в суровой исторической борьбе, но оставила непреображенной животную природу человека с ее самыми элементарными инстинктами. Она убила в русской породе инстинкт силы и славы, но оставила инстинкт эгоизма, зависти и злобы. Эта мораль бессильна преобразить человеческую природу, но может ослабить человеческую природу, обесцветить ее, подорвать творческие инстинкты.

Толстой был крайним анархистом, врагом всякой государственности по морально-идеалистическим основаниям. Он отверг государство, как основанное на жертвах и страданиях, и видел в нем источник зла, которое для него сводилось к насилию. Толстовский анархизм, толстовская вражда к государству также одержали победу в русском народе. Толстой оказался выразителем антигосударственных, анархических инстинктов русского народа. Он дал этим инстинктам морально-религиозную санкцию. И он один из виновников разрушения русского государства. Также враждебен Толстой всякой культуре. Культура для него основана на неправде и насилии, в ней источник всех зол нашей жизни. Человек по природе своей естественно добр и благостен и склонен жить по закону Хозяина жизни. Возникновение культуры, как и государства, было падением, отпадением от естественного божественного порядка, началом зла, насилием. Толстому было совершенно чуждо чувство первородного греха, радикального зла человеческой природы, и потому он не нуждался в религии искупления и не понимал ее. Он был лишен чувства зла, потому что лишен был чувства свободы и самобытности человеческой природы, не ощущал личности. Он был погружен в безличную, нечеловеческую природу и в ней искал источников божественной правды. И в этом Толстой оказался источником всей философии русской революции. Русская революция враждебна культуре, она хочет вернуть к естественному состоянию народной жизни, в котором видит непосредственную правду и благостность. Русская революция хотела бы истребить весь культурный слой наш. утопить его в естественной народной тьме. И Толстой является одним из виновников разгрома русской культуры. Он нравственно подрывал возможность культурного творчества, отравлял истоки творчества. Он отравил русского человека моральной рефлексией, которая сделала его бессильным и неспособным к историческому и культурному действию. Толстой настоящий отравитель колодцев жизни. Толстовская моральная рефлексия есть настоящая отрава, яд, разлагающий всякую творческую энергию, подкапывающий жизнь. Эта моральная рефлексия ничего общего не имеет с христианским чувством греха и христианской потребностью в покаянии. Для Толстого нет ни греха, ни покаяния, возрождающего человеческую природу. Для него есть лишь обессиливающая. безблагодатная рефлексия, которая есть обратная сторона бунта против божественного миропорядка. Толстой идеализировал простой народ, в нем видел источник правды и обоготворял физический груд, в котором искал спасения от бессмыслицы жизни. Но у него было пренебрежительное и презрительное отношение ко всякому духовному труду и творчеству. Все острие толстовской критики всегда было направлено против культурного строя. Эти толстовские оценки также победили в русской революции, которая возносит на высоту представителей физического труда и низвергает представителей труда духовного. Толстовское народничество, толстовское отрицание разделения труда положены в основу моральных суждений революции, если только можно говорить о ее моральных суждениях. Поистине Толстой имеет не меньшее значение для русской революции, чем Руссо имел для революции французской. Правда, насилия и кровопролития ужаснули бы Толстого, он представлял себе осуществление своих идей иными путями. Но ведь и Руссо ужаснули бы деяния Робеспьера и революционный террор. Но Руссо так же несет ответственность за революцию французскую, как Толстой за революцию русскую. Я даже думаю, что учение Толстого было более разрушительным, чем учение Руссо. Это Толстой сделал нравственно невозможным существование Великой России. Он много сделал для разрушения России. Но в этом самоубийственном деле он был русским, в нем сказались роковые и несчастные русские черты. Толстой был одним из русских соблазнов.

Толстовство в широком смысле этого слова — русская внутренняя опасность, принявшая обличье высочайшего добра. Сокрушить внутренне русскую силу только и могло это соблазнительное и ложное добро, лжедобро, эта идея безблагодатной святости, лжесвятости. В толстовском учении соблазняет радикальный призыв к совершенству, к совершенному исполнению закона добра. Но это толстовское совершенство потому так истребительно, так нигилистично, так враждебно всем ценностям, так несовместимо с каким бы то ни было творчеством, что это совершенство — безблагодатное. В святости., к которой стремился Толстой, была страшная безблагодатность, богопокинутость, и потому это — ложная, злая святость. Благодатная святость не может совершать таких истреблений, не может быть нигилистической. У настоящих святых было благословение жизни, была милость. Это благословение и эта милость были прежде всего у Христа. В духе же Толстого ничего не было от духа Христова. Толстой, требует немедленного и полного осуществления абсолютного, абсолютного добра в этой земной жизни, подчиненной законам грешной Природы, и не допускает относительного, истребляет все относительное. Так хотел он вырвать всякое существо человеческое из мирового целого и повергнуть в пустоту, в небытие отрицательного абсолютного. И абсолютная жизнь оказывается лишь элементарной животной жизнью, протекающей в физическом труде и удовлетворении самых простых потребностей. В такое отрицательное абсолютное, пустое и нигилистическое, и хочет повергнуть русская революция всю Россию и всех русских людей. Идеал безблагодатного совершенства ведет к нигилизму. Отрицание прав относительного, т. е. всего многообразия жизни, всех ступеней истории, в конце концов отделяет от источников жизни абсолютной, от абсолютного духа. Религиозный гений апостол Павел некогда понял всю опасность превращения христианства в еврейскую апокалиптическую секту и ввел христианство в поток всемирной истории, признав и освятив право относительных ступеней. Толстой прежде всего восстал против дела апостола Павла. Вся ложь и призрачность толстовства с неотвратимой диалектикой развернулась в русской революции. В революции народ изживает свои соблазны, свои ошибки, свои ложные оценки. Это многому научает, но научение покупается слишком дорогой ценой. Необходимо освоб.одиться от Толстого как от нравственного учителя. Преодоление толстовства есть духовное оздоровление России, ее возвращение от смерти к жизни, к возможности творчества, возможности исполнения миссии в мире" (Н.А.Бердяев).

Как примечательна и современно-актуальна звучит оценка Бердяевым "учения Л.Толстого"!.. Если еще учесть, что оценка как раз подходит к современному направлению либерально-революционной мысли 2014-го года, направленной именно на погибель всей России. Вот проблема, как "Из глубины..." веков!..

А вот Н.А.Бердяев дает оценку религиозно-философской мысли Л.Толстого в книге "Русская идея", например:
"...Религиозный анархизм Льва Толстого есть самая последовательная и радикальная форма анархизма, т.е. отрицание начала власти и насилия... Настоящая революционность требует духовного изменения первооснов жизни. Принято считать Л.Толстого рационалистом. Это неверно не только относительно Тослтого как художника, но и как мыслителя... Но именно Толстой потребовал безумия в жизни, именно он не хотел допустить никакого компромисса между Богом и миром, именно он предложил рискнуть всем. Толстой требовал абсолютного сходства средств с целями, в то времяя как историческая жизнь основана на абсолютном несходстве средств с целями... Очень легко критиковать толстовское учение о непротивлении злу насилием, легко показать, что при этом восторжествует зло и злые. Но, обыкновенно, не понимают самой глубины поставленной проблемы. Толстой противополагает закон мира и закон Бога. Он предлагает рискнуть миром для исполнения закона Бога. Христиане обычно строят и организуют свою практическую жизнь на всякий случай так, чтобы это было выгодно и целесообразно и дела шли хорошо, независимо от того, есть ли Бог или нет Бога... Есть Бог или нет Бога, а дела мира устраиваются по закону мира, а не по закону Бога. Вот с этим Л.Толстой не мог примириться, и это делает ему великую честь, хотя бы его религиозная философия была слабой и его учение практически неосуществимым. Смысл толстовского непротивления насилиям был более глубоким, чем обычно думают. Если человек перестанет противиться злу насилием, т.е. перестанет следовать закону этого мира, то будет непосредственное вмешательство Бога, то вступит в свои права божественная природа. Добро побеждает лишь при условии действия самого Божества. Толстовское учение есть форма квиетизма, перенесенного на общественную и историческую жизнь. При всей значительности толстовской темы ошибка была в том, что Толстой, как будто, не интересовался теми, над кем совершается насилие и кого нужно защитить от насилия. Он прав, что насилием нельзя побороть зла и нельзя осуществить добра, но он не признает, что насилию нужно положить внешнюю границу. Есть насилие порабощающее, как есть насилие освобождающее. Моральный максимализм Толстого не видит, что добро принуждено действовать в темной, злой мировой среде, и потому действие его не прямолинейное..." (Н.А.Бердяев).

"...Самое большое значение имеет жизненная судьба самого Толстого, его уход перед смертью. Личность Толстого необыкновенно значительна и гениальна в самых своих противоречиях... Он хотел осуществить закон Хозяина жизни, как он любил выражаться. Он много мучился, религия его была безблагодатна... Но, по его богосознанию, осуществление совершенной жизни есть присутствие Бога в человеке. Чего-то в христианстве он до конца не мог понять, но вина в этом лежит не на нем, не только на нем. По своим исканиям правды, смысла жизни, исканиям Царства Божьего, своим покаяниям, своему религиозно-анархическому бунту против неправды истории и цивилизации он принадлежит русской идее..." (Н.А.Бердяев).

Именно, С.Л.Франк в своей книге "Свет во тьме" и исследует этические проблемы и вопросы с религиозно-философской точки зрения, исходя из которой признает, что всяческому насилию, как преступлению, нужно положить внешнюю границу.
Но Николай Бердяев скорее оправдывает самого Льва Толстого, так скажем, исторически, не раскрывая самой сути противоречивости толстовского учения о непротивлении.

И вот в 1877 году в России столкнулись, исходя из сегодняшнего признания творчества писателей-мыслителей (Достоевского и Толстого), две СОВЕСТИ русской мысли.

Было бы ошибочным полагать, что учение Л.Толстого сформировалось враз и внезапно, как после радикального отказа от художественного творчества. Совсем нет. Так называемый "пацифизм Л.Толстого" можно проследить в той или иной форме выражения на протяжении всего творчества писателя.
Поэтому вполне существенны и глубоко актуальны СЕГОДНЯ те ВОЗРАЖЕНИЯ Ф.М.Достоевского в "Дневнике писателя" (1877г.) на пацифическое учение Л.Толстого.

Например, в "Дневнике" (1877г.) Достоевский глубоко исследует проблемы русско-турецкой войны, как и потаенную атмосферу мироощущения российского общества середины 19 века. Если мы внимательно изучим "Дневник" Достоевского, касательно именно этой проблемы как отношения российского общества (1877г.) к освободительной войне, то к нашему удивлению мы обнаружим, что Достоевский по сути описывает потаенные срезы российского общества 2014г. в контексте гражданской войны на Украине.

Итак, две СОВЕСТИ русской мысли. Неизбежное столкновение?:
 
"IV. СОТРЯСЕНИЕ ЛЕВИНА. ВОПРОС:

ИМЕЕТ ЛИ РАССТОЯНИЕ ВЛИЯНИЕ НА ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕ? МОЖНО ЛИ СОГЛАСИТЬСЯ С МНЕНИЕМ ОДНОГО ПЛЕННОГО ТУРКА О ГУМАННОСТИ НЕКОТОРЫХ НАШИХ ДАМ? ЧЕМУ ЖЕ, НАКОНЕЦ, НАС УЧАТ НАШИ УЧИТЕЛИ?

"Но сотрясение идет еще далее: Левин прямо и назойливо провозглашает, что сострадания к мучениям славян, что "непосредственного чувства к угнетению славян нет и не может быть". Сергей Иванович говорит:

... Тут нет объявления войны, а просто выражение человеческого, христианского чувства. Убивают братьев, единокровных и единоверцев. Ну, положим, даже не братьев, не единоверцев, а просто детей, женщин, стариков; чувство возмущается, и русские люди бегут, чтоб помочь прекратить эти ужасы. Представь себе, что ты бы шел по улице и увидел бы, что пьяные бьют женщину или ребенка, я думаю, ты не стал бы спрашивать, объявлена или не объявлена война этому человеку, а ты бы бросился на него и защитил бы обижаемого.

- Но не убил бы, - сказал Левин.
- Нет, ты бы убил.
- Я не знаю. Если бы я увидал это, я бы отдался своему чувству непосредственному; но вперед сказать я не могу. И такого непосредственного чувства к угнетению славян нет и не может быть.
- Может быть, для тебя нет. Но для других оно есть, - недовольно хмурясь, сказал Сергей Иванович. - В народе живы предания о православных людях, страдающих под игом "нечестивых агарян". Народ услыхал о страданиях своих братии и заговорил.
- Может быть, - уклончиво сказал Левин, - но я не вижу; я сам народ, и я не чувствую этого.

И опять: "Я сам народ". Повторю еще раз: всего только два часа тому, как этот Левин и веру-то свою получил от мужика, по крайней мере тот надоумил его, как верить. Я не восхваляю мужика и не унижаю Левина, да и судить не берусь теперь, кто из них лучше верил и чье состояние души было выше и развитее, ну и проч., и проч. Но ведь согласитесь сами, повторяю это, что уж из одного этого факта Левин мог бы догадаться, что есть же некоторая существенная разница между ним и народом. И вот он говорит: "Я сам народ". А почему он так уверен в том, что он сам народ? А потому, что запречь телегу умеет и знает, что огурцы с медом есть хорошо. Вот ведь люди! И какое самомнение, какая гордость, какая заносчивость!

Но всё же не в том главное. Левин уверяет, что непосредственного чувства к угнетению славян нет и не может быть. Ему возражают, что "народ услыхал о страданиях своих братий и заговорил", а он отвечает: "Может быть, но я не вижу; я сам народ, и я не чувствую этого!".

То есть сострадания? Заметьте, что спор Левина с Сергеем Ивановичем о сострадании и о непосредственном чувстве к угнетению славян ведется уклончиво и как бы с намерением, чтоб кончить победою Левина. Сергей Иванович спорит, например, изо всех сил, что если б Левин шел и увидел, что пьяные бьют женщину, то он бы бросился освободить ее! "Но не убил бы!" - возражает Левин. - "Нет, ты бы убил", - настаивает Сергей Иванович и, уж конечно, говорит вздор, потому что кто ж, помогая женщине, которую бьют пьяные, убьет пьяных? Можно освободить и не убивая. А главное, дело вовсе идет не о драке на улице, сравнение неверно и неоднородно. Говорят о славянах, об истязаниях, пытках и убийствах, которым они подвергаются, и Левин слишком знает, что он говорит о славянах. Стало быть, когда он говорит, что он не знает, помог ли бы он, что он не видит и ничего не чувствует и проч. и проч., то именно заявляет, что не чувствует сострадания к мучениям славян (а не к мучениям прибитой пьяными женщины), и настаивает, что непосредственного чувства к угнетению славян нет и не может быть. Да так он буквально и выражается.

Здесь довольно любопытный психологический факт. Книга вышла всего 2 1/2 месяца назад, а 2 1/2 месяца назад уже совершенно известно было, что все бесчисленные рассказы о бесчисленных мучениях и истязаниях славян - совершенная истина, - истина, засвидетельствованная теперь тысячью свидетелей и очевидцев всех наций. То, что мы узнали в эти полтора года об истязаниях славян, пересиливает фантазию всякого самого болезненного и исступленного воображения. Известно, во-первых, что убийства эти не случайные, а систематические, нарочно возбуждаемые и всячески поощряемые. Истребления людей производятся тысячами и десятками тысяч. Утонченности в мучениях таковы, что мы не читали и не слыхивали ни о чем еще подобном прежде. С живых людей сдирается кожа в глазах их детей; в глазах матерей подбрасывают и ловят на штык их младенцев, производится насильничание женщин, и в момент насилия он прокалывает ее кинжалом, а главное, мучат в пытках младенцев и ругаются над ними. Левин говорит, что он не чувствует ничего (!), и азартно утверждает, что непосредственного чувства к угнетению славян нет и не может быть. Но смею уверить г-на Левина, что оно может быть и что я сам был тому уже неоднократно свидетелем. Я видел, например, одного господина, который о своих чувствах говорить не любит, но который, услышав, как одному двухлетнему мальчику, в глазах его сестры, прокололи иголкой глаза и потом посадили на кол, так что ребенок все-таки не скоро умер и еще долго кричал, - услышав про это, этот господин чуть не сделался болен, всю ту ночь не спал и два дня после того находился в тяжелом и разбитом состоянии духа, мешавшем его занятиям. Смею уверить при этом г-на Левина, что господин этот человек честный и бесспорно порядочный, далеко не стрюцкий и уж отнюдь не член шайки Пугачева. Я хотел только заявить, что непосредственное чувство к истязаниям славян существовать может, и даже самое сильное, и даже во всех классах общества. Но Левин настаивает, что его не может и быть и что сам он ничего не чувствует. Это для меня загадка. Конечно, есть просто бесчувственные люди, грубые, с развитием извращенным. Но ведь Левин, кажется, не таков, он выставлен человеком вполне чувствительным. Не действует ли здесь просто расстояние? В самом деле, нет ли в иных натурах этой психологической особенности: "Сам, дескать, не вижу, происходит далеко, ну вот ничего и не чувствую". Кроме шуток, представьте, что на планете Марс есть люди и что там выкалывают глаза младенцам. Ведь, может быть, и не было бы нам на земле жалко, по крайней мере так уж очень жалко? То же самое, пожалуй, может быть, и на земле при очень больших расстояниях: "Э, дескать, в другом полушарии, не у нас!" То есть хоть он и не выговаривает это прямо, но так чувствует, то есть ничего не чувствует. В таком случае, если расстояние действительно так влияет на гуманность, то рождается сам собою новый вопрос: на каком расстоянии кончается человеколюбие? А Левин действительно представляет большую загадку в человеколюбии. Он прямо утверждает, что он не знает, убил ли бы он:

Если бы я увидал это, я бы отдался своему чувству непосредственному, но вперед сказать я не могу.

Значит, не знает, что бы он сделал! А между тем это человек чувствительный, и вот, как чувствительный-то человек, он и боится убить... турку. Представим себе такую сцену: стоит Левин уже на месте, там, с ружьем и со штыком, а в двух шагах от него турок сладострастно приготовляется выколоть иголкой глазки ребенку, который уже у него в руках. Семилетняя сестренка мальчика кричит и как безумная бросается вырвать его у турка. И вот Левин стоит в раздумье и колеблется:

- Не знаю, что сделать. Я ничего не чувствую. Я сам народ. Непосредственного чувства к угнетению славян нет и не может быть.

Нет, серьезно, что бы он сделал, после всего того, что нам высказал? Ну, как бы не освободить ребенка? Неужели дать замучить его, неужели не вырвать сейчас же из рук злодея турка?

- Да, вырвать, но ведь, пожалуй, придется больно толкнуть турка?
- Ну и толкни!
- Толкни! А как он не захочет отдать ребенка и выхватит саблю? Ведь придется, может быть, убить турку?
- Ну и убей!
- Нет, как можно убить! Нет, нельзя убить турку. Нет, уж пусть он лучше выколет глазки ребенку и замучает его, а я уйду к Кити.

Вот как должен поступить Левин, это прямо выходит из его убеждений и из всего того, что он говорит. Он прямо говорит, что не знает, помог ли бы он женщине или ребенку, если бы приходилось убить при этом турку. А турок ему жаль ужасно.

- Двадцать лет тому назад мы бы молчали (говорит Сергей Иванович), а теперь слышен голос русского народа, который готов встать как один человек и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг и задаток силы.
- Но ведь не жертвовать только, а убивать турок, - робко сказал Левин. - Народ жертвует и готов жертвовать для своей души, а не для убийства...

То есть, другими словами: "Возьми, девочка, деньги, жертву для души нашей, а уж братишке пусть выколют глазки. Нельзя же турку убивать..."

И потом дальше уже говорит сам автор про Левина:

... Он не мог согласиться с тем, чтобы десятки людей, в числе которых и брат его, имели право, на основании того, что им рассказали сотни приходивших из столицы краснобаев-добровольцев, говорить, что они с газетами выражают волю и мысль народа, и такую мысль, которая выражается в мщении и убийстве.

Это несправедливо: мщения нет никакого. У нас и теперь ведется война с этими кровопийцами, и мы слышим только о самых гуманных фактах со стороны русских. Смело можно сказать, что немногие из европейских армий поступили бы с таким неприятелем так, как поступает теперь наша. Недавно только, в двух или трех из наших газет, была проведена мысль, что не полезнее ли бы было, и именно для уменьшения зверств, ввести репрессалии с отъявленно-уличенными в зверствах и мучительствах турками? Они убивают пленных и раненых после неслыханных истязаний, вроде отрезывания носов и других членов. У них объявились специалисты истребления грудных младенцев, мастера, которые, схватив грудного ребенка за обе ножки, разрывают его сразу пополам на потеху и хохот своих товарищей башибузуков. Эта изолгавшаяся и исподлившаяся нация отпирается от зверств, совершенных ею. Министры султана уверяют, что не может быть умерщвления пленных, ибо "коран запрещает это". Еще недавно человеколюбивый император германский с негодованием отверг официальную и лживую повсеместную жалобу турок на русские будто бы жестокости и объявил, что не верит им. С этой подлой нацией нельзя бы, кажется, поступать по-человечески, но мы поступаем по-человечески. Осмелюсь выразить даже мое личное мнение, что к репрессалиям против турок, уличенных в убийстве пленных и раненых, лучше бы не прибегать. Вряд ли это уменьшило бы их жестокости. Говорят, они и теперь, когда их берут в плен, смотрят испуганно и недоверчиво, твердо убежденные, что им сейчас станут отрезать головы. Пусть уже лучше великодушное и человеколюбивое ведение этой войны русскими не омрачится репрессалиями. Но выкалывать глаза младенцам нельзя допускать, а для того, чтобы пресечь навсегда злодейство, надо освободить угнетенных накрепко, а у тиранов вырвать оружие раз навсегда. Не беспокойтесь, когда их обезоружат, они будут делать и продавать халаты и мыло, как наши казанские татары, об чем уже я и говорил, но чтобы вырвать из рук их оружие, надо вырвать его в бою. Но бой не мщение, Левин может быть за турка спокоен.

Левин мог бы быть и прошлого года за турка спокоен. Разве он не знает русского человека, русского солдата? Вон пишут, что солдат хоть и колет изверга турку в бою, но что видели, как с пленным туркой он уже не раз делился своим солдатским рационом, кормил его, жалел его. И поверьте, что солдатик знал всё про турка, знал, что попался бы он сам к нему в плен, то этот же самый пленный турок отрезал бы ему голову и вместе с другими головами сложил бы из них полумесяц, а в средине полумесяца сложил бы срамную звезду из других частей тела. Всё это знает солдатик и все-таки кормит измученного в бою и захваченного в плен турку: "Человек тоже, хоть и не хрестьянин". Корреспондент английской газеты, видя подобные случаи, выразился: "Это армия джентльменов". И Левин лучше многих других мог бы знать, что это действительно армия джентльменов. Когда болгары в иных городах спрашивали его высочество главнокомандующего, как им поступать с имуществом бежавших турок, то он отвечал им: "Имущество собрать и сохранить до их возвращения, поля их убрать и хлеб сохранить, взяв треть в вознаграждение за труд". Это тоже слова джентльмена, и, повторяю, Левин мог бы быть спокоен за турок: где тут мщение, где репрессалии? Сверх того, Левин, столь тонко знающий русское общество, мог бы тоже сообразить, что турок спасет еще наш ложный европеизм и наше нелепое, выделанное и прямолинейное сантиментальничанье, столь нередкое в нашем образованном обществе. Слыхал ли Левин про наших дам, которые провозимым в вагонах пленным туркам бросают цветы, выносят дорогого табаку и конфект? Писали, что один турок, когда тронулся опять поезд, громко харкнул и энергически плюнул в самую группу гуманных русских дам, махавших отходящему поезду вслед платочками. Конечно, трудно согласиться вполне с мнением этого бесчувственного турка, и Левин может рассудить, что тут со стороны ласкавших турок дам наших - лишь истерическое сантиментальничание и ложный либеральный европеизм: "Вот, дескать, как мы гуманны, и как мы европейски развиты, и как мы умеем это выказать!" Но, однако, сам-то Левин: разве не ту же прямолинейность, не то же сантиментальное европейничанье он сам проповедует и высказывает? Убивают турок в войне, в честном бою, не мстя им, а единственно потому, что иначе никак нельзя вырвать у них из рук их бесчестное оружие. Так было и прошлого года. А если не вырвать у них оружие и - чтоб не убивать их, уйти, то они ведь тотчас же опять станут вырезывать груди у женщин и прокалывать младенцам глаза. Как же быть? дать лучше прокалывать глаза, чтоб только не убить как-нибудь турку? Но ведь это извращение понятий, это тупейшее и грубейшее сантиментальничание, это исступленная прямолинейность, это самое полное извращение природы. К тому же принужденный убивать турку солдат сам несет жизнь свою в жертву да еще терпит мучения и истязания. Для мщения ли, для убийства ли одного только поднялся русский народ? И когда бывало это, чтоб помощь убиваемым, истребляемым целыми областями, насилуемым женщинам и детям и за которых уже в целом свете совершенно некому заступиться - считалась бы делом грубым, смешным, почти безнравственным, жаждой мщения и кровопийства! И что за бесчувственность рядом с сантиментальностью! Ведь у Левина у самого есть ребенок, мальчик, ведь он же любит его, ведь когда моют в ванне этого ребенка, так ведь это в доме вроде события; как же не искровенить ему сердце свое, слушая и читая об избиениях массами, об детях с проломленными головами, ползающих около изнасилованных своих матерей, убитых, с вырезанными грудями. Так было в одной болгарской церкви, где нашли двести таких трупов, после разграбления города. Левин читает всё это и стоит в задумчивости:

- Кити весела и с аппетитом сегодня кушала, мальчика вымыли в ванне, и он стал меня узнавать: какое мне дело, что там в другом полушарии происходит; непосредственного чувства к угнетению славян нет и не может быть, - потому что я ничего не чувствую.

Этим ли закончил Левин свою эпопею? Его ли хочет выставить нам автор как пример правдивого и честного человека? Такие люди, как автор "Анны Карениной", - суть учители общества, наши учители, а мы лишь ученики их. Чему ж они нас учат?.." (Ф.М.Достоевский "Дневник писателя", 1877).
 
Итак, вопрос Достоевского в 1877 году:

"...Такие люди, как автор "Анны Карениной", - суть учители общества, наши учители, а мы лишь ученики их. Чему ж они нас учат?.." (Ф.М.Достоевский "Дневник писателя", 1877).

И вот через сорок лет ответ Николая Бердяева:
"...Мировая война проиграна Россией потому, что в ней возобладала толстовская моральная оценка войны. Русский народ в грозный час мировой борьбы обессилили кроме предательств и животного эгоизма толстовские моральные оценки. Толстовская мораль обезоружила Россию и отдала ее в руки врага. И это толстовское непротивленство, эта толстовская пассивность очаровывает и увлекает тех, которые поют гимны совершенному революцией историческому самоубийству русского народа. Толстой и был выразителем непротивленческой и пассивной стороны русского народного характера. Толстовская мораль расслабила русский народ, лишила его мужества в суровой исторической борьбе, но оставила непреображенной животную природу человека с ее самыми элементарными инстинктами. Она убила в русской породе инстинкт силы и славы, но оставила инстинкт эгоизма, зависти и злобы. Эта мораль бессильна преобразить человеческую природу, но может ослабить человеческую природу, обесцветить ее, подорвать творческие инстинкты..." (Н.А.Бердяев, 1918г.).

Можно сказать, что в 1877 году в своем "Дневнике" Ф.М.Достоевский религиозно-философски продиагностировал потаенные движения российского общества года 2014-го. Ибо СЕГОДНЯ те же противодвижущиеся потаенные течения мысли в российском обществе, которые никак не могут найти Точку соприкосновения в Вечной Правде.

Как бы это парадоксально ни звучало, но противоречия и противоположности исторических судеб сходятся-совпадают в том, что самыми истинными последователями "учения Л.Н.Толстого о непротивлении злу" (того Л.Толстого, который восставал против всяческой неправды земной власти) оказалась царская семья Николая-2 в 1918 году.

«…В том-то и великое, что тут тайна, – что мимоидущий лик земной и вечная истина соприкоснулись тут вместе. Перед правдой земною совершается действие вечной правды» (слово старца Зосимы в романе «Братья Карамазовы»).

"Странник ищет правды, ищет Царства Божьего, он устремлен вдаль. Странник не имеет на земле своего пребывающего града, он устремлен к Граду Грядущему..." (Н.А.Бердяев).

Быть может, потому-то Л.Н.Толстой как бы интуитивно в последние дни своей жизни ушел из дому в последнее странствие с книгой "Братья Карамазовы" Ф.М.Достоевского. 

     (24.10.2014)