На краю желтого моря подсолнухов прижалась к лесополосе колхозная пасека. Подменяя друг друга, далеко от станицы на ней трудились два совершенно разных по характеру пенсионера: Георгий Корнеевич и Павел Терентьевич. Первый был крепкий хозяин, второй - веселый гармонист. У Корнеича были конь и корова, у Терентича - гармонь и старая гармонь. Несколько раз за жаркое кубанское лето они на пасеке качали мед. Эти насыщенные работой дни для напарников были праздниками по многим причинам. Во-первых: работали вдвоем, а это уже компания. Во-вторых: делали новую медовуху. В третьих: пробовали предыдущую! Медовуха, конечно, слабый напиток, но поскольку её получалось всегда больше половины сорокалитровой фляги - праздник труда бывал не только душевным, но зачастую и длительным.
Жена Корнеича не могла пожаловаться, что её Жора был забулдыгой, как его напарник Терентьевич, но если они брались за стаканы, то никто не знал, когда, где и чем закончится этот медовый запой. Зная, что сегодня коллеги будут обмывать очередные трудовые свершения, решила Анна Акимовна направить на пасеку своего наблюдателя - восьмилетнего внука, которого привезла дочка из Москвы на всё лето. Посадила бабка на подводу сонного внука и наказала мужу: «Сегодня не пей, гляди за дитём, и чтоб засветло были дома!». Акимовна поцеловала внучка, а мужу усилила напутствие: «Не дай бог, мальца пчелы покусают...»
От станицы до пасеки было двенадцать километров. Белоголовый внучок, которого Корнеич звал Лекой, еще кутался в старом дедовом жакете, а встающее из-за кургана, солнце уже начинало припекать. Его нежные лучи разгоняли туман в низинах, а ранние птахи заполняли утреннюю тишь своими песнями. Пыльная грунтовая дорога серой ленточкой лежала между зеленой лесополосой и золотой пшеницей. Была она абсолютно прямой и казалась бесконечной, как и эти кубанские степи. Конь по кличке Воронок знал эту дорогу так хорошо, что мог двигаться по ней с закрытыми глазами. И как только он их закрывал, его шаг замедлялся, и тогда дремавший хозяин, не просыпаясь, дергал вожжи, Воронок открывал глаза, и какое-то время резво бежал, потом всё повторялось…
Через полтора часа конь уперся в пасеку и заснул уже окончательно. Разбудил всех Павел Терентьевич: «Послал бог помощничков, солнце уже припекает, а они только подкатили, мать твою чёрт!».
И закипела работа! Под деревьями в лесополосе находился камышовый шалаш, медогонка, стол с большим тазом, алюминиевые фляги и деревянный бочонок с водой. Напарники надели на голову сетки, взяли разожженный Терентичем дымарь и пошли к ульям. Когда снимали верхнюю крышку, пчелы начинали злобно гудеть, но, после окуривания их дымом, затихали, и тогда доставали рамки, стряхивали с них пчел, опять успокаивали их дымом, а рамки с медом уносили. Легко догадаться, что насекомым этот разбой средь бела дня не нравился, и они отчаянно боролись за свои накопления. Среди пчел, как и у людей, встречаются герои, которые готовы пожертвовать своей жизнью ради счастья других. С этими героическими пчелами и познакомился Лека.
Дед наказал внуку пойти погулять подальше от пасеки, пока они будут работать, Лека решил обмануть всех. Он выбрал большое дерево над медогонкой, удобно разместился на его ветвях и, затаившись, стал сверху наблюдать. Юный москвич был уверен, что здесь его никто не заметит, а ему было видно всё. Деды увлеклись работой и на время совсем забыли про пацана. Они обрезали закупоренные соты, вставляли рамки в медогонку, качали мед и сливали его во фляги. Иногда пчелы жалили их в кисти рук, но старые пасечники почти не чувствовали этих укусов.
Когда работа близилась к завершению, с небес раздался отчаянный визг. Кто и почему кричит, напарники поняли сразу, но сетки мешали им посмотреть вверх. Не раздумывая, деды сняли защиту со своих потных лиц, и каждый сразу получил пчелиное возмездие. Терентич снова надел сетку, а Корнеич полез на дерево, где его внук отбивался от пчел, он боялся, что Лека, размахивая руками, не удержится и свалится вниз прямо на медогонку. Ужаленный уже не одной пчелой, внук так визжал, что не слышал советов деда. Георгий Корнеевич вспомнил про жену и выругался в слух: «Накаркала беду!». Когда он добрался до Леки, с тем уже была настоящая истерика. Корнеич свободной рукой отгонял от лица внука разъяренных пчел, подставляя взамен им своё. Когда все насекомые-мстители расстались со своими жалами, дед уже тоже стонал от боли. Терентич принял с дерева всхлипывающего Леку, удалил пчелиные жала с его лица и помазал укусы медом. В той битве досталось всем, но максимальную дозу пчелиной мести получил Георгий Корнеевич при обороне своего внука.
- Пока рот не опух, и глаза не закрылись, надо противоядия испить,- изрёк Терентич, вытаскивая флягу с медовухой из шалаша. Не мог Корнеич отказаться от лекарства, ведь вся его голова ныла от боли, но не мог и напиваться потому, что отвечал за внука, которого и так не уберёг от разъяренных медоносов.
- Только, как лекарство - по стаканчику, и мы поедем, чтоб по-светлу доехать,- смалодушничал Корнеич.
- Тебе одного мало будет, стаканчик только Леке поможет, гляди, как у него ухо разнесло. Достанется тебе нынче, Жорка, от бабки!
Корнеич прижал к себе заплаканного внука и стал дуть на его распухшее ухо.
Первый стакан никак не отозвался ни в головах, ни в желудках пасечников.
- Ушла как в сухую землю!- прокомментировал Павел Терентьевич движение медовухи по организму.
- Наливай, Павлуха, еще! Что-то лекарство не помогает!- разошелся Корнеич.
Не помогло оно и после пятого стакана, и после следующих. К вечеру дед и внук так опухли, что стали похожи на инопланетян, но Терентич уже не мог ни смеяться, глядя на их лица, ни закусывать, выпивая очередной стакан, потому что опухшие губы его совсем не слушались.
- Бабушка ругать будет, поехали домой,- шептал Лека прямо в ухо захмелевшего деда.- Солнце уже село, скоро темно будет.
Корнеич порыскал щелками глаз по горизонту и, не найдя солнца, понял, что они засиделись. Пришлось еще уважить Терентича и «на посошок», и «на коня», а тот достал свою старую гармошку и сбацал им на дорожку «Прощание славянки», а потом еще долго-долго радовал пчел душевными песнями.
Домой Воронок всегда шел резвым шагом, даже если его никто не подгонял. Корнеич еще был на бодряке и рассказывал внуку, как в давние времена в балке, через которую они сейчас проезжают, волки нападали на людей, и потому её до сих пор называют Волчьей. Леке стало страшно, он сильнее прижался к деду.
Георгий Корнеевич вдруг резко притормозил коня и слез с телеги, чтобы сбросить на колесо медовуху, начавшую давить на мочевой пузырь. Уже вовсю светила луна и ярко горели на черном небе звезды, а от сверчков и цикад стоял сплошной гул.
- Смотри, Лека, в Москве такой красоты нет!- говорил Корнеич, а бывшая медовуха всё журчала и журчала. Потом он облегченно выдохнул, достал косу и начал косить колхозную люцерну прямо от края дороги.
- А если нас поймают?- тихо спросил Лека.
- Да, кто ж нас ночью поймает!- прокричал дед,- мы ж с тобой - одни на десять вёрст! И я уже за всё отсидел перед этой властью.
Георгий Корнеевич яростно косил высокую траву и вспоминал, как где-то недалеко отсюда, в голодный послевоенный год, он с молодым помощником сеял пшеницу. И предложил ему комсомолец «верное» дело. Вечером из бункеров сеялки набрали они ведро пшеницы, разделили его поровну и ночью пошли в станицу. Уже за полночь Корнеич огородами пришел домой, запер дверь на засов и достал из-за пазухи тряпочный узел с пшеницей.
- Вот, Нюра, теперь мы сможем посеять пшеничку на плану,- радостно выпалил он.
Жена засуетилась, стала собирать на стол еду. Четверо их детей уже давно спали. И вдруг в дверь стали лупить сапогами.
- Открывай, НКВД!
В общем, предал ученик своего наставника. Корнеич пошел на пятнадцать лет в лагеря, а подельник - на его место. Когда после смерти Сталина по амнистии весь больной он вернулся в станицу, его бывший помощник заведовал фермой и жил припеваючи. Стал Георгий Корнеевич следить за ним и понял, что тот ворует. Семь лет Корнеич подыхал в Якутии на далекой реке Лена, а тот, кто его посадил за пять килограммов пшеницы, всё это время мешками воровал колхозное добро. Можно было отплатить ему той же монетой и сообщить в органы, но кому поверят: бывшему зэку или начальнику? Он лишился сна, потому что всё время думал о мести. Покой Георгий Корнеевич обрел только после того, как поджег сено во дворе иуды. Огонь справедливости лишил заведующего фермой всего, что было нажито, он стал пить, его поперли из начальников, отчего он окончательно спился и пропал где-то в Адыгее…
- Там свет, там кто-то едет!- закричал Лека.
Корнеич опустил косу и присмотрелся, действительно, со стороны станицы на дороге мерцал свет.
- Это объездчик на мотоцикле, надо тикать скорее!
Георгий Корнеевич бросил в поле косу, схватил внука за руку и они кинулись к подводе. Напряжение передалось коню, и он рванул с места, не дожидаясь удара кнута. Треск двигателя и свет нарастали с каждой секундой потому, что мотоцикл и подвода, летели навстречу друг другу. Они успели отъехать метров сто от места покоса, пока не поравнялись с ночным сторожем.
- Кто такие будите? Чего ночью промышляете?- прокричал объездчик, не слезая с мотоцикла и не глуша мотор.
- Ивашков я, с пасеки еду.
- Что-то я тебя не угадываю.
- Мы сегодня мед качали - пчелы покусали.
- Наверно, медовухи нажрались, и уснули мордами в улике,- заржал сторож, потом еще раз осветил фарой лицо Корнеича, заглянул в подводу и серьезно спросил.- Почему коня так гнал? От кого убегаете?
Георгий Корнеевич почувствовал себя как на допросе в НКВД, да и медовуха теперь давила прямо на мозги.
- Там в балке волки выли, Воронок испугался и поскакал,- сказал Лека и заплакал.
- А ружьё- то на пасеке у напарника!- подхватил Корнеич байку внука.
- Сколько лет не было, а теперь объявились, ну дела,- удивлялся объездчик свежей новости.- Конечно, без ружья тут ночью - опасно, надо утром начальству доложить.
Он развернул свой ИЖ-49 и понесся в сторону станицы. Воронок тоже двинулся к дому.
- Лека, ты ж сейчас своего деда от тюрьмы спас!- ликовал Корнеич.
- А зачем ты косу выкинул?
- Коса была уликой,- задумчиво сказал Георгий Корнеевич и остановил коня,- Она еще дореволюционная, кованная, такую теперь не купишь ни за какие гроши, жалко бросать.
Они развернулись и поехали на место покоса. Лезвие косы поблескивало в лунном свете, так что искать её не пришлось. Корнеич, совсем оборзев от везухи, не смог побороть чувство наживы и погрузил всю скошенную люцерну. Как он не трамбовал фураж, тот все равно возвышался на метр над бортами подводы. Затолкав наверх внука, дед с трудом сам забрался на травяную кучу, и они продолжили свой путь.
Лека лежал спиной на душистой копне, которая плыла в ночи по пшеничному морю. Он видел только звёзды и не успевал считать те, что падают с неба. Затихающая в дневной зной, степь ночью просто кипела от стрекота своих обитателей. И вот уже в песню полей начинают вплетаться голоса собак, значит, станица - рядом, но Лека не видит её огней - его заворожило ночное небо. Корнеич тоже ничего не видит и не слышит, он спит, привалившись набок, но вожжи из рук не выпускает. Воронку хочется пить, ведь хозяин забыл напоить его перед дорогой. В станице Воронок начал прибавлять скорость, он сам свернул на нужную улицу и съехал с дороги к дому под острым углом, отчего подвода сильно наклонилась в кювет.
Анна Акимовна давно открыла ворота и поджидала за двором на лавочке, так что крушение произошло на её глазах.
- Все-таки накушался своей медовухи!- крикнула она и кинулась спасать внучка - свою белоголовую кровинушку.
Падение было настолько удачным, что дед и внук оказались сверху травы. Никто даже не успел: Лека – испугаться, Корнеич – проснуться, а Воронок – остановиться. Конь завез пустую подводу во двор. Акимовна взяла на руки внука и потревожила ногой мужа.
- Вставай, не позорься перед соседями! - тихо сказала она и понесла Леку в дом.
Корнеич лежал на свежескошенной люцерне в кювете рядом с домом ни трезвый, ни пьяный, но совершенно счастливый, что у него такой смышленый внук. Сбрехать ночью объездчику про волков Георгий Корнеевич сам бы никогда не додумался! Медовуха получилась знатная!