Жизнь - она долгая, всякое бывает

Наталья Юренкова
            Тётка Дарья присела на лавочку, спиной прижалась к стене дома и с наслаждением вытянула гудящие от усталости ноги. Устала что-то сегодня. Ну, ничего, вот заколем по зиме поросят, и можно будет уже по столько не держать. Для себя достанет и одного, вот и полегче сразу станет. А то ведь сколько лет уже – всё по три да по четыре, вестимо ли, нагрузка какая. Одного варева им сколько кастрюль надо. А зато деньги хорошие – где ещё взять. Ну, наконец-то машину купили, теперь можно и передохнуть.

            Машину на их порядке купили они первые. Завистники будут шептать, что тётка Дарья богачка. Но и завистники при этом добавляют, что горбатится она до кровавых мозолей. Мало – поросята, так она ещё по вечерам, после основной работы, ходит в одно учреждение – коридоры моет, кабинеты убирает.

            Ещё по договору с организацией квартирантов пускает. Платят ей за три места, но обычно живут две девчонки. А третью если и подселяют, то ненадолго - кто в командировку приедет, или ещё как. Комнату ведь в порядке надо содержать, ремонт делать ежегодно, за чистотой следить – тоже хлопоты.

            Да огород на ней. Пока муж был поздоровее, помогал, а в последнее время совсем исхворался, больше по больницам да санаториям. Степан Тимофеевич намного её старше, а хворым был всю жизнь. От безысходности когда-то пошла за него, когда родители померли и осталась она с четырьмя малыми на руках.

            Обещала она мамане в смертный час, что никого не бросит, всех поднимет, и исполнила обещание. Вначале сама пыталась, а когда поняла, что не сладит, времена были какие тяжёлые, решилась замуж идти. Давно сватался к ней Степан, а она боялась его – старым совсем ей казался, да строгим. Его по болезни на фронт не взяли, работал в тюрьме.
 
            Дарья была из себя не сказать, что писаная красавица. Однако всё при ней было – и руса коса, и стать, и молодость, и здоровье. А согласилась за Степана пойти, поняв,  что иначе не прокормить её ораву, а он соглашался, всех брал, уж больно по душе ему Даша пришлась.

            Помнится, целую ночь ревмя проревела. А наутро слёзы вытерла и сказала себе, как, бывало, маманя говорила: «Хватит реветь, девка, кого ревёшь-то, яку беду? Покуда ничё ведь не случилось, живы все, здоровы. А жизнь – она долгая. Глядишь, и сладится всё».

            Согласилась. А куда денешься? Кроме зарплаты, работникам тюремным ещё продовольственный паёк выдавали. Вот благодаря этому они все и выжили.

            Всяко по жизни бывало, конечно. Степан Тимофеевич на ласку скупой был, но, однако, её не обижал и не попрекал. Как обещал – так всех и кормил. Ох, и трудно было, ох, и хлесталась Дарья по хозяйству, вспоминать тяжко.

            Как ни трудно было рОстить всех, а никто не пропал, всех вырастила. Все семьями обзавелись, отстроились – все рядом живут, и Дарью до сих пор мамой Дашей зовут. А их дети – бабой Дашей, или просто бабушкой. По-прежнему слушаются, уважают и побаиваются.
 
            Даже братишка, уж сам скоро дедом станет, а. как накуролесит чего, выпьет лишку, так жену просит: «Ты только маме Даше не говори – она меня заругат».

            Так все и считают её второй мамой, со всеми вопросами к ней идут.

            Все, да не все. Самая большенькая из младших, Галина, не идёт. Живут рядом, забор общий, да и похожи друг на друга, словно близнята. Только Дарья старше, да лицо проще, хоть и неулыбчивое, но спокойное. А Галина словно от злости чёрная. Её и зовут все промеж себя Гитлершей, многие уже и забыли настоящее имя – Гитлерша и Гитлерша. Смолоду такая была, с характером, а лет десять тому и вовсе  рассорились они с Дарьей, и с тех пор не разговаривают.

            И никто не знает, какая кошка промеж них пробежала. Дарья молчит, а у Гитлерши спросить кто осмелится, к ней и с простым делом не подступишься. По одной улице ходят, на одной колонке воду берут, а десять лет даже не здороваются, вот ведь как. Нахмурилась было Дарья, но постаралась отогнать от себя мысли о сестре.

            Пожертвовала  Дарья своим женским счастьем ради сестрёнок и братишки, но материнское счастье испытала. Хоть и единственный, а всё ж родился у них со Степаном Тимофеичем сынок, да такой справный, такой славный. Уж как они его любили и любят. Вырос Петюнечка, не хуже других, а для родителей, так и всех лучше. Работает таксистом. Женился уже, и у самого сынок родился, Славочка, внучек ненаглядный.

            Жена, конечно, непроста попалась, ну, да уж какую полюбил. Так-то симпатичная, волосы рыжие, то распустит по плечам, то на макушке соберёт, чёлка пышная, взгляд настырный. Фасонистая, наряжаться любит – непривычно это Дарье, но это бы ничего, пусть. А вот не больно-то она их привечает, стесняется, что ли.

            Никак ведь ей не угодишь. Всё носом крутит: «Воняет у вас». Ладно, беременная ходила – беременным всё где-то воняет. А ведь родила – лучше не стало. Правла, хоть  и воняет ей, а внучка привозит нянчить. До года вовсе у них рос – девать-то некуда было. Да они с дедом и не против, только рады. Степан Тимофеичу последняя радость в жизни. Про Дарью и говорить нечего, не надышится. Сейчас Славик подрос, в садике место дали, пореже стали привозить, скучают дед с бабкой.

            Гонористая, в общем, невестка. Образованная – в техникуме на бухгалтера выучилась, так что та ещё прынцесса.

            А вот девчата, что живут на квартире, тоже ведь после техникума, а совсем другие. С девчатами ей повезло – два года уже живут, да такие хорошие. И за собой уберут, и помогут ещё, и сроду им не воняет ничего.

            И ещё сейчас поселили девушку – та вообще в Москве учится, в институте, на практику приехала, и ничего, нравится ей. Только собаки боится.
Ой, смеху-то! Дарьина сторожевая собачонка, по кличке Малышка, такая кусачая и голосистая, никого не пропустит чужого. А стоит в руки ведро взять – иди куда хочешь, сидит и спокойно глядит. С ведром – значит, свой, по делу идёт, а не просто так шлындает. Для этого во дворе всегда старое дырявое ведро стоит – кому в туалет надо или на огород, берут ведро и идут себе спокойно. А практикантка и с ведром боится мимо собаки идти, ведро дребезжит, собачонка нервничает. Так и приходится девушку сопровождать.

            Зато кот Васька полюбил москвичку эту всей своей кошачьей душой. По утрам наловленных за ночь мышей всех ей под кровать приносит и складывает. А она мышей боится ещё больше, чем Малышки. Ну, что тут поделаешь – городская, непривычная.
 
            Зато как начнут все трое песни петь вечерами - заслушаешься. Дарья потихоньку присядет рядом – ох, голосистые, до чего хорошо поют.

            И песни больно хорошие. Особенно одна нравится – про корабль с алыми парусами, да про какие-то города с чуднЫми названиями – Зурбаган, что ли. В общем, песня про мечту. Дарья не помнит, чтобы они в молодости такие песни пели. Да и была ли у ней молодость? Мелькнула только, а как не стало родителей, так и молодость прошла. В одночасье стала молоденькая Дашунька, маманина любимица, мамой Дашей.
 
            А только мечта и у Дарьи есть. Как же человеку без мечты? Никак невозможно без мечты, словно без души.

            Мечтала Дарья побывать в Прибалтике. Давно она её манила, как те загадочные города из песни. Рассказывали люди, что уж больно хорошо там народ живёт, богато, чисто, будто всё там есть, как за границей. И верилось Дарье, и не верилось. Там ведь климат сырой, дожди частые, куда же грязь девается.
 
            Вот у них, в Тюмени, непролазная грязь. Нет, конечно, во дворах-то чисто. Возьми хоть Дарьин двор – сверху плотный навес из досок. Ни дождь, ни снег не попадает. Земля во дворике, перед входом, тоже дощатым настилом покрыта.

            На улице, перед калиткой, корыто цинковое с водой, в нём палки с намотанными тряпками. Прежде, чем войти во двор, этими палками обувь моют, чтобы грязь не тащить.

            Такие корыта с тряпками на палках везде по городу наставлены – и перед учреждениями, и перед магазинами. Иначе бы все в грязи утопли. Грязь тут знатная – жирная, скользкая, вязкая.

            А в Прибалтике, говорят, чисто. Или земля другая? А какая? Уж так хочется хоть одним глазком глянуть на красивую жизнь – какая она бывает.
Только хочется Дарье не просто поехать, а как барыне, на своей машине, чтобы всё до капельки рассмотреть. Вот машину купили, теперь можно и поехать семейно, уже не раз говорили, летом вроде хотят.

            Кто-то засопел рядышком, Дарья приоткрыла глаза и встретилась с испуганным взглядом Вовки, внучатого племянника.

            «Баушка, ты живая? А я чего-то подумал, что не дышишь», - обрадовался Вовка.

            Дарья притворно рассердилась: «Большой уже, а глупОй. Чего выдумывашь? Лучше бы о школе думал, через год ведь уже в школу пойдёшь».

            Вовка умостился к Дарье под бочок: «А чего мне про это думать? Школа и школа, куда она денется, разве что сгорит или развалится за год. У меня мысли важнее».

            «Охтиньки мне! И об чём это ты думаешь?»

            «О своей красоте. Я ведь красивый очень».

            Дарья прыснула: «Да вроде ничего особенного. Мальчик и мальчик. Кака така велИка красота?»

            «Э, нет, ба, очень даже красивый. Ты вот положи себе на ресницы спичку. Удержится ли? Нипочём не удержится. А у меня можно две положить, а то и три, и не упадут, вот какие у меня ресницы длинные и пушистые. А ты говоришь – ничего особенного. Много ты видела таких ресниц? То-то и оно-то. Красивый я, даже слишком».

            «И кто же это тебе такую тайну рассказал, про красоту твою неписаную?»

            «Девчата твои, кто ж ещё. Сказали, что, если бы у них такие глаза синие да ресницы длинные были, то от женихов бы отбоя не было».

            «Ты бы поменьше девичью болтовню слушал, наговорят они. И вообще не ошивайся тут больно-то – может, мешаешь им».
 
            «Ага, как же – мешаю. Помогаю! Думаешь, сами они дохлых мышей из-под кровати убирать станут? Они ж боятся. А я зато – нет. Я всё-таки мужик, хоть и шибко красивый».

            Тут у ворот засигналила машина – молодые заехали по пути, с очередной обкатки новенького автомобиля. Дарья спешно поднялась навстречу, а Вовка застеснялся и убежал. Робел он перед женой Петюнечки, никак не мог к ней привыкнуть.

            Молодая сразу предупредила: «Мы ненадолго, нам ещё в садик за Славиком».

            Пока Дарья укладывала им чувалы с провизией, они все оживлённо говорили и говорили. Зашёл разговор и о поездке в Прибалтику. Вот тут конфуз и получился.

            Дарья возьми, да и вставь своё слово, где остановиться, да куда хочется пойти.

            Невестка фыркнула: «А Вы-то, мама, тут с какого боку?»

            Дарья и проговорить не успела: «Дак мы разве не вместе все поедем?», как она хвостом своим конским (причёска так называется) тряхнула и выпалила: «Вот ещё, позориться!»

            Сын продолжал есть, наверное, даже не расслышал, или не понял. У Дарьи в ушах зашумело, во рту стало противно и сухо, но она смолчала. Даже проводить их вышла и вслед помахала.

            Волю слезам только ночью дала, когда все спать уторкались.
Слова снохи пощёчиной на щеках полыхали.

            Дарья подошла к шифоньеру, глянула на себя в зеркало: «Неужто уж совсем позорище? А ведь не старая ещё. Просто наряжаться некогда, а есть во что. Вот и платьёв кримпленовых, новомодных, аж четыре висят, и туфли есть лаковые, и плащ, и пальто красивое. Умыться, причесаться, нарядиться, и буду ещё ничего. А сын-то – и не вступился, али и вправду не слыхал?»

            Легла, а  сон не идёт: «Воняет им. А деньги не воняют, на которые машина куплена? А мясо-сало, продукты? А вот возьму, да и не дам доверенность на машину, дак и куда тогда поедут, на чём, посмотрю, куды с добром».

            Промаялась до утра, а под утро строго скомандовала себе: «Хватит реветь, Дарья. Кого ревёшь-то, яку беду? Ничего ведь не случилось покуда, все живы-здоровы. Спать ложись. А то утром глаза не продерёшь. Жизнь – она всякая бывает - всё, глядишь, и образуется». С тем и уснула.

            Поутру дел было полно, а  как присела отдохнуть, так опять вспомнила.

            Вовка отвлёк, пострелёнок: «Ба, я посижу у тебя? Мамка на работе, Любка куда-то ушла и дверь заперла, а у меня ключа нет».

            «Терял бы меньше, вот и был бы ключ свой. Сиди, места жалко ли».

            «Баушка, ты сегодня грустная, а вчера какая весёлая была», - подсел к ней Вовка. – «Обидели тебя?»

            «Обидели, Вовка», - вздохнула Дарья.

            «А ты скажи, кто обидел, я того поколочу», - предложил Вовка.

            «Защитник ты мой», - потрепала Дарья мальчишку по голове. – «Они большие, сами тебя поколотят».

            «А тогда скажи, пусть их Бог накажет. У меня мамка так всегда говорит».

            Дарья вздрогнула: «Что ты, что ты! Не хочу я совсем, чтобы из-за меня кого-то наказывали, даже чужих, а уж тем более своих. Я ещё и помолюсь, чтоб простил их Бог. Они ведь не хотели меня обидеть, так случайно получилось. Просто молодые ещё. А я, стара дура, чего-то разнюнилась. Кого разнюнилась, сама не знаю. Подумашь, цацку отняли, в отпуск не берут. Они молодые, им, может, вдвоём охота. А тут я, бабка, навязываюсь».

            У Дарьи словно камень с души упал: «В жизни всяко быват, и меж своими тоже. А если мы так-то дружка на дружку будем бухтеть, дак это ведь что за жизнь получится? Кровь-то своя, одна, дак вот и прощать надо, как себя. На своих обижаться – всё равно, что себя лупить, самому больнее и будет».

            Она предложила: «Пойдём-ка, красивый мой, я тебя покормлю. У меня как раз подошла картошка с мясом. Голодный, поди?»

            Вовка подскочил: «Ага, голодный. А даже если б и не голодный, всё равно поел бы. Уж больно, ба, я твою картоху с мясом люблю, такая вкусная».
 
            Наблюдая, как уписывает Вовка за обе щеки толчонку со свиной жарёнкой, Дарья приговаривала: «То-то вкуснятина. Подумашь – Прибалтика. Чего мы там не видели, в той Прибалтике. Правда, Вовка? Жизнь красивая, богатая? Так мы и тут неплохо живём, не бедствуем. Ещё неизвестно, умеют ли там такую картоху с мясом готовить. Да и не денется она никуда, Прибалтика-то. Глядишь, когда и повидаем её ещё, какие наши годы».

            Потом, словно решившись, Дарья резко встала: «Как поешь, убери всё. Да смотри, уходить будешь, калитку хорошо затвори».

            «Ну, баушка, когда это я в калитку ходил? Я огородами, задами пойду. А ты куда?»

            «Вовка! Сколь раз тебе говорить – не кудыкай, а то дорогу закудыкашь».

            «А как надо?»

            «Надо говорить «покуда», или «далёко ли».

            Вовка послушно исправился: «А ты покуда идёшь? Далёко ли?»

            «Нет, тут близко. Я скоро».

            «А куда?»

            И оба расхохотались.

            Дарья вышла на улицу, зажмурилась от яркого солнышка, светившего уже совсем по-летнему. На душе было ясно и спокойно.
 
            Дарья прошла по тротуару, повернула за угол и решительно постучала в калитку соседнего дома: «Галина, это я, Дарья. Открой, я знаю, что ты дома. Нам надо поговорить».