Волчье озеро. Истории на старый лад

Марина Маркина 30
Не рассеяло еще рассветной дымки, а Прохор уже ушел со двора с лошадью, запряженной в легкую телегу. Семилетний Ванечка и трехлетняя Аленка сопели в одеялах на русской печи. Устинья подоила и спровадила корову за ворота, а сама принялась заводить тесто на пироги. Вот уже скоро год, как повадился ее мужик на Волчьем озере рыбачить – уходил в неделю раз или два с рассветом, возвращался ближе к ночи. Рыбы всегда привозил немерено, да как на подбор – сазанчики толстобокие, сладкий карась и крупный окунь. Вот где веселье начиналось! Вялили и сушили потом всей семьей улов, а после на базар городской везли. У телеги их за рыбой очереди выстраивались.
Только вот сердце бабье весь день, покуда мужик с промысла не вернулся, в груди так и трепыхалось от тревоги. Много слухов нехороших ходило про те места. Соседки головами качали и вдыхали многозначно, осуждая Прохора за безрассудное бесстрашие. Тут, конечно, не обошлось без простой бабской зависти – мужик-то Устинье ладный попался: лицом пригож, телом и духом крепок. Это ведь не каждый отважится ради семейного достатка шкурой своей рисковать так часто.
На доход от продажи рыбы Прохор и дом поправил и жену свою нарядил так, как ни одна баба на селе и мечтать не могла. Других мужья выпить крепко любили, да потом жен своих и детей погонять – за дело и так, чтоб неповадно было. Устинью же муж ни разу не обидел, горькую не пил, а ребятишек всем сердцем любил и баловал. Ванечку учил всему по хозяйству терпеливо, без ругани и тумаков. А Аленку на спине катал, от чего ребенок заливался громким смехом на всю округу.
Вот и не лезла Устинья в дела мужа – раз считает, что так нужно, пусть рыбачит, где хочет. Только крестила всегда Прохора на дорожку, да брала обещание, что он засветло покинет места нечистые.
День тянулся, словно смолка жевательная – долго, нудно и безвкусно. Устинья постоянно старалась себя чем-то занять, чтобы меньше волноваться за мужа. Ближе к вечеру в двери постучали – пришла односельчанка тетка Марфа – то ли за солью, то ли просто сплетнями обменяться. Скучно в деревне, одними разговорами только бабы и живут.
- Как же ты, Устинья, спокойно так мужика на верную смерть отправляешь? – начала тетка неприятный для ушей Устиньи разговор.
- Думаю, наше это дело, семейное! Ты Марфа не обижайся, но говорить на эту тему я не люблю, - ответила ей женщина, разглядывая ровные швы на своем фартуке.
- Ты все же, милая моя, послушай. Я ведь добра вам только желаю, - Марфа перешла на загадочный шепот. – Люди, они ведь зря болтать не станут – плохие там места, гнилые. Много лет назад, когда я еще младенцем была, жил на берегу озера колдун. Темные силы владели его сердцем, они заставляли колдуна в зверя обращаться. Перекувырнется он через себя и бежит на четырех лапах к нашей деревне – скотину губил часто, в окна мохнатой мордой лез – народ честной пугал, а то и дите мог малое к себе на озеро утащить. Мужики деревенские осерчали и, набравшись смелости, пошли как-то к озеру с рогатинами и огненными факелами. Нашли колдуна в землянке, вытащили его на свет Божий. Он словно змея шипел, да плевался ядом – до сумерек обратиться в зверя он не мог. Перекинули мужики веревку через толстый сук и вздернули колдуна. А после там и зарыли в овраге, поплевали на могилу и по домам вернулись. Нападения на село прекратились, но вот озера и его окрестностей с той поры люди избегают. Говорят, там ночами зверь бродит. На огромного волка похож, глаза красные, с блюдца размером! Это колдун встает в его облике, но далеко от своей могилы отойти не может.
Слушала Устинья, и перебить немолодую женщину стеснялась, а сама в окно поглядывала мельком – вечереть начинало. Тетка Марфа еще постращала немного семью своими байками, да распрощалась. Прохор задерживался.
Как засопели ребятишки на печи, встала Устинья на колени в углу под образами и принялась горячо молиться. Просила испуганная женщина Пресвятую Деву вернуть ей мужа целым и невредимым, а за окном все темнее и темнее становилось. Так бедная и простояла всю ночь, Прохор вернулся домой только утром – без лошади и телеги, в разорванной телогрейке и бледный от ужаса словно покойник.
Зайдя в дом, Прохор двери на засов закрыл и тяжело опустился на лавку возле печи.
- Что случилось, дорогой мой?! Я чуть за ночь разума не лишилась! – всплеснула руками Устинья и упала на пол возле ног мужа, обняла его колени, плача и радуясь, что кормилец ее живым вернулся.
- Потерял я телегу и лошадь…
- Да, что лошадь! Главное, сам невредимым вернулся, - причитала Устинья и целовала мужа в ладони. Его руки била мелкая дрожь. Показалось на миг Устинье, что от мужика ее озерной тиной и мокрой псиной пахнет. С печи спустились дети и повисли на плечах отца. На глаза Прохора навернулись слезы.
- Все хорошо, мои дороги!  Вернулся я, слава Богу!
Едва дождалась Устинья, пока малые во двор играть убегут, да принялась расспрашивать мужа.
- Что там случилось Прохор? Где ты всю ночь пропадал?
Прохор раздул щеки и шумно выпустил воздух, собираясь мыслями. Притянул жену к себе и усадил рядом на лавку.
- Я, Устинья, на это озеро больше не ногой! – начал Прохор свой рассказ. Устинья слушала мужа, молча, опустив глаза в пол – только сердце к горлу подошло, так что дышать тяжело стало. – Я вчера так увлекся, что не заметил, как темнеть стало. Рыба сама из озера в руки шла, как тут вовремя остановиться?! Слышу, лошадь заржала нервно, вокруг глянул – деревья уж дымка ночная заволокла. Я спешно собрал вещички и  к телеге пошел. А лошадь ноздри раздувает, волнуется, круп весь пропотел. Только хотел я кобылу отвязать, как чувствую – за спиной кто-то стоит. Оглянулся – меж двух деревьев зверь черный красные глазищи на меня уставил, пасть скалит, шерсть дыбом. Лошадь совсем ополоумела, на дыбы встала и хрипит. А зверь тот в несколько прыжков возле нас оказался и повалил меня спиной в траву – из пасти смердит тиной и собачьей шерстью.  Я всех святых с испугу вспомнил и уже с жизнью попрощался, а чудовище обнюхало меня, языком по лицу прошлось и прыгнуло на круп лошади. Пока зверь кобылу рвал, я убежал и забрался на здоровое дерево. Там до утра просидел, слушая как этот черный рядом ходит. С первыми лучами солнца он затих и я спустился и домой пешком пошел.
- Выходит правду на селе говорят про Волчье озеро! Ты точно не ранен?
- Нет, вроде, показалось, зацепил когтями, но видно со страху. Противно только, запах этот пропитал с головы до ног, затопи баню, жена, и забудем про все. И бабам не трепи… не за чем.
Долго парился Прохор, все ему холодно было. Потом поужинал крепко и даже стопку махнул перед сном.
  Спать легли – муж во сне мечется, стонет. Лоб горел так, что кажись яйцо разбей - оно изжарится. Устинья переживала – зря в бане так напарился. И все ей казалось, что душок тот болотный так и не прошел – пахнет псиной мокрой от Прохора.
- Жена, открой окно! Душно мне, - попросил Прохор. Устинья с кровати встала и распахнула деревянные створки. Долго она прислушивалась еще, как тяжело дышит ее муж, но, в конце концов, уснула, прошлой-то ночью глаз нее сомкнула.
Среди ночи что-то Устинью разбудило. Прохора в кровати рядом не оказалось. От окошка по до блеска намытым полам тянулась лунная дорожка. В самом углу комнаты сгущалась тьма, что-то Устинье не по себе стало. Вроде как темное пятно насыщенней, чем должно быть виделось. Присела женщина на кровати, пригляделась –  темноты пятно дышит будто.
- Прохор, где ты! – пискляво позвала она мужа, и в тот же миг тьма в углу зашевелилась и словно вверх развернулась. Блеснули в ней два красных огня огромных голодных глаз. – Ма-ма…
Гора черная вышла из угла, сверкнула глазами по комнате, в один прыжок пересекла расстояние до окна и пропала в темноте ночи. Хрустнули под тяжелыми лапами вишневые кусты у забора. Собака на дворе залаяла  зло и отрывисто, ее подхватили все дворовые псы в округе. Устинья в промокшей от пота ночной рубахе долго в себя прийти не могла – в лунном свете разглядела она черного огромного волка с массивными лапами. С трудом перебирая затекшими ногами, женщина проверила детей - они, слава Богу, спали спокойно. Прохора нигде дома не было. Устинья замкнула двери за все засовы и закрыла окно, в которое, видимо, и пробралось чудище неведомое. Просидела, прижимая к груди кочергу, на лавке возле печи до самого рассвета.
Утром двери заходили ходуном от сильного стука, собака вновь залилась отчаянным лаем.
- Кто там? - спросила Устинья.
- Открывай! Соседи!
В комнату ввалились шесть мужиков, нервно оглядывались они в их доме. С печи робко спустились дети и принялись с любопытством осматривать нежданных гостей.
- Где Прохор?
- Не знаю, он раньше меня встал…
Двое в грязной обуви по комнатам пошли, все углы осмотрели, но мужика не нашли.
- Мы во дворе посмотрим, ты уж хозяйка не серчай, но мужика твоего найти надо – он теперь для деревни опасен.
Устинья упала на лавку, заливаясь слезами. Дети забились в угол, толком происходящего не понимая.
Деревенские мужики вывалились во двор, кто-то сшиб глиняный горшок с цветком, кто-то смачно плюнул на ступеньку крыльца. Вскоре раздалось дружное улюлюканье, крики и шум борьбы. Цыкнула Устинья детям, чтоб с лавки не слезали, а сама на крыльцо вышла – руки на груди скрестила, бледная, как сметана.
По двору волокли мужики ее Прохора. Муж извивался и ругался, руки и ноги ему веревками скрутили. Из одежды на Прохоре совсем ничего не было, кожу царапали мелкие камни.
- Куда же вы его, люди добрые?! – взмолилась Устинья.
- К озеру, там теперь его место. Загрыз зверюга Авдотью с двумя малыми этой ночью! На сук его, пока всех не сожрал! – зло отвечали ей мужские голоса наперебой. Кто-то пнул в ребро притихшего Прохора. – Говорили же, плохие там места! Подружился видно твой мужик с колдуном мертвым.
Опустилась Устинья на ступеньку и долго смотрела сквозь слезы вслед мужикам, пока те из виду не скрылись.