«Ты должен быть сильным,
Иначе зачем тебе быть?»
Виктор Цой.
* * *
Сенька Край сидел на крыше и болтал сандалией. По запрокинутому веснушчатому лицу гуляли лёгкие тени и упитанные солнечные зайцы. Там, далеко внизу, в колодце двора, стояла удушливая жара. Здесь же, в сенькиных владениях, шутейный ветерок щекотал немытые пятки, приятно холодил сбитые коленки, надувая парусом изрядно ношеную жёлтую рубашку без двух пуговиц. Рубаха была маскировочной, под цвет дома. Дом напоминал Сеньке огромного доброго слона с белыми бивнями колонн, улыбчивой пастью входной арки.
Высоко над домом настоящий Ветер пугал самолёты и разгонял облака до немыслимой скорости. Облака летели над Сенькиной головой в неведомые страны, рождая в худенькой детской груди сладкую, щемящую грусть…
Детство внутренне лаконично. Как и старость. Достаточно простых слов, чтобы понимать мир, и быть понятым им: Мама. Дом. Двор. Улица. Река. Лес. Друг. Враг.
Сенькин враг обитал за гаражами, откуда и возникал с дружками, завидев мелюзгу, и мало кто уходил без подзатыльника и унизительной демонстрации содержимого карманов. Звали недруга Гуща, был он коренаст и жилист, и даже местные старушки, которым сам чёрт не брат, старались не связываться с охламоном… Рос он, как и Сенька, безотцовщиной. Гущин старший, по словам вездесущих и всезнающих бабулек: «Толя-а по тюрьмам пропадат, ирод кучерявый, толя трубу тянет скрозь вечну мерзлоту…». Мать же, горечь разлуки топила в хлебном вине и крайне недорогом портвейне.
Гуща внушал страх липкий и холодный. Мысли вязли в этом киселе, а сбитые коленки начинали подкашиваться. Страшно не любил себя Сеня в такие моменты…. После, - отжимался до судорог, отрабатывал удары, сбивая в кровь кулаки, но следующая встреча у гаражей, мало чем отличалась от предыдущей…
Вот, наверное, отчего, помимо извечной тяги пацанов к романтике, облюбовал Арсений этим летом ребристые просторы крыши.
Именно тут появился у Сеньки Друг. Безраздельный повелитель крыш, гроза голубей и окрестной живности,- полудикий рыжий котище, с ходу получивший фамилию Покрышкин, впрочем, с удовольствием откликавшийся и на кличку «Рыжий». Он бесшумно появлялся неоткуда, украдкой сплёвывая голубиный пух, клал голову, размером с собачью, пацану на колени, щурил глаза необычного небесного цвета. Сенька теребил огненную шерсть, натыкаясь на шрамы, и мысленно делился….
Тем, например, что фотография отца в лётной форме до сих пор вызывает у матери слёзы, что он год провёл в интернате, когда мама лечилась, о том, что она пропадает на работе, лишь бы меньше видеть его, Сеньку, - копию отца…. О безразличии грустноглазой хохотушки Куликовой Поли. О конфузиях у гаражей…
О том, что детство, - не такая уж простая штука…
Рыжий товарищ в ответ утробно, успокаивающе урчал, и тоже делился накопившимся теплом, и сокровенным. Как сладко пахла мама, как из всего помёта выплыл только он, как учился воровать, а после охотится, о незабываемом вкусе первой победы, сначала в драке, а вскоре и в любви…
Одиночество, разделённое пополам, становилось терпимей….
Книга жизни может распахнуться внезапно, в самых неожиданных местах. Для мальчишки она открылась на ребристой, прожаренной на солнце, посеревшей от дождей и ветра, странице.
Именно здесь, на крыше, в тени облупившейся кирпичной трубы, пришло осознание того, что мир живой…. Если сливаешься с нагретой черепицей, чувствуешь себя одновременно и сахарной ватой облаков, и пружиной ветра, каждым кирпичиком мироздания одновременно, - вдруг ощущаешь пульс, живое сердцебиение мира… Во время удара вселенского беззвучного колокола, на доли секунды, замирает всё, и если научиться преодолевать это оцепенение, то становишься немного волшебником. Этим знанием, с рождения обладают все хищники, Покрышкин исключением не был. Вот почему, у откормленных чердачных голубей против него шансов практически не просматривалось…. Со временем, подражая кошачьим, стелющимся движениям, обучился этой премудрости и человеческий детёныш….
А вот закаты встречать Сенька начал недавно. Завод работал в три смены, и когда мать уходила «в ночь», Сеня стал выбираться на крышу и в сумерках. Там он впервые увидел, как умирает день…. И не то, чтобы зрелище заката было в новинку, вовсе нет… Просто, одно дело смотреть, и совсем другое, - видеть. Это жуткое ощущение, когда солнце бессильно проваливается в небытие, мутнеет, как зрачок умирающей птицы, пульс становится прерывистым, сбивчивым, затухает, и вдруг обрывается…. Исчезают звуки, ветер замирает на вдохе, времени нет, ничего нет…. Всё. День умер, рухнув в суглинок горизонта….
Слабыми шорохами, робкими звуками, лёгким дуновеньем, сквозь фиолетовый саван, возвращается время…. Темнота, из мёртвенной, могильной, перетекает в темноту утробную, уютную, пестующую в себе будущий день.
Не может человек, или человечек, возраст тут не существенен, пережив вместе с миром его смерть, и возродившийся вместе с ним, оставаться прежним.
На свет божий, из пыльной, дремотной пещеры кладовой, был извлечён армейский ремень. Арсений помнил, как отец лихо, одним отточенным движением превращал ремень в кистень, и медная бляха со свистом сносила головы воображаемых врагов.
Мягкая ветошь, вкупе с зелёной пастой, называемой, почему-то, « гойя», вернули былое сияние массивной бляхе. Глаза юного полировщика горели не хуже.
Теперь Сенька снимал ремень только на ночь, а днём по нескольку раз ходил в булочную, до киоска с марками, демонстрируя крайнюю степень беспечности и состоятельности. Выйти со двора, минуя гаражи, было невозможно. Пару дней прошли в томительном ожидании. «Мы слишком сыты сегодня», - вертелась в голове дурацкая фраза…. Наверное, уехал куда-то, - решил Сеня, - лето, всё-таки. Мама тоже с неискренним восторгом расписывала прелести лагеря, но Сенька твёрдо и доходчиво объяснил, что он только что провёл год в чудесном большом коллективе, где спал, питался, ходил в туалет, ковырял в носу, - строго по режиму, а хочется некоторой домашней анархии….
Прошла неделя, или около того. Сеня вышел во двор, и тут же зоркий глаз заметил в разнотравье клумбы что-то инородное. Среди сочных колокольчиков нелегко было углядеть модные очки без одного стекла, зато второе было необычно сине-зелёно-жёлтого цвета. Такие очки ни в одном киоске не купишь. Стало быть, дядя Петя вернулся, - определил Сенька.
Сосед дядя Петя служил в торговом флоте. Жена у моряка была очень симпатичная, но безалаберная какая-то. Как только дядя Петя уходил в рейс,- у тёти Нади перегорал утюг, ломался кран, отваливались полочки и гардины. Хорошо, что на свете полно добрых людей, готовых бескорыстно помочь. Добрые люди были тихи и вежливы, и пахли дорогими одеколонами. Дядя Петя пах водкой, и громко ругался. Ну, не нравились ему добрые люди. А тёте Наде нравились. Не было, в общем, у них взаимопонимания….
Сквозь цветное стекло мир казался волшебным, краски гуще, зелень тропической. В памяти ожили подходящие случаю, названия, пахнущие тайфунами и штормами: Сингапур, Калькутта, Касабланка, Кейптаун….
- «Край, ну-ка, подгребай …», - хрипловатый оклик ударил в спину. Сенька, не отнимая от лица волшебное стёклышко, повернулся на голос. Гуща казался похожим на клоуна, зеленоватое лицо обрамляла разноцветная шевелюра, небрежно постриженная под горшок. Сенька хихикнул…. Но после свернул улыбку, закусил губу, уронил стёклышко в нагрудный карман, и потянулся к ремню. Коленки не подкашивались, холодка в груди, отчего-то, не было….
Застёжка деловито щёлкнула, как взводимый курок. Ремень, обвив кулак, напрягся под тяжестью сверкающей бляхи. Солнечный зайчик полоснул Гущу по лицу. Ставки были не равны. У Гущи на кону, - горсть мелочи. Сенька же, а впрочем, какой Сенька, - Арсений Сергеевич Краев, - шёл ва-банк.
Откуда-то сверху обрушился в колодец двора низкий, протяжный рык.
Сенька мягко шагнул вперёд.
Вместо послесловия.
- Дай папироску, у тебя штаны в полоску.
- Держи, тут у всех в полоску.
- Ну и славно, стало быть, с куревом порядок!
- Тут и с харчами недурственно, и спиртик водится…
- Как-то сразу полюбил я это место!!!..
Счастливый обладатель папироски аккуратно сполз на дерматиновую кушетку, пристроил рядом костыли, попросил огоньку, и откинувшись, смачно затянулся… Соседи по курилке, в таких же полосатых пижамах и белоснежных бинтах, тут же накинулись на новенького:
- Колись, Гуща, как вырвались?.. Шансов-то было, - один из тысячи…
- Думаю, - ещё меньше… . Да я уже и попрощался. Когда огонь на себя вызвали, даже облегчение испытал, - такая усталость накопилась. Вот, думаю, и отдохну. Только автомат сжал покрепче. Дурацкая мысль в башке вертелась про Вальгаллу, мол, с оружием в руках надо погибнуть…. Ну и сожаление, конечно, было, пожил густо, но мало…. И светлые мысли были, - хорошо, что ребята успели отойти, славно, что Край вызвался вместе со мной отход прикрывать, хотя я не удивился, - в одном дворе выросли, я бы тоже своих не бросил…
Потом залпы накрыли, не помню ничего…. Очнулся, живой вроде, но радости мало, - ноги перебиты, из ключицы осколок торчит, в башке движок БТРовский молотит, контузило, стало быть…
Тут из дыма Край появляется, как чёрт из табакерки, весёлый отчего-то, хотя и посечённый осколками, камуфляж лохмотьями висит, морда чёрная, подкопчённая. Обколол меня промедолом, ремней автоматных надёргал, лямки увязал мне под мышки, взвалил, как рюкзак, и дёру…
А потом мистика какая-то началась. То ли шесть кубов промедола мне крышу снесли, то ли что, но обратил я внимание, что Край на несколько секунд раньше разрыва в укрытие падает, и не разу не ошибся, с какой стороны какого камня залечь…
Дальше,- больше, - под утро спёкся он… Меня свалил аккуратно, и сознание потерял… Ну, думаю, тут-то и Вальгалла нам полная… Темень такая, будто ты уже не на этом свете, да звёзды крупнокалиберные к себе зовут…
Тут из темноты тень к Сеньке метнулась , то ли рысь какая, толи кто… Саданула лапой по груди, со всей дури, и нет её… Край очухался моментально , меня обратно взвалил, и снова трусцой… Дальше не помню, уже тут, в госпитале, в себя пришёл… . Но вот, что характерно, - Арсений на соседней койке кемарит, в бинтах, а на груди пять глубоких царапин, зелёнкой залитых….
Вот и думай...