Написано в соавторстве с Таем Вэрденом.
Внимание! Описание гомосексуальных отношений и гомоэротика!
Глава первая
Тьма была верной спутницей Ньяли всю его короткую безрадостную жизнь. Никому в племени не нужен был слепой мальчишка, способный только вить из лозы корзины да лепить кривобокие глиняные миски. Правда, когда Ньяли подрос, и корзинки, и миски стали поровнее и поизящнее, а острый слух и чуткие пальцы помогали ему как-то ориентироваться в пространстве. Правда, от тычков, пинков и затрещин это не спасало. Даже родители отказались от него, и пришлось жить при Храме богини Итсаш, где его хотя бы кормили и выделили угол в сарае. Так что, когда его сверстники уже женились к своим шестнадцати годам, пройдя ритуал посвящения, Ньяли все еще считался ребенком, носил длинные волосы и детскую юбку.
А потом пришла война, и племя детей Нгура в ней проиграло. Ньяли не понимал, что происходит, сидел у стены, вздрагивая, прислушивался к крикам, стонам и лязгу оружия. В бой не лез, что может слепой мальчишка? Только прижать к себе недавно сплетенную корзинку и сидеть, настороженно вслушиваясь. Потом все затихло, только незнакомые голоса с чужим акцентом что-то громко говорили на площади перед храмом, да ржали лошади. Тяжелые, какие-то усталые шаги жреца Ньяли услышал, вскинулся:
- Ама Квами, что там?
Шаги стихли, потом раздался звук падающего тела. Ньяли аккуратно подобрался к нему ползком, ощупывая ладонями пространство перед собой. Успел только коснуться края жреческой хламиды, как раздались совсем другие шаги. Запахло кровью, потом кто-то что-то отрывисто сказал на незнакомом ему наречии. Потом его больно схватили за волосы. Ньяли пискнул, в страхе широко распахнув незрячие глаза. Его о чем-то спросили, встряхнув. Он снова пискнул, как вапити, древесная мышь, потянулся тонкими чуткими пальцами, наткнувшись на кованый, в узорах, наруч на держащей его руке.
- Я не понимаю, простите.
Его куда-то поволокли, все так же за волосы. Пришлось очень быстро переставлять ноги. Ньяли отчего-то не сомневался, что если упадет, его просто убьют. А жить хотелось, несмотря на увечье и общую безрадостность существования. Но Ньяли хотелось по утрам выходить на берег ручья и чувствовать прохладу воды, ощущать солнечные лучи, согревающие тело, да даже холодные зимние дожди лучше, чем вечная ледяная пустота смерти, о которой говорил старый Квами.
Слышался чужой говор, всюду. Очень болела голова от того, что тащили за волосы. Было страшно. Наконец, они остановились, и с Ньяли кто-то рывком сдернул его единственную одежду - держащиеся на пальмовой веревке сшитые в подобие юбки два куска грубого полотна. Ньяли ахнул, ладони метнулись - прикрыться. Что бы там ни считали соплеменники, а он ведь уже не ребенок.
- Держи меч, - это произнесли уже понятно. - Умри как мужчина.
Ньяли нащупал рукоять тяжелого клинка, тот и в самом деле был слишком тяжел для него - худого и маленького. Он слышал шаги и движение воздуха от перемещений того, кто вышел против него. Ему казалось - это большой человек, высокий, сильный. Застонал вспоротый клинком воздух. Ньяли с трудом поднял то оружие, что ему дали, направив его туда, где был противник. Отмахнуться он не сможет, слишком тяжело.
Как чуткая стрелка, слепой мальчишка поворачивался следом за Эоки, но тот медлил. Вообще, это было просто смешно - что ему мог противопоставить этот недокормленный цыпленок? Зачем его вообще выволокли? Хотя понятно, бой закончен, не прирезать же безоружного. Можно было бы и не убивать, но Огато сказал, пленных в постель не брать, а для другого этот ребенок в качестве раба не сгодится. Слаб и слеп. Милосерднее убить. Эоки сделал шаг, в четверть силы ударил мечом по мечу в руках мальчишки. Тот предсказуемо выпустил из онемевших рук оружие. Но добить его Эоки не успел, вернее, острие меча чиркнуло там, где мгновением раньше было горло мальчишки, а тот, упав на колени, шарил по пыльной земле, ища отлетевший клинок. Эоки ругнулся под сдержанный смех своих воинов, принялся помогать. Мальчишка нащупал его руку и внезапно пискнул:
- Твоя дочь жива, - и завалился набок.
Эоки будто камнем по темечку пришибло. Он схватил мальчишку за плечи и затряс:
- Где она? Эй! Отвечай!
Пришлось влепить по щеке, правда, не сильно, приводя мелкого в сознание. Мальчишка что-то мычал, мотал головой и всхлипывал, потом все-таки пробормотал:
- Там горы.
Эоки залепил ему еще одну пощечину, заставляя держаться в сознании и говорить.
- Горы? Какие горы? Ну?
Воины настороженно молчали, даже вождь Огато, не мешая Эоки.
- Я не знаю, там горы, там пещера… Она беременна…
- Проверим, - раздался над головой Ньяли другой голос: властный и холодный. - Эоки, бери шестерых, скачите. Ты же понял, куда.
- Да, Огато-тэ.
- Мальчишку оставь.
Ньяли куда-то толкнули в другие руки. Он запнулся, но упасть не дали. Подхватили как-то даже бережно, подняли. У Ньяли болела голова от тяжелых пощечин, горели и саднили царапины на скулах от колец на пальцах воина. Он не понимал, что его ждет дальше, но было уже как-то все равно, сознание уходило в привычную Тьму. Потом его куда-то понесли, положили на что-то мягкое. Он чувствовал, как обтирали чем-то, прохладной водой. Всего. Стыда не было - ведь это сон, какой может быть стыд? Наверное, это сон. Ведь если бы он умер, не было бы ни этого мягкого ложа, ни грубоватых, пытающихся быть аккуратными, рук, ни поднесенной к самым губам пиалы с каким-то незнакомым напитком. Он был вкусный, чуточку кисловатый.
- Еще, - прохныкал Ньяли.
Напиться дали вволю, но после этого потянуло в сон, и Ньяли успел только удивиться тому, что можно хотеть спать во сне.
Огато укрыл его покрывалом и вышел.
- Нтома! - над площадью раскатом грома прогремел его голос.
Шаман поспешил на зов: вождя лучше не злить.
- Нтома, что скажешь?
- Пока что не знаю, но этот оракул... Силен.
- Значит, все же оракул. Хорошо, что Эоки его не убил. Позаботишься о мальчишке, когда проснется. Мы останемся здесь на два дня.
- Хорошо, вождь.
От племени детей Нгура остались жалкие полсотни детей и женщин. Подростков, еще не прошедших Посвящение, собрали и куда-то увели, женщин и детей заперли в храме, раненых воинов перевязали и заковали в тяжелые бронзовые ошейники - их продадут на рабском торге кочевникам из далекой пустыни. Огато осмотрел разоренный храм, покачал головой - не стоило бросать вызов его отрядам. Все, что было ценного здесь, его воины уже собрали. Домой вернутся с богатой добычей: разжиревшие на серебряном месторождении дети Нгура оказались легким противником. Но никто из них больше не вернется сюда. Зато он может отправить сына своей сестры сюда, строить укрепленный город и добывать серебро.
Хороший день сегодня был. Хотя и ослабевшие, но дети Нгура все же дали повеселить кровь и потешиться схваткой. Да даже старому Нтоме нашлось развлечение: жрец богини Итсаш оказался не просто старой жирной свиньей, а владел вполне ощутимой силой. Шаману пришлось нелегко, но он явно был рад. Судя по тому, что у жреца уже не было головы, а шаман ушел куда-то к окраине деревни, прихватив свои травы и прочую мерзость, очередная сушено-копченая пакость в его шатре вскоре появится, трофей же. А еще маленький оракул... Что ж, если он прав, и дочь Эоки найдется живой и с ребенком под сердцем... Главное, чтобы Нтома понял, как будить спящий в мальчишке дар. Когда Огато нес его в свою палатку, казалось, что несет подстреленную икути-роо, странные, слишком светлые для этого племени волосы рассыпались по рукам, словно бурный водопад. Отродясь не стриженные, наверное. Грязные, но без паразитов, если промыть с травами - будет казаться, что с головы оракула струится пенное серебро. Странный он, нездешний, что ли?
Потом Огато вспомнил, что видел женщину с волосами, похожими на седину. Он вошел в храм и сразу же нашел ее взглядом. Скривился презрительно: да, чем-то мальчишка-оракул напоминал ее. Но он был тощим, малосильным, а эта бабища была дородной, видно, что из богатого рода. Впрочем, Огато понимал: слепой сын не был нужен ни ей, ни мужу. Лишний рот. Вот тут и выходила странность: неужели дети Нгура не ведали, что слепой - оракул? Если так, Огато повезло вдвойне. Судя по длинным волосам, никаких посвящающих ритуалов мальчишка не проходил, а значит, чист и непорочен.
Вождь обошел лагерь, убедился, что все в порядке, вернулся к спящему мальчишке. Нужно будет узнать его имя. И выкупать. Но это уже дома, несомненно. Там, где есть горячий источник, удобная купальня и притирания на любой вкус. У сестры должны быть, во всяком случае. Но какие же волосы! Будто недра этой земли отдали все серебро им. Огато не удержался, погладил вьющееся крупными кудрями богатство, которое не мешало бы вымыть в пяти водах.
Мальчишка застонал, снова запросил пить. Пришлось поить, придерживая голову, приподнимая его на руке. Легкий, в самом деле, как птица. И костлявый. Запавшие щеки, острые скулы, выпирающие ключицы, ребра, кости таза. На чем он жил? Желудок у мальчишки неуверенно уркнул, но тормошить его Огато не стал. Ничего, пусть сначала поспит, а потом Нтома будет его поить своими зельями и кормить какими-то особыми яствами. Этот умеет, даже безнадежных ставит на ноги. Может, они даже подружатся, шаман и оракул. Огато хохотнул: старый и малый. Впрочем, Нтома еще не старик, всего сорок зимних дождей пережил. А этот цыпленок еще и до двадцати не дожил, да какое там, ему четырнадцать весен есть или нет, неизвестно. Судя по тому, какой он мелкий... Впрочем, можно спросить потом.
Огато снял кожаный нагрудник, скинул рубаху и поножи, снял наручи и вышел - нужно было искупаться и лечь поспать. Когда он вернулся, мелкий оракул уже умудрился занять всю постель одним собой. Тонкие руки и ноги были длинными, а теплая и достаточно мягкая постель, по всей видимости, заставила его расслабиться и попытаться как можно полнее ей насладиться. Огато хмыкнул: прямо, как кустик "вдовьих слез": если растет меж камней, то такой неказистый и мелкий, а если пересадить в хорошую почву, первым делом выкидывает корни и оплетает ими пространство вокруг себя. Но вождь тоже хотел спать, так что мальчишку пришлось подвинуть. Он был горячий и сухой, как палочник. И захныкал, когда ощутил рядом кого-то, попытался откатиться, потом подумал и полез под бок. Колени, локти, бедренные кости - Огато не хотел знать, чем он там в него впивается, поэтому просто аккуратно сгреб и прижал, завернув в шкуру. От чужих волос пахло пылью и немного храмовыми курениями. Запах не был неприятным и даже успокаивал.
Ньяли спал, ему было тепло, уютно, как будто он утопал в огромной куче пуха. Хотелось чувствовать это еще и еще. Это было непривычное ощущение, он даже расслабился, забыв обо всем произошедшем. Впрочем, то, что племя детей Нгура проиграло в войне, вспомнилось утром, когда проснулся и заворочался, пытаясь выпутаться из чужих, огромных и тяжелых рук. Накатил ужас.
- Проснулся, - голос был незнакомый, с легким акцентом. - Голоден? Еще пить?
Ньяли замер, развернул лицо в сторону говорившего. Руки инстинктивно потянулись вперед, изучить его. Хотя свои его зачастую били по рукам за попытку "познакомиться". Он знал понятия "широко" и "узко", "коротко" и "длинно", "гладко" и "шершаво". Он мог сказать, маленький или большой предмет, какова его фактура, вес, температура. Но он никогда не видел, и даже воображение не могло подсказать ему, как соединить все эти черты воедино. Зато он мог повторить их в глине.
Тут бить не стали, позволили ощупать, потрогать. Мужчина засмеялся:
- Знакомишься, оракул?
- Оракул? Меня Ньяли зовут, - юноша подумал, что хуже уже не будет, даже если на него нашлют страшную порчу, узнав имя. Но, может быть, он немного побудет Ньяли, а не "эй, ты" и не "урод слепой"?
- Няли? Хорошо. Меня зовут Огато, - видимо, чужак тоже не боялся порчи.
- Ньяли, - поправил его юноша. - Огато? Ты разве степной волк? О, - это пальцы Ньяли добрались до широкого ожерелья, которое Огато никогда не снимал, и принялись ощупывать выбитые в серебре знаки, - ты вождь!
- Да, я вождь. Значит, Ниали? - Огато честно пытался воспроизвести странное и чуждое слуху имя.
- Ньяли, - терпеливо повторил юноша. - Это значит "капелька".
- Красивое имя. Ну так что, ты голоден?
Ньяли озадаченно замер, тонкие пальцы чуть шевелились, словно ощупывали воздух в поисках ответа.
- А ты... мне можно будет поесть? Правда?
- Почему нет? - удивился Огато. - Ты больше не пленник, ты же оракул, тебя будут уважать.
Тут удивился уже Ньяли. Обычно, у слепых малоподвижные лица, но у него любая эмоция выражалась ясно и ярко. Вот и сейчас, брови взметнулись над удивленно округлившимися глазами, даже рот выразил что-то вроде: "О?" Картину портили только неподвижные, словно вырезанные из драгоценной бирюзы, глаза.
- Уважать? Меня? За что? Я ведь ни к чему непригодный калека, всего умений - плести корзины и лепить из глины.
- Если твое прорицание оказалось верным, один старый степной волк точно у твоих ног ляжет.
Ньяли попытался вспомнить, что говорил, и не смог, в голове остались только клочки тумана и воспоминание о боли. Он потрогал скулы, чуть поморщился: тот воин, что приказал с ним сражаться, бил крепко, хоть и не в полную силу, иначе Ньяли был бы уже мертв.
- А ты ничего не помнишь? Странно...
Ньяли покачал головой.
- У меня так бывает. Теперь ты не будешь кормить?
- Почему? - удивился Огато. - Оракул - это хорошо.
- Ты ведь не знаешь, правдивы ли были мои слова? Как ты можешь сказать, оракул ли я?
Ньяли готов был побить сам себя: ну что мешает ему просто принять благодарность и почувствовать себя кем-то большим, чем бесполезный кусок коровьей лепешки в пыли?
- Скоро узнаем, как только шаман сумеет поговорить с Эоки.
- А кто такой Эоки? - чужие имена Ньяли выговаривал сразу и без запинок, помогал острый слух.
- Воин, дочь которого ты нашел.
Уточнять Ньяли не стал: Огато поднялся и вздернул его на ноги.
- Умываться.
Слепой юноша кивнул, и даже не стал прикрываться, понял, что вождь тоже обнажен, и для него это нормально. Для Огато и впрямь было нормально не прикрывать наготу. Богини любят смотреть на воинов во всей их красе. Он помог выйти из палатки мальчишке, а тот потом безошибочно повернул к ручью.
- Постой, почему не к колодцу?
Ньяли остановился, подумал:
- А можно?
- Можно, конечно же. Идем, там чистая вода.
Если б богиням было не угодно, чтобы Огато распоряжался здесь, они послали бы ему знак. Но храм пал, чужой бог не смог защитить свой народ. И все храмовые драгоценности теперь принадлежали победителям. А еще Огато мог приказать снести храм или просто скинуть в колодец всех пленников. Но погибли только те, кто бросался с оружием. Милосердие неслыханное. На этом фоне вымыться водой из храмового колодца было... Ну, ничем серьезным не было.
У него с собой был мыльный камень, и не мешало бы отмыть мальчишку, потому что Огато подозревал, что у него вовсе не серая кожа, остальные пленники были смуглокожими. Так и вышло: отмытый до скрипа Ньяли оказался смуглым, зацелованным солнцем, а легкие волосы, быстро высыхая, засверкали чистым серебром.
- Ну вот, красавец такой.
Ньяли удивленно улыбнулся. Никто никогда прежде не говорил ему такого. Он знал, как ощущается, но не мог этого представить.
- Какой?
- Ну, такой. Красивый. Идем, надо тебя одеть во что-то.
В добыче были красивые ткани, легкие, странные. Шаман назвал их ушша, показал рощицу, сплошь заплетенную паутиной. Огато подумал, что среди пленниц нужно отобрать тех, кто умеет ухаживать за насекомыми, собирать и разматывать коконы и ткать эти ткани. И еще подумал, что очень хорошо, что он не приказал сжечь деревню. Там в домах остались ткацкие станки. Но сейчас он привел оракула к повозкам с добычей и принялся придирчиво выбирать, в какой кусок ткани завернуть эту драгоценность. Наконец, он выбрал белый красивый кусок.
- Пощупай. Нравится?
Ньяли провел по ткани кончиками пальцев.
- Шелк? Очень. Такие одеяния носил наш жрец.
Огато завернул оракула в этот кусок ткани, закрепил его.
- Это от солнца.
Ньяли замер, словно статуя, только на лице отражалось потрясение. Наконец, он отмер.
- Ты с ума сошел, степной волк и вождь волков! Кто позволит мне носить шелк?
- Я позволяю, - хмыкнул Огато.
Ньяли вспомнил, что жреца уже нет, да и его племя больше не свободные люди. Так что Огато в своем праве, праве победителя. И, если захочет, может не только шелком укутать, но и драгоценности нацепить, как на женщину. Что это значит, Ньяли не знал, просто слышал иногда тонкий перезвон серебряных колец и подвесок от проходящих мимо женщин племени.
- Так что, если нравится шелк, будешь носить шелк. Хочешь драгоценности? Будут.
- Я не знаю, что такое драгоценности, - просто ответил Ньяли. - Они звенят, да? Как колокольчики на козах.
- Ну, браслеты там всякие, серьги. И звенят и блестят.
- Блестят?
Все слова, связанные с тем, что люди могли видеть, были для Ньяли лишенными смысла. Он не понимал их, ведь он никогда не видел, он не знал, что значит "синий" или "зеленый", "блестящий" или "тусклый".
- Ну, неважно. Хочешь что-то звенящее?
Ньяли подумал и помотал головой:
- Зачем? Я все равно не увижу, да и не пристало мужчине рядиться в женские штучки. А я, хоть и проиграл свой поединок, все же мужчина, что бы вы там ни думали.
- Ну, не знаю, у нас некоторые из юношей носят украшения.
- Ты тоже, - среброкосый улыбался самыми кончиками губ. Красивая была улыбка, вроде бы, незаметная, но почему-то казалось, что с ней угловатое худое лицо Ньяли преображалось, глаза казались почти живыми. А губы были такими, что хотелось целовать и целовать.
Огато усмехнулся, потрогав серьгу в ухе:
- Да, это амулет, он помогает мне общаться с нашим шаманом на расстоянии. Ну что, есть будешь?
- Да, если можно.
Спокойное достоинство юноши удивляло, да что там - изумляло вождя до крайности. Он мало видел таких калек, что не озлобились, не считали бы, что мир им должен за то, что они что-то потеряли. Может, дело в том, что Ньяли никогда не знал, как это - видеть? Огато взял его за руку, повел за собой. Теплая сухая кисть в руке казалась птичьей лапкой. Узкие ступни мелькали из-под белого шелка, двигался Ньяли плавно, словно танцовщица в танце с чашами огня. Свободная рука была чуть приподнята, развернута ладонью вперед, словно он опасался наткнуться на кого-то или что-то.
- А что ты любишь из еды?
- Все, что можно съесть.
Огато засмеялся:
- Тогда проблем с едой не будет.
Ньяли тоже улыбнулся, думая, что этот сильный воин, наверное, никогда не знал, что такое голод. И стыд оттого, что не можешь просто взять и пойти на охоту, добыть себе пищу, потому что уже на другом берегу ручья совершенно не ориентируешься.
Накормить Ньяли решили похлебкой из мяса и овощей.
- Ребенку надо хорошо питаться, - непререкаемо заявил шаман.
- Я не ребенок, - возмутился Ньяли. - Мне шестнадцать зим.
- А мне сорок три, так что слушайся старших и ешь.
Огато улыбнулся про себя - нашли друг дружку два одиночества.
- Куда ты пальцами! Черпалку возьми.
- А что это?
Нтома подсунул под руку юноше вырезанную из изогнутого корня ложку, помог взять правильно, когда Ньяли ощупал ее.
- Зачерпываешь ей - и в рот.
- Да уж не в ухо же, - Ньяли фыркал, беззлобно и даже весело.
- Нтома, оставляю оракула с тобой, мне надо разобраться с пленными.
- Да, вождь, - шаман кивнул и снова взялся смешивать на маленьком столике перед собой какие-то травы и порошки с козьим молоком.
Глава вторая
Огато удалился осматривать пленных и прикидывать, сколько за них дадут кочевники. Вообще, за взрослых мужчин, как только они оправятся от ран, можно будет получить неплохой куш. Вот за женщин... Уж слишком отличались каноны красоты племени детей Нгура от тех, что были приняты у кочевников. Впрочем, сколько бы ни выручили, все пойдет в казну. Огато внимательно оглядывал мужчин и подростков. Нет, не воины... и как эти мягкотелые вообще решили бросить вызов? Впрочем, если жить в глуши и считать всех соседей ниже себя, отказываясь с ними контактировать, то понятно. Странно, конечно, что дети Нгура даже на ярмарки не выезжали. Или выезжали, но в другие места? Или зазывали торговцев к себе? Он никогда не видел такой чеканки по серебру и меди, таких тканей на своем торге. Словно не три дневных перехода отделяли его земли от этого племени, а луна по чащобе. Впрочем, болотистые леса его воины преодолели за три дня. А вот сколько к нему добирался тот отряд охотников, что столкнулся на границе с его разъездом? И почему столь прекрасные и искусные мастера были столь высокомерны? Ничего, рабские ошейники собьют с них спесь. Кстати, о мастерах. Огато вышел во внутренний двор храма, где под навесом сидели мужчины.
- Кто из вас чеканщики и ювелиры?
Руку поднял один из мужчин.
- И все? - неприкрыто удивился вождь. - Ты один?
Постепенно поднялось еще несколько рук.
- Вы теперь лишите нас рук, да?
Огато вылупил на них глаза, а потом, когда дошло, захохотал, хлопая себя по бедрам. Отсмеявшись, указал своим воинам:
- Этих отдельно. Продавать таких мастеров я не намерен. Милостивые Сестры, надо же быть такими дикарями? "Лишите рук"! Ха!
- Но зачем тогда мы вам?
- Работать, - преувеличенно-ласково усмехнулся вождь. Во все сорок белоснежных зубов. - Тот, кто умеет создавать такую красоту, должен ее создавать. Я не разбрасываюсь хорошими мастерами, отличными - тем более.
Мастера немного приободрились. Их ошейники отсоединили от общей длинной цепи, увели кормить и готовить к дороге в столицу земель Огато. Остальным выдали сытной каши на листьях батарима, морить голодом их никто не собирался. Хотя, когда вождь вспоминал полупрозрачного оракула, очень хотелось. Но кочевники не купят полудохлых рабов.
После Огато зашел в храм, долго стоял в дверях, разглядывая женщин и детей. Их уже накормили, хотя некоторые плакались на маленькие порции. Воин хмыкнул: привыкли жрать без меры, вон, какие зады отрастили. У каждой второй пузо на коленях висит. Лица-то красивые, тела вот ужасны. Ничего, за время пути до торга похудеют, бабы выносливее мужиков намного. И ведь никто из его воинов даже не польстился. Брезгливо отворачивались, плевались. Ну да, мальчишки были красивее, но их он сам запретил брать в постель. Лучше пусть до дома дотерпят. У каждого если не жена или муж, так наложник или наложница имеется. От недотраха его воины никогда не страдали. К тому же, взять силой... Богини прогневаются. Насильники в Омалайя долго не жили, если им не выпускали кишки над полной крокодилов рекой родичи обиженной женщины, то это делали воины Огато. Вот если б выбрал кто из мальчишек себе воина… Огато хмыкнул - да уж, стоит лишь глянуть на эти тела... Не то, что оракул, тонкий как птичка. Рыхлые, зажиревшие уже в таком нежном возрасте. Как они посвящение-то проходили? Или чисто номинально? Тьфу!
Мысли снова свернули на среброкосого мальчишку. Было в том что-то такое странное, словно его прямиком из снов вытащили. Эти глаза, Огато никогда прежде не видел у людей такого насыщенно-синего цвета, только не бирюза, нет. Отравленная вода подземных озер. Мертвая и неподвижная. Он видел голубоглазых, среди кочевников было немало таких. Зеленоглазых, сероглазых. Светловолосых тоже видел. Но никогда прежде не встречал таких.
- Вот и попался ты, волк...
Много было у Огато любовниц, много любовников, две наложницы и двое наложников дома скучали. Но ни к кому его еще так не тянуло, ни о ком так не думалось, чтоб не переставая, чтоб глазами искать каждую минуту. Нашел, подошел.
- Нтома, где Эоки?
Шаман сосредоточился, пошевелил губами.
- В двух часах от Ушби. Они в самом деле нашли его дочь, родила у него на руках. Говорит, внук. Он решил, что лучше ехать в Омалайя сразу.
- Хорошо. Отправляйся к ним, присмотри.
- Вот разорваться мне, что ли? - пробурчал шаман. - И тут я нужен, и там, и еще в десятке мест! Потерпит, с девчонкой все хорошо, только не помнит, где была, но это поправимо.
- Ну ладно. Собирайся, пора ехать.
Весь лагерь вскоре пришел в движение, палатки сворачивались, оставались в селении детей Нгура только полтора десятка воинов, охранять. Пленников уже через час увели, следом за ними вышел и нагруженный добычей обоз с охраной из воинов. Последними уезжали шаман и вождь. Ну, и Ньяли, которого Огато решил везти сам. Благо, жеребец его силен и вынослив, а оракул легок, как птица.
- Не бойся, тебе понравится. И я тебя держу, птаха.
Впрочем, Ньяли и не выказывал страха, только пискнул, когда его подняли в седло, но это от неожиданности.
- Что это? - он вытянул руки, коснулся коротко, щеткой, обрезанной гривы коня.
- Это лошадь. Верховое животное, - вождь обнял оракула за пояс одной рукой.
- Она большая, - Ньяли погладил, перебрал пальцами гриву, ощупал седло и поводья, и утих, прижавшись к Огато.
- Да. И очень добрая. Вы подружитесь, я уверен. Все хорошо? - Огато поцеловал его в макушку неожиданно для себя.
Юноша только кивнул. Он не отстранялся, не противился, понимая, что если огромный воин захочет взять его, сопротивляться будет бессмысленно. Ну, и еще ему просто понравился Огато. У него были большие, грубые руки, но он старался не причинять боли. А Ньяли за всю свою жизнь чувствовал слишком мало ласки, чтобы отказываться от нее.
- Можешь подремать, - Огато тронул лошадь с места. - Ехать далеко, тем более, такой обоз.
- Я лучше послушаю. Расскажи о своем племени?
- Мы живем в степях испокон веков. Они нас кормят, они нас охраняют. Мы воины и охотники, многие промышляют наемничеством, приносят в племя деньги и оружие.
- А степь - это что? Это правда, что она похожа на широкий-широкий луг? И там нет деревьев?
- Да. Жаркая степь. Но есть и озера с деревьями. Мы живем на ожерелье таких озер.
- А правда, что у тебя, вождь степных волков, есть настоящий город из камня? Я слышал, как говорили об этом странные люди из далекого племени, когда приезжали сюда в последний раз.
- Да, когда-то на нас нападали далекие северные соседи. И возникла нужда в укрепленном городе, - рассказывал Огато.
Ньяли слушал, чуть повернув к нему голову, тонкие ладони в мозолях от работы спокойно лежали на руке вождя, прижимающей юношу к его груди. Огато легко было целовать его в макушку - только голову наклони. Тот едва дотягивался до его ключиц головой, когда стоял. Оттого и казался куда младше, чем на самом деле. Ньяли был одет в белый шелк, и Огато с трудом сдерживал желание провести по его груди, разглаживая складки ткани, перекинутой через плечо. Наконец, не утерпел, провел горячей жесткой ладонью по шелку. Под ней быстро, будто у перепуганной птицы, билось сердце Ньяли, сам юноша сидел тихо-тихо, даже дыхание затаил.
- Что тебя так напугало, птица?
- Ничего, - тихо ответил Ньяли. - Я не боюсь.
- А так сердце колотится... - Огато поцеловал его в шею. Пришлось сгибаться, наклоняясь ниже. От кожи оракула пахло сухой травой и немного потом, она была солоноватой на вкус и такой нежной. Хотелось укусить до крови, чтоб след, как клеймо, остался на этом золотисто-бронзовом великолепии навсегда.
- Я не боюсь, - упрямо повторил мальчишка.
- Вот и хорошо. Бояться уже ничего не надо. Оракулов ценят.
- За что?
- Через оракула говорят богини. Ты их увидишь однажды.
- Чтобы увидеть, надо видеть хоть что-то. А я слеп, степной волк.
- Они богини, Ньяли. И им подвластно все. В их палатах ты увидишь...
- О, надо же, ты выговорил мое имя, - свернул с неприятной темы юноша, судя по голосу, даже улыбнулся.
- Ну, я очень старался. М-м-м, ты пахнешь как нагретая солнцем вода с травами.
Ньяли помолчал, потом все же спросил:
- Зачем я тебе? Разве у вождя степных охотников нет жены?
- Нет. Богини решили пошутить и велели передать все сыну моей сестры.
- Тебе не жаль? - Ньяли старался не обращать внимания на ладонь воина, так и лежащую на груди. Хотя это было трудно: иногда Огато снова начинал поглаживать его, как ручную птицу, и Ньяли терялся в странных ощущениях.
- Нет. Он умен, он вынослив, он станет хорошим вождем, - Огато снова погладил.
Шаман ехал впереди, старательно не оборачиваясь и не прислушиваясь. Вот чего еще не хватало. Огато не обидит ребенка, тем более - оракула.
- Что ты делаешь? - Ньяли не сдержал участившееся дыхание, поерзал.
- Я тебя глажу. Тебе не нравится?
- Н-не знаю... Наверное. Мне... странно.
Огато поцеловал его в плечо, прихватил губами шею. Запустить зубы в нее хотелось все больше. Неужели и в самом деле никто никогда не касался этого сокровища? Никто не ласкал? Он лизнул его за ухом.
- Ты опьяняешь как лучшее вино, маленькая птица.
Ньяли молчал, только чуть слышно постанывал на выдохе: даже такие невинные ласки оказались для него совсем в новинку, ощущения не поддавались осмыслению. Он не понимал, хочет ли немедленно вырваться из крепких рук и сбежать, или прижаться крепче к твердой груди, к чему-то, что упирается ему в зад, словно горячий от солнца камень.
Огато свернул коня в сторону от основного пути, к переплетениям стволов, надежно скрывшим их от чужого взора. Здесь можно было ласкать оракула смело, позволить себе большее. Но не больше, чем поцелуи. Не хотелось сейчас пугать мальчишку, делать ему больно. А вот так просто уткнуть его в гриву и взять - нет, не время. Приучить хотя бы к рукам свою птицу. Ньяли пока просто позволял себя трогать, целовать и изучать, но стоило руке вождя опуститься на живот, он закаменел, часто дыша.
- Не надо, пожалуйста...
- Чего ты так боишься? Я буду очень ласков.
- Я не боюсь, - тихо сказал Ньяли. - Ты можешь сделать все, что пожелаешь, степной волк, разве я не твоя добыча?
- Я не хочу делать тебе больно, пойми ты это, птица.
- Хочешь и сделаешь. Тебе хочется попробовать, какая на вкус моя кровь, я же чувствую.
Огато удивленно взглянул:
- Да. Но одну метку...
Ньяли опустил и немного повернул голову, убирая волосы от шеи. Зачем дразнить хищника, злить его? Все равно, рано или поздно, он получит то, чего жаждет. Ньяли не любил боль, после нее приходило странное забытье. Огато поцеловал его в шею и впился зубами, оставляя метку. Ньяли застонал, стискивая пальцы на его запястье.
- Н-нх-х... Тебе надо поторопиться... С севера идет большой отряд...
- С какими целями?
Мальчишка невнятно бормотнул, безвольно распластываясь по его груди. Следовало привести его в чувство, потрясти, дать пару пощечин. Огато дураком не был и момент прозрения опознал. И даже понял, что вызывает его, без помощи шамана. И снова укусил.
- С какими целями идет отряд, оракул?
Ньяли всхлипнул.
- Бой... будет бой на холмах у реки...
- Хорошо, - Огато крепче прижал его и свистнул.
Шаман оглянулся на свист, удивленно посмотрел на вождя.
- Подымай войска, Нтома, северяне идут, свяжись с Эоки.
Шаман запустил руку в свои седельные сумки, извлек моток тонкого полотна и крохотный горшочек, сунул это в руки вождю и спешился, сосредоточиваясь. Пришлось поднапрячься, связываясь с Эоки и передавая ему информацию. За это время Огато наложил на раненую шею оракула мазь и аккуратно перевязал. Ни к чему лишний раз причинять боль маленькой птице. Огато баюкал Ньяли в руках, целуя в волосы. Вот уж не повезло оракулу, словно богини при рождении обошли его благословением. Мало того, что слеп, так еще и дар просыпается только от боли. И не той, что бывает от колючки или хлестнувшей ветки, а посильнее. Ничего, Огато будет любить его. И ласкать, чтобы Ньяли знал, что его хочется ласкать. И будет пользоваться его даром только в самых крайних случаях.
- Ньяли? Ньяли, ты меня слышишь?
Юноша тихонько застонал и открыл глаза.
- Я... что случилось?
- Я тебе метку оставил. А ты снова напророчил. Шея не болит?
- Немного. Что я там напророчил?
- Что северяне идут набегом. Все хорошо, Нтома предупредит воинов.
- Угу, - Ньяли слабо улыбнулся. - Хоть что-то полезное я смог.
Огато поцеловал его, нежно, ласкающе. Нтома фыркнул и отошел подальше, уводя с собой лошадей. Ну надо же, как вождь на мальчишку запал. Просто удивительно.
Ньяли приоткрыл рот, позволяя Огато творить все, что тот пожелает. Если ему так хочется вылизать чей-то рот, и если это ему нравится - пусть. Ньяли с долей удивления прислушивался к собственным ощущениям. То, что делал Огато, нравилось и ему.
- Так ведь уже лучше, правда, маленькая птица?
- Почему ты называешь меня так? - Ньяли поднял руку, прикасаясь к лицу вождя, изучая его самыми кончиками пальцев, едва заметными движениями.
- Ты похож на серебристую птицу, которая курлычет в тепле. И ты вправду маленький и легкий.
- А ты большой и теплый. Как... как большой зверь. Волки - большие? Ты похож на свой тотем? - Ньяли снова и снова пробегал пальцами по лицу Огато, чуть хмурил тонкие серебристые брови. - Я не могу понять, что значит, когда твои губы так изогнуты...
- Я улыбаюсь, птица. Это хорошо, когда они так изогнуты. А волки... Нет, тебе до колена. Кроме одного волка. Он огромен, мудр, и он выше меня ростом. Наш защитник и покровитель, отец всех богинь.
- Он человек или зверь? Хотя, если он бог, он может быть кем угодно, да? - Ньяли прижался лицом к груди Огато, вдохнул его запах. Он никогда прежде такого запаха не чувствовал. Странный и будоражащий, от которого по телу пробегали мурашки, приподнимая дыбом каждый волосок, а внутри, внизу живота, что-то болезненно, но приятно сжималось.
- Да. Но предпочитает волка, - Огато поднялся, держа Ньяли на руках. - Как ты себя чувствуешь? Может, поедешь в обозе, на постели? Поспишь, отдохнешь.
- Как будет лучше, как ты скажешь, волк, - Ньяли не обольщался: свобода не для него. Он может научиться жить в тихой деревне, где всех жителей - чуть больше сотни, все племя. Но там, куда его везут, будет куда больше людей, улиц, опасностей. И он там будет полностью зависим от милости окружающих. И сейчас он зависит от Огато, и требовать чего-то от вождя не может и не должен.
- Как ты сам хочешь. Я забочусь о твоем удобстве. Хочешь мягкую постель или разделить со мной спину лошади? Решать тебе.
Ньяли потрогал перевязанную шею и совсем по-детски спросил:
- А кусаться больше не станешь?
- Нет, обещаю. Я оставил метку. Буду лишь ласкать.
Целованные солнцем скулы мальчишки окрасились ярким румянцем. Огато ждал, что он откажется, но Ньяли медленно кивнул:
- Я поеду с тобой.
Огато отнес его к коню.
- Ты сказал Эоки, Нтома?
- Конечно, и не только ему. Связался с северными стражами, там уже все наготове, ждут.
Но надо поторопиться.
- Вперед, без остановок. Дадим бой на холмах у реки. А пленных продадим их же собратьям. Верней, отцу их вождя, - Огата хохотнул.
Он знал, кто напал, тут и оракул не нужен. Снова молодой Фарим не утерпел, пошел за добычей. Взять бы да выпороть на глазах у всего войска. Может, в этот раз он так и сделает. А может и нет, ведь от затаившего злобу на унизившего Фарима можно ждать любой подлости. Северяне - народ хитрый и нечестивый, а их вождь стоит десятка своих соплеменников.
Вот так бы разок рискнуть гневом богинь да повалять парня по постели. Глядишь, нрав улучшится. А что Фарим на лицо урод, так не его вина. Свихнулась от злобы наложница его отца, зарезала жену северного вождя, сына в очаг бросила. Выходить выходили, только у вождя ума не достает хоть одной девке заплатить, чтоб Фарима приласкала. А нрав тому от огня передался, ума нет, зато воинской доблести на отряд. Рыскает да ищет, где пограбить. Нарвется однажды на чей-нибудь клинок, бестолочь. Ну, да не его, Огато, это меч будет. Дераг за сына лично просил, не побоялся к степному волку в зубы податься. Теперь каждый раз, как Фарим с цепи срывается, Огато старается сам в бою участие принять. Главное, успеть скрутить и уволочь из боя. А там отцу вернуть. Единственный сын все-таки, от любимой жены. Огато тяжело вздохнул. Хоть сам бери да в свахи иди, чтоб жену горячему юнцу выбрать такую... Хм, а почему бы и нет? Окончательно замириться с северными кочевниками, чем не выход? Главное, найти такую, что на лицо Фарима смотреть не будет, и норов поутишить сможет. Охохо, вот так задачка!
- Да где ж ему такую жену найти...
Дочерям Волка Фарим не нужен. И не за лицо, за нрав, за шутовские выходки и глупые набеги. В племени, где женщины наравне с мужчинами оружием владеют, подобные глупости не в чести. Так что придется искать по соседям. Не наложниц же ему дарить. Еще воспримет, как угрозу. Может, из пленниц кого? Так уродливы они. Воины не согласятся - кто с дурачком ляжет?
- Нтома, а может, ты Фариму ума подбавишь? Отворишь, так сказать, вход для мыслей.
Шаман не наслал на него ничего неприятного только потому, что боялся зацепить уснувшего на руках у вождя Ньяли.
- Ты в своем уме ли, Огато-тэ?
- Да вот думаю, как Фарима окоротить.
- И что надумал?
- Женить бы его на нашей женщине, что и лица его не испугается, и в постели занежит, чтоб кровь горячая остыла. Да кому он нужен, не воин, недоразумение одно.
Нтома задумался. У Огато немного отлегло от сердца: шаман, если и не готовое решение выдаст, то хоть подскажет, в каком направлении скакать.
- Положись на судьбу, она Фарима сама найдет, - решение у шамана было странное. Но Огато кивнул: Нтома прежде никогда его не подводил. Вообще, Нтома не принадлежал к его соплеменникам, детям Волка. Он был пришлый, и откуда-то отсюда, из лесных племен. Вернее, даже не пришлый, мальчишку лет десяти купил прежний шаман племени Волка на торге. Злого и строптивого рабеныша, исполосованного плетьми так, что живого места не было. Купил и выходил, и обучил. Огато помнил, как навзрыд плакал Нтома, когда его учитель ушел в Небесную Степь. А потом так же привязался он и к Огато, хоть тот и был младше на пятнадцать весен. Учил разговаривать со степью и видеть в дыму ушедших. Многому не выучил, Огато в делах шаманских был на редкость обделен талантами, зато как воин и вождь был хорош. Вот разве что слать мысленный зов да говорить на расстоянии с помощью амулета, заговоренного самим Нтомой, мог. Ну, хоть шаманил Нтома умело, от многих бед спас. Только одно и тревожило вождя - один жил шаман. Ни на женщин, ни на мужчин не смотрел, на вопросы вождя усмехался и говорил, что его время обзаводиться потомством еще не пришло. Огато, помнивший Акуби, учителя Нтомы, который был шаманом аж у трех поколений вождей племени Волка, прожив целых сто зимних дождей, все равно обеспокоенно качал головой и пытался сосватать Нтоме хоть кого-нибудь.
- Да перестань уже, - отмахивался шаман. - Время придет...
Если бы Огато самого не потянуло так к маленькому оракулу, пожалуй, он взялся бы сватать ему и Ньяли. Но сейчас, стоило подумать о том, что кто-то чужой коснется его птицы, внутри у вождя поднимал дыбом шерсть на загривке волк духа, и руки сами крепче сжимали спящего мальчишку. Это его и только его. Он сам будет любить, ласкать, рассказывать о том, что вокруг.
Нтома, посмеиваясь и щуря глаза, наблюдал за своим другом и вождем. Сбылось все же сказанное богинями, значит, и впрямь перейдет оплечье вождя не сыну Огато, а его племяннику. Ну, благо, тот - парень дельный, мудрых слов слушаться приучен, но и свой разум имеет. Да и племя его любит, Акела станет хорошим вождем.
Огато переложил дремлющую птицу поудобней, чтоб не трясти. Ньяли уткнулся носом в его руку, тепло дышал, прижав ладонь к груди. Огато уже не понимал, какие чувства в нем бурлят, как в котле. Боялся только, не выплеснуть бы их раньше времени.
Обоз пришлось оставить позади, на воинов. И мчаться вперед в сопровождении одного Нтомы. Сюда, в селение детей Нгура пришли отнюдь не все воины племени Волка. Огато взял только полсотни, и тех оказалось слишком много. Сейчас у излучины Муатами его будет ждать отряд в две сотни, скорее всего, Фарим возьмет с собой не больше. Если не меньше, старый вождь обещал всех выпороть, кто с Фаримом пойдет к соседу.
- А в соседнем огороде капуста слаще, - загадочно говорил Нтома и хохотал, не объясняя, что сказал.
Огато брался за голову и все чаще подумывал о том, чтобы взять ремень и всыпать хорошенько всего-то два года как прошедшему воинское посвящение мальчишке. Вот ведь, всего лишь семнадцать исполнилось, но за эти два года Фарим успел надоесть вождю до крайности. То село разорит, женщин украдет, то налетит на стойбище пастухов, шкуры выделанные у мастеров отнимет. Паршивец шакалий, одно слово. И смешно, и жалко, и злость разбирает. Дераг, конечно, за сыновние шалости виру оплачивает... Интересно, сам-то потом наследника дерет или нет?
Стало смеркаться, лошадь недовольно фыркала, намекая на отдых. Передышка нужна была и Огато с Нтомой. Скакать без отдыха целые сутки можно, но зачем? Северянам до реки тоже добираться не ближний свет, а если оракул сказал, что бой будет у реки, значит, Фарим решил сорвать куш и пограбить ближайшие к Омалайя селения, пока вождь волков отсутствует. Вот интересно: кто донес? Или сам разнюхал?
- Нтома, разведи костер. Я за ужином.
Ньяли проснулся, как только его отпустили из рук, сел, открывая глаза. Видимо, в человеке это заложено богами, обязательно открыть глаза, даже если ты слеп, чтобы показать, что перешел из сна в бодрствование. Затрепетали тонкие ноздри, вбирая запахи.
- Вечер?
- Вечер, птица. Переночуем тут.
- Здесь есть ручей или река, вон там, - Ньяли махнул рукой куда-то в сторону зарослей кубао. - Можно мне туда?
- Да, конечно, я провожу.
- Я сам могу, но не знаю, есть ли там крокодилы, - юноша улыбнулся. - Правда, меня они никогда не трогали.
- Сейчас проверим и отгоним, - Огато повел его к реке, обнимая за пояс.
Почти звериный слух и нюх вождя учуял воду все же чуть позже, заставив мысленно восхититься чувствительности Ньяли и тут же устыдиться: юноша был обязан подобной роскоши отсутствием зрения, так что завидовать нечему.
Глава третья
Река оказалась чистой, что удивительно, с пологим песчаным берегом. Единственного крокодила - небольшого, всего-то в пяток локтей длины, Огато прикончил коротким охотничьим копьем, вот и ужин. Хотя он предпочел бы какую-нибудь другую добычу.
- Вот и крокодил, птица.
- Один? - Ньяли распустил узел, держащий его одеяние, белый шелк соскользнул с бронзового тела на песок, как лунный луч. Узкие ступни аккуратно ступали по песку, словно в танце. Юноша двинулся к воде, искупаться хотелось просто до нервной дрожи. И спрятаться от внимательного взгляда, который Ньяли чуял кожей. Слишком внимательного.
- Да, один был.
Огато не сводил жадного взгляда с птицы. Худой, но довольно жилистый, а мясо на костях нарастить - не проблема. Гибкий, как ветка кубао, полощущаяся в воде. И весь, словно серебром облитый - распустил волосы. Огато даже сделал пару неслышных шагов в сторону забравшегося по пояс в воду юноши, но заставил себя остановиться. Не время, не сейчас. Позже, дома. Нельзя пугать птицу, просто нельзя, он еще не приручил его, хоть и пометил, как своего. Просто любоваться им, как чудесным творением богинь.
- Моя прекрасная птица.
Мальчишка зашел дальше в реку, окунулся, полоща волосы от пыли. Вынырнул одновременно с тем, как выбралась на темное небо ущербная, но все еще яркая луна, и Огато замер на месте, рассматривая его. Еще пара шагов вперед. Блестящее от воды тело манило, сводило с ума. Хотя б прикоснуться, огладить ладонями. Огато знал, что если поддастся этому зову, то уже не сумеет остановиться. И потому оставался на месте, врылся ногами в песок, будто желал прорасти здесь корнями и вечно любоваться. Собственное возбуждение уже причиняло не просто неудобства, а почти боль, пришлось, закусив губу, справляться руками. Лучше уж так, а потом, в столице дать волю чувствам и эмоциям.
Огато отдышался и вернулся к разделке крокодила. Шкуру он, пожалуй, снимет, шкура у молодых крокодилов хороша для выделки. Можно будет сделать из нее красивый пояс для среброкосого искушения. И наощупь она приятная, ощупывать ему понравится. А еще нужно будет научить мальчика читать узелковое письмо. Это ведь просто, для этого и глаза не нужны. Огато улыбнулся, любуясь Ньяли, и шутливо окликнул:
- Сам в крокодила не превратись.
- Я же не оборотень, - фыркнул Ньяли. И снова окунулся. Плавал он не то, чтобы очень хорошо, но довольно сносно.
- А кто тебя знает, вдруг да и...
- Нет, - юноша выбрался из воды, принялся отжимать мокрые волосы. - Увы, я бы знал. Но я всего лишь человек. А ты?
- И я человек. По большей части.
- И волк внутри.
- Да, именно так...
Ньяли чуть поежился: ночной ветер с реки был прохладен, а где он оставил тот кусок шелка, что служил одеждой, он сейчас не мог понять. Огато подошел, завернул его в шелк. И даже удержался от того, чтобы потискать, просто обнял, согревая.
- Посиди здесь. Я сейчас окунусь, и пойдем к огню, жарить мясо. Нтома уже, должно быть, развел костер.
- Подожду, - кивнул Ньяли.
- Пока крокодила потрогай, - Огато вручил ему шкуру.
Ньяли послушно перебрал пальцами по бугристой шкуре, но мысли его были далеки от крокодилов. Он думал о вожде и о том, почему тот так относится к нему. Никто и никогда раньше не касался Ньяли так, как это делает Огато, не заботился о нем.
Вождь, не подозревая о мыслях юноши, купался, смывая с себя усталость дня. Выбрался из реки он как раз вовремя - на запах крови сородича собрались откуда-то крокодилы, один, самый прыткий, едва не цапнул вождя за ногу. Огато пнул его по морде и выскочил на берег.
- Идем, Ньяли, а то твои будущие сапоги сейчас нами закусят.
Юноша рассмеялся:
- Будут мстить за наш будущий ужин? Веди, - и протянул руку. Огато аккуратно обхватил его тоненькое запястье, повел к отблескам костра, плясавшим вдалеке.
- Нтома, а вот и ужин. Сам пришел, кстати.
- Крокодил? М-м-м, вкуснятина!
Иногда Огато совсем не понимал шамана. Мясо жесткое, еще и тиной попахивает, а этот... любитель только руки потирает и мешок свой с травами потрошит.
- Сейчас запеку, ты тоже пальцы пооткусываешь. Вы, волки, ничего в здешней пище не понимаете.
- А сам-то кто, пень ты старый? - привычно огрызнулся на него вождь.
- А я так, недоволк малость, - хохотнул шаман.
- Нтома - это черепаха, - пояснил Ньяли. - Большая такая. Я как-то раз на одну наткнулся. Во-о-от такая была, - юноша развел руки, насколько хватило.
- Прям вот такая? - удивился вождь. - Нет, у нас шаман малость поменьше будет.
- Он еще маленький, - серьезно сказал Ньяли.
Шаман уткнулся в ладони и хохотал.
- Правда же, - Ньяли чуть нахмурился. - Вот доживет до ста зим, будет считаться большим.
- Понял, Нтома? Ты у нас так... маленькая черепаха, оказывается. А я-то думаю, что ты семью не заведешь, а ты еще и полноценным самцом не стал.
- Ах, вы, два крокодила! - Нтома замахнулся на вождя веткой. - Ты сам еще волчонок голенастый, а туда же, указывать мне.
Ньяли сидел, слушал эту перепалку и улыбался. Было так странно, слышать сказанное не со зла, хотя в его племени уже бы за такие слова подрались.
- Я вождь, я обязан указывать, - Огато хохотал, уворачиваясь от ветки.
- Мясо сгорит, - Ньяли принюхался и протянул руку к костру, ветка в огне оглушительно щелкнула и выстрелила прямо ему в ладонь угольком.
- Птица! - Огато схватил его за запястье, стряхнул уголек.
Ньяли глубоко вздохнул, словно очнулся от сна:
- Сын твоей сестры... нет, нельзя... - и замолчал, кусая губы.
- Что? Что с ним? - Огато схватил его за плечи. - Скажи мне.
- Нельзя, не могу.
- Почему? Почему нельзя?
- М-м-м, отпусти, пожалуйста, - Ньяли беспомощно обмяк в жесткой хватке. На сей раз узнанное он запомнил, но вот сказать, что узнал, он не мог. Это было не будущее, а прошлое.
Огато перетащил его к себе на колени, обнимая:
- Рука сильно болит?
- Жжется немного, - вздохнул оракул. - Прости, я не могу сказать, что узнал.
Огато поцеловал его в ладонь:
- Надеюсь, что это не грозит Акеле смертью?
- Нет, не думаю. Это прошлое, и оно уже случилось.
- Прошлое... Он... Ну, хорошо. Давайте уже есть, Нтома, покажи свое искусство в готовке.
Огато решил, что однажды сам выяснит, что именно произошло с племянником.
- Это и твое прошлое, - тихо добавил Ньяли. - Просто ты не желаешь его помнить, а мне запретили говорить. Прости.
- Ничего. Если так угодно богиням...
Нтома снял с огня мясо, щедро присыпанное травами. В своем искусстве он был уверен. Сейчас съедят и еще попросят. Так и вышло, крокодил разлетелся в голодные прожорливые желудки мигом.
- Маловат был, н-да, ну, ничего, может, завтра с утра еще поймаем, - вздохнул шаман.
- Ну, их там полным-полно, наловим еще, - отмахнулся Огато.
Гораздо больше его заботило то, как он будет спать. Следовало выспаться, но рядом с Ньяли? Да он просто не сможет уснуть, особенно, если мальчишка снова подберется под бок, греться. Придется положить их спать а самому охранять стоянку.
Нтома эту идею одобрил:
- Разбуди за час до рассвета, пойду, поохочусь. И завтрак приготовлю для всех.
- Хорошо. А пока ложитесь спать оба.
Ньяли почти сразу уснул, от непривычной сытости и тепла походной постели его быстро сморило. А вот Нтома тянул время, сидел у костра, тыкал палочкой в угли и о чем-то напряженно думал. Огато взирал в темноту, чутко прислушиваясь. Вряд ли тут есть, чего бояться, тем более, что к утру догонит караван, но осторожность не помешает.
Нтома глянул на свернувшегося клубком оракула. Спит.
- Огато, я, кажется, знаю, о чем твоя птица говорить не может. Что он видел. Если б я не был таким глупым и слепым, я бы догадался давно и сам.
- И что же это такое?
- Акела - твой сын, волк.
Огато замер, потом повернул голову и неверяще переспросил:
- Что?
- Что слышал. Ему уже двенадцать весен, ведь так? А ты совсем не помнишь, что было после праздника Посвящения.
- Я выпил вина, что поднесла сестра, уснул - не самый плохой вариант, если подумать. Тебе кажется, что она...
- Да мне не кажется. У меня тогда еще один корешок пропал... Я, дурак, думал - выкинул сам, а нет, все сходится. Да и богини тогда, вспомни, высказались четко и ясно: ты должен передать оплечье вождя не племяннику¬, а сыну сестры.
- Да... - Огато покачал головой. - Не могу поверить. Зачем она так вообще поступила?
- Потому что влюбленная в тебя дура, - хмыкнул шаман. - А впрочем, далеко не дура.
- Нтома, прекрати. Кровосмешение - это не то, что богини одобряют.
- Это верно. Но не в вашем случае, - мрачно закончил шаман. - Я обещал Акуби, что не стану говорить тебе ничего... Богини, да что ж за клубок змей, а не семейка?
- Ну, что я еще не знаю? Выкладывай уже, - Огато вздохнул.
- Такита тебе не родная сестра. Она вообще не твоих родителей дочь. И даже по крови не близкая. Ее отцом был побратим твоего отца, они с женой погибли во время набега северян тридцать зим назад. Вождь Ванао принял их дочь, как свою.
- Вот как. Ну что ж, хотя бы кровь у Акелы будет чистой. Но что мне теперь делать, шаман? Назвать ее женой?
- Для племени она все же твоя сестра, и пусть так и остается. А для тебя Акела и без того, как родной, думаешь, я не вижу, как ты над ним вьешься?
Огато невольно улыбнулся:
- Ну, а как же не виться? Все-таки, наследник, славный волчонок.
- Просто теперь ты знаешь, в кого он такой, - буркнул шаман, - хитрожопый и шебутной. Ох, наплачусь я еще с ним. Скоро Посвящение.
- Да нескоро еще, три весны.
Нтома только глаза закатил: как будто три весны - это много! И полез спать, напомнив Огато, чтоб тот разбудил его за час перед рассветом. Вождь свое слово сдержал, разбудил шамана и сам завалился спать на нагретое место, верней, подремать немного. Вдруг да богини решат что молвить. Но те, видно, уже навеселились за вечер, это ведь в женской пакостной натуре - дать один след и смотреть, куда оный охотника выведет: в пасть полосатому кошмару джунглей или на жирного вагути. Так что разбудил Огато лишь запах завтрака.
- Кого поймал, шаман?
- Крокодила и своего дальнего родича, - ухмыльнулся Нтома. - Будет тебе черепаший панцирь, нарежешь из него гребней для своей птицы, надо же ему чем-то волосы закалывать.
- Это да. Хорошие будут гребни, - согласился Огато, повернул голову. - Спишь еще, птица?
Ньяли развернулся из клубка, потянулся всем телом, улыбаясь теплому солнечному лучику, попавшему на лицо.
- Нет, не сплю уже. Утро хорошее, да?
- Да, замечательное. Нтома поймал еще одного крокодила.
- Я слышал. Давно проснулся, только вставать не хотелось. У тебя такие мягкие шкуры, что я веду себя, как последний ленивец.
- Ну, это же хорошо? Лежишь, блаженствуешь, - Огато засмеялся. - Идем к реке, вода прохладная, крокодилы плещутся, нам тоже не помешает.
- Они не тронут никого, - Ньяли снова улыбнулся, - вот увидите.
Крокодилы его и в самом деле не тронули. Они просто исчезли из воды на то время, что Ньяли умывался. Огато тоже быстро смыл с себя дремоту. Следовало поесть и снова пускаться в путь как можно быстрее. Вскоре они уже снова двигались, погоняя лошадей. Правда, по болотистому лесу лошади шли не так ходко, как по сухой степи. Но все же быстрее, чем раньше: чуяли, что возвращаются домой. А когда солнце перевалило за полдень, лес стал посуше, уже не привычные Ньяли джунгли, а что-то другое.
- Пахнет по-другому и птицы другие перекликаются, - сказал он.
- Да, скоро уже и поджаришься немного на степном солнце. Не боишься новых мест, птица?
- Не знаю. Прежде я никуда дальше ручья не добирался, - просто сказал Ньяли. - Немного боюсь, что потеряюсь там, в твоем каменном городе. Он ведь больше нашей деревни?
- Намного больше, но не бойся, не пропадешь, я с тобой буду. Или еще кто-то.
- Разве вождю можно таскаться за ручку с каким-то там чужаком? У тебя полно дел, нет? - мыслил Ньяли удивительно правильно. И неправильно одновременно. Он больше не был чужим Огато, и тот был бы рад таскаться с ним, только не за ручку, а таскать свою птицу на руках. Но дел у него и в самом деле будет много по возвращению.
- Я отправлю с тобой кого-то из своих наложников, например.
Юноша покраснел, и от взгляда Огато это не укрылось.
- А разве так можно?
- А что же может помешать?
Ньяли не нашелся с ответом, просто опустил голову и уткнулся носом в рубаху Огато. Ну вот чисто котенок степного леопарда. Только такие умильные котята вырастают в опасных хищников, с которыми даже волки не рискуют связываться меньше, чем стаей. Огато засмеялся, целуя светлую макушку:
- Такая птица.
Нтома немного успокоился, видя, что его вождь не то, чтобы перестал мучиться от узнанного ночью, но почти спокоен, а постоянное возбуждение не в счет, бывает. Тем более, что у него тут источник этого самого возбуждения всегда то под боком, то перед грудью. Вот и гладит его, обнимает, целует. Дышит не надышится своим среброкосым. Плохо, конечно, что у мальчишки-оракула такая власть над вождем появилась. Только он сам, похоже, не понимает еще этого. Надо будет проследить, чтобы ничего дурного не случилось из-за этого. Вождь-то себя защитит. А вот за птицей пригляд нужен. Кому бы это поручить? Не может Огато сам все время с Ньяли проводить, как бы ему ни хотелось. И Нтома не сможет. Разве что и впрямь наложницу отправить да пригрозить, чтоб с мальчишки волос не упал?
Нтома нахмурился и сорвал с дерева веточку с терпкими мелкими листьями, принялся жевать, размышляя. Нет, наложницу отправлять - не дело. Случись что, наложница - не обученная держать копье женщина, ничем не поможет. Вот если свести юного волчонка Акелу с Ньяли... А что? Пускай один учится милосердию. А второй... Просто проводит время с кем-то, близким ему по возрасту. Да, так и сделать. Акела, конечно, первое время может быть жесток, как бывают жестоки только любимые дети. Но он это перерастет. И Ньяли, с его тихим, спокойным светом души, юному волчонку в этом поможет.
- Хорошая идея.
- А? Ты что-то сказал?
- Нет, - Нтома качнул головой.
Ньяли сначала сидел тихо, потом принялся спрашивать Огато о его народе. Ему было интересно все. К разговору подключился и Нтома, описывая красоты местности и некоторые обычаи. Правда, оба мужчины постоянно сбивались, рассказывая так, словно Ньяли мог понять зрительные образы. Но он старался не перебивать, внимательно слушал.
- Ну, вот так мы и живем.
- Хотел бы я это увидеть, - вырвалось у юноши, и он тут же закусил губу.
- Ничего птица, однажды придет Волк, возьмет тебя во сне с собой, покажет город.
- Думаешь, он обратит внимание на какого-то слепого мальчишку? - невесело усмехнулся Ньяли. - Что ему, отцу богинь, до меня?
- Зря ты так, Волк мудр, он обращает внимание на каждого, будь то вождь или последний бедняк.
- Прости, - Ньяли снова уткнулся в грудь Огато носом и замолчал надолго. Потом и придремал, благо, в руках вождя было спокойно, как в колыбели.
Огато смотрел на него, таял, как масло на солнцепеке, и старался не замечать укоризненных взглядов шамана. Ничего не мог с собой поделать: сердце властно сказало: "мое!", и разуму ничего не осталось, кроме как отступить. Тронь сейчас его серебряную птицу хоть пальцем тот же Фарим - и Огато раскатает его в тонкий лист, разотрет во прах, и слышать ничего о договоре с северным вождем не станет. И ведь наваждением не назвать, шаман бы сразу чары опознал.
- Уже скоро голова седая будет, - ворчал Нтома, - а у него первая любовь во всей красе. Тьфу.
- Не пыхти, как носорог, Нтома. Разве не видишь? Мой он, нежный, светлый такой... - Огато терял слова и умолкал, любуясь на свою птаху, целовал в висок, щекочущийся короткими здесь, свернутыми в спиральки волосинками.
- А в городе тебе думать уже не яй... не сердцем придется, вождь, а головой. А голова у тебя где вся?
- Я знаю. Но до города дай мне налюбоваться, не язви. Какая ты черепаха, упаси, богини от таких черепах! Ты эфа самая натуральная, ядовитая.
Нтома довольно захихикал и отстал, принялся любоваться своим добытым сокровищем - головой жреца. Кожу-то он еще в селении детей Нгура снял, череп выварил, теперь вот нужно по приезду будет череп назад запихнуть и лицо на место вернуть. Кропотливая и довольно трудная работа, скрученной в жгуты травой так кожу набить, чтоб форму лица, какое было, сохранить. Память у Нтомы была отличная. И коллекцию голов своих врагов он хранил бережно. Сокровище же, с боем добытое. Вот еще бы какого-нибудь песчаного колдуна добавить. Но эти были далеко, добираться до них только затем, чтобы шаман мог с другим шаманом сразиться? Не дело. Нтома иногда подумывал, что рано или поздно торговать воинственным кочевникам надоест, и они придут с мечами и луками, а не с товарами. Но тут же старательно бормотал молитвы-обереги Волку. Не хватало накликать. Одного Фарима хватает с головой, неприятности мальчишка приносит хуже пыльной бури. То раненые, то похищенные. Как оно в этот раз будет? Одно радует: идет Фарим примерно туда, где Эоки со своей пятеркой и куда три отряда пограничных быстро подтянутся. Уже подтянулись, вернее. Нтома с ними утром говорил. Ох, выпороть бы мальчишку как следует. А еще лучше, ноги ему переломать. Давно бы уже взялся нашаманить, но Огато запретил:
- Нехорошо так, - и вздохнул. - Он же не виноват, что так с ним поступили. Дурак пока, но вдруг ума наберется?
Нтома ворчал, что ум ему если и войдет, то только в задние ворота. И так по кругу, раз за разом, разговор повторялся с вариациями. Ну, в этот раз Нтома решил запрет переступить. Сколько можно нянчиться? Ладно, пятнадцать ему было, ума нет, Огато его за ухо потрепал и к отцу отвез. Ну, в шестнадцать лет кровь заиграла, показать себя хочется. А сейчас-то? Семнадцать лет. У Огато в его возрасте уже сын двухгодовалый был. Ничего, разберется. Нтома преисполнился самой черной желчи и всю ее выплеснул в одной мысли: "Хоть бы об тебя водонос пообломали, щенок шакалий!"
Фарим только ахнуть успел, когда ему на спину опустилась тяжелая деревянная дуга. Покатились ведра, расплескивая воду.
- Ах, вы, выкормыши шакальи! - неистовствовала молодая степнячка, охаживая тяжелым водоносом пятерку северян. Его спутникам оставалось только прикрываться щитами. Так ведь трескалось крепкое дерево, обшитое кожей! А вот водонос у степнячки, любовно выглаженный и отполированный временем и руками, только гудел, укладывая удары ровнехонько по плечам, да так, что руки отнимались и оружие само падало.
- Ах вы, криворотые! Будете знать, как мать молодую пугать! - приговаривала девушка, связывая их длинным полотнищем размотанного нгеле.
Фарим гневно сопел. Позор-то какой, какая-то девка, безоружная...
- Папа-а-а! - девушка приставила руки ко рту и закричала в ту сторону, где сейчас должны были схлестнуться отряд северян и степные волки.
Эоки примчался быстрей своей лошади:
- Что случилось?
Девушка обвиняюще ткнула пальцем за спину, где у колодца сидела пятерка избитых до кровавых соплей северян, связанных ярким полотнищем нгеле.
- Они меня схватить хотели! Папа, разберись!
Эоки хохотал, согнувшись пополам, и утирал выступившие слезы:
- Дочка... ой, не могу... ты ж вождя их повязала... Ох..... Фарим, ну шакаленыш.... Ну, хвост ты змеиный....
Фарим наливался багровой краской стыда и гнева. Но не мог не признать, что, будь его эскапада удачнее, он оставил бы эту вороную красавицу себе. Сейчас, когда нгеле не сдерживал ее волосы, они рассыпались по спине мало не до подколенок, укутывая девушку волнистым блестящим плащом, сильные руки ее так держали дугу водоноса, что сразу становилось ясно: это не изнеженная наложница, а истинная дочь своего народа, приученная к боевому копью с малолетства. А промокший на груди саронг объяснил ее слова про молодую мать: видимо, недавно только родила, вон как молоко из мощной груди течет, аж каплет.
- Ладно, пошли, воины, - Эоки отсмеялся, развязал им ноги, дал пинка всем, кроме Фарима. - Марш своих останавливать, а то дочке еще и прялку дам.
Пятерка, хромая, поплелась к излучине реки. Лошадей теперь ловить еще... Спешила, как ветром сдунула, ну что за позорище?
Эоки подумал.
- А ты, Фарим, иди сюда. Тащи воду в дом.
Вожак северян остановился, будто ему в спину нож метнули, развернулся.
- Что? Я?
- Иди, давай, - сердито прикрикнул Эоки. - А то так ремнем отхожу. Дочь он мне пугать вздумал. Ванира, как воды наносит, пускай к своим идет.
- Да, отец, - кивнула девушка. - Только пусть еще нгеле мне отстирает, всю ткань угваздали, чем теперь волосы закрывать?
- Отстирает. Если мужчина, а не сопливый малолетка.
Фарим зло сверкнул глазами, но пошел, только ткань на лице поправил, чтоб не сползала. Через час он пожалел, что послушался. Через полтора, когда руки уже обрывались, жалел, что убийца матери не добила его тогда, пятнадцать лет назад. Руки, покрытые мозолями от боевого клинка, в кровь растерли дужки обычных кожаных ведер! До живого мяса, как у нежной наложницы, а не сурового воина! А когда отстирывал в холодной, как лед, воде длиннющий плат нгеле, очень хотелось им же и удавиться. Наконец, мучительница сжалилась, решила, что тот достаточно чистый. Фарим разогнулся, потерял свой платок и бросился ловить, отворачиваясь от степнячки. Река оказалась быстрее, да и темный клочок ткани как-то подозрительно быстро пропал из виду.
- Есть хочешь, работничек? Да что ты, как невеста, лицо прячешь, - Ванира с силой отвела руки Фарима от лица, поцокала языком, глядя на бугристые шрамы от ожога. Юноша прикрылся рукой за неимением лучшего, отвернулся. Есть и правда хотелось. Но признаться в этом?
- Идем, горе ты пустынное. Накормлю, - Ванира подтолкнула его в сторону деревни. - Иди-иди.
- Дай платок какой-нибудь, - буркнул Фарим.
- Зачем?
- Лицо прикрою.
- А смысл? Я уже видела, да и так все знают, что Фарим Меченый - это ты, а пялиться у нас не принято. Идем.
И Фарим пошел за ней, решив, что, кто испугается, так северянин и не виноват. Уж эта красавица точно его страшной рожи не боится. И молоко не пропадет. Стало вдруг до ужаса любопытно, где ее муж? Или без мужа родила, раз сама за водой ходит? Или он воин и в бою был? Но в небольшом шатре, кроме ее отца и ребенка в колыбельке, плетеной из лозы, больше никого не оказалось. Эоки довольно фыркал, умываясь над корытом, сняв с себя нагрудник и поножи. Усмехнулся дочери:
- О, гляжу, и гостя привела.
- Хорош работник, ужин заслужил.
Фарим опять опустил голову. Не хватало ребенка напугать.
- Не напугаешь, Фируз еще ничего не понимает, - усмехнулась Ванира. - Третий день ему. Садись, поешь.
- Огато скоро тут будет, - сказал Эоки.
Фариму аппетит отшибло сразу, еле проглотил пару ложек. Опять вождь озлится, за уши оттаскает.
- Скажи спасибо, никого не убили, и юнцы твои целы. Ну, потрепали малость, но живы все. Зачем опять в набег потащился?
- Девицу утащить хотел.
Эоки басовито расхохотался:
- Ну, ты как в той байке, льва-то оседлал, да теперь не слезешь.
- Я тебя не понимаю, степняк.
Эоки только отмахивался и от него, и от хмурящейся дочери. Проснулся и расплакался проголодавшийся младенец, Ванира кинулась кормить его, даже не прикрываясь: кого стыдиться-то? Фарим положил ложку на стол, глянул на девушку, засмущался, выскочил из шатра. Красива степнячка, что и говорить. Эх, упустил он свой шанс, верней, водоносом его из рук выбило. А что дитя у нее... Ну, так сразу видать, что не пустоцвет. Вот такую бы жену себе найти.
- Все равно, украду...
Фарим еще подумал, вспомнил, что свадебных браслетов на Ванире не было, подивился. Это что же, ее, красавицу такую, обрюхатили и замуж не взяли?
- А я бы женился, - пожаловался он лошади, нашедшей хозяина. Только кому он такой, меченый огнем, нужен. Обидно стало, хоть плачь. Он за всю жизнь слез не пролил ни разу, а тут... Фарим уткнулся в гриву лошади лицом, шмыгнул пару раз носом. Он ж не виноват, что лекари не вылечили. Да и лекари не виноваты, там лечить-то было нечего, чуть не до кости все обгорело. И то спасибо, что кожа новая наросла, и сам не умер.
- Ладно, вези домой, - Фарим вытер лицо о теплую шерсть. - Одна ты от меня не шарахаешься.
- Да кто от тебя шарахается-то, дурень, - голос Ваниры за спиной заставил подпрыгнуть. - И никуда ты не поедешь. Я тебя в плен взяла, мне и выкуп. Понял?
Фарим просиял, хотя по лицу все равно чувства видно не было, закивал.
- А раз понял, то иди и поешь нормально. Я тебя смущать, так и быть, не стану, - девушка развернулась, гордо неся себя, как породистая кобылица.
Огато прискакал через час.
- Где этот выкормыш шакалий? - рявкнул он шепотом.
Ванира смерила вождя внимательным взглядом, только потом поклонилась.
- Это мой пленник, и я его даже тебе, вождь, не отдам.
- Выкуплю, - пообещал Огато. - И прилюдно на площади Омалайя выпорю. Надоел хуже крокодила на ужин.
Ванира подумала, покачала головой:
- Нет, вождь, не выкупишь.
- Почему это? Зачем он тебе нужен-то?
- А нравится он мне. Работящий и не ленивый, только гонять его надо, чтоб дурная кровь не застаивалась.
Огато озадаченно глянул в сторону Фарима, делающего вид, что ничего не слышит и чистит свою лошадь:
- Это он-то работящий?
- Правда, вождь.
Огато махнул рукой:
- Ну, смотри. Отцу его скажу, чтоб выкуп собирал, не торопясь.
Фарим, внимательно прислушивающийся, уже чуть ли не руками челюсть держал, норовившую отвиснуть. И совсем не понимал, что происходит. Огато повернулся и ушел, торопился в столицу. Ему еще Дерагу писать, да мальчишек к северянам сопровождать, чтоб дел по пути не натворили. И вот зачем бы Ванире понадобился Фарим? Разве что... Огато остановился и расхохотался. Ну, все, попался Меченый. Если Ванира в отца пошла, а она пошла, то никуда от нее Фариму не деться.
- Ох, птица... А у нас тут такое, - Огато добрался до Ньяли.
- Расскажи? - попросил оракул, ему, в самом деле, было любопытно, что заставило кипящего от злости вождя волков вернуться почти смеющимся.
- Ванира Фарима в плен взяла, отпускать не собирается.
- А Ванира - это кто? - Ньяли снова устроился в седле перед вождем, уже привычно опираясь на его грудь спиной и чувствуя себя защищенным в кольце сильных рук.
- Дочь Эоки, - Огато подышал в шею Ньяли. - Ну как, много непривычных звуков?
- Да, здесь все непривычное. Трава такая странная, острая. Вот, - Ньяли поднял ладонь, на которой алела длинная глубокая царапина. Огато провел по ней языком:
- Осторожней, птица.
- Мне не больно было, - улыбнулся Ньяли. - А ты щекотишься.
- Да? - Огато лизнул еще раз.
- Да, - Ньяли рассмеялся, провел по лицу Огато кончиками пальцев. - Ты уезжал злым, а вернулся улыбающимся, это хорошо. Значит, все живы, и никто не умер, да?
- Да, все намного лучше, чем я предполагал, птица. А скоро уже будем дома, будешь знакомиться с новыми своими владениями.
- Так уж и владениями, - Ньяли перестал смеяться. - Расскажи еще о городе.
- Он большой, немного шумный, но очень дружелюбный.
- А твой дом?
- Прохладный, светлый, много солнца и ветра. И еще много шкур и разных подушек.
- Я не знаю, что такое свет, волк. Это когда тепло?
- Это когда... Ну, когда все хорошо видно.
Поскорей бы богини показали ему, что такое цвета, свет, формы.
- Ньяли, а как же ты видишь то, что... ну, видишь, когда используешь дар? - задал Нтому мучающий его вопрос.
- Я не вижу, я просто знаю. Это как будто мне сказали, велев забыть сразу, как только передам. Но в последний раз я не забыл, потому что передавать было нельзя. Просто знать.
- Скорей бы встретиться с Акелой, - вздохнул Огато. - И с сестрой, - добавил он.
- Акела - красивое имя. Что оно значит?
- "Мудрый". Хотелось, чтобы он был именно таким... Только если пошел в отца, не сбудется моя мечта.
- Почему? Разве... - Ньяли прикусил язык, подумал. - Ты его научишь быть таким.
- Разве я не мудрый? Нет, птица, может, я и умный, но мудрым быть приходится за меня шаману.
Юноша испуганно сжался.
- Я не говорил тебе, ведь не говорил же?
- Нет, не говорил, Нтома догадался. Но все-таки... Не могу поверить, что он мой сын, и что сестра так поступила.
Ньяли вздохнул.
- Она любит тебя, я это знаю. Вот тут - горячо-горячо, когда она на тебя смотрит. И еще на своего сына, - юноша прижал руку к груди.
- Да, но я не люблю ее. Ну, то есть, люблю как сестру и не больше, - Огато покрепче обнял птицу.
- Она это тоже знает, иначе сказала бы тебе. Ну, мне так кажется.
- Эй, сородичи моих сородичей, подгоните коня, хотелось бы ночевать уже в своей постели!
Огато рассмеялся, дал волю коню, понесшемуся стрелой к близкому дому, к воде, к еде и к своим кобылицам.
Как объяснить слепому, что такое настоящий город из камня в широкой степи, с каменными же мостиками через реку и озера, с садами и настоящими зарослями диких слив? Как рассказать, что на закате белый камень светится, словно налитый розовым маслом кувшин из молочно-белого стекла? Оставалось только дать потрогать все. И теплый камень. И нежные цветы. Еще выкроить бы на это время, да только, стоило вернуться, Огато и искупаться не дали, сразу уволокли на совет старейшин племени. Пришлось оставить Ньяли на попечении Нтомы.
- Познакомь с Аке-елой, - долетело издалека.
- Ну, идем, только сначала, давай-ка, отведу тебя в купальни да поесть. Это волку бешеному можно сутки не жрать, ничего не сделается такому здоровому. А тебя надо накормить.
- Да я с утра сыт, - смутился Ньяли. Кормили его в эти три дня не просто досыта - до отвала, когда от сытости слипались глаза и подкашивались ноги. Он сам себе казался обожравшейся змеей, которая только и может, что спать.
- Какое сыт? - ахнул Нтома. - Утром ел... А сейчас уже половина дня миновала.
- Ну, я же много съел, - попытался отнекаться Ньяли.
- Как птичка поклевал!
- Ну, правильно, твой вождь меня так и называет.
Нтома и слушать не стал, заставил сперва сходить в купальню, помог ополоснуться, попутно объяснив, что и где находится. А потом стал кормить, много и сытно.
- Я снова усну, Нтома, - Ньяли с трудом запихнул в себя еще кусочек восхитительной лепешки с мясом, чувствуя, что больше просто не лезет, глотнул молока и отставил пиалу. - Спасибо, только я больше не могу. Правда, сейчас вот тут свернусь и усну.
- Тут не надо, кровать в трех шагах сзади.
Нтоме оставалось только смотреть, как медленно и осторожно преодолевает эти три шага слепой юноша, как расцветает на его лице неподдельный восторг, когда его руки касаются богатых меховых покрывал на простом, набитом сухими травами, матрасе. Вообще, эти комнаты и кровать принадлежали Нтоме, но не заставлять же бедолагу тащиться неизвестно куда, тем более что и в самом деле неизвестно. Огато ничего не успел сказать. Так уж и быть, Нтома и на полу подремлет, на своем плаще, пускай птица отоспится в теплом гнезде. Вот завтра пусть отсыпается уже в другом гнезде. В том, что это будет очень мягкое, теплое и удобное гнездо, свитое лично вожаком степных волков, шаман не сомневался. Он бесшумно вышел, унося посуду и остатки пиршества стряпухам, потом вернулся, немного поколдовал над будущим пополнением своей коллекции, набивая голову ароматными травами, и уснул там же, среди своих шаманских причиндал.
Глава четвертая
- Ньяли... - позвал тихий голос. - Открой глаза.
Среброкосый тихо хныкнул, ему не хотелось просыпаться. Он ведь сыт, в тепле, чист.
- Открой глаза, кому сказано, - голос стал чуть строже, однако легко было представить улыбающегося мужчину.
Ньяли вздохнул и повиновался. И он увидел. Огромное мохнатое четвероногое существо, внимательно смотревшее на него.
- Не бойся, Ньяли, - говорило оно. - Я - Волк.
Ньяли слышал его, и даже видел, но понять, что видит, не мог. Разум еще не осознал, что он это именно видит, не закрепил в памяти вот это огромное с привычными юноше ориентирами. И он протянул руки на голос, касаясь жаркой густой шерсти. Волк позволил себя ощупать, терпеливо ждал, пока человек осознает, что он может видеть впервые за свою жизнь. К сожалению, только здесь, на границе мира духов. Но зато он сумеет понять, что такое солнце, небо, как светят звезды и какое яркое оперение у птиц.
- Ты уже готов слушать меня и узнавать новое?
Ньяли кивнул, как завороженный: он рассматривал теперь свои руки.
- Видеть ты сможешь только во сне, когда проснешься, снова будешь слеп. Даже я не могу вернуть тебе то, чего никогда у тебя не было. А сейчас смотри и запоминай... Осмотрись, посмотри, как выглядит комната, как выглядит Нтома. Запомни, где и что находится.
И Ньяли смотрел, жадно вглядывался в почти чуждые ему формы, трогал руками, вспоминая, что бы это могло быть: шаманский бубен, овальный, с гулкой кожей, множеством кистей и подвесок. Низенький столик, за которым они ели, сидя на ковре.
- А какой это цвет? А что это? А это тоже зеленое? Синее? Красное? А это? - он засыпал Волка вопросами. Тот терпеливо показывал ему цвета, формы, рассказывал про материал.
- А вот и Огато явился. Теперь ты увидишь, как выглядит вождь степных волков.
Вождь прокрался к постели, на которой спал... сам Ньяли, уселся на край кровати, улыбнулся, поцеловал спящего в лоб. Широкое лицо, смуглое, почти как черная бронза, с крупным выразительным ртом, темными глазами, похожими на блестящие камни, густыми и коротко обрезанными волосами, черными и мелко кудрявящимися. Большой, широкоплечий, в одной только длинной, до колен, ярко раскрашенной полосами, желто-оранжево-красными, рубахе.
- Он такой... большой, Волк волков.
Огато улегся рядом с Ньяли, тот сразу же прижался к источнику тепла.
- А вы хорошо смотритесь вместе, - одобрил Волк. - Идем, сегодня ты посмотришь на небо. И отправишься обратно, отдыхать.
Ньяли послушно встал и удивленно увидел себя рядом с Огато.
- А я такой маленький!
Волк по-доброму фыркнул, повел юношу прочь из комнаты по коридору.
Небо оказалось тем, что потрясло бедного оракула до немоты. Мало кто из живущих на земле и зрячих воспринимал огромный звездный купол так же, скорее уж, чувствовали себя под ним букашками. Ньяли же замер, запрокинув голову, и словно никак не мог насмотреться и надышаться этим звездным простором. Волк терпеливо ждал, через четверть часа он легко толкнул оракула носом:
- Пора возвращаться.
- Да... Спасибо, что показал мне это, Волк волков.
Ньяли вздохнул и опустил голову. Теперь он будет тосковать по тому, чего у него никогда не было, хоть это и неправильно.
- Ничего, мои дочери покажут тебе все остальное. Но сегодня тебе хватит. Тем более, что Огато волнуется.
- А почему? - Ньяли шел обратно, цепко держась за шерсть Волка: мир постепенно выцветал перед глазами, словно уходил в туман.
- Почему волнуется? Потому что чувствует, что твоя душа не рядом с ним.
- Он хороший, добрый, сильный, - Ньяли вздохнул: он снова ничего не видел, и от этого было так обидно, словно поманили подарком - и не дали. Но он сдержался и постарался ничем не выказать своих чувств.
- Ложись спать, на следующую ночь моя старшая дочь покажет тебе цветы и травы.
- Спасибо, - еще раз сказал Ньяли и через миг уже соскользнул обратно в свое тело, повернулся, утыкаясь носом в грудь Огато. Из-под ресниц неслышно текли теплые капли.
- Что с тобой, птица? – встревожился еще не спящий вождь.
- Я видел небо, Огато. И тебя.
- Видел? Ты видел звезды? Это же замечательно, птица, почему ты плачешь?
- Потому что я смогу увидеть их только во сне. И тебя, и Нтому, и весь мир - только во сне.
- Но ведь сможешь, птица, - Огато поцеловал его, вытер слезы.
- Это жестокий дар, - Ньяли всхлипнул еще раз и заставил себя успокоиться.
- Боги меряют все иначе, чем мы, птица. А теперь спи. И пусть тебе приснится небо со звездами.
Юноша снова прижался, как-то даже не подумав отодвигаться или смущаться. Огато был теплым и надежным, как скала. И с ним было спокойно.
- А у тебя глаза похожи на звезды в темном небе.
- А ты похож на птицу, которая не может уснуть от голода.
- Я не голоден, что ты. Просто, кажется, я выспался. Но ты спи, не буду мешать, я тихо полежу.
Огато задремал, слишком уж его утомили говорливые старейшины. В тишине через какое-то время уснул и Ньяли, пригревшись и окончательно успокоившись. Ему снилось небо и звезды, падавшие почему-то в его тело, растворяясь в нем. Разбудил обоих ругающийся Нтома, расправлявший занемевшие руки и ноги.
- Совсем ты обнаглел, волчара, нет бы – птицу свою взять и к себе унести, так еще и сам на мою постель приперся!
- Ну не ворчи, не ворчи, старик.
- Идите отсюда, оба! Да накорми мальчика, не забудь.
Ньяли спросонок тер лицо ладонями и с трудом понимал, где он, и почему шум. Огато взял его на руки, понес к себе:
- Спи-спи, нас тут Нтома выгнал.
Когда дошел до своих комнат, юноша уже снова спал, и спускать его с рук совсем не хотелось. Даже зная, что дел – немеряно, и что просто так поваляться в постели ему не дадут. Но в руках было тонкое, теплое тело, которое так хотелось изучить губами и ладонями. Огато улегся на постель, согреть ее для своей птицы, уложил Ньяли на себя, обнял. И понадеялся, что тот не проснется хотя бы в ближайший час. Собственное тело взбунтовалось и не желало успокаиваться, пока рядом такое чудо. Сделать птицу своим окончательно хотелось аж до скрежета зубов. Но как его не напугать при этом?
Приручался Ньяли легко, не боялся объятий, не вздрагивал от поцелуев. Но как быть дальше? Таких невинных ласк Огато уже не хватало, но оракул ведь не наложница, которую готовили к постели с детства. Да и считался все еще ребенком, не прошедшим Посвящения. Надо будет у Нтомы уточнить, нужно ли оно Ньяли вообще, или оракулу не нужны такие ритуалы. Не хотелось, чтобы Ньяли обрезал свои серебряные косы. Ну а пока Огато положил его на нагретую постель, укутал и поспешил к своим наложницам. Хоть как-то снять напряжение, мешающее думать.
Возвращению вождя обрадовались, сразу же затащили в постель, ласкать и нежить. Две наложницы были у Огато, обе красавицы, умелые, нежные. Но почему-то сейчас вождю казалось, что ласки их пресные, как переваренные коренья.
- Что-то не так? - они уловили женским чутьем изменения в настроении вождя, захлопотали вокруг.
- Все так, - Огато пытался сделать вид, что все в порядке, но разве от женщин вообще можно отмахнуться? Нет, иногда они проницательнее оракулов.
- Что так тревожит тебя, вождь?
- Не что, а кто, - хмыкнул тот, отчаявшись избавиться от настойчивых расспросов. Тем более что скоро станет известно о его приобретении, а ревности меж наложницами и Ньяли ему совсем не хотелось.
- И кто же тревожит? - они оживились. - Она красивая?
- Она станет твоей женой?
- У меня не будет жены, вы же знаете, - фыркнул Огато. - И это юноша, и да, он красивый. Очень.
- А когда ты нас познакомишь?
- А где вы с ним встретились?
- Тихо, щебетухи. Когда проснется, тогда и познакомлю. Покаже... проведете его по дворцу, расскажете, где что. Он слепой, так что вести аккуратно, рассказывать понятно.
Девушки согласились, что все понятно, присмотрят непременно. Слепого мальчика они пожалели заранее.
- Его зовут Ньяли, он из того племени, что мы захватили.
- И... Так он наложник? - они не понимали.
- Нет. И не раб. Он свободный, и... э-э-э... - Огато стушевался. - И я его, кажется, люблю.
Девушки ахнули и тут же затребовали рассказать, как так вышло, признался ли уже ему в своих чувствах Огато. Ну и самое главное, успели ли они уже провести вместе ночь. Наложницы у вождя были очень красивые и очень умные, но все равно по-женски впечатлительные и любопытные донельзя.
- Не провели. Я боюсь его напугать. Он такой... такой... Птица, в общем, как есть. Увидите сами, - бурчал разом ставший косноязычным Огато.
Наложницы теребили его, любопытно сверкали глазами:
- А правда любишь?
- А с нами что будет?
- А с мальчиками?
- Да не знаю я, что вы налетели, как сороки? Что с вами будет? А что может быть? У меня останетесь, никуда от вас теперь-то не деться мне, - вождь фыркал, но не обижался на их расспросы. Он и в самом деле не собирался ни продавать, ни дарить кому-то своих девушек.
- А где сейчас этот птица?
- В моей комнате спит. К нему приходил сам Волк волков.
Наложницы ахнули, перестали расспрашивать, зато накинулись с ласками. И Огато, наконец, отпустил себя, позволил окунуться в блаженство и обстоятельно, как и всегда, доставить наслаждение и своим девушкам. Иначе это и не наслаждение будет, а эгоизм. Потом подтянулись и наложники, близнецы, молчаливые и улыбчивые. Воины шутили, что у вождя вместо двух наложников одна тень.
- Они немые, что ли?
Но близнецы были не немые, просто старались лишний раз рот не открывать. Дичились еще, их только недавно подарили вождю. Вот и сейчас поклонились слаженно по своему странному обычаю, сбросили одежду. Красивые, хоть и чуждо выглядевшие: кожа не смуглая, а желтоватая, и глаза узкие, почти черные, и лица круглые. А волосы не вьющиеся, а прямые, черные, как смоль, и жесткие. Забрались в постель, прижались к Огато с двух сторон, девушки со смехом убежали купаться. Насколько вождь знал, этим юношам было примерно столько же, сколько Ньяли. Но они выглядели сильнее, крепче его птицы.
- Что тревожить? - говорили они тоже хором.
Огато хмыкнул:
- Да что ж такое? Так заметно, что меня что-то тревожит?
- Очень. Что не так случилось?
Вождь рассказал во второй раз, почему-то с этими молчаливыми мальчишками ему было проще поделиться своими страхами, чем с девушками.
- Надо отдать нам.
- Зачем? - опешил Огато.
Близнецы задумались, подбирая слова, потом развели руками:
- Говорить.
- Не пугать, - предупредил их мужчина.
Близнецы кивнули, снова растянулись по бокам от него. С ними было хорошо не только любиться, они еще и массаж делали такой, что Огато чувствовал себя потом легким-легким и готовым взлететь, и танцевали прекрасно, какие-то танцы своей родины, которые прежде здесь, в Омалайя, никто не видел. И вцепились они в него сегодня как-то так, словно боялись, что их отправят подальше. Через какое-то время это до Огато даже дошло, пришлось уверять, что никто никого никуда не отправит, не продаст и не подарит, что они останутся здесь, в этом дворце, потому что они все, и девушки, и близнецы, дороги ему. Его отпустили, но тут примчались девушки, затормошили вождя снова:
- Познакомь.
- Он уже проснулся, наверное.
- Ждите тут, я приведу Ньяли, - согласился Огато.
Юноша уже на самом деле встал, и сейчас медленно, осторожно изучал комнату, в которой проснулся.
- Доброе утро, птица. Ты хорошо выспался?
- Доброе, вождь волков. Я так не высыпался еще никогда, прежде чем попал к тебе, - Ньяли подошел, протянул руку, медленно, каждый раз словно спрашивая этим жестом разрешения коснуться лица мужчины.
Огато подставился под руку:
- Тебя хотят видеть две милые девушки. И два не менее милых парня.
- Твои наложники, - догадался Ньяли. - Хорошо, волк, идем.
- Они очень хотят с тобой познакомиться. Девушки только очень разговорчивые. Близнецы, напротив, молчат почти всегда.
- Зачем тебе глупая птица, если есть любимые наложники? Тебе хорошо с ними, мой нос не ошибается, - Ньяли улыбнулся.
- Это не они любимые, - и язык опять завязался узлом.
Юноша промолчал, так и не дождавшись продолжения речи вождя. Впрочем, и не ждал, не считал себя тем, кто сможет заинтересовать такого мужчину больше, чем интересует обычная постельная грелка, наложник, про которого можно на время забыть. Огато подавил порыв постучаться о стену головой, потом усилием воли язык выпрямил:
- Я тебя люблю. Не их.
Ньяли вспыхнул, опустил голову.
- Ты будто обпился перебродившего кокосового сока, вождь волков. Четыре ночи прошли, как увидел меня впервые, и говоришь о любви. Будто за тобою гонятся духи деревьев, так спешишь.
- Я не спешу, - Огато не знал, как объяснить.
- Твой голос дрожит, как лист пальмы на ветру. Ты сам дрожишь всякий раз, касаясь меня, я чую, как твой волк духа жаждет, но ты не отпускаешь его и себя. Почему? Я твой, в твоей власти и в твоих руках, ты волен сделать со мной, что пожелаешь...
- Это случается, когда любишь, а не просто хочешь обладать, - подобрал слова Огато. - Я не хочу сделать больно. Или чтобы ты думал, что это... - слова закончились.
Ньяли прильнул к нему, вытянувшись во весь рост, поднимаясь даже на пальцы. Обнял тонкими ладонями лицо вождя.
- Чтобы я думал что?
- Что ты, как наложник, взят для постели.
- Если бы это было так, ты не стал бы ждать четыре ночи.
Спасли Огато наложницы, выпорхнули навстречу, защебетали.
- Какой милый, вправду как птица.
- Пойдем с нами, вождь разрешил.
Ньяли растерялся, но его подхватили под обе руки и почти силком повели в комнату, где пахло цветами, фруктами и водой. И сразу же принялись кормить всякими вкусностями, предлагая попробовать то, вот это, тут откусить, там надкусить. Пришлось повиноваться, он просто не умел отказывать женщинам, да и в принципе не умел отказывать.
- А тебе нравится наш вождь?
- Он лучший из людей, что я встречал в своей жизни.
- А как мужчина?
Ньяли вспыхнул ярким румянцем.
- Я не знаю.
- И тебе никогда не хотелось попробовать его ласк?
Юноша опустил голову еще ниже, закрываясь рассыпавшимися волосами.
- Не знаю...
Наложницы принялись нашептывать ему о том, как Огато умеет ласкать. Ньяли сгорал от смущения и не мог понять, куда от них спрятаться. От тихих голосов, от нежных рук, ласково трогающих его тело, от того, как оно реагировало на эти касания. Потом рук стало больше, касания стали еще интимней. Запахло чем-то теплым и травяным, его кожу начали растирать маслом, везде, в каждом самом тайном месте, где он сам себя касался разве что купаясь.
- Оно успокаивать, - прошелестели два голоса, сливаясь в один.
Ньяли тихо пискнул: что-то не заметил он особого успокоения от этого масла. Но пришлось повиноваться, даже не зная, к чему это приведет. Нет, он догадывался, что будет дальше… Близнецы продолжали массаж, разминая все мышцы попавшейся жертвы, словно пытались перемять его, перелепить заново. Они даже что-то говорили, но этот язык Ньяли не понимал. В какой-то момент ему стало хорошо, удалось отрешиться ото всего и просто насладиться чужими действиями. Было не больно, и уже даже не стыдно, когда чужие руки касались там и так, как не должны были касаться.
Умилялись на блаженно валяющегося в подушках Ньяли все четверо. Верней, пятеро, Огато все же не утерпел, пошел посмотреть, что там с его птицей такое творят, то хихикая, то резко умолкая. Бронзовое тело почти светилось, натертое маслом, расслабленное, в серебряные волосы девушки вплели цветы и драгоценности, Ньяли улыбался, прикрыв глаза. И был сейчас таким, что Огато просто сделал знак наложникам удалиться, и те мигом повиновались.
- Птица... - больше слов не нашлось, только ласки. Медленно, осторожно. Огато благодарил богинь, что надоумили расслабиться с наложниками, иначе сейчас бы он не утерпел совсем никак. Желание поднималось в теле темной, жаркой, как самум, волной. И Ньяли не протестовал, видимо, распалили и в нем желание умелые руки. Он тихо стонал и вскрикивал, как икути-роо, раскидывая руки, как бессильные крылья, выгибался в могучих руках, приникая к телу вождя. И Огато мысленно поблагодарил близнецов, что оставили у постели кувшинчик с маслом. Они не коснулись Ньяли, не стали готовить его к любви так, как готовились сами, оставляя это на откуп вождю.
Огато не стал спрашивать, согласен ли птица, и так видел, что тот не откажется. Ньяли и не отказался, не отпрянул, потерявшись в непривычных ощущениях. Только снова заполыхал огненным румянцем, ощутив властное, хоть и осторожное вторжение в свое тело. Задохнулся, выгнулся, царапая пальцами меха, застонал надрывно, запрокинув голову и открывая тонкое горло. Огато кусать не стал, ни к чему нарушать этот сладкий миг внезапными пророчествами. Первое проникновение было сродни пытке и откровению одновременно. Ни с кем вождю еще не доводилось испытать такого наслаждения, от которого слезы наворачиваются на глаза. Огато старался продлить эти мгновения, запомнить их как можно лучше, полнее. Волк внутри заходился торжествующим рыком: "Мой, мой!" Теперь уже точно его. Любимая птица. Огато целовал его, волк духа заливался счастливым скулежом и сучил лапами, когда Ньяли отвечал на поцелуи. Неумело, ласково, но отвечал же, стискивал пальцами плечи, обхватывал длинными, жеребячьи-тонкими ногами бедра. Выстанывал что-то неразличимое в рот, широко распахивая слепые глаза, полные слез. Серебро ресниц намокло, слиплось стрелками. Огато едва удержал себя на самом краю, услышав почти беззвучное: "Еще". Наконец, Ньяли вцепился ему в плечи так, что даже дубленую волчью шкуру продавил до кости, забился, то ли отталкивая, то ли прижимая. И вождь рухнул в наслаждение с головой, сотрясая рыком стены. Хватило ума, вернее, инстинктов перекатиться потом на спину, так и не выпустив Ньяли из рук, не покинув его жаркое, как вулкан, тело. Обнимал Огато его крепко, но бережно, не желая выпускать.
Надо было бы встать и окунуться в теплый бассейн, в трех шагах от ложа. Но двигаться не хотелось вообще. Он слушал, как успокаивается бурное дыхание птицы, как тот тихонько поглаживает мокрые плечи, слегка саднящие - у Ньяли, оказывается, очень сильные пальцы и острые ноготки. Птица как есть.
- Живой? - тихо окликнул его вождь.
- Не знаю, - тихо рассмеялся юноша.
- Как ты себя чувствуешь?
- Пустым и полным одновременно.
- А теперь я не слишком поспешил?
- Ты... - Ньяли подумал, - ты взял то, что хотел. А я отдал, то, что мог отдать. И мне хорошо. А тебе?
- Хорошо - это не то слово. Я самый счастливый волк в округе.
- И ты споешь об этом ночью? - Ньяли тихонько фыркнул. - Волки поют ночи о своем счастье.
- Обязательно, - уверил его Огато. - Вот как только ты заснешь, сразу же побегу радоваться, чтобы никто до утра уснуть не мог и радовался вместе со мной.
Ньяли рассмеялся уже в голос, и смеялся, пока не потекли слезы.
- Я... ох... я обязательно проснусь ночью и послушаю!
Огато шутливо куснул его за ухо:
- Спать ночью надо.
- Волк волков обещал, что ночью придет старшая из его дочерей, чтобы показать цветы и травы. Уговорю ее показать, как ты поешь, волк.
- Хорошо. Ну как, ты поладил с этими неугомонными трещотками?
- Они меня... - Ньяли покраснел и тихо закончил: - ...трогали. Все четверо.
- Трогали? - не понял Огато. - Ну да, близнецы же тебе массаж делали.
Теплые пальцы быстро пробежали по его лицу, считывая выражение.
- Ты не сердишься, значит, не станешь наказывать их. Хорошо.
- А на что мне сердиться? - не понял вождь.
Ньяли фыркнул:
- Я все время забываю, что у вас совсем другие обычаи, волк. У нас наложники не могли касаться друг друга, ни жены хозяина, ни его детей, они считались нечистыми сосудами для похоти.
- Ужас какой, - искренне вознегодовал Огато. - Нет, у нас немного иначе. Да, их могут подарить или их можно купить, но они не считаются рабами, ступив на эту землю. Но если эти четверо решат к тебе поприставать, шаману передарю...
Из коридора донесся испуганный вскрик.
- Так и знал, что подслушивают.
- Зачем напугал? - Ньяли все-таки скатился с него, охнул, попытавшись подняться на колени.
- Тише, птица, не так быстро прыгай. Давай, отнесу тебя искупаться. И потом препоручу заботам двух очень любопытных наложниц. А меня всей толпой старейшины... Кхм...
- За что? - удивился и явно испугался Ньяли. Ход его мыслей был прост: если Огато сейчас будут бить, после того, как они провели время вместе, значит, это чужак виноват, и пусть лучше это его побьют.
- За то, что я сбежал с совета. Ох, и оттаскают же меня за уши. Ну никакого почтения к вождю, представляешь?
- А ты сбежал с совета? - юноша помотал головой, приводя мысли в порядок и стараясь разобраться в чужих.
- Не совсем, я с него гордо удалился быстрым шагом. Дела налажены и без моего участия, плох тот вождь, без которого в племени царит неразбериха. Просто старичкам порой скучно, вот и затевают многочасовые споры о том, что лучше, крашеные черпаки для похлебки или просто гладко оструганные. А я должен мудро рассудить.
- Ты рассудил? - Ньяли уже снова хихикал, представив себе Совет стариков, обсуждающих черпаки. Вернее, не представив, потому что никак не мог придумать себе, как они могли бы выглядеть. Он видел лица всего двух людей во всем огромном мире.
- Рассудил. Сказал, что лучше всего есть мясо руками, и сбежал к тебе.
Ньяли снова рассмеялся. Огато нравилось его смешить и смотреть, как преображается серьезное лицо юноши, как оживают глаза. Но, в самом деле, нужно было помочь птице выкупаться, отдать его в заботливые руки наложниц с приказом одеть маленького оракула в самые красивые одежды. А еще Совет потребовал показать им эту диковинную птаху. Главное, чтоб не требовали доказательств дара.
- Так, препоручаю вам мое сокровище, самое ценное, что у меня есть, понятно?
Девушки закивали, защебетали, уверяя, что все с Ньяли будет хорошо, сейчас его оденут, расчешут, заплетут и покормят, а потом поведут знакомиться с дворцом и городом.
- И очень бережно и аккуратно, ясно?
- Волк, я не стеклянный цветок, - возмутился Ньяли, - не надо со мной так.
- Пока ты не освоился, Ньяли, лучше так. Много лестниц, много углов, много мостиков, озера, переходы, у нас открытые жаровни.
Юноша подумал и кивнул:
- Да, Огато, я понял, буду послушен и осторожен.
- Вот и молодец, когда увидишь город, будет уже легче ориентироваться, а пока что прогуливайтесь очень аккуратно, - Огато поцеловал его и умчался разрешать сложные вопросы наилучшего цвета черпаков для придания аппетита.
Глава пятая
Ньяли думал, что его снова завернут в его шелк. Но ему принесли рубашку, такую же, как носил дома Огато - широкую, с разрезами до пояса, чтобы не мешалась в ногах, и тоненькие, сборчатые, почти невесомые штаны. От обуви он отказался - не привык к ней. Волосы заплели в толстую косу и закрутили на затылке, закрепили серебряными шпильками, украшенными крупным жемчугом.
- Красавец, ай, какой красавец! - щебетали девушки.
Близнецы только одобрительно кивнули, ушли в угол, обнялись там.
- Красиво, - заявили они.
Ньяли поежился: ему было неудобно, но и отказаться ото всей этой красоты он не мог, вроде бы, это было в обычае детей Волка - украшать так возлюбленных. Он бы понял, сделай это Огато своими руками, и принял бы сразу, как должное. Но украшали и одевали его чужие руки, и Ньяли было неуютно.
- Пойдем, Ньяли, мы тебе покажет озеро, там такая прохладная вода.
- И много рыбок, они тебя сразу полюбят.
- Лучше поведите меня туда, где можно что-то потрогать, - попросил юноша. - И так, чтобы я мог касаться стен, пока идем, запоминать путь.
- Хорошо.
- Мы тебя в зверинец отведем.
Близнецы переглянулись: в зверинце были, конечно, и безобидные красивые звери и птицы. Но были и опасные, вроде полосатой смерти из джунглей, мощных и удивительно злых, неприручаемых обезьян.
- Да ладно, мы покажем только маленьких зверьков, которых можно гладить.
- И ручных птиц.
Ньяли рассмеялся:
- Я сам - ручная птица вождя волков. Идем, - и протянул руку.
За руку его взяла Айра, старшая из девушек, повела в сторону зверинца, за озеро, по каменному мосту. На них смотрели, но не приближались, слух о том, что привез вождь себе добычу из похода, разнесся быстро. Обсуждали, конечно, Ньяли слышал эти обрывки разговоров.
- ...худенький какой, куда нашему вождю...
- Странный, глазищи какие страшные, ужас!
Наложницы защебетали, отвлекая его, рассказывали про зверей, про пух и мех. Ньяли вслушивался в шум и говор, пропуская их щебет мимо ушей. Вот процокали копыта лошади, вот явно стайка женщин, слышно, как звенят украшения. И шепот женский, опять о нем. Хотелось вырваться и убежать в лес, подальше, чтоб никто не рассматривал, как диковинную зверушку.
- А вот и наш зверинец. Сейчас найдем мягкое и меховое на пощупать.
Звонкий мальчишечий голос вклинился в гвалт зверинца:
- Можно меня, - и смех.
Ньяли почему-то сразу понял, что это Акела, сын Огато и его же племянник.
- Ты недостаточно милый, Акела.
Ньяли повернулся на голос. Мальчишке сейчас двенадцать зим, вспомнил он, но ощущение было такое, что рядом с ним стоит ровесник: высокий, крепкий, исполненный силы и сознания этой силы.
- Брысь, щебетухи! Я сам его везде проведу. Не боишься меня, мальчик?
- Он взрослый, - возмутилась Айра, но задерживаться не стала, ушла со всеми вместе.
- Взрослый? - Акела обошел его, рассматривая. - Сколько тебе зим минуло?
- Шестнадцать, - Ньяли улыбнулся: от подростка пахло сильным, уверенным зверем, здоровым и полным сил. Как и от Огато, вообще, их запах различался немного. Даже странно, что вождь волков не признал сына по запаху.
- Ладно, идем. Как тебя зовут?
- Ньяли.
- А меня Акела. Кто ты?
- Человек, - Ньяли рассмеялся: недоумение Акелы можно было потрогать или попробовать на вкус. - Я из племени детей Нгура, твой дядя захватил нашу деревню пять ночей назад.
- Так ты... наложник вождя?
- Не знаю, Огато сказал, что не наложник, - этот вопрос занимал и самого Ньяли, но ему, если честно, было все равно. Наложник или нет - он отдал себя вождю, и это уже не изменить. И не хотелось менять.
Акела явно озадачился:
- Но тогда кто ты? Ладно, я спрошу потом у вождя. Идем за мелким и пушистым.
- Веди, - юноша протянул ему руку.
Рука у Акелы была твердая и прохладная. И вел он уверенно.
- А кто здесь живет?
- Здесь птицы, ручные... сейчас принесу одну, у нее очень теплые перья. И сама – такой синий комочек.
Акела вернулся с птицей, осторожно пересадил ее на протянутую ладонь Ньяли, подсказывая, как ее можно погладить. Юноша был просто в восторге, чуткие пальцы ощупали головку и плотно сложенные крылья, длинный хвост, расходящийся двумя пушистыми перьями, его даже нежно ущипнули клювом.
- А она тебя сразу полюбила, - заявил Акела.
- Она нежная и теплая, - Ньяли почесал пальцем довольно выгнутую шейку птицы, та переступила по его руке, крепко сжимая довольно острые когти на ребре ладони. - Она хищная?
- Нет, питается зерном. А ты хочешь хищную птицу?
- Они все прекрасны, Акела. Все теплые и ласковые, если знать, как позвать. Вот так, - Ньяли напряг горло и выдал странный клекот, на который откликнулся сидевший в отдельной клетке ястреб, которого не сумели приручить и оставили в зверинце.
Акела подумал, открыл клетку ястреба. Хищник заклекотал еще громче. Ньяли отдал маленькую птицу мальчику и пошел на звук, протягивая руку.
- Иди ко мне, крылатый брат. Иди же.
Он снова заклекотал, подзывая ястреба. Ястреб взмахнул крыльями, поднялся, затем тяжело опустился на руку Ньяли. Острые когти впились в руку, почти сразу же поранив ее до крови, но Ньяли не изменился в лице.
- Свободолюбивый брат, - он осторожно ощупывал крылья, которые птица как-то сразу распустила, позволяя творить с собой все, что угодно. - Ты тоскуешь по небу? Я видел небо один раз. Полное звезд.
Ястреб тоскливо клекотнул.
- Акела, он погибнет взаперти. Отпусти его.
- Но я... Ладно, если ты так хочешь, то пускай летит.
- Он вернется. Он запомнил тебя, и однажды вернется. Дай руку, не бойся. Только оберни чем-нибудь.
Акела протянул руку, обернув ее куском полотна. Ястреб переступил, вцепился когтями, больно сжимая даже через обмотку.
- А теперь вынеси его и отпусти.
Акела вынес птицу на свободу, погладил по голове:
- Лети, - и подкинул вверх.
Через пару мгновений ястреб скрылся в небе, растаял крошечной темной точкой.
"Никогда он не вернется, он же дикий", - думал подросток, представляя, попадет ему за птицу или нет. С одной стороны, вождь не оставит так просто такое самоуправство, с другой - ну, Ньяли же сказал, что птица вернется. Почему-то этому странному слепому парнишке, который выглядел ровесником, а никак не взрослым мужчиной, да еще и косы необрезанные, вот ему верилось на слово.
- Ой, твоя рука! Давай-ка, надо промыть и перевязать ее.
Ньяли протянул руку, растерянно улыбаясь. Он и не чувствовал особой боли от когтей ястреба. Так, царапины, хотя на самом деле раны были довольно глубокие.
- Огато меня выпорет, - вздыхал Акела. - Я обещал ему присмотреть за тобой, а в итоге ты поранился.
- Он просил?
- Ага. И я не уследил... дядя будет очень недоволен.
- Ты не виноват, я сам не сообразил, что у хищника и когти острее, чем у маленькой птички, - Ньяли погладил подростка по щеке, незаметно считывая выражение его лица. - Улыбнись, все будет хорошо.
- Да. Просто... Мне бы хотелось, чтобы он мной гордился.
- А он и гордится. Правда. Он считает, что ты станешь хорошим вождем.
Акела просиял:
- Правда? Дядя считает меня достойным?
- Правда. Я никогда не лгу, это не имеет смысла. Боги все равно видят правду.
- А ты шаман, да? - Акела повел его дальше.
- Оракул. Боги дают кусочки знания, об опасности, о радости или прошлом, а я рассказываю об этом тому, для кого эти знания предназначены. Или не рассказываю, если это опасно.
- Оракул? - с восторгом протянул Акела.
Ньяли только улыбнулся. Мальчик даже не подозревал, что только что сам был свидетелем такого прозрения. Только касалось оно будущего птицы, а потому не забылось и не выпило из Ньяли силы, как прежде.
- А вот тут у нас всякое пушистое. Сейчас... Вот, это степной зверек, их тут много, - В руки Ньяли положили нечто мелкое.
Он чувствовал, как мелко и быстро колотится сердечко животного. Погладил, пытаясь понять, что это за зверь.
- На что он похож?
- А... на... На себя он похож, - растерялся Акела.
- Опиши его, только так, чтобы я понял. Я никогда не видел животных, птиц. Я вообще никогда не видел прежде, чем Волк волков показал мне вождя и небо вчера ночью.
- Ну, у него маленькое тело, короткая шерстка, длинный хвост с кисточкой и четыре лапки.
- Длинные лапки. Он прыгает?
- Да, они очень прыгучие.
- Мягкая шерстка, - Ньяли улыбнулся: зверек успокоился и уже не пытался вырваться, только тихо попискивал.
- Они доверчивые. Сами идут, если им посвистеть.
- Как вы тут? - в зверинец вошел Огато, сразу заметил повязку на руке оракула и нахмурился.
- Я показываю ему птиц и зверей, дядя.
- А это что? - Огато осторожно приподнял руку юноши, разворачивая ее той стороной, где тонкие полоски полотна пропитались кровью.
- А это ястреб ему на руку сел, - честно признался Акела.
Вождь глянул на открытую клетку, пустую.
- И где он, Акела?
- Я его отпустил в небо. Но он вернется.
- Ястреб в самом деле вернется. Волк, не рычи на волчонка, это я попросил отпустить крылатого брата, иначе он бы скоро погиб.
Огато сразу успокоился, даже потрепал Акелу по волосам:
- А что уже успели посмотреть?
- Таби и ручных птиц. Кого можно в руки брать, - отчитался Акела, радуясь тому, что вождь на него, кажется, не злится.
- Хорошо. А теперь мы все идем есть.
- Я только то и делаю, что ем, - взмолился Ньяли. - Когда же я буду делать хотя бы что-то полезное, волк?
- Как только ты скажешь мне, что именно ты умеешь, птица.
- Корзины плести, - улыбнулся юноша. - И еще лепить из глины.
- Корзины - это неплохо, - решил Огато.
- Ты же, наверное, видел их. Я плел на всю деревню, мне ведь больше нечем было заниматься.
Огато хмыкнул, ему было как-то не до разглядывания утвари. Но любимой птице есть, чем заняться, это хорошо. За ужином, правда, вождь был слегка отстранен, будто тяжелые мысли мешали ему насладиться пищей и отдыхом. Старики внезапно бросили обсуждать черпаки и жаровни, и принялись требовать от Огато именно того, чего он так боялся: доказательств дара Ньяли. Да и вообще, требовали показать им уже этого пленника, не слыша возражений, что птица не в плену, что он свободный.
- Дочь Эоки вам не доказательство? - отбивался вождь.
- Он мог случайно угадать. Пусть прямо перед нами провидит. Вот хотя бы старейшине Уваби что-нибудь скажет.
- Хорошо, я постараюсь что-то сделать.
Мысль о том, что придется отдать Ньяли на растерзание Совету, причиняла боль. Мысль о том, что старик Уваби, один из самых неприятных ему старейшин, сделает больно птице, буквально выжигала внутренности гневом. И ужин в рот не лез. Огато едва ли не рычал.
Акела извинился и почти сбежал, не понимая, с чего вождь похож на грозовую тучу. Ньяли, отодвинув широкое блюдо с кусочками рыбы в кисло-сладком соусе, окунул пальцы в миску с водой, вытер их и пробежался чувствительными кончиками по лицу вождя.
- Ты не улыбаешься, волк. Что случилось?
- Старейшины. Ничего, птица, я никому не дам тебя в обиду.
- Что они хотят от тебя? А, нет, от меня, да? Хотят, чтоб я доказал, что оракул? Но я не умею сам...
- Я знаю. Но как им объяснить, в чем твоя особенность?
- А в чем она, Огато? - юноша осторожно перебирал жесткие короткие спиральки волос своего любовника-хозяина-вождя.
- Ты можешь порочествовать только, если тебе причинить боль, она выбивает твое сознание.
- Да, я понял это сегодня, - Ньяли кивнул, - я не люблю боль. Но если это поможет тебе, я готов.
- Причинять моей птице боль лишь для того, чтобы доказать что-то старым беззубым плешивым шкурам?
- Для того, чтобы никто не смел сказать, что вождь волков теряет хватку и падает ковриком перед каким-то слепым приблудышем, - безжалостно осадил его Ньяли. - Чтобы никто не смел обвинить вожака самой сильной стаи этих краев в слабости. Чтобы знали, что ты способен переступить через любое препятствие.
- Ну что ж... По крайней мере, кое-что я смогу сделать. Подарю тебе украшение.
- Просто будь рядом, и мне будет не страшно.
- Надеюсь, тебе понравится серьга.
- Я не знаю, хватит ли этого для пробуждения дара, - Ньяли перебрался к нему поближе, привстал на колени, касаясь губами щеки.
- Хватит, поверь мне, - Огато обнял его за пояс. - Если тебя от оплеухи выносит.
- Вот и ты не волнуйся. От одной ранки я не умру и не истеку кровью. Правда.
- Просто мне неприятно причинять тебе боль напрасно. К тому же, не знаю, что такого можно увидеть в будущем или прошлом старейшины, самого бесчувственного из всех, самого правильного и занудного.
- Ничего не бывает напрасно. Тебе нужно поспать, чтобы никто не заметил усталости на твоем лице. А мне обещали показать цветы.
Огато перетащил свою птицу на постель:
- Попроси показать Акелу. Может, богиня смилостивится.
- Он похож на тебя. Я почти смог представить его сегодня, но я попрошу. А пахнет он тобой, волк. И немножко - своей матерью.
- Она почти не выходит ни к кому, затворилась, впускает лишь сына и Нтому.
- Почему?
Огато вздохнул:
- Не знаю, даже меня видеть не хочет.
Ньяли крепко подумал, прежде чем предложить:
- Ударь меня. Сейчас она в твоих мыслях, и я, может быть, смогу узнать что-то о ней.
Огато бить не стал, взял за кисть, нажал на точку между большим и указательным пальцем. Ньяли тихо вскрикнул, выгнулся, задохнувшись от неожиданной боли, огненной стрелой прочертившей руку от кисти до плеча и впившейся в сердце.
- Скажи мне, оракул... Что с моей сестрой?
- Страшно волчице, что ее волчонка узнает отец, стыдно признаться и страшно, что откроет волку тайну другой, а не она... - Ньяли говорил быстро, торопливо, будто боялся не успеть выговорить поселившуюся в груди чужую тайну.
Огато отпустил его кисть, погладил, поцеловал. Ньяли уткнулся лицом в его грудь, чувствуя, как смыкаются над разумом воды беспамятства. Он ужасно не хотел терять сознание, но противиться не мог, прозрение всегда отнимало у него все силы.
- Спи, моя маленькая птица, пускай богиня покажет тебе красоту мира.
Огато еще немного побаюкал Ньяли, укутал его в теплые и легкие меха, выделанные самыми искусными мастерами, поднялся и вышел из комнаты. Нужно было все же поговорить с сестрой. Какая бы она ни была, что бы ни чувствовала к нему, какие бы ошибки не совершала - он любил ее, как сестру. Огато дошел до ее комнат, постучал:
- Открой, сестра.
Женщина не посмела ослушаться, да и сын, пришедший пожелать ей добрых снов, поскакал к двери, открывать, на спросясь матери.
Огато вошел, усмехнулся:
- Все бегаешь, радостный волчонок? Спать пора давно уже.
- Я уже ухожу, дядя, - Акела ткнулся ему в грудь, подставляя голову под ладонь, словно в самом деле был ластящимся волчонком. Потом поцеловал мать и выскочил, протараторив "Доброй ночи".
- Вот же... - проворчал вслед Огато. - Углы не посшибай, торопыга. Да уж... вырастет волчище...
- Ты что-то хотел, брат? - Такита нервно схватилась за рукоделье.
- Спросить хотел. Почему ты решила от меня ребенка родить.
Женщина побледнела почти смертельно.
- Ты... ты знаешь? Откуда?
- Неважно. Так почему именно я?
- Потому что... потому что я тебя люблю еще с того времени, как мы были детьми.
- А не призналась почему?
- А ты бы согласился стать мне мужем? - спросила Такита и сама же ответила: - Нет, не согласился бы. Ты одиночка.
- Скажи Акеле, - Огато отвернулся. - Доброй ночи, Такита, не сиди допоздна, снова глаза разболятся поутру.
- Зачем, Огато? Двенадцать зим он не знал, кто его отец, стоит ли сейчас говорить?
- Всю жизнь собираешься лгать парню? А он ведь однажды спросит, кто его отец.
- Если не узнает сам на Посвящении, - Такита скомкала узелковое плетение, откинула его в сторону. - Скажи сам. Откуда ты вообще узнал? Как?
- Богини поведали мне. Да и Нтома припомнил, как пропал у него двенадцать лет назад сонный корень аккурат под мое Посвящение.
- Вот же змей! Да, я украла у него корень и подлила тебе в вино сонный отвар. Немного, только чтоб тебе потом казалось, что все приснилось. А что мне оставалось? - Такита перешла в наступление. - Ты считал меня сестрой, не более!
- Мы выросли как брат и сестра, Такита, кем мне было еще считать тебя?
- Ты даже не смотрел в мою сторону! Не обращал внимания на меня, даже когда я повязала взрослый нгеле!
Огато развел руками:
- Ты моя сестра, Такита.
- Не по крови. И я не сделала ничего худого, Огато. Ничего, кроме того, что скрыла правду от тебя и сына. Он все больше становится похожим на тебя...
Вождь не сдержал гордой улыбки:
- Да. Он станет славным вожаком стаи.
- Он так же порывист, как ты в его годы. И так же жесток иногда. Помнишь, как ты сказал мне, что мое любимое платье мне мало потому, что я растолстела? Гадкий мальчишка был.
- Что, он сказал то же самое?
- Нет, хуже. Он сказал, что у меня появились складки на коже у глаз, - горько усмехнулась Такита, - и серебро в волосах.
- Ты как выдержанное вино, с годами становишься только лучше.
- Откуда тебе знать, ведь ты не помнишь один-единственный глоток из моего кувшина?
Огато улыбнулся:
- А может, он мне приснился тогда?
- Ты можешь сравнить свой сон и действительность, - Такита склонила голову, опасаясь и разозлить вождя, и надеясь на чудо.
- Ты двадцать семь зим была мне сестрой. Я не стану этого менять, Такита.
- Я не требую менять это... Но хотя бы раз! Ты был моим первым и единственным мужчиной...
- Что ж, однажды я приду к тебе. Но только раз.
- Но не сейчас, почему? Значит, ты в самом деле привез из того лесного племени себе нового наложника, с которым проводишь все ночи?
Огато кивнул:
- Да, только он не наложник.
- А кто же?
- Он оракул, Такита. Богини даровали ему возможность видеть будущее и прошлое. Он спас дочь Эоки, разыскал ее в горах. Предупредил меня о приближении Фарима.
- И рассказал о сыне, - она не спрашивала, а утверждала.
- Нет, богини не разрешили ему рассказывать, догадался Нтома.
Такита кивнула, принимая к сведению.
- Что же, я буду ждать, когда ты придешь ко мне.
Огато простился с сестрой и направился к своему птице. По пути вспомнил про свое обещание и все-таки самозабвенно запел луне, рассказывая про свое счастье и радость. Спрятавшегося в тени густых кустов внутреннего дворика Акелу он заметил только попущением богинь, когда ветерок донес до его носа запах, схожий с его собственным, да почти неслышный всхлип.
- Волчонок, ты чего тут прячешься?
Акела дернул плечом, старательно отер лицо ладонями, не поворачиваясь.
- Значит, мама мне все врала? Вернее, она отказывалась говорить о моем отце, потому что это ты?
- А ты, значит, под дверью носом водил? - Огато для порядка хлопнул его по затылку, потом обнял за плечи. - Вот глупый волчонок. Ну чего ты ревешь-то?
- Я не реву! - Акела вскинул голову, хотя в лунном свете мокрые ресницы и заплаканные глаза были виднее, чем в тени. - Просто... ты никогда не назовешь меня своим сыном, ведь не признаешь маму своей женой.
- Но ты же все равно остаешься моим сыном, глупый ты звереныш.
Акела уткнулся ему в грудь носом, посопел и спросил:
- А Ньяли правду сказал, что ты гордишься мной?
- Правду. Я очень горжусь таким наследником, как ты. Ты умен, ловок, станешь отличным вожаком стаи. Вот только мудрости поприбавится, а еще силы, скорости и длины лап.
- Короче, расти мне еще и расти, - фыркнул подросток. - Спасибо, от... Огато.
- Беги спать, тонкий хвостик.
Пусть во весь голос признать отцовство вождя Акела и не мог, но на ухо ему, прощаясь, он все же сказал:
- Добрых снов, отец.
- Добрых снов, сын, - Огато проводил его взглядом и пошел спать, улыбаясь невесть чему.
Глава шестая
- Я ничего не рассказывал, - Ньяли покачал головой в ответ на укоризненный взгляд богини, явившейся в образе девушки в самом расцвете красоты. - Огато и Нтома и сами достаточно умны.
- Что ж, ты сказал правду. Ладно, идем, - она протянула руку. - Отец сказал, что сегодня нужно показать тебе цветы и животных. И познакомить с городом.
Ньяли принял руку богини, легко покидая свое тело и отправляясь с ней бродить по запутанным узким и широким улочками города, обнесенного невысокой стеной.
- Надеюсь, что тебе понравится здесь. Эти земли не очень гостеприимны, но и не слишком суровы. Смотри, - она подняла маленького длиннохвостого умильного зверька на ладони.
- Я трогал его сегодня, - догадался Ньяли. - Это таби, да? Прыгунчик.
- Да, это он.
Зверек пискнул и прыгнул на плечо Ньяли, вцепился маленькими сухими пальчиками.
- Так вот ты какой, таби. Теплый.
Он погладил пушистого прыгунчика и посмотрел на богиню.
- Как тебя зовут?
- Ольта Крылатая. Я покровительствую удачной охоте и богатой добыче.
- Красивое имя. А ты тоже умеешь обращаться в волчицу?
- Нет, я как-то больше в ястреба. Люблю полет и свои крылья.
- Я бы тоже хотел уметь летать, - Ньяли улыбнулся, - но увы. А ты покажешь мне цветы и травы? А птиц? А мы с Акелой сегодня отпустили на волю сокола.
Ольта обняла его за пояс:
- Держись.
Прыгунчик заверещал и вцепился изо всех своих слабых сил, когда земля плавно стала уходить вниз. Ньяли прижал его ладонью и ухватился рукой за шею богини. Ольта распахнула крылья, поднимая Ньяли ввысь.
- Тебе нравится летать, оракул?
Ньяли задохнулся от восторга, смог только тихо пискнуть, широко распахнув глаза и всматриваясь в мир вокруг.
- Смотри, крокодилы спят.
- А кто это? - Ньяли указал на огромных животных, похожих на… да ни на что для него не похожих.
- Слоны. Хочешь потрогать?
Серые гиганты спали и не почувствовали незримое для них присутствие богини и оракула. А Ньяли погладил шершавые спины, изумляясь величине зверей, их ушам и хоботам. И думал, что, не приди в их деревню Огато, он никогда не узнал бы, что подобные животные существуют. А если и узнал бы - не смог бы представить, как они выглядят.
- Летим дальше, хочу показать тебе цветы.
Ньяли закивал, прижался к ладному телу богини. Ольта понесла его дальше, куда-то к крупным розовым цветам, раскинувшим листья на глади реки.
- У них очень прочные листья, тебя могут выдержать.
- Они похожи на звезды, - зачарованно пробормотал юноша, осторожно касаясь пальцами ног гладкого листа размером с каноэ, только круглого.
- Да, наверное, - Ольта слегка отпустила его, позволяя ощутить упругость листа, то, как он нехотя колыхается, но выдерживает вес Ньяли.
- Это Волк волков создал мир, Ольта? И все вокруг, да?
- Не совсем так, он создал только эту часть мира, большую, красивую, но не весь мир.
- А кто создал остальное? Нгур?
- И Нгур, и Эфальт, и многие другие боги.
- И Итсаш? Почему же она ко мне никогда не приходила?
- А ты хочешь, чтобы она пришла к тебе? - засмеялась Ольта.
- Я жил в ее храме и молился каждый день, - пожал плечами юноша. - Помогал нашему жрецу и лепил статуэтки с жертвенными дарами для ее алтаря.
- Значит, Итсаш? Я спрошу у отца... Летим обратно, думаю, ты хочешь полюбоваться на своего вождя?
Ньяли покраснел.
- Хочу. И посмотреть на его сына тоже хочу.
Ольта рассмеялась, обняла его за плечи и взлетела, относя Ньяли обратно. Ветер почти не ощущался вокруг, хотя летела она быстро.
- Вот Акела...
Волчонок и впрямь походил на волка, было видно, что они не просто родичи, а отец и сын. Ньяли рассмотрел маленькую двойную родинку над левой бровью. Точно такая же была у Огато, он чувствовал ее кончиками пальцев. Мальчик во сне что-то забормотал, перевернулся на другой бок.
- Идем, оракул, у тебя есть немного времени, чтобы провести его с твоим возлюбленным.
Ньяли кивнул и поспешил за ней, запоминая переходы дворца. Хотя назвать это строение дворцом было нельзя, скорее, это был целый комплекс строений, соединенных мостиками и галереями, каменными и бамбуковыми. Попался по пути Нтома, погруженный в себя, Ольта аккуратно его обогнула. Шаман богине поклонился, молитвенно сложив руки.
- Он видит тебя? Я думал, шаман не может видеть богов без ритуалов, - удивился Ньяли. Он от Нтомы увернулся не так ловко, задел его рукой.
- Этот может, - вздохнула Ольта. - Он и тебя видит, только делает из вежливости вид, что не замечает.
Ньяли улыбнулся и поклонился шаману.
- И я тебя вижу, Нтома!
Шаман улыбнулся ему, кивнул.
- Идем уже, оракул, рассвет скоро, или ты предпочтешь поболтать с шаманом, а не побыть рядом с вождем?
- О, богиня с соколиными крыльями, ты будто сваха, подталкивающая робкую невесту к жениху, - с улыбкой вымолвил Ньяли. В трех шагах от них гулко расхохотался шаман.
- Ну, в каком-то смысле так оно и есть, - Ольта засмеялась, погрозила кулаком шаману.
Ньяли пошел вперед, опередив богиню. Его вело какое-то наитие, запах, зов сердца. Он не касался ногами пола, но словно летел. Комнату Огато он видел впервые, но она была ему не так интересна, как сам вождь волков. Огато спал, раскинувшись, на нем сладко спало тело Ньяли, прижимаясь щекой и ладонью к груди вождя. Юноша остановился у изголовья ложа, любуясь своим... кем? Любовником? Хозяином? Он так и не понял, каков все же его статус при вожде. Огато словно ощутил что-то, обнял Ньяли, перетащив на себя полностью. Дух юноши не торопился вернуться в тело, медлил, стараясь запомнить как можно крепче и Огато, и все в комнате, и вообще, насмотреться на мир, потому что днем он снова лишится этого дара, привычно будет полагаться на слух, нюх и осязание. Ольта его не торопила, стояла у окна, смотрела на алую полоску неба.
- Что это? - полюбопытствовал Ньяли. - Почему небо меняет цвет?
- Потому что рассвет, скоро станет светло. А это солнце восходит.
- А я смогу его увидеть? Какое оно - солнце? Красное и огромное, как небо?
- Ну, может, успеешь еще. Солнце... оно ослепительно яркое, алое и очень теплое.
Ньяли следил, как растет алая полоса в небе, становится ярче и горячее.
- Тебе пора, малыш. Может быть, в следующий раз посмотришь на солнце.
- Но я...
Становилось темно, богиня погладила его по волосам, а в следующую минуту уже стали ощущаться руки Огато, обнимающие Ньяли. Вопреки доводам разума, юноша всхлипнул, прикусил губу. Ну, что ж, успеет еще посмотреть на солнце и землю в его лучах. Не все сразу. И что это он, в самом деле, разохотился? Не будь великий Волк столь милостив, он никогда в жизни не узнал бы, каково это - видеть.
- Спи, птица, спи.
Ньяли прижался к твердой горячей груди крепче, обнял, сунув ладони под плечи Огато.
- Как прогулка? - тот сонно жмурился.
- Я видел слонов и цветы на озере. И еще рассвет. И богиню Ольту. И спящих на берегу крокодилов. И маленького таби. И Нтому, а он видел меня.
По полу неслышно протопали маленькие лапки, в следующий момент на спину Ньяли прыгнуло нечто горячее, меховое и маленькое.
- Ой! А я думал, куда он делся, - Ньяли фыркнул, стараясь не шевелиться, чтобы не вспугнуть таби. Прыгунчик сидел, блестел крохотными бусинками глаз.
- А он к тебе привязался, птица.
- Подарок богини. Он такой мягкий и маленький. И у него цепкие лапки.
- Ну что ж, будет тебя охранять.
Ньяли рассмеялся и неожиданно уснул - только теперь уже по-настоящему. Душе тоже требовался отдых. Огато погрузился в утреннюю полудрему, долежать еще с полчаса, обняв птицу. Вождю вставать нужно было с зарей. А еще требовалось собрать отряд и сопроводить северян. И поговорить с Эоки и его дочерью, что там она надумала делать с Фаримом. А то вдруг придется сватать? И старейшинам же надо показать дар Ньяли. Да чтоб их всех Волк отходил черпаками по лбу и крашеными, и оструганными!
Огато раздумывал, как бы так сделать, чтобы не причинить птице лишней боли. То, что это должен делать тот, кто желает услышать пророчество, он уже понял. А что может сделать эта старая корявая ветка с глазами? Проколоть мальчишке ухо, наверное, сможет, главное, чтоб руки не сильно тряслись. А серьгу-амулет для дальней связи Огато ему сам вставит. Наверное, у Нтомы есть еще одна, или заговорит, если нету. Так что первым делом вождь как раз пошел к шаману, узнавать, есть ли амулет. Амулет нашелся - простенькая серебряная серьга-кольцо, не слишком тяжелая.
- Отлично. А что это ты, шаман, ночами не спишь?
- Ньяли рассказал? - хмыкнул Нтома. - Да вот, не спалось что-то.
- И часто тебе так не спится?
- Так я ж стар уже, скоро вовсе спать перестану, - шаман спрятал ухмылку.
- Да брось, ты маленький черепашонок, еще панцирь не отвердел.
- Как же. Я подумал - надо брать ученика. Буду искать того, кто сумеет увидеть богинь.
- Что, всем детям в селении спать не дашь?
- Надо будет - не дам, - отрезал Нтома. Видно было, что уперся в идею, как горный архар в скалу. Или скала сдвинется, или архар умрет. Огато только рукой махнул - пускай, может, впрямь найдет.
Старейшины собрались, как всегда, не в городе, а на берегу реки, у большого шатра. Сколько уже Огато им говорил: есть большой сад во внутреннем дворе, ставьте там шатер и сидите, хоть до посинения. Нет, не слушают. Степняк должен оставаться степняком. А то, что племя волков уже давно, поколения за четыре до Огато, осело в этих местах - да кому это интересно? Это старичье, наверное, и прежние поколения так доставало.
Вождь привел Ньяли на совет, держа за руку и временами порываясь мрачно зарычать. Но все-таки сдерживался - уважать надо старость, даже такую дурную.
- Ну что ж, вот вам оракул, которому богини рассказывают прошлое и будущее.
Ньяли стоял, буквально кожей чувствуя насмешливые и неверящие взгляды стариков. Но голову держал гордо, высоко поднятой, и стоял, словно был маленьким королем и джунглей, и степи. По просьбе вождя ему сшили не цветную одежду, а из того самого белого шелка, и это было красиво. Только пояс выделялся - Огато надел ему свой, из сияющей меди с серебряными узорными бляшками, украшенными тигровым глазом.
- Ну что же, скажет ли он мне что-то, о чем знают только боигни? – проскрипел один, высохший, как сухая ветка, коричневая и сморщенная, на которую зачем то нацепили одежду.
- Подойдите, уважаемый старейшина. Я попрошу вас вдеть оракулу амулет. Богиням было угодно, чтобы дар открывался только, когда оракулу причиняют боль. Совместим проверку хоть с чем-то полезным.
Ньяли усадили на жесткую кожаную подушку, Огато отошел. Правда, чуть не сорвался на рык, когда старейшина взялся за прокаленную бронзовую иглу и примерился к мочке оракула. Но удержал в себе - все равно надо вдевать серьгу, так бы самому пришлось это делать. Ньяли стиснул пальцами край рубашки, когда старейшина, не торопясь, принялся протыкать его ухо. Видно, решил, что чем больше боли - тем надежнее.
- Ты, не верящий в дар богов, слушай, и слушайте все вы. И ты, вождь племени Волка, слушай внимательно. Мир не кончается там, где земля встречается с океаном. За великими водами есть и иные земли, и оттуда скоро придут большие каноэ, со многими воинами. Их кожа будет белой, как снег на вершинах Джаттумо, а лица бородаты. Они пожелают взять то, что не принадлежит им, все ваше серебро, жен и детей, и сильных юношей. Превратить в рабов всех, кого увидят, и увезти в свои земли. Сказано слово, вы услышали...
- И когда нам ждать этих гостей, оракул? - поинтересовался Огато.
Ньяли, медленно оседающий, бледный, не ответил - требовался либо еще стимул, либо дать передышку.
- Вы услышали? - взрявкнул Огато на старейшин, в два шага оказался рядом с Ньяли, подхватил его, защелкнул амулет. - Все, птица, все закончилось.
- Я говорил? - тихо спросил юноша. - Я справился?
- Да, птица, ты справился. А сейчас тебе нужно отдохнуть, а мне заняться срочными делами.
Ньяли прижался головой к его плечу, обнимая за шею. Чувствовал он себя так, словно перетаскал всю воду из великой реки Зумбарри на своих плечах. Огато унес его в комнату.
- Скоро ухо перестанет болеть, сейчас вылижу... Вот так. Зато теперь можно разговаривать на расстоянии.
- Как Нтома с тобой и Эоки?
- Да, именно так, - Огато уложил его на постель, нежно облизал ухо. - Я пойду, срочные дела. С тобой побудут наложники, сейчас пришлю их.
- Хорошо, - кивнул юноша, сворачиваясь в клубок, - я посплю, можно?
- Конечно, птица.
Глава седьмая
Старейшины шумели в своем шатре, обсуждая услышанное, но до них вождю не было дела. Они давно уже ничего не решали, а вот на его шею свалилось столько работы, что успеть бы. Ньяли не сказал, сколько времени у них осталось до пришествия чужаков на эту землю. Огато отправил вести вождю кочевников, рассказал о Фариме, попавшемся в плен красавице Ванире, предупредил о пророчестве оракула и не забыл написать о выплате за потоптанные поля и нарушение границ. После чего отправился распоряжаться о строительстве укреплений, рассылать разведчиков. Племя Волка было немаленьким, но Огато прекрасно понимал, что может так статься, что эти неведомые воины будут сильнее. И нужно заключать договора с другими племенами. Отбросить чужаков всем вместе будет легче. И Волк писал другим вождям, призывая объединить силы. На все это уйдет немало времени, он не рассчитывал, что остальные вот так сразу поверят в пророчество никому не известного оракула. Но попытаться нужно.
После он нашел Акелу.
- Бери воинов, езжай в город, что я захватил, стройте там укрепления. С тобой отправятся женщины, дети и подростки, не прошедшие Посвящение. И старейшины. Будете осваивать город, обустраиваться там. С мудрыми советами стариков.
- Что-то случилось, отец? - встревожился подросток. То, что вождь отправляет его с важным заданием, наполняло гордостью его сердце.
- Пока что нет, но оракул пророчит набег чужаков. Если здесь будут лишь воины, нам будет легче рассыпаться по степи и нападать.
- Но я тоже могу держать в руках оружие, отец! Позволь мне потом вернуться!
- Ты еще не прошел Посвящение, Акела, я не могу разрешить тебе сражаться. К тому же, на поле боя негоже быть сразу вождю и его наследнику.
Акела ткнулся ему в грудь носом.
- С тобой ведь ничего не случится?
- Конечно, нет. Я большой и сильный волк.
- Хорошо. Что я должен собрать? И что мне нужно будет там делать?
Огато принялся давать наставления сыну, рассказывая, что и как нужно будет сделать, как укрепиться, чем заниматься в первую очередь. Акела запоминал, он собирался выполнить все приказы отца так, чтобы тот им гордился. И потом, когда он будет проходить Посвящение, получать знак Волка, чтобы и великий Прародитель, создавший племя, счел его достойным.
- А теперь ступай собираться, да прикажи оповестить всех о сборах, завтра на рассвете выступаете.
Акела убежал. Огато долго смотрел ему вслед. Пришла мысль, что нужно будет все же потрясти Нтому, пусть и шаман поспрашивает у богинь, сколько времени есть у племени на подготовку к войне. В том, что будет война, он не сомневался. До него доходили слухи, что племена, живущие на краю земли, на берегу великого океана, уже видели бородатых бледнолицых людей. Те носили странные одежды, говорили на непонятном языке и имели оружие, приносящее смерть на расстоянии, с грохотом и пламенем. Вождь не привык долго мыслить, потому отправился к шаману.
- Да, я слышал о злых белых духах из-за великой воды, - кивнул Нтома. - Значит, говоришь, Ньяли предрек, что скоро их придет много?
- Да. Ты можешь узнать, когда ждать беды?
- Я не оракул, но постараюсь узнать у богинь или Волка волков.
Огато кивнул, пошел проверять, как идут сборы, всех ли оповестил Акела. Омалайя можно было сравнить с потревоженным гнездом диких пчел: город гудел, люди суетились, пакуя пожитки, пищу, воины готовили оружие, проверяли амуницию. Вождь одобрительно кивнул и поспешил к себе. Нужно было проверить, чтобы наложники тоже собрались. Он отправил бы с ними и Ньяли... но расстаться с только-только обретенным чудом? Оракулу будет безопаснее вдали от степи... И как заставить себя отпустить его? Огато буквально пополам разрывало. Он не мог рисковать своей птицей, но расставаться на неопределенный срок? К тому же, война - это всегда непредсказуемый исход. Он, конечно, сильный воин, один из лучших в племени. Но если правдивы слухи, и у пришельцев есть огненная смерть, от которой не спасают даже лучшие щиты из дерева, обшитого кожей носорога, может случиться все, что угодно. Они могут никогда не увидеться больше. Именно поэтому, когда из Омалайи вышел огромный обоз с женщинами, детьми и подростками, сопровождаемый отрядом воинов, оракула в нем не было. Ньяли остался в городе.
- Не бойся, я тебя сумею защитить всегда, моя птица.
- Я верю, - юноша стоял, прижимаясь к Огато плечом, на самой высокой террасе города. Вождь провожал обоз глазами, Ньяли же просто слушал звуки, которые доносил ветер, вдыхал запахи и пытался сообразить, как бы выглядел город с этой точки. Он видел Омалайя с высоты, когда Ольта поднимала его в небо, но только ночью, и особенно рассмотреть его не успел.
- Надеюсь, что чужаки получат отпор и уберутся.
- А что я о них говорил?
- Что они придут, только и всего. И что у них есть какое-то странное оружие.
- Ты должен еще раз заставить меня открыть дар.
Огато подумал, крепко подумал, кивнул и снова взял его за руку, нажал туда, где больнее всего.
- Ответь мне, оракул, когда нам ждать чужаков?
Ньяли вздрогнул от боли, но голос был спокойный, ведь говорили через него боги:
- Шесть раз луна пополнеет, прежде чем большие каноэ с чужаками пристанут к берегу, вождь. Их будет двенадцать, а бледнокожих чужаков будет столько, сколько бывает злых красных муравьев, если потревожить их дом.
Это было плохо. С таким количеством чужаков им было не справиться без подмоги, а эта подмога еще неизвестно придет ли.
- Под силу ли нам справиться с ними?
Ньяли покачнулся, закатывая глаза. Одна боль - один вопрос - один ответ, такова была воля богов. Огато отпустил его руку, подхватил в объятия. Ну что ж у него за птица такая незадачливая? Ничего, поменьше спрашивать, и все будет хорошо. Жили как-то без оракула, и дальше проживут. Разве что иногда что-то узнать придется.
- Ты зря жалеешь меня, волк, - Ньяли баюкал ноющую от боли руку, в глазах еще стояли слезы, но голос был тверд. - Лучше узнать все и сразу, чем мучиться неизвестностью. Я перетерплю.
- Ты такой хрупкий, оракул. Как тебя мучить даже ради предсказания?
- Я не хрупкий, - юноша усмехнулся, - ты кутаешь меня в меха, словно я избалованная наложница, но я привык спать на земле, есть раз в два дня и получать тычки и пинки от тех, кто сильнее. В тебе нет злобы, и потому боль, что ты причиняешь, не оставляет следов в моей душе, а тело быстро перестает жаловаться.
- Что ж, если ты так говоришь, я буду спрашивать богинь чаще. Ну, раз в луну, например. Идем, надо заниматься делами.
Ньяли кивнул. "Заниматься делами" для него значило сидеть рядом с Огато и изучать плетение узелкового письма. Он уже понимал самые простые узлы, но сложные и длинные полотнища пока еще прочитать не мог. Огато ждал гонцов с вестями. Подымутся ли все народы против чужаков? Не со всеми племенами у племени Волка был мир, и отправляя к болотным Змеям и к детям Джули своих гонцов, вождь рисковал получить обратно их копченые головы, а то и не получить ничего. Но Огато надеялся, что внешняя угроза сплотит их. Падут все, будучи поодиночке.
Через шесть ночей вернулся гонец с письмом от вождя северян. Дераг прислал несколько плетеных донесений от своих разведчиков, которые ходили к побережью и узнавали от тамошних племен о пришельцах из-за океана. А еще осведомлялся, какой выкуп желает получить славный воин, пленивший его сына. Кажется, он не понял, что Ванира - девушка. Или же понял, но не поверил. Огато долго хохотал, потом собрался к Эоки, узнавать, не свадебное ли обручье его дочери нужно на выкуп Меченого.
Дальние от Омалайя деревни женщины и дети покидали медленно, еще не собран был урожай, еще не пригнали с пастбищ стада. Увозили только тех, кто мог помочь строить укрепленные селения дальше, на границах степи и лесов. Ванира осталась в Кулеле, и Фарим вместе с ней, под присмотром Эоки. Огато, взявший с собой оракула, разглядывал тихое селение. И не мог поверить, что сюда придут чужаки. Но до сих пор все, что говорил Ньяли, было правдой, не верить словам богинь, через маленького оракула передававших свои знания племени, было нельзя. Значит, придут и сюда, если не дать им отпор раньше. Стоило подумать о том, чтобы постараться остановить чужаков еще на побережье, не дать им продвинуться вглубь. На воде сражаться никто не умеет, кроме живущих на побережье племен. Надо у них спросить, вдруг, да и помогут чем?
К въехавшему в селение вождю направился Эоки, которого разыскали и позвали дети.
- Здравствовать тебе, Огато-тэ. И тебе, Нтома. И тебе, оракул, - Эоки не был уверен, что правильно скажет имя Ньяли.
- И тебе, Эоки. Как поживает пленник твоей дочери?
Воин усмехнулся:
- Он уже научился носить воду и не ранить руки до крови, собирать травы и плести циновки.
- Что ж, хорошо. Его отец спрашивает о выкупе.
- Не знаю, что сказать тебе, Огато-тэ. Спроси об этом Ваниру, ее ведь пленник.
- Птица, хочешь побродить с Нтомой по окрестностям?
Ньяли кивнул, понимая, что вождь сейчас будет обсуждать вопросы, которые он не понимает и вряд ли поймет.
- Я Икку отпущу погулять.
Иккой Ньяли назвал маленького таби, подарок богини.
- Хорошо, пускай повеселится.
Юноша достал зверька из-за пазухи, где таби предпочитал проводить большую часть времени. Совсем ручной оказался малыш, привязчивый и ласковый. Правда, только с Ньяли. На остальных сердито цокал и пушил кисточку на хвосте и шерстку на загривке. Над ним посмеивались, но не трогали, уважали право сердитой крохи в выборе хозяина. Икка уже научился приносить Ньяли нитки и веревочки, стаскивая их со всей Омалайя, уяснив, что тот плетет узелки - учится вывязывать слова. Правда, для таби это были просто забавные плетенки, с которыми можно поиграть. Он любил утащить плетенку, потрепать ее, помотать во все стороны, погрызть - богиня показывала ночью Ньяли, как играет его питомец. Почему-то к оракулу приходила только Ольта, ну, или Волк, но Прародитель появлялся редко, а вот Крылатая повадилась прилетать каждую ночь. Гуляла с Ньяли, показывала ему город, диковинных зверей и птиц, цветы. Как-то даже показала солнце, правда на закате.
Нтома повел Ньяли по селению в сторону реки. Где-то там сейчас был и Фарим, которого отправили поить скот, присматривать, чтоб не было крокодилов. Плеск услышали издалека. Издыхающий крокодил колотил хвостом по воде, остальные крокодилы расплылись кто куда от человека с острой палкой. Буйволы лениво пили. На берегу лежали еще два крокодила - помельче, но все равно знатная добыча. На сапоги Ванире точно хватить должно было.
- Ого, парень, да ты молодец! - Нтома аж облизнулся.
- А толку с них? Ни мяса, ничего.
- Как это - ничего? Шкура и мясо, ты просто готовить их не умеешь! - возмутился шаман.
- А ты умеешь? - ответно возмутился Фарим.
- Конечно, умею. Стал бы я иначе говорить!
Фарим широким жестом указал на крокодилов:
- Тогда они твои.
- Шкуры оставлю тебе, так и быть, - решил Нтома. - Ты же Фарим, так?
- Да. А что из них можно сделать?
- Да что захочешь. Сапоги, пояс, плащ. Сандалии можно сделать. Браслеты и ожерелья. Мало ли на что красивую шкуру пустить можно?
- Сандалии, говоришь? Ванире бы понравились, - загорелся Фарим.
Лицо при упоминании Ваниры стало даже почти красивым из-за светящихся глаз.
- Ладно уж, научу тебя, как сплести сандалии, да какую часть шкуры на них пустить. По душе тебе пришлась дочка Эоки, смотрю?
- Она красавица, - Фарим все так же мечтал.
- У нее дитя от духа Священной Горы Укулео.
- Что? - Меченый сразу подобрался, перестав улыбаться.
- Десять лун назад Ванира пропала, уехала на охоту с подругами и не вернулась. Нашли ее чудом, как раз перед вашим набегом привезли сюда, она на руках у отца разродилась.
- И что же. Этот дух придет за ней?
- Если и придет?
Фарим помрачнел:
- Мне не тягаться с духом.
- Вот так отдашь, из рук счастье выпустишь?
- Я бы и не выпустил, но дух ведь.
Ньяли подошел неслышно, послушал. Фыркнул:
- Нтома, зачем ты его пугаешь? Никто за ней не придет. А ты, если боишься, - незрячие глаза уставились куда-то в середину груди Фариму, - спроси богинь.
- Ваши богини со мной не разговаривают.
- Со мной разговаривают. Нтома, научи его, как спросить.
Шаман немного поколебался, затем все-таки поведал, Фарим лишь хмыкнул:
- Тревожить богинь по таким пустякам, еще и убогого обижать? Я мужчина, сам разберусь.
Ньяли почему-то улыбнулся, присел, вытягивая ладонь. Из высокой травы на нее выпрыгнул таби, сел, умывая мордочку: он славно поохотился на кузнечиков и был в хорошем настроении, даже на чужака не зацокал. Маленький теплый комок на ладони шебуршился и шевелился. Ньяли принялся гладить его и чесать пальцем. Потом пересадил таби на плечо и выпрямился.
- Фарим, иди сюда.
Фарим подошел к нему.
- Я хочу тебя увидеть, можно?
- Да, конечно, но как ты меня увидишь?
- Руками, как же иначе? - фыркнул юноша. - Мне они вместо глаз подсказывают, кто как выглядит.
- Ну, давай, - нерешительно согласился Фарим. - Смотри.
Ньяли осторожно поднял руки, дотронулся до его плеч, провел кончиками пальцев по сильной шее, кое-где отмеченной пятнами старых ожогов.
- Высокий, сильный, да, Нтома? Ох, а это что? - это он наткнулся на сплошное месиво шрамов на лице Фарима.
- А это то, за что меня и прозвали Меченым.
Ньяли кивнул, продолжая исследовать его лицо. А потом неожиданно выдал, опуская руки:
- Красивый.
- Что? - не поверил ушам Фарим.
- Ты красивый, - терпеливо и спокойно, без тени улыбки, повторил Ньяли.
- Ты первый, кто сказал мне это, за всю жизнь, - хмыкнул Фарим. - Радуйся, что не видишь.
- Мне не надо видеть, чтобы понять, какой передо мной человек. Ты - красив, и скоро сам это увидишь. Не глазами, воин, вот здесь, - Ньяли безошибочно коснулся его груди там, где за ребрами билось сердце. - Если не отступишь, увидишь.
Фарим пожал плечами:
- Даст Ольта, увижу. Шаман, тебе все крокодилы нужны?
- Если поймаешь еще - будет хорошо, - кивнул Нтома, сноровисто потрошивший добычу.
- Да наловить-то не проблема, они медлительные.
- Кто?! Крокодилы?! - удивился шаман.
- Крокодилы, да. Ну как по мне, так медлительные.
Ньяли тихо смеялся, поглаживая довольно разлегшегося на ладони таби.
- Хороший охотник, Фарим. Если для тебя крокодилы медлительные.
- Неплохим у себя дома был, змей руками ловил.
- А зачем их ловить?
- Так на еду же.
Ньяли наклонил голову к плечу, он никогда не слышал, чтобы змей ели.
- Вкусно?
- Да, очень, особенно если запечь с травами да просолить хорошенько.
- Ммм, звучит вкусно.
- Я поймаю тебе однажды, приготовлю.
- Хорошо, - кивнул Ньяли. Нтома же только смотрел во все глаза, как нелюдимый, с трудом завоевывающий авторитет у сверстников юноша чужого племени легко общается со слепым оракулом. Ньяли, кажется, мог расположить к себе любого, стоило только ему захотеть.
- А теперь мне пора отогнать скот обратно в селение.
- Идем, там уже, наверное, все собрались.
Фарим собрал напившийся скот, направился в селение, раздумывая, что сделать красавице Ванире из крокодила. Отец ее, Эоки, был далеко не беден, а уж по меркам племени самого Фарима - вообще неприлично богат, это сын вождя уже давно знал. Возьмет ли вообще такой подарок Ванира? К тому же, как еще у него выйдет сплести ей сандалии или пояс сделать, никогда ведь такого не делал. И шкура непривычная. Да и что вообще может предложить северянин? Хоть отец и вождь, но бедно они живут. Да и пойдет ли Ванира за него? Он ведь даже не спрашивал еще, кто знает, вдруг откажет?
В селение Фарим вернулся совсем невеселый.
- Что загрустил, сын вождя? - Ванира, встретившая стадо и пастуха у первого дома, протянула ему лепешку с мясом. - Голодный, наверное? Целый день не ел.
- Да вот... Думаю. Жениться хочу, - Фарим взял лепешку.
- Так женись, - Ванира сверкала белозубой улыбкой, - жених ты видный.
- Так вдруг не пойдет?
- А ты спросил?
- Боюсь. Она красавица. А я так...
- Ты тоже красив, кто не дурак - тот видит.
Фарим помялся немного и все-таки решился:
- Будь моей женой?
Ванира усмехнулась:
- А не боишься?
- А чего мне бояться?
- Ну, так, я ж в гневе и водоносом с коня спешить могу, - Ванира зубоскалила не со зла. Ей и самой было немного не по себе.
- Ну уж второй раз я не попадусь так просто, учти, - засмеялся Фарим.
- Ты сбеги сначала, попробуй, - сощурилась девушка. - Не забыл? Ты пока еще мой пленник.
- Готов всю жизнь им и оставаться.
Больше Ванира не стала ничего говорить, просто шагнула ближе и поцеловала, обнимая ладонями обезображенное шрамами лицо Фарима. Тот опешил, но потом тоже поцеловал ее в ответ, хотя все равно стеснялся своей страшной рожи.
Глава восьмая
Огато ткнул кулаком в бок Эоки и кивнул, показывая на замершую в конце дороги пару.
- Ну, я ж говорил, сладилось у них.
- Не знаю, то ли печалиться, то ли радоваться.
- Лучше радуйся, пока можно. Времени все меньше, а ответов от дальних племен у меня все нет, - Огато согнал с лица улыбку и снова нахмурился. - Ньяли сказал, врагов будет множество, в одиночку нам не отбиться.
- А те, что у самой воды живут?
- Всего шесть ночей, как я разослал вести, гонец до них еще не добрался, наверное.
Эоки пригласил его в шатер, отдыхать и думать не на ветру. Вождь то и дело посматривал на откинутую шкуру у входа. Но Ньяли не звал, давая оракулу нагуляться и надышаться степным воздухом. К тому же, с ним Нтома, ничего страшного не случится.
- Что ты туда все косишься, вождь?
- Птицу высматриваю, - вздохнул мужчина.
- Какую еще птицу? - оторопел Эоки.
- Оракула, Ньяли. Того мальчика, что тебе дочь найти помог.
Эоки явно не понимал:
- А что такое с ним?
- С ним... Да вот... - вождь совершенно неподобающе вождю смущался и заикался.
Эоки нахмурился:
- Влюбился никак?
Огато только вздохнул, снова кинул взгляд на вход в шатер.
- Да придет он, что с ним приключится в селении?
- Да ничего... надеюсь. Просто он же... ну, птица и есть. Икути-роо белая, нежная.
- И все, наш волк стал совсем ручным щенком.
- Неправда, Эоки! - вскинулся вождь.
Эоки только громко захохотал, довольный тем, что подловил. Огато фыркнул, но и сам понимал, что готов упасть на спину и умильно задирать лапы, если Ньяли прикажет. Вот только не приказывал маленький среброкосый оракул ничего. И непонятно, терпит ли только волка рядом, или чувствует к нему хоть немного тепла? И не спросишь же в лоб о таком. Только и остается - ласкать утром, целовать и нежить, когда возвращается душа мальчишки в тело. А ночью - обнимать и беречь, зная, что где-то там, недоступный взору простого смертного, Ньяли бродит с богиней, смотрит на мир, жадно-пытливо. А потом рассказывает, что видел, как выглядит мир. Огато даже как-то по-новому стал смотреть на все. Небо он так видел в последний раз, пожалуй, в детстве, на обычные водяные лилии вообще раньше смотрел, не замечая их красоты, да и город так, как видит его Ньяли, не видел. Омалайя была для него просто городом из серого и белого камня. Того, что она похожа на узор легенды или сказки, вывязанный из белого шелка, он даже представить не мог. Впрочем, и сейчас не мог - видеть город с высоты полета сокола ему не доводилось. Приходилось верить любимому на слово. И восторгаться. Рассказывал Ньяли образно, словно смакуя каждое слово, означающее то, что он мог видеть, пусть и только во сне. Огато обнимал его, счастливый так, словно это он летал с богиней.
Узнать, что Ньяли к нему чувствует, хотелось все больше, аж чесалось внутри неудовлетворенное желание. Но не у богинь же спрашивать, Огато аж зарычал от расстройства. Нтома засмеет, если он его попросит пошаманить и спросить. Вот правда, засмеет же, всю жизнь над вождем потешаться будет потом.
- Ну что ж такое-то, а?
- Да что тебя так печалит, Огато-тэ? - удивился Эоки. - Ты в самом деле будто скорпионом укушенный!
- Влюбился, а как сказать, не знаю.
Огато грустно вздохнул и снова уставился на выход из шатра.
- Да прямо как есть и говори. Что ходить, хвостом вертеть? Влюбился он... Бери за шкирку, волоки в постель и трахай, пока из ушей не потечет, а потом свадебные браслеты подари, да такие, чтоб всяк сразу видел, чей он. А... Гхм, - смешался Эоки внезапно, - он хоть Посвящение прошел? Или ему не надо?
- Да я и не знаю даже, - растерялся вождь.
- Так спроси, ну, хоть у Нтомы.
Огато решил, что идея хорошая - вернутся оба, отведет Нтому в сторону и все выспросит. А то, сколько ж можно мучиться?
- Так что, - прервал его мысли Эоки, - что Дерагу писать-то? Ванира на Фарима явно глаз положила, что нашла в раздолбае этом, я не понимаю, но и он от нее не отходит, когда на работе не занят.
- Что свадьба будет, что тут еще напишешь?
- Дочку отдавать в чужое племя жалко, - посмурнел Эоки.
- Ну, а что поделаешь? Любовь же у них. Да и он не абы кто - сын вождя.
- Да что там с того, что он сын вождя? Мне совесть даже выкуп за дочь требовать не позволит, скорей уж я сам ей в приданое половину имущества отдам. Шатер так точно, да шкур побольше, да серебра... И две пары буйволов. И лошадей пяток. Как думаешь, Огато-тэ, хватит на безбедное житье?
- Думаю, что хватит, - усмехнулся вождь. - А про выкуп зря ты так, уж собрали бы... Медных монет горстку.
- Стыдобища. Нет уж, вождь волков, иногда старые обычаи и нарушать надо.
Огато похлопал верного товарища по плечу:
- Нарушай, пойду, птицу поищу.
И тут в шатер ввалились четыре крокодила: три обычных и Фарим. Юноша стушевался, увидев вождя, но постарался поклониться вежливо и так, чтобы не уронить свое достоинство.
- Приветствую тебя, вождь племени Волка.
- Здравствуй, северянин, - Огато поспешил пройти дальше. чтоб не смущать парня. Выходя из шатра, он краем уха услышал: "Уважаемый Эоки-тэ, а Ванире нравятся сандалии из крокодильей шкуры?" и прикусил губу, чтобы не расхохотаться.
Ньяли, как птица, устроился на заборе из жердей у загона, слушая что-то втолковывающего ему шамана. Время от времени он пожимал плечами или улыбался и кивал.
- Ну, как прогулка? - Огато устроился рядом с птицей.
- Мне понравилось, - Ньяли улыбнулся чуть ярче, достал из-за пазухи таби, сладко спящего и даже не шевельнувшего на такую бесцеремонность и усом. - Икки тоже, кажется, он охотился.
- И кого же он поймал?
- Не знаю, но ты его наверное видел много раз. Оно трещит и стрекочет здесь везде, у нас в джунглях я такого не слышал.
- А, кузнечики? Храбрый маленький зверек... И такой прыткий.
Ньяли склонил голову к плечу, помолчал и спросил:
- Ты хочешь остаться наедине с Нтомой? Мне так кажется.
- Ну не совсем, я просто хочу его кое о чем расспросить, - Огато смутился.
- Я погуляю еще, мне здесь интересно.
- Хорошо. Надеюсь, твой зверек присмотрит за тобой?
- Если проснется, - Ньяли фыркнул и спрыгнул с забора, пошел по улице, двигаясь привычно-плавно, словно танцуя, мягко перенося вес с носка на пятку, нащупывая босыми ногами путь.
- Нтома, - Огато повернулся к шаману. - Ньяли нужно будет проходить Посвящение?
Шаман скривился:
- Какое ему еще Посвящение, волк? Боги и так его видят и принимают, а с его складом ума он взрослым никогда не станет. Вечное возлюбленное дитя богов.
- То есть... Посвящения не будет?
- Нет, не будет. Да и поздно уже, две зимы назад должно было быть, а теперь не нужно вовсе. А что тебя так заботит, волк?
Огато отвечать не стал, припустил за Ньяли. Юный оракул нашелся аж за последним шатром, стоял по пояс в травах и улыбался, запрокинув голову к солнцу. Огато подошел, обнял за пояс:
- Любуешься теплом?
- Наслаждаюсь. Мне нравится здесь. Дома тепло ловить можно было, только если выбраться на песчаную косу на ручье. Но тогда крокодилы на меня обижались, это было их лежбище.
Огато поцеловал его за ухом, очень уж вождю нравился запах, который источала кожа Ньяли. Тот как-то мелко вздрогнул, словно сбрасывая оцепенение или морок, прижался спиной к груди вождя. И промолчал, хотя хотелось спросить: "Что ты делаешь, степной волк, что ты со мной творишь? Отчего у меня начинает колотиться сердце, словно у перепуганной птицы, когда ты так касаешься?"
- Птица моя любимая. Белая.
- Твой, волк, - еле слышно прошептал Ньяли, поворачиваясь в кольце сильных рук и задирая голову, словно мог посмотреть в лицо мужчине. Серебристые брови чуть хмурились. - Чей же еще я могу быть? Разве ты не взял меня всего?
Огато хотел спросить, как же к нему относится оракул, неужели просто признает право победителя владеть им? Но язык снова завернулся узлом.
Ньяли пробежался тонкими пальцами по его лицу.
- Что ты? Что тебя тревожит? Кроме близящейся войны.
- Не знаю, как объяснить, птица. Неважно.
- Если ты думаешь об этом, значит, важно. Но я не стану выспрашивать, прости. Хочешь подержать Икки? Он такой маленький, что займет всего половину твоей ладони.
- Давай своего зверька-прыгунка, - Огато сразу забыл про косноязычие.
К его удивлению, таби спокойно воспринял то, что его посадили на чужую руку. Даже умильно потерся мордочкой о большой палец, показывая свое расположение к вождю. Огато потрепал зверька по спинке.
- Сколько они шныряли, никогда не приглядывался, какие они забавные.
- Мне иногда кажется, что он не просто так подарок Ольты, - Ньяли улыбнулся. - Боги никогда не делают что-то просто так.
- Возможно. А может, просто милая зверушка, которая дарит хорошее настроение.
Оракул кивнул и снова поднял лицо к солнцу. Было так странно видеть, как кто-то смотрит прямиком на огненный солнечный диск, не испытывая мук, как солнце отражается в глазах... и только потом вспоминать, что этот кто-то слеп и солнца не видит.
- Ты еще не проголодался? Там Меченый принес крокодилов, думаю, Нтома их уже приготовил на всех.
- Я с радостью разделю с тобой трапезу, волк.
Ну, вот как это понимать? Так... церемонно, будто чужаку. Или хозяину, подарившему наложнику иллюзию свободы, потому что тот все равно никуда уже не сбежит. Впрочем, он сам виноват. Мальчишка же чувствует любую фальшь в словах, а сказав, что то, о чем он так упорно думает, неважно, Огато покривил душой. Но не спросишь же впрямую в лоб.
- Тогда идем, птица.
Ньяли нащупал его руку, предпочтя идти все же так, чем искать путь самостоятельно. Огато разулыбался, отчего-то счастливый донельзя. Когда же у него перестанет язык завязываться в узлы, когда это жизненно необходимо? Или он до старости будет бояться спросить своего белого икути-роо о том, как тот к нему относится?
Вождь снова помрачнел. Ну вот что за напасть такая? Как ни странно, вот во время поцелуев язык совсем не казался одеревеневшим или закостеневшим. В чем он именно сейчас и убедился, прижав к себе юного оракула и склонившись над его запрокинутым лицом, лаская губами нежный рот.
- Моя возлюбленная птица, - шептал ему Огато между поцелуями.
Самым сладким в этих поцелуях было то, что Ньяли отвечал в меру своего умения. И тянулся, прижимался, стискивал в кулаках рубаху мужчины, не замечая этого. Волку хотелось завизжать, как щенку, и закувыркаться, чтобы еще чесали брюхо и уши. Он даже порадовался, что не умеет менять облик, как Волк волков, иначе точно бы опозорился перед людьми.
- А ты меня любишь, птица? - это ж как надо было одуреть, Огато так и не понял.
Ньяли вздохнул и в который раз подумал, что если любовь - это когда кажется, что вот-вот моргнешь и увидишь того, кто целует и обнимает, или когда слышишь его шаги и дыхание и отличаешь их от сотен иных, то да, он любит. Потом он подумал еще немного и сказал это вслух. Огато сгреб его в объятия, прижал к себе. Сердце пело - любит. День сразу стал во сто крат ярче и расцветился совсем уж нереальными красками.
- А теперь поедать крокодилов, - решил вождь. - А то они, бедные, совсем остынут.
- Мы же туда и шли? - рассмеялся Ньяли. - Но ты закружил меня, и я не понимаю, куда теперь идти.
- Я тебя отведу. А вообще, можно идти на запах... Ммм, Нтома так чудесно готовит все, что попадается ему на пути.
- Я все же не зверь, определять направление запаха не умею, а он тут уже, кажется, везде, - Ньяли сглотнул набежавшую слюну.
Огато привел его как раз к трапезе. От мисок и впрямь пахло очень вкусно, волк урчал и требовал еды. Все было достаточно скромно: на огромных глиняных блюдах лежали свежевыпеченные лепешки, куски мяса, истекающие ароматным соком, в мисках стояла рассыпчатая каша из уже знакомого Ньяли злака, который выращивали только здесь, в степи, на тяжким трудом вспаханной и обработанной земле. Ньяли видел, как это делают: люди, занимающиеся выращиванием тики-тики, вставали задолго до восхода, запрягали недовольно мычащих буйволов и пахали.
Огато своей птице наложил самой рассыпчатой каши и самые аппетитные и поджаристые куски мяса.
- Ешь. Набирайся сил на свои птичьи косточки.
- Ну почему - птичьи-то? Я что, такой тощий и мелкий? Нет, ну, по сравнению с тобой, наверное, да. Но ты просто крупный очень.
- Потому что ты белый, как птица. И такой же легкий. И красивый. А ночами вообще летаешь.
- Ольта сказала, это ненадолго, потом у нее не будет времени приходить. Она говорит, что война затронет даже богов. Огато, мне страшно. Богиня говорит, этих людей ведет чужой, жестокий и к своим, и к чужакам, бог.
- Разберемся, птица. Завтра поедем к морским. Пускай подскажут, как корабли потрепать.
- Куда-то далеко? - что такое океан, Ньяли пока только слышал, но не представлял. Он уже видел озера и реки, но как можно представить реку, глубокую настолько, что можно поставить на плечи один к другому всех жителей Омалайя, и все равно над ними будет еще много воды? А еще Ольта сказала, что в океане горько-соленая вода, будто слезы всего мира слились в одно место.
- Да, далеко...
Огато старательно гнал от себя горькие мысли о том, что множество воинов из племени сложат свои головы в сражении. И что так и нет ответа от других племен, вырежут всех поодиночке чужаки, и прощай, великая некогда страна. Можно было бы взять Ньяли, проехать по племенам, не вдвоем, конечно же, а с сильным отрядом. Как объяснил сам оракул, спросивший у Волка волков, он был вроде сигнального джаруджу: тот, кто хотел спросить богов, будил его дар, и боги отвечали через оракула. Любые, на зов дара Ньяли откликались те, кто покровительствовал местному племени. Но успеют ли всех объехать? Хотя... Должны-должны. Лично всех уговорить или получить отрицание и не волноваться уже. Но сколько раз чужие руки будут делать больно его птице? И как он будет стоять, отворачиваться или смотреть, сжав клыки, на то, как закусывает губу и вытягивается в серебряный лучик зова его птица? Племен на земле Уакота-Утуа больше пятидесяти. Но если не сделать этого, погибнут все потом. И птице будет больнее во сто крат. Нет уж, оба перетерпят. Одно хорошо: хотя бы северных соседей ни в чем убеждать не надо, Дераг и сам не дурак, собирает сейчас информацию о том, какие эти люди, как говорили, выглядели, одевались, и все такое прочее.
- Эоки, собери мне отряд посильнее. И подготовь коней повыносливей.
- Отправишься к врагам, Огато-тэ? - сразу насторожился и подобрался воин. Эоки был не просто воином, он один мог водить в бой всех воинов племени, заменяя вождя. И еще его руку и руку Огато украшали шрамы побратимства, и этим можно было гордиться.
- Отправлюсь. Пора объединять племена, пока поодиночке не вырезали всех, - Огато отодвинул блюдо. - Может, удастся чужаков прочь погнать, если все вместе выступим.
- Если объединить все племена Утуа, - Эоки задумался, подсчитывая на пальцах, кивнул: - Если каждое племя сможет выставить хотя бы с полсотни бойцов, мы отстоим нашу землю. Но ты представь, вождь, сколько времени вы будете решать, кто поведет объединенное войско.
- Ничего, разок рявкну, мигом решим, - Огато подложил еще еды Ньяли в тарелку. - О чем тут спорить, кто всех объединит, тот и будет командовать, да и местность тут мне больше знакома, какую тактику выстроят живущие на болотах, когда драться придется в степях?
- А если на берегу океана? Не хотелось бы уходить и нести врага на конских хвостах, - нахмурился Эоки. - Впрочем, если я еще не рехнулся, на побережье тоже не джунгли?
Ньяли с каким-то замиранием в животе слушал разговор мужчин, забыв про еду и не донеся до рта кусок мяса. Что-то подсказывало ему, что это неспроста.
- На берегу океана? До морских племен мы тоже доберемся, но надо начать с самых дальних, чтоб подтягивали войска... Если они согласятся на объединение, - Огато махнул рукой. - Завтра выступаем.
- Я поеду с тобой.
Огато нахмурился, почесал ухо, подергал амулет и покачал головой:
- Нет, ты останешься здесь, надо укрепить Омалайя.
- Но как ты без меня...
- Только тебе я могу доверить столь сложное дело. Да и со свадьбой дел тебе хватит.
- Если что - зови, этио, - серьезно кивнул мужчина, называя вождя "брат", что позволял себе очень редко.
Огато положил ему руку на плечо, молча сжав пальцы. Поддержку Эоки он ценил, доверял так, как себе порой не доверял.
Разговор продолжался долго, женщины увели детей, принесли легкий хмельной напиток из кобыльего молока - укмут, выставили еще копченой рыбы, лепешек и мяса и ушли тоже, у выставленных полукругом вокруг костра столиков остались только мужчины, которым было, что обсудить: приказ вождя уже облетел всех. Ньяли задремал, улегшись на колено Огато головой и обнимая его за пояс тонкими руками. Огато с нежностью гладил его по волосам, улыбался, но не прекращал разговора о том, что еще нужно сделать, пока ночная дремота не стала одолевать и его. Вроде бы, все было обговорено и повторено. Огато кивнул Эоки, поднял свою птицу на руки и понес в раскинутый для него шатер. Юноша сонно вздохнул, обнял его за шею, уткнувшись носом в плечо.
- Сладких снов, моя птица, - Огато прижал его к себе, улегшись на ложе, верней, позволил прижаться так, как хотелось оракулу, затем обнял. Вождь не знал, сколько юноша понял из их с Эоки и другими воинами беседы. Но подозревал, что о главном сообразительный Ньяли догадался. И промолчал. Это отношение к себе юноши его где-то в глубине души возмущало: оракул, приняв свой дар, как должное, готов был отдавать всего себя служению для пользы чужого пока еще племени. Хотя задумываться об этом Огато не пытался - еще прогневишь богинь на пороге войны. Так что пусть. Потом можно все это обдумать, когда исчезнет угроза чужаков. А пока придется беречь серебряную птицу, лечить ласками после каждого пробуждения дара и стараться сделать так, чтобы Ньяли не возненавидел и дар, и того, кто открыл его в нем.
Глава девятая
Огато пришлось тяжело во время этого путешествия, в племенах и вождь и шаман считали своим долгом проверить оракула. Волк бесновался и готов был всех разорвать на части, но смирял его как раз Ньяли, догадывавшийся о чувствах Огато, обнимал, уверял шепотом, что больше нигде не болит. Он, здоровый, сильный мужчина, воин, не раз получавший раны в бою, кусал губы и готов был глухо выть в ночное небо, глядя на испятнавшие нежную бронзовую кожу юноши синяки и ссадины, не успевавшие заживать и сходить за то время, что провели они в разъездах. Его восхищала стойкость оракула, а душу переполняла нежность и любовь. Видимо, как-то инстинктивно ощущалась в нем злоба, готовая выплеснуться: все согласились дать войска под его начало, лишь бы волк перестал так смотреть на всех, словно уже пришел с войной.
Отряды собирались и шли на равнину Маубо, где решено было встретить врагов. Судя по словам, переданным Ньяли богами, захватчики должны были высадиться неподалеку от нее, в самой удобной бухте западного побережья земли Уакота-Утуа. А уж туда их заманить согласилось племя найруба, издревле живущее на побережье.
- Мы сделаем вид, что бежим, они наверняка решат догнать и захватить, - говорил вождь этого племени, сухой, словно вывяленный на солнце и морском ветру старик, украшенный богатым оплечьем из морских жемчугов и кораллов. Он единственный не стал трогать Ньяли, вместо этого подарил оракулу ожерелье, где каждая жемчужина была величиной с орех бабоа, а всю низку можно было обернуть вокруг пояса юноши десять раз и завязать узлом хватило бы.
- Что ж, дадим им бой, который они надолго запомнят, - решил Огато. - Никто из них не вернется домой. Ни они. Ни их бог.
Вождь Коккиали усмехнулся:
- Их бог живет в вот таких символах, - он развернул ладонь и показал крестообразный след старого ожога, пересекавший ее. - Во время молитвы они целуют их, а потом вешают на шеи, как амулеты. Но вряд ли мы уничтожим их бога, Огато-тэ. Скорее, заставим убраться на сей раз. Бледнокожие жадны и одержимы жаждой наживы.
- Ну, в этот раз им точно ничего не получится здесь взять. Наоборот, отдадут нам свои жизни, - убежденно произнес Огато.
- Мои воины захватят их корабли. Сначала я хотел сжечь их, но сейчас думаю, что сжигать не стоит. После мы будем учиться управлять ими и строить подобные. Утуа должна развиваться, строить города, подобные твоей Омалайя, налаживать не только редкие обмены, но и торговлю.
- Это мудрое решение, вождь Коккиали. Что ж, как только разведчики сообщат, что видят их лодки, сразу же подайте сигнал. И мы будем готовы.
Старик кивнул, потом поманил к себе Огато поближе, жестом велев шаману отвлечь и увести куда-нибудь оракула. Как только юноша покинул выстроенную на высоких бамбуковых сваях веранду, Коккиали согнал с лица доброжелательную улыбку, нахмурившись.
- Огато-тэ, я, конечно, не шаман и не оракул, но нам, живущим в мире с морем, иногда доступно большее, чем прочим. Скажи, где ты взял этого мальчика?
- В одном из отдаленных селений во время набега. А что такое, мудрый вождь?
- Иди со мной. Моя старшая дочь, конечно, уже не юная девушка и даже не молодая женщина, но у тебя зоркие глаза...
Женщина, которую вождь Коккиали показал Огато, была в самом деле немолода, морщины уже легли сетью на ее лицо, но поставь рядом ее и Ньяли, и никто не усомнился бы в том, что они родичи. Глаза у нее были столь же синими, но, в отличие от глаз оракула, живыми.
- Я видел его мать, они похожи, но не настолько, - удивился Огато.
- Мою дочь еще ребенком украли нечестивые дети крокодилов, - заговорила женщина, голос ее звучал, как бурный поток по камням. - Мы искали их, но проклятые воры успели уйти в свои джунгли, куда нам, привычным к простору, хода нет.
- Значит, он может оказаться твоим внуком... - Огато хмыкнул. - Удивительно складывается дорога судеб.
- Он и есть мой внук. Неужели я не узнала бы Ки-Ньяли, капельку от вод Океана и свою родную кровь? Удивляет меня иное, что имя ему дали в традициях нашего племени.
- Может, она еще помнила, откуда родом. Хотя от своего ребенка отреклась с легкостью. А теперь мне пора идти, меня ждет Ньяли.
Н овообретенным родичам птицы Огато радоваться не спешил - а ну как решат отнять по праву крови?
- Постой, степной волк, - она вскинула руку, властно приказывая, а не прося подождать. - Не бойся, отнимать его у тебя я не стану. Не гляди на меня так, все твои чувства написаны на лице. Прошу лишь, когда закончится пляска мечей и стрел, привези мальчика сюда. Пусть прикоснется к водам великого Океана и встретится с богиней Йолунь.
- Хорошо, это я могу обещать, - Огато не сдержал вздоха облегчения и все-таки поспешил к своему птице.
Из отведенных богами шести лун оставалась одна. На равнине обустраивали лагеря и валы-укрепления для лучников. Эоки передавал, что Омалайя теперь самый неприступный город на всем континенте. Огато торопил всех, нужно было сделать еще многое, немало неприятных подарков должно было поджидать чужаков.
Они появились, едва завершился сезон зимних дождей. Разведчики вождя Коккиали принесли весть, что на горизонте показались многочисленные паруса. Еще через ночь сочли корабли, их было двенадцать. Коккиали сказал, что на одном таком корабле плывут до двух сотен чужаков. Огато все-таки оставил Ньяли в селении, чтобы ничего не случилось. Поцеловал на прощание, пообещал вернуться и вышел из хижины. Нужно было торопиться, скоро странные чужаки получат свое, и можно будет вернуться.
Юноша выскочил из шатра следом.
- Огато!
Шепот был не громче шелеста юной травы в степи, но вождь услышал, обернулся.
- Пожалуйста, вернись живым. Я буду ждать тебя.
- Ну как я могу не вернуться, когда ты так ждешь?
Почему-то разум Огато наполняло уверенностью, что они все-таки отбросят чужаков, может, ценой многих потерь, но они должны справиться.
Стоило грохоту копыт отряда, с которым ушел вождь, затихнуть, Ньяли заметался по шатру, словно дикий зверь в клетке. Холодная, колючая войлочная стенка - тепло очага - снова стенка, прогибающаяся подо лбом - жар камней, которыми обложен очаг... Ньяли упал на колени, поднес вздрагивающую ладонь к этому жару, отдернул. Снова протянул руку, закусив губу до крови, заставил себя приложить кончики пальцев к раскаленному камню. Боль и запах прижженной кожи сменились коротким полетом.
- Волк волков, скажи мне?..
- Я не знаю, маленький оракул. Даже я не всесилен, и не могу предвидеть исход этой битвы.
- Но как же...
- Это война не только людей, это война еще и богов, малыш. И все зависит слишком от многого. Но не волнуйся, я не могу сказать тебе о победе, но и не могу предречь поражения.
- Я буду ждать.
Когда он очнулся, кто-то осторожно обтирал его лоб мокрой холодной тряпицей.
- Что же ты творишь, мальчик. Нельзя же так.
- Ванира? Ты же должна была уехать в Омалайя, - хрипло пробормотал юноша, узнав голос дочери Эоки.
- Мы уже здесь. Ты пробыл в беспамятстве почти сутки.
- А... чужаки? Они уже высадились? Или еще нет? - Ньяли нашарил ее руку, сжал.
- Еще неизвестно, Фарим обещал сообщить... Или отец, кто-нибудь обязательно нам передаст.
Оставалось теперь только ждать, надеяться, что богини справятся, совладают с пришлым богом. И вместе со своими воинами перебьют чужаков. А потом вождь вернется. И они ждали, собравшись вместе, в одном зале: четверо наложников вождя, Ньяли, Ванира, ее сын. На распахнутое окно с клекотом опустился сокол, тот самый, которого когда-то выпустил Акела. Птица вернулась к нему, признав хозяином, а сейчас вот прилетела к оракулу. На лапе сокола был закреплен маленький футляр для письма - коротенькой плетенки. Ньяли ощупал лапку, снял записку, пальцы забегали, читая послание.
- Акела говорит, что пока справляется, крепость они как раз закончили строить, женщины все с оружием. Невольники спокойны, ждут. Новостей тоже нет.
- Ну и ты успокойся. Незачем пока рвать сердце.
- Но мы даже не знаем, что там творится. Как можно не волноваться?
Ньяли в голову лезли всякие глупые страхи - а если Огато не вернется? А если чужаки окажутся сильнее? Или их будет чересчур много?
Ванира замерла, слушая послание от отца, переданное по такому же амулету, как и у Ньяли.
- Тс-с-с. Так, отец говорит, что врагов немного, всего около десяти сотен, еще полсотни остались при кораблях, с ними разберутся люди вождя Коккиали.
Ньяли не сдержал облегченного вздоха - всего лишь десять сотен чужаков. Да племена разберутся с ними раньше, чем солнце успеет зайти за горизонт. Он не знал, а Ванире Эоки не стал говорить, что бледнокожие бородатые чужеземцы обладают таким оружием, которое может с легкостью пробить доспех из носорожьей шкуры и крепкий щит. И этот бой будет кровавее, чем любая междоусобная стычка племен ранее.
Огато об оружии знал, не знал только дальность - чужаки могут пробить доспехи или копья долетят быстрее? Проверить это можно было только одним способом. Но сперва незваных гостей ожидали искусно замаскированные ловчие ямы с острыми кольями и змеями на дне, настороженные ловушки - ядовитые шипы в траве, способные пронзить ногу вместе с сапогом, лучники на скалах у входа в долину. Вроде бы беспорядочно бегущие от врага туземцы, заманивающие мореходов именно туда, знали, где находятся все "сюрпризы" и обходили их.
- Я взял самых лучших своих змей, самых ядовитых, самых беспощадных, - горделиво хвастал старший сын вождя племени Змей, искусный заклинатель ядовитых гадин Оор. - Если оторвать им головы, те будут сами вцепляться во врагов.
- Главное, чтобы они прокусили сапоги врагов и не тронули людей Коккиали, - заметил Огато. Он махнул рукой, и несколько разведчиков буквально растворились в невысокой еще, всего по бедра, траве.
- У меня не тронут, - губы Оора тронула улыбка, тонкая и ядовитая. - Я хорошо обучил своих любимиц. Да ведь? - змея свесилась из его прически как прядь волос, тонкая и ядовито-синяя, самая опасная из всех существующих змей джунглей.
Огато усмехнулся: заклинатель змей и сам был под стать своим питомцам, тонкий, гибкий и ядовитый. И вызывал такую же оторопь и внутреннюю дрожь.
- Они дошли до первой линии ловушек, эу-тэ! - отрапортовал вернувшийся разведчик. - Потеряли два десятка человек.
- Маловато. Впрочем, пускай идут дальше, посмотрим, сколько их выйдет из ущелья, - Огато был спокоен, как всегда перед боем.
В небе над ним закружился сокол, закричал, медленно снижаясь и угрожающе выставив когти.
- Надо же, знакомая птица, - хмыкнул вождь и выставил руку. Когти сокола впились в чеканный наруч, он недовольно заклекотал, но позволил вынуть из футляра коротенькую, в два узелка, плетенку. Всего одна коротенькая фраза, но она согрела сердце эу-тэ сильнее, чем длинное многониточное послание.
"Люблю тебя".
Огато поспешил спрятать послание под доспех, поближе к сердцу, вязать ответное послание было некогда.
- Скажи, что уже скоро, - шепнул Огато птице и подбросил ту вверх.
Сокол снова пронзительно закричал и растворился в небе. А потом отважные воины всех племен Уакота-Утуа услышали грохот, словно раскалывались крупные камни. Чужаки стреляли из своих огненных палок - вождь Коккиали называл их "ружья" - по скалам, где засели лучники. Раздавались крики на незнакомом языке, резкие и повелительные. В небе творилось нечто невообразимое, словно сейчас внезапно наступил вечер, и грянула гроза. Небо раздиралось на части - дочери Волка вступили в битву с чужаком.
- Лучники, приготовиться.
Огато принял из рук юноши из племени Йолунь странную трубку, в которую были вставлены выпуклые, как рыбьи глаза, стекляшки. Он уже знал, что она увеличивает маленькое и приближает далекое. Эту трубу вождь Коккиали выменял на жемчуг у одного из чужаков, когда те еще не стремились порабощать и убивать, а перед битвой подарил эу-тэ. Огато приложил ее к глазу, рассматривая, что там творится вдалеке.
- Кажется, чужаки встретились с твоими любимицами, Оор. Они топчутся на месте и прыгают, как ужаленные таби.
Оор шипяще рассмеялся:
- О да, мои маленькие, мои славные змеи.
Но чужаки, потеряв еще почти три десятка умерших от яда и убив змей, все же двинулись дальше. Огато уже мог рассмотреть блестящие металлические нагрудники с косыми золочеными крестами на них и шлемы, и то, как вырывались из раструбов их оружия дымные языки пламени, когда они стреляли.
- Еще немного. Лучники, целься! Залп!
Лучники били точно под шлемы, не надеясь пробить металлическую броню нападавших. Огато довольно усмехнулся - скоро полетят и копья, уж они-то смогут поспорить с доспехами чужаков. Все должно решиться до заката. Пришельцы явно не были готовы к тому, что встретят такой прием. Но с равнины Маубо не уйдет ни одна бледношкурая сволочь.
Чужаки пытались выстроить боевой порядок, но у лучников были отличные запасы стрел, которым еще далеко было до истощения. В этот день стрелы и впрямь закрыли небо пологом оперенной смерти. А оружие у них, как выяснилось, мало того, что стреляло как-то редко, так еще и недалеко, лучники били уверенно, оружие чужаков беспомощно грохотало, не доставая ни до кого.
- Копейщики, к бою! Готовься!
Метатели копий выстроились в два ряда, третьим встали подавальщики, у каждого в руках было еще по два копья с тяжелыми, зазубренными наконечниками. Чужаки уже чувствовали себя как-то неуверенно, как стая волков, внезапно осознавшая, что они всего лишь овцы на бойне, только что не сбивались в кучу и не блеяли, носясь по равнине и сталкиваясь, их командиры даже как-то сумели создать подобие порядка. А в небесах постепенно алело, словно заливалось кровью, молнии сверкали все чаще и уже почти слышались торжествующие крики богинь, переломивших в свою пользу ход сражения. И крылатая Ольта, и миролюбивая богиня рек Айя, даже нежная покровительница влюбленных Заяр пришли на эту битву, защищать свой народ и свои владения. Мрачная Итсаш, хранительница Холодных Пределов, не вступала в эту битву - она собирала свою жатву, развеивая души чужаков одним ударом острого серпа. Чтоб не только тела, а и души не смогли вернуться домой и возродиться.
Копейщики бросили свои снаряды, сменились, снова послали низко гудящий рой боевых копий. Четыре броска проредили панцирных "гостей", словно частый гребень.
"Пора".
- Вперед!
Вокруг раздался низкий вой, затем долгое шипение, потом какое-то клацание - на полнеба проступили фигуры прародителей всех племен, воодушевляя на битву своих детей, благословляя уничтожить чужаков, вырезать всех до единого. Взвыли трубы, выточенные из гигантских бивней и цельных стволов деревьев, огромных раковин и черепашьих панцирей. Разноголосый боевой вопль загремел над долиной, над ринувшимися в битву воинами. Огненными всполохами замелькали клинки из лучшей бронзы. Огато рубил остервенело, уничтожая противников, посягнувших на его родину, вертелся ужом, краем глаза отмечая, как рубятся рядом воины из маленького речного племени, их прислали немного, всего два десятка, но зато каких. Его волки рассредоточились по всему переднему краю, словно нити основы, направляя и помогая отрядам иных племен. Две тысячи воинов было здесь, на равнине Маубо, лучшие из лучших, пришедшие защитить свои земли, жен, детей и стариков.
Небо светлело, рассеивались тучи. Кресты на доспехах чужаков стали алыми, словно наполнились кровью. И их строй дрогнул и побежал, рассыпаясь, прочь. И тут уже в дело вступили конные отряды волков, лис и северян, у которых не было своего тотема, но отчего-то шакалами их так никто и не назвал. Их лошади были низкорослыми и жилистыми, а сами всадники выглядели откровенно бедно по сравнению с остальными. Но воинами оказались все же отличными. Конная лава, словно гигантская коса, прошлась по бегущим врагам, врубаясь в их беспорядочную толпу.
Огато залюбовался Фаримом. Хороший все-таки муж будет у Ваниры, как врагов-то укладывает. На боль, словно от укуса злой земляной осы, он не обратил внимания в горячке боя. Длинный, чуть изогнутый меч, на удобной под обе руки рукояти взлетал и падал, без устали разя врагов. Хотя вскоре стало казаться, что любимое оружие тяжелеет, а силы как-то быстро покидают. И небо кувыркнулось и нависло, стали отдаляться куда-то звуки боя.
Фарим оглянулся и развернул коня, заметив, как склонился к гриве своего скакуна вождь волков. Подскакал, перехватывая повод.
- Волк? Огато-тэ!
Из разжавшейся руки Огато выскользнула рукоять клинка. Фарим погнал коней, придерживая Огато, назад, туда, где были лекари.
- Волк ранен. Скорее, помогите.
С вождя содрали пробитый пулей панцирь, открывая пропитанный кровью бок. Вспороли плотную рубаху.
- Это оставило оружие чужаков. Нужно вынуть металл из раны, - Нтома, примчавшийся на зов, глянул на Фарима. - Держи его руки. Кто-нибудь, подержите ноги, чтобы не дернулся случайно.
Огато только захрипел, когда понял, что пошевелиться не может, придавило неведомой тяжестью все конечности.
"Ньяли... птица...".
Где-то далеко закричал в тоске оракул, заметался, не замечая, что на плечах остаются ссадины от того, что ударился об оконный проем и стену.
"Огато! Волк! Держись!"
Ванира поймала оракула, не давая биться о стены:
- Тише-тише. Успокойся, птица.
- Огато... ему плохо, он ранен! - Ньяли тяжело дышал, сердце билось, словно обезумевшее. - Если он... Ванира, мне нужно узнать!
- Не нужно сейчас отвлекать богинь, оракул. И я уверена, что Волк отлежится и залижет раны, - она крепко держала его. - Тише. С ним Нтома, он умелый лекарь и врачевал шкуру Огато не раз.
- Да... да, ты права...
Если волк не выползет из-под острого серпа Итсаш, Ньяли твердо решил уйти следом за ним. Оставаться и жить нужным лишь ради своего дара он не хотел, а в том, что никто не полюбит его так, как Огато, не сомневался.
- Все, присядь, скоро будет все известно. Я дам тебе молока с сонными травами.
- Не надо, я успокоюсь сейчас. Прости, что встревожил, тебе ведь не стоит сильно волноваться.
- Ничего, молока у меня достаточно, - Ванира потрепала его по волосам. - Тише, птица, Волка не так-то легко сразить.
- Он человек, а не бог, а люди смертны, - юноша прижал ладонь, замотанную в промасленную тряпицу, к груди. Там поселилась тупая боль, мешающая дышать. - Я не стану жить без него, Ванира. Он дал моему дару смысл, и моей жизни. Если бы не он, вряд ли я дожил бы до сегодня.
- Ну-ну, не говори так. Огато очень силен. И он никогда тебя не оставит. Лучше действительно выпей молока с травами, поспи. А когда проснешься, мы уже будем знать, что случилось.
- Я буду ждать вестей, - отказался Ньяли. Он уже взял себя в руки и высвободился из объятий девушки. - Ты права, он самый сильный волк стаи. Он вернется.
Ванира отправилась качать проснувшегося сына, надеяться, отец или Фарим скоро пришлют послание.
Очнуться Огато заставил новый всплеск боли в боку. Он зарычал, приподнимая верхнюю губу, потом кое-как разлепил глаза, перед которыми все плыло и было подернуто туманом.
- Тише, тише, - утешил его голос Нтомы. - Все хорошо, Волк. Корабли уже взяты морскими, наши мертвые преданы огню, раненых выхаживают. Чужаков свалили в ямы и засыпали землей, чтобы не распространять заразу. Взяли с них доспехи и их странное оружие. Всем доволен?
- Нтома... А со мной-то что случилось? - удивился вождь, не помнивший, чтобы его ранили.
- Да, это их странное оружие. Ты был ранен. Лежи, Волк.
- Позор какой, свалился от какой-то царапины, - пробормотал мужчина, хмурясь.
- Ты лишился чуть ли не половины крови в теле, Волк. Вот, выпей, оно поможет восстановить кровь, - в губы ему ткнулся край чаши.
- Опять твои мерзкие зелья, Нтома! - почти бодро передернулся Огато, выпив все до капли. - Из чего ты варишь их? Из жабьих потрохов и помета летучих мышей?
- Я ведь могу тебе и ответить, Волк. Все, теперь спи, я написал птице, что ты ранен, отсыпаешься и поправляешься.
- Зачем было волновать Ньяли, - пробурчал вождь волков. - И я скоро встану, что мне разлеживаться?
- Все, спи, - Нтома укрыл его одеялом. - Иначе тебя повезут обратно на носилках между конями, как ребенка. Хочешь?
Гримаса на лице Огато сказала все яснее слов. Он был в курсе, что Нтому стоит слушаться, чтобы хотя бы суметь сесть на коня перед возвращением.
- Постой, скажи, как там Эоки? И Фарим?
- Меченый обзавелся парой новых шрамов, но его они даже украсили. Эоки безбожно ругается, его ранили в плечо.
- Ничего, ему тоже полезно посидеть дома, заняться, наконец, свадьбой, а то полгода тянул льва за яйца.
Нтома легонько дал вождю в лоб, чтоб замолк и заснул уже. Пришлось повиноваться - шаман мог и надежнее усыпить, споив какое-нибудь особо гадостное зелье, от которого потом неделю чувство, что все степные шакалы во рту гадили.
Нтома и впрямь прислал Ньяли узелковое письмо. Чтоб оракул не волновался. Получив его не с соколом, а уже с обычным гонцом, юноша успокоился. Ранен - это не убит, и мир устоял, можно жить дальше. Значит, завтра будет новый день, и за ним еще. А потом в Омалайя вернется вождь волков, и будет много работы, ведь старик Коккиали не зря велел захватить чужие корабли. И Уакота-Утуа изменится, станет сильнее, племена сплотятся, чтобы однажды превратиться в единый народ...
Перед глазами оракула больше не было тьмы, он видел будущее, он видел солнце нового мира.