Начало: http://www.proza.ru/2012/05/03/924
Послесловие от автора повести «Чёрное море, чёрный пароход»
На днях совершенно неожиданно узнал окончание этой весьма щекотливой и неприятной истории: нельзя сказать, что я прилежный фанат программы Андрея Малахова «Пусть говорят», но в этот дождливый осенний день, когда на даче все дела уже переделаны и почти законсервированы — дачники понимают, о чём я говорю, приладился у кресла, готовясь попрыгать по каналам в поисках чего-то стоящего, сами понимаете, старику трудно угодить. Написал, и сразу вспомнилась знаменитая тургеневская фраза: «В комнату вошел тридцатипятилетний старик». Если считать по этой формуле, то я уже дважды старик.
Как всегда, начал с первого канала, и так, по-нарастающей, вплоть до нулевого, он так и называется «Нулевой», а по-сути, рекламирует новые фильмы, сериалы, которые будут идти по-кабельному каналу, и мне, лишь стоит выбрать завлекательный пакет услуг, то есть согласиться на дополнительную оплату; оно, может быть, и привлекательно для кого-то, владеющего дополнительными средствами и неограниченным временем, то есть, имея в запасе молодость, хотя бы такую, какая была у меня в советские времена.
Но я же не о ностальгии собрался писать, а о программе Малахова. Студию не нужно описывать. Передача шла уже несколько минут. На предисторию я не успел. На малиновом диване сидела миловидная женщина сорока лет, по обеим сторонам пристроились очаровательные девчушки в модных броских молодёжных нарядах, сразу видно — сёстры, восемнадцати и пятнадцати лет. Неужели и они начнут полоскать своё грязное бельё, невольно подумал я, люди, словно с ума посходили, потеряли стыд и совесть.
— У вас есть ещё дети? — спросил женщину Андрей, и уточнил: — Кроме этих очаровательных сестёр, Ольги и Надежды.
Простой вопрос почему-то смутил женщину, она наклонила голову и нервно массировала пальцы рук без колец и перстней. Нынешние дамы на улицу не выйдут без украшений, а у этой лишь какая-то брошь на пиджаке.
— Я, почему спрашиваю: если вы скажете — нет, то на этом наш вечер не закончится, мы перейдём к другим героям с не менее интересной историей…
Женщина подняла голову и посмотрела прямо в объектив телекамеры, и я ахнул: сквозь глубину десятилетий проступил узнаваемый очаровательный овал лица, узнал её, героиню моей повести, Нину, с которой познакомился в начале бурных девяностых годов, будучи народным заседателем по делу, которого проходила весьма привлекательная молодая женщина, запутавшаяся в торговых делах. После условного приговора я, как-то, нечаянно встретившись с нею на улице, вызвал её на откровенность, и она поведала мне свою грузинскую одиссею, видимо, нуждалась во внимательном слушателе, а история настолько меня захватила, что я, вернувшись домой, записал без всяческих приукрашиваний, только самую суть.
Некоторое время повесть отлёживалась в архиве, потому что сюжет весьма неоднозначен, и не было никакой надежды на то, что кто-либо осмелится её напечатать. За свои деньги — пожалуйста, но у меня в кармане церковная мышь хозяйничает, как говорил Максим Горький: «Кишка кишке кукиш кажет». Да и негоже, уважающему себя писателю, печататься за свои гроши.
Пытался было править, но не нашёл ничего лишнего, всё было на своём месте, все эпизоды сидели на своих местах, как пазлы в картинке, вынь одну, и всё рассыпается, но исправил несколько ошибок, которые неизбежно остаются даже после нескольких правок. Авторы знают этот парадокс: сколько ни проверяй, всё равно заметишь ошибки, оставшиеся после последней правки. А после публикации и читатели начнут тыкать, указывать на погрешности.
Правда, я немного забежал, повесть никому не давал читать потому, что мне было важно в первую очередь напечатать роман «Ошибка царя Соломона», и лишь после этого я предложил редактору местного журнала «Город» две повести: одна из них о моей героине, а вторая — фантастическая «Звёздный гандикап», которая больше понравилась сыну редактора, но наступила грузинская войнушка, и напечатали мою повесть, которая, как бы, откликалась на грузинские события 2008 года, не прямо, но косвенно.
Правда, редактор, несколько оправдываясь, сказал, что был вынужден удалить некоторые излишне реалистические описания. Я его прекрасно понимал, я писал-то без оглядки, нисколько не надеясь, что повесть напечатают, пятнадцать лет пролежала в архиве, ещё столько же пролежит: я всё пишу, в первую очередь, для себя, любимого, тешу свою душу, графоманство, и это успокаивает — я доволен результатом, читатель — дело второстепенное, его может и не быть, и ничего страшного, мой мир не перевернётся.
Напечатали повесть в журнале, получил несколько экземпляров в свою собственность, и тишина. Никаких откликов. Даже знакомые писатели, поэты, которые, может быть, и прочитали повесть, но ни слова не сказали, даже не поругали. То ли не за что, то ли равнодушно пропустили через себя. Так бывает. И в советские времена мало кто из нас писали письма писателям, или в редакцию, поэтому никакой обратной связи и не было, особенно, если ты не знаменит, тебя не приглашают в президиум, не берут интервью. Да и тема повести весьма щекотливая, не для обсуждения на публике, об этом стараются помалкивать, ни с кем не делятся.
Другое дело, сейчас: выложил повесть в Интернет, и… снова молчание — никто не желает связываться с большими вещами, которые, часто бывает, очень дурно написаны, а если и хорошо, то нисколько не захватывают сюжетом: читать дальше — лишь время терять.
Но, кто-то и читал, из неизвестных, некоторые скачивали. Ну, и на здоровье! Лишь бы читали. Через год пошли редкие рецензии. Одна дама категорически заявила, что не читает таких вещей, написанных мужчиной от лица девушки, они полны лжи! а потом и вовсе пропала с моего горизонта, я не стал её искать.
Кто-то скупо хвалил, иные восхищались моим умением перевоплощаться в женскую сущность, что для писателя весьма сомнительный комплимент: Лев Толстой в Холстомера перевоплотился, и, как будто, так и надо, никто не восторгается: что дозволено Льву, не позволено барану — я Овен по-гороскопу.
Но, пора бы мне в студию вернуться. Нина подняла голову и сказала:
— Да. Был у меня ещё один ребёнок. Мальчик. Но я о нём ничего не знаю.
Сёстры изумлённо взглянули на мать, всем было понятно, что они впервые узнали о существовании старшего брата.
— Нина, вас никто не вправе в чём-либо упрекнуть, за то, что вы оставили грудного ребёнка чужой женщине. Вы им купили свою свободу из… я даже не знаю, как это назвать? Рабства, по сути, не было. Была неволя. А это почти одно и то же. У вас не было никакой возможности выбраться на родину, вернуться домой. В Грузии у вас, Нина, родился мальчик, которого вы не видели… вот уже, сколько лет? Не менее четверти века. Если бы кто-то мне рассказал эту историю, я бы не поверил, настолько она невероятна! Но у нас в студии совершаются и не такие чудеса. Как вы его назвали?
— Лёня. Леонид.
— Хорошее, славное имя. Но в Грузии приёмная семья дала ему имя — Автандил. Поэма Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» весьма почитаема, многие мальчики носят это имя. Всё бы ничего, если бы он не выделялся в своей среде, в горном селении, среди тёмноволосых мальчиков, своей русскостью, что ли. Не столь чернав, как они, каштановые волосы. Да и дразнили они его постоянно. Обидную кличку я не стану точно приводить, многие её знают: Русский — попа узкий. Автандилу невольно пришлось вырасти сильным, чтобы наказывать дразнящих мальчиков, и наступило то время, когда его перестали дразнить, а он спросил маму, так в Грузии называют отцов, почему его дразнили столь странно: где Россия, а где он, живущий в далёком горном селении? Отец-мама, долго не хотел говорить, но потом, спустя год, всё же признался, что давно мечтал о сыне, а больная жена не могла родить, и он, воспользовался подходящим случаем, когда живущая в селе русская невольница попала в безвыходное положение, осталась без защиты и покровителя, и предложил ей свободу в обмен на сына.
Я видел, с каким вниманием Нина и её дочери жадно внимали каждому слову Андрея, да и публика притихла. Я же, ошеломлённо, покачивал головой: Ну, ни фига себе, сюжетец! Андрей продолжал:
— Многие из вас знают, а те, кто не знает, могут представить, что тогда были за времена, после развала Советского Союза. Пришли изменения и в горное аджарское селение. Чтобы как-то выжить, многие подались в бизнес. Мамиа, приёмный отец Автандила, открыл лавочку в пограничном селении Сарпи, тогда многие грузины ударились в бизнес: начали распродавать в Турции советскую технику, спросом пользовались утюги. Взамен привозил кожаные туфли, плащи, куртки. Быстро разбогател, и перебрался всей семьёй в турецкий город Хопа. Автандил подрастал, и пользовался каждым удобным случаем, чтобы расширить словарный запас русского языка, он верил, что найдёт мать и заговорит с нею на родном ей языке.
Камера студии показала крупным планом лицо Нины, из глаз которой катились крупные слёзы, она даже не пыталась их вытереть, боялась пропустить хоть слово ведущего. Плакали и женщины в студии, у некоторых мужчин раскрылись рты. И я их понимал.
— Он-таки выучил язык, и по-советским фильмам, которые ему очень нравились. В Стамбуле устроился на работу экскурсоводом русскоязычных групп: была тайная надежда, что среди русских женщин он узнает свою мать, о которой знал лишь одно, её звать — Нина. Даже фамилия ему не была известна. А Россия такая большая страна! И в ней так много городов! Но надеждой жив человек! Иногда так бывает, что чудеса всё же происходят в жизни. Нет, украинский майдан не был чудом, он был регулярной закономерностью, которая всё же прорвалась в ненависть к русским. Запылал Донбасс. В Стамбуле появился украинский вербовщик в наёмную армию, в которой обещали хорошо платить не только за участие в сражениях, но и за головы российских журналистов. Выдали подъёмных первую тысячу долларов и привезли в Галичину, где были учебные подготовительные центры наёмников: их проверяли, учили, готовили к сражениям и ненависти к русским. Надо сказать, что ненависть почему-то не затронула Автандила, он уже успел поговорить с некоторыми русскими украинцами, которые рассказали, что всё не так просто и однозначно, как им вещает американский инструктор. Если рассказывать коротко, то в первом же бою почти вся украинская рота перешла на сторону ополченцев, а Автандил сказал Игорю Стрелкову, что он считает себя русским и готов воевать в ополчении лишь только за одну надежду, что ему найдут его мать Нину.
При этих словах студийная камера вновь показала Нину, размазывающую слёзы по щекам, плакали и сёстры, поглаживая мать по плечам.
— Тем временем, один из русских журналистов, вернувшийся из украинского плена, заинтересовался историей появления русского турка в ополчении, и пообещал сделать всё возможное, чтобы найти Нину. Поиски были длительными… можно сказать, поиски иголки в стоге сена. Пожалуй, иголку легче найти, если применить магнит. Журналист наудачу начал всюду рассказывать эту историю, и среди своих коллег, и среди посторонних, пока один из корреспондентов не вспомнил, что он когда-то читал нечто подобное в одном из периферийных журналов «Город». Журналов под таким названием в Российской Федерации было несколько, что говорит о жуткой убогости наших творческих людей. Но кто-то из журналистов читал эту повесть о Нине. И найти нашу героиню не составило труда, несмотря на то, что она переехала в Рязань, там вышла замуж за инженера, родила вот этих прекрасных девушек, Ольгу и Надежду. Ну, а теперь время выхода нашего героя Автандила, которого родная мать при рождении назвала Леонидом.
Последовало томительное ожидание, прежде чем из-за тёмных кулис показался стройный парень в хорошем чёрном костюме, при галстуке в синюю косую полоску. Он быстро, широким шагом приблизился к Нине, взволнованно, не отрывая взгляда от её лица. Что он хотел в нём найти? Подтверждение, что это он и есть, её сын? Нина поднялась, протянула к нему руки, узнала, и упала в обморок.
В студии какая-то дама, из особо чувствительных, тоже вскрикнула и завалилась набок, но внимание камеры сместилось на центр событий. Леонид успел подхватить мать и положить её на малиновый диван.
Ватки с нашатырным спиртом хватило, чтобы привести Нину в чувство.
— Лёнечка! Мой Лёнечка! Мой ненаглядный! — говорила она, то и дело, отстраняясь, чтобы вглядеться в его лицо, и, непереставая, гладила сына по щекам. Он ловил её руки и целовал.
Что и говорить, атмосфера в студии была наэлектризована волнением и слезами, наверное, наилучшая передача Андрея Малахова в этом году, про которую потом долго говорили в нашем городе, и однажды написали в местной газете. И лишь один раз упомянули мою фамилию. Но я не в обиде. Достаточно понимания, что моя повесть сослужила доброму делу, воссоединению семьи. Пусть и неполной, Иван Матвеевич, муж Нины полгода назад погиб под колёсами пьяного водителя, мчащегося по центральной улице на бешеной скорости, удирал от полиции, ибо у него не было прав.
Кто-то из корреспондентов предлагал мне поехать в Рязань и поговорить с моими героями. Но всё было сказано, как бы в шутку, не всерьёз. Да и то, в штате газет я не состою, ехать на свои кровные, а потом сосать дулю целый месяц, как-то старику не к лицу. Предложил поехать молодому, начинающему корреспонденту, но он отказался:
— Старик, это твоя тема. Мне она по барабану. Не пришей кобыле хвост… извини. Я найду свою тему, и уж тогда прославлюсь.
— Ну-ну, — ответил я. Хвалилась синица море поджечь; и снег запалила, и лед растопила, да на воде обожглась.
Впрочем, ещё не вечер, кто знает, что произойдёт ещё через четверть века? И кто об этом напишет?
Ставрополь-на-Волге
1 октября 2014 года