Осенью 1965 года, после окончания девяти классов Салазгорьской средней школы в республике Мордовия, я поступил учиться на ветеринарное отделение Краснослободского зооветеринарного техникума.
Дома, во время зимних каникул, я узнал, что в интернате № 35 города Краснослободска находится, или точнее сказать, воспитывается мальчик из нашего села, Пашка, по прозвищу «человек».
Этого «человека» я знал хорошо. Он был года на два моложе меня. В то время в нашей школе, в её трёх или четырёх деревянных помещениях, училось около шестисот школьников. Мы почти все друг друга знали в лицо. А Пашка среди сверстников выделялся маленьким росточком, поэтому кого - кого, а его-то уж знали все и звали не по имени, а по прозвищу - «человек».
Интернат в городе Краснослободске, где воспитывался Пашка, находился неподалеку от зооветеринарного техникума, в котором я учился, и найти Павла для меня не составило особого труда.
Я заглянул в этот интернат, объяснил вахтёрше, сидевшей у дверей, кто я и зачем пришёл сюда. Минут через пять передо мной уже стоял Пашка, с которым я так мечтал увидеться. Радости моей от этой встречи не было предела! Ещё бы! Кругом чужие люди, а тут земляк, односельчанин, вместе учились в одной школе, хотя и в разных классах. Да и жили неподалёку друг от друга – всего лишь через одну улицу.
Нас с ним связывали общие школьные друзья, учителя, события в селе. Нам было, что вспомнить. И хотелось поговорить о многом. Но времени на такой разговор у Пашки, как я заметил по его суетливости и не особому вниманию ко мне, видимо, не было. Поэтому я дал ему свой адрес, и мы договорились, что он в ближайшие дни заглянет ко мне на съёмную квартиру. Вот там-то мы и побеседуем в непринуждённой спокойной обстановке.
Я проживал неподалёку от интерната, на расстоянии тридцати дворов, или трех-четырех небольших городских кварталов. Словом, полчаса ходьбы в умеренном темпе. Это был старый деревянный пятистенный дом, построенный, наверное, ещё при царе Горохе.
В единственной большой комнате вдоль передней стены стояла полутораспальная железная кровать с панцирной сеткой, периной и двумя большими пуховыми подушками. На ней спала хозяйка квартиры – толстая женщина лет сорока пяти, с круглым, без единой морщинки, здоровым, румяным лицом. Она была хороша собой, но, как говорят, "у неё не все были дома".
Вдоль правой стены к этой кровати примыкала другая, только односпальная. На ней спал её сын – пятнадцатилетний дебил, который учился во вспомогательной школе и с которым мы, квартиранты, имели частые конфликты, доходящие до драки.
В переднем углу комнаты, вместо иконы, висел большой, написанный неизвестным художником, портрет покойного отца хозяйки.
Её мужу, 62-х летнему инвалиду Великой отечественной войны, худому и кривому, как кочедык, тошнотику, была отведена каморка, типа небольшого чуланчика, с левой стороны от кровати хозяйки, в закутке, за голландкой. Страшно ревновал он свою молодую жену абсолютно ко всему, вплоть до фонарного столба, из-за чего между ними часто возникали ссоры, постоянными свидетелями которых оказывались все, кто проживал на этой жилплощади.
Кровати семи квартирантов этой "обители" были двуспальными, железными, без панцирных сеток, какие давно уже не продавали в мебельных магазинах, найти их можно было разве что случайно, где-нибудь на отдалённой мусорной свалке. Квартиранты спали по двое на каждой кровати. Их, эти кровати , иногда использовали вместо лавочек или скамеек. Стульев и табуреток в доме на всех жильцов не хватало. Наша с другом - однокурсником кровать была справа, у входа, где стоял маленький небольшой столик, за которым мы и уроки учили, и обедали, и беседовали, сидя на кровати.
Дня через два или три Пашка, как и обещал, пришёл ко мне в гости, чему я был очень рад. Мы сели на мою кровать, и я тут же засыпал его расспросами о жизни в интернате, друзьях, увлечениях. Но он почему-то не спешил с ответами, а больше молчал. Тогда я поведал ему о своей здешней жизни, учёбе в техникуме, предметах, которые изучаю. И рассказывал ему с таким увлечением, будто он тоже очень интересовался домашними животными, их болезнями и проблемами, хотя по выражению лица моего "собеседника" чувствовалось, что ему всё это неинтересно.
Я даже поспешил пооткровенничать, как со своим самым близким человеком, и о том, что обязательно буду учиться дальше: после окончания техникума, поступлю в институт, стану ветеринарным врачом, буду жить в селе, лечить животных, построю свой дом, посажу сад, разведу пчёл.....
Но Павел слушал всё это с полным равнодушием, не проявляя ни к чему никакого интереса, разве что обратил внимание на большую разницу между молодой и красивой хозяйкой и староватым для неё мужем. Но я сделал вид, что не расслышал его замечания об этом и, продолжая развивать свои мысли о будущем, спросил о его планах на будущее. Кем он хочет стать после окончания школы? Чем увлекается сейчас и какую работу умеет делать? Ведь в интернате тоже к чему-то учат: мастерить, может столярничать....
Я настойчиво расспрашивал его о наших общих сельских знакомых, некоторых известных событиях в нашем селе и на всё получал короткий однозначный ответ: «Не знаю».
Так, просидев у меня не более часа, Павел заметно заскучал со мной и изъявил желание вернуться к себе в интернат. Я вызвался его проводить.
В этот январский день, как сегодня помню, на улице, как и на душе, было прескверно. Небо после обеда заволокло тучами, потемнело; хотелось сидеть дома, прижаться к тёплой голландке и никуда не ходить. Но я должен был сдержать свое слово.
Мы с Пашкой шли молча. Разговор у нас, как говорят, не клеился. Наши интересы ни в чём не совпадали. Проходя мимо городской фотографии, я предложил Павлу сфотографироваться на память о нашей встрече. Он отказался, ссылаясь на отсутствие денег. Тогда я предложил ему оплатить, а когда Пашкины родители привезут деньги, он их отдаст мне. На такое предложение тот охотно согласился.
И мы зашли в фотографию.
Фотограф - черноволосый мужчина лет сорока, с вытянутым некрасивым лицом, в тёмных очках и в сером вязаном свитере надменно и брезгливо посмотрел на меня, одетого в старую поношенную фуфайку и обутого в серые валенки с резиновыми галошами, и недовольно пробубнил:
- Что вам здесь надо?
- Мы хотим сфотографироваться на память, - стараясь преодолеть какое-то внутреннее волнение, произнёс я.
- А деньги у вас есть?
- Конечно, - уже с чувством собственного достоинства ответил я ему.
- Тогда раздевайтесь и вставайте вот сюда.
Я снял свою фуфайку, а Павел - старенькое поношенное пальтишко, и мы встали перед фотокамерой.
А то, что я был в старом хлопчатобумажном мятом пиджачке, купленном в своё время мне на вырост, - меня ничуть не смутило. В те годы некоторые учащиеся нашего техникума, видимо, как и я, из очень бедных семей, носили такие же, сшитые из простого материала, неглаженые, купленные на вырост пиджачки.
Мои мятые брюки и серые валенки с резиновыми галошами меня тогда тоже ничуть не смущали. Валенки носили многие учащиеся, а зимние ботинки считались вершиной роскоши и писком моды. Мне до этого было ещё далеко. А о том, что брюки надо обязательно гладить, я понял лишь, будучи студентом института, да и то не сразу.
Павел рядом со мной выглядел более современно. Даже кирзовые сапоги в середине января придавали ему более приличный вид нежели мои серые валенки с резиновыми галошами.
И вот в таком виде мы сфотографировались.
На прощание Павел попросил у меня взаймы копеек пятьдесят. Деньги, конечно, небольшие. В те годы на них можно было один раз хорошо пообедать в столовой или два раза сходить в кино. А можно было купить пол-килограмма пряников, сахара или дешёвых конфет, или три буханки хлеба, в зависимости от твоих потребностей.
Но для меня, живущего почти на одну стипендию в двадцать три рубля, шесть из которых я отдавал за квартиру, и пятьдесят копеек были деньгами. Но я всё-таки дал ему эти пятьдесят копеек, на чём и расстались.
Через неделю Павел опять посетил меня. Я отдал ему фото и вновь стал расспрашивать о его жизни в интернате. Мне было интересно: как и чем там кормят, какие проводят занятия, чему учат? Какое ремесло он там освоил? Каков у них распорядок дня? Много ли их там? И много других вопросов задал я ему, но Павел, как и в прошлый раз, на все мои расспросы отвечал уклончиво, неохотно, неконкретно. И опять, как я заметил, разговор у нас не получается. Посидев не больше часа, он решил уйти. Я не стал удерживать, видя, что наши с ним интересы не совпадают.
Однако прежде, чем уйти, Пашка опять попросил у меня хоть немного денег, "ну хотя бы копеек сорок". Для меня в то время эта была сумма моего дневного расхода, но отказать, не дать ему, не хватило совести. И я отдал ему эти сорок копеек, на которые планировал купить на завтра булку хлеба и 200 граммов маргарина.
После Пашкиного ухода я подумал, что если этот «друг» ещё придёт ко мне пару раз в ближайшие дни и опять попросит взаймы денег на неопределённый срок, то мне уже самому придётся влезть в долги, чего больше всего я не люблю. Поэтому пришлось наказать хозяйке квартиры и всем квартирантам, живущим со мной, чтобы в следующий раз при появлении здесь гостя сказали, что я переехал на другую квартиру, а адреса не оставил. Так они и сделали. И на этом наша "дружба" с Пашей прервалась.
Летом 1973 году в районном центре посёлка Торбеево, что в восьми километрах к югу от нашего села Салазгорь и в пятнадцати километрах от совхоза, где я уже после окончания ветеринарного факультета сельскохозяйственного института работал главным ветеринарным врачом, судьба опять случайно свела меня с Павлом. Мы встретились возле продуктового магазина в центре посёлка. День был воскресным, но народу возле магазина, как обычно бывает в такие дни, почему-то не было. Мы сразу узнали друг друга. Признаться, я обрадовался этой встрече, да и по лицу Павла видно было, что он тоже обрадовался.
Я начал было рассказывать о себе, но Павел, улыбаясь, сообщил, что он всё давно уже знает обо мне и рад, что мы с ним встретились. Тогда я, в свойственной мне манере, начал его расспрашивать. Где он сейчас? Учится или работает? Какие у него мечты и планы на будущее? Какие проблемы?
- Какие проблемы?- сразу прервал меня Павел. – Выпить хочется, а денег нет. Зайди в магазин, купи бутылочку, теперь ведь ты богатый человек! И что тебе стоит купить бутылку вина для друга? Сегодня мы уж точно с тобой хорошо выпьем!
И тут я понял, что Павел обрадовался нашей встрече лишь потому, что увидел во мне «кредитора», который может его напоить на халяву или дать на выпивку. И это вызвало у меня к нему какое-то внутреннее отвращение.
В тот год я, как главный специалист крупного совхоза, получал 170 рублей в месяц и, скажу прямо, в деньгах особо не нуждался. И для меня купить бутылку «Вермута» или другого пойла за рубль пятьдесят копеек не составляло проблемы. Я мог напоить старого приятеля так, что он бы не только прополз все восемь километров отсюда до своего села Салазгорь, но даже мог носом пропахать это расстояние, как самая последняя свинья, а потом, довольный, долгие годы вспоминал бы мое великодушие.
Но я, в чём и каюсь до сих пор, воздержался от такой щедрости. Что меня удержало от этого? Жадность или скупость? Нет. Обида на него? Тоже нет. А, именно, необъяснимое внутреннее отвращение к этому человеку. Я вспомнил, как будучи, бедным учащимся техникума, дважды давал ему взаймы, а он так и не вернул долг. Оплатил за него совместное фото, стоимость которого он тоже мне не вернул, а теперь вот нагло хочет выпить за мой счёт.
Я всегда сочувствую бедным, нуждающимся, и по мере моих возможностей стараюсь всем им помогать. Но почему-то терпеть не могу наглых, нахальных, бессовестных и всякого рода попрошаек.
- Слушай, - прервал я его. – А всё таки: где ты сейчас учишься или работаешь?
- Да где же я могу работать, если я инвалид и живу на пенсию, ответил он мне.
- Ну, можно было в конторе счетоводом или бухгалтером поработать, учителем младших классов, да мало ли кем, где твой рост не имеет принципиального значения.
- Ну, хватит философствовать, иди быстрее купи бутылку, да выпьем за встречу.
Настырность и наглость попрошайки поразили меня. Я набрался смелости, посмотрел на него в упор и назидательно произнёс:
- Нет, Паша, пить мы не будем. Я не пью и тебе не советую. К тому же ты ещё очень маленький, а детям пить нельзя. Подрастёшь, тогда и выпьешь, а пока сбегай-ка к уличной колонке и попей студёной водички. Это очень хорошо освежает мозги в такую летнюю жару.
Парень-верзила, лет восемнадцати, сопровождавший его, посмотрел на меня с удивлением и громко расхохотался. Дескать, что ты, наивный, неужели не видишь, что Павел вовсе не маленький мальчик, а почти твой ровесник, но только ростом не удался.
Но я это знал и без подсказки, а сказал ему так, чтобы ущемить, унизить, поставить на место. С точки зрения православной морали, это не хорошо было с моей стороны.
Моя бабушка, царствие ей небесное, много раз мне говорила: не спорь с дураками, нахалами, хамами. Отворачивайся от них и уходи подальше. Всех дураков не перевоспитаешь, а настроение себе испортишь надолго. Старый священник, частый гость в нашем доме, много лет подряд в каждый Великий пост читал и разъяснял мне Евангелие и знаменитую Нагорную проповедь Христа, где тот говорил:
«Не отплачивай злому человеку тем же, но, если кто-нибудь ударит тебя по правой щеке, поверни к нему и другую» /Ев. Мф.5.39/.
- Эту проповедь, чадо мое,- так говорил он мне,- надо понимать, конечно же, не как призыв Христа «подставлять другую щеку». А это надо понимать, как установление Христом некой новой заповеди: «не противься злому» взамен старой: «око за око».
Образ же удара по щеке, служит нам лишь для разъяснения и понимания смысла сказанного. Христос не случайно сказал об ударе именно по правой щеке. Ведь большинство людей (кто не левша), такой удар могут нанести лишь тыльной стороной ладони. Но именно такая пощечина расценивалась древними израильтянами как самый сильный способ нанесения оскорбления и бесчестия человеку. И вот здесь, вместо «око за око и зуб за зуб», Христос призывает не отплачивать злому человеку тем же.
В сегодняшней повседневной жизни нас часто провоцируют на различные конфликты с помощью буквальной пощёчины или злых слов. И, сдерживая себя, не отвечая обидчику тем же, мы, по сути дела, на удар в правую щеку подставляем левую. И правильно делаем. Ибо в этом и заключается великая мудрость заповеди Христа.
Проходит время, и конфликт, который мог бы разрастись до больших неприятностей, находит компромиссное разрешение, а наш обидчик зачастую становится одним из наших лучших друзей. И это всё лишь благодаря тому, что у нас хватило мудрости, образно говоря, на удар в правую щеку вовремя подставить левую.
Всё вроде бы правильно. Однако всякий раз, столкнувшись с очередной наглостью или просто элементарным хамством, не могу успокоиться, пока не дам достойный отпор. Прости меня, Господи, за мой грех – невоздержание.
Павел, поняв, что выпивка не состоится, недовольно сморщился, отвернулся от меня и тут же, по-английски не попрощавшись, поплёлся со своим дружком в другую сторону. Я смотрел ему вслед и размышлял: «Да, у каждого в этой жизни своя цель и своя дорога. А с этими "друзьями" мне не по пути».
И больше мы с Пашкой-попрошайкой, как я успел тогда его окрестить, уже нигде и никогда не встречались. О чём, честно признаться, и не жалею.
А лет пятнадцать назад я оказался проездом в Саранске – столице Мордовии. До отправления автобуса оставалось часа полтора. Смотрю, вроде бы знакомый мне человек. Разговорились. Оказалось, он тоже родом из Салазгоря и почти мой ровесник. Вспомнили наши детские школьные годы, общих знакомых и многое другое.
- Слушай, - говорю ему, - а помнишь ли ты Пашку, по прозвищу «человек»? Интересно, где он сейчас и чем занимается?
- Дома, в селе, живёт с родителями. Получает небольшую пенсию по инвалидности и тут же её пропивает с сельскими алкашами. Пустой балласт для общества и больше ничего, - заключил мой собеседник.
- Но согласись со мной,- продолжил я, - если бы он в своё время поставил перед собой цель стать, скажем, бухгалтером, юристом, экономистом... Да мало ли на свете профессий, где физический рост не имеет принципиального значения? Достиг бы своего - сегодня был бы весьма уважаемым человеком в обществе. Не так ли?
- Так-то оно так, но, к сожалению, не каждый способен видеть свой жизненный путь дальше собственных ног. Вот взгляни на вокзальных бомжей и задумайся: ведь они по возрасту наши ровесники. Учились в таких же школах, что и мы с тобой. Их учили такие же учителя, как и нас, и по тем же учебникам. Однако мы в своей жизни кое-чего, но добились: вырастили детей, заработали жильё, достигли определённых высот на работе и во многом другом преуспели. Министрами не стали, но и до уровня бомжей не опустились. И пусть мы не всё имеем, о чем мечтали с детства, но, всё-таки, многое из того, к чему стремились - осуществили. Правильно говорю?
Я утвердительно кивнул ему головой в знак согласия, а он продолжил:
- А теперь ты скажи мне: к чему стремились эти Пашки и десятки им подобных Пашек и Машек? Какую они цель ставили в своей жизни? Хорошо покушать, сладко поспать, весело погулять, не утруждать себя ничём, но при этом, чтобы всё, что хочу, иметь. Но так в жизни, друг мой, не бывает. Манна с неба на голову, как видишь, никому не сыплется. Везде и во всём надо приложить усилия: если не умственные, то физические. Словом, если не можешь работать умом, то работай горбом, чтобы что-то получить в этой жизни.
Я смотрел на своего собеседника, на его натруженные жилистые руки, полусогнутую от нелёгкой физической работы осанку, загорелое скулистое, как у кавказца, лицо, живые глаза, полные жизненной энергии, и думал: а ведь прав он во всём. И его личная жизнь, и его достижения – тому подтверждение.
Сентябрь 2014 года, гор. Арзамас.