Глава 9. МЫ – БЕЖЕНЦЫ. СМЕРТЬ БАБУШКИ ВАССЫ.
Наше освобождение произошло примерно в десяти километрах от районного центра Монастырщина у небольшого хуторка Майское. Вот на этом хуторке и пристроили нас местные жители в помещении какой-то то ли конторы, то ли маленькой сельской школы с дощатыми перегородками. Там мы и жили в качестве беженцев до конца войны. Тётя Маруся, тётя Паша с Лёшкой, Валькой и Володькой, дедушка с бабушкой и мама Уля со мной – всё жили в одной, как мне тогда казалось, большой комнате. За перегородками жили ещё две семьи беженцев, одну из них по фамилии Казаковы я запомнил, потому что там жил рыжий-рыжий мальчишка Колька и его брат Толик, ровесник Лёшке. С Колькой мы впоследствии крепко сдружились, а Лёшка – с Толиком.
В сентябре сорок третьего года вся Смоленщина была освобождена от оккупации, и сразу же стала налаживаться мирная жизнь. Мама стала ходить на сельскохозяйственные работы в местный совхоз, а меня отдала в наспех организованный детский садик для детей беженцев. Утром мама давала мне маленькую алюминиевую мисочку и ложку, и я самостоятельно шагал в детский сад, который находился в небольшом бревенчатом доме, сохранившимся от войны. Под окнами дома росла огромная яблоня с вкусными яблоками, а в доме была всего одна большая комната без всякой мебели и кухня с большой русской печью. Высокая красивая женщина сажала нас на пол вдоль стеночки, ставила каждому на колени принесённую из дома мисочку с ложкой, наливала в миску вкусный-превкусный суп, давала кусочек хлеба, которого мы не ели много дней. Мне он казался вкуснее всяких других вкусностей, и так хотелось поделиться этой вкусностью с мамой, что я оставлял и прятал в карман маленький кусочек хлебушка, а вечером нёс его домой, зажав в кулак, по пути соблазнялся, немножко откусывал, но приносил маме в ладошке тёплый маленький слипшийся комочек. Мама улыбалась, потом плакала, приговаривая при этом:
– Кормилец ты мой, спасибо тебе, ел бы сам, не так уж много дают вам его в саду.
– Я хотел, чтоб ты попробовала, мам, дома ж нету хлебушка.
Дедушка обязательно, бывало, хвалил меня за такой поступок, и мне становилось так хорошо, что дальше некуда – счастье, да и только, и я тут же стрелой вылетал на улицу к другу Кольке.
На дворе уже стояла поздняя осень, мама с дедушкой вечерами ходили на поле перекапывать картошку, чтобы сделать хоть какие-то запасы на зиму. Поле было убрано, но в земле кое-где оставались клубни, и при повторной перекопке они отыскивались и радовали перекопщиков даже разрезанные лопатой половинки картофелин. Однако чтобы набрать ведро картошки, надо было перекопать не меньше сотки земли. Но картофельное поле перекапывалось от края до края и не по одному разу.
Бабушка Васса перебирала принесённую холодную, добытую из мёрзлой земли, картошку и простуживалась ещё больше, добавляя болячек к той простуде, которую получила ещё в пути, и у неё приключилось крупозное воспаление лёгких. Бабушка болела совсем недолго, и вскоре дедушку и нас постигло ещё одно неутешное горе. Хоронили бабушку Вассу Трифоновну на кладбище возле маленькой разбитой церквушки в деревне Носково 2-е. Это печальное событие не отпечаталось достаточно ясно в моей памяти, наверно потому, что нас, детей, на кладбище не взяли из-за холодной погоды.
Глава 10. ПЕРВЫЕ ВЕСТОЧКИ С ФРОНТА. ГОЛОДНАЯ ЗИМА 44-го. ЛЁШКИНА
ОХОТА. «МЕДВЕДЬ-МУРАВЕЙНИК».
Наступил сорок четвёртый год. Большинство городецких беженцев стали уезжать домой. Дедушка просил их отписать по приезде, нет ли каких известий от наших солдат, наверняка они знают об освобождении Смоленщины и тоже ищут нас.
Наконец, из Ярцева пришло письмо, в котором сообщалось и о радости и о горе: мой папа Вася жив, сообщался адрес его полевой почты, а вот дом наш сгорел при наступлении наших войск. Никто толком не знал и не видел, от чего сгорел дом: то ли немцы подожгли при отступлении, то ли наши при обстрелах немецких позиций, находившихся рядом с домом. Тётя Варя Морозова, соседка, писала, что Филька Алексеенков тоже жив, а вот от Ивана Степанова известий нет никаких.
Дедушка и тётя Паша на радостях тут же сели писать письма нашим защитникам. Дедушка сам понёс письма на почту и вернулся домой с бутылкой водки, и вся семья справляла в тот вечер наш долгожданный праздник. На следующий день дедушка пошёл в Монастырщину в церковь.
– Я должен поблагодарить Бога, что уберёг от гибели сына и зятя, помолиться за всех защитников, чтоб сохранил их Господь до самого дня победы, – говорил он, уходя, радостный и какой-то торжественный, – а дом, что дом? Новый после войны построим.
Возвратившись, дедушка сел на лавку, закурил свою трубку, и медленно стал вслух рассуждать в присутствии всей семьи.
– Ну, что ж, письмо из Городка подсказывает нам, что на родину возвращаться нам некуда. Будем обживаться здесь, что поделаешь. Немца наши дети погнали теперь ходко, дождёмся конца войны, а там видно будет. Только б сыны живыми вернулись.
Никто не возражал, да и как возразишь, если на родине не осталось ни кола ни двора.
Спустя некоторое время от папы пришло письмо. Дедушка читал его вслух всей семье: папа был уже дважды ранен, чуть не погиб, восемнадцать дней был в окружении, но прорвался к своим, лежал в госпиталях, сейчас вполне здоров, награждён медалью «За боевые заслуги», продолжает воевать, огорчён смертью сыночков Вити и Коли, мамы…
Дедушка читал письмо и плакал горькими слезами, это я помню точно. Я по-детски утешал-утешал дедушку, чтобы он не плакал, а потом разревелся сам. Мама подхватила меня, тоже в слезах, плачет и целует мои слёзы, приговаривая:
– Не плачь, сыночек, папка наш живой, бьёт немцев, даст Бог – вернётся к нам с тобой.
С того самого дня дедушка стал регулярно ходить в церковь. Он и раньше, как человек верующий, никогда не начинал день без молитвы и не садился за стол, не перекрестившись, а теперь и вовсе стал в храме церковным старостой. Более того, по просьбе настоятеля Монастырщинского храма дедушка организовал у нас дома производство свечей. Будучи человеком мастеровым, сделал сам из железных бочек два барабана, фильеру из свинца, всякие приспособления для изготовления фитилей, для разрезания свечей, даже для упаковки. Всё это производство было нелегальным, а потому оборудование пряталось в подполье и использовалось исключительно ночью при занавешенных окнах. Несмотря на военное время, власти не одобряли такого рода деятельность.
А наступившая зима была очень голодная. Прибывшие беженцы давно использовали все резервы питания, меняли на продукты всё, без чего могли обойтись сами, из одежды оставляя только то, что носили на себе. Мама и тётя Маруся устроились на работу в только что организованный совхоз, чтобы иметь хоть какой-то заработок. Бедовый мой брат Лёшка тоже где-то подрабатывал, кому-то из солдаток заготавливал дрова, потом пилил и колол их, поддерживая мать Пашу и больных брата и сестру. Но дедушке в его новом ремесле принципиально помогать не стал.
– Дед, я тебе другое дело нашёл, оно полезнее свечей твоих, – говорил он, показывая моток проволоки, – смотри сюда: это стальной тросик из прочной проволоки, расплетаешь его, делаешь из него петлю и ставишь на заячью тропу. Кругом заячьих следов полно, можно мясо спокойно добывать. Петли из такой проволоки совсем не видно даже на снегу, а глупые зайцы по своим тропам снуют постоянно, какой-нибудь да попадётся…
– Ну, ты и голова, Лёшка! А ить на самом деле надо попробовать, следов-то зайчиных и я много видал в кустах возле речушки, кажется, Руфа она называется.
Поначалу Лёшкина идея не приносила результатов. Дедушка, расставив несколько петель, утром ходил проверять их и возвращался ни с чем, уставший и сердитый. А Лёшка уже двух зайцев поймал в свои петли. Дедушка с Лёшкой вслух обсуждал свои ошибки при постановке петель: где-то заяц обошёл петлю, где-то перепрыгнул через неё, а где-то испугался натоптанных следов охотника. И вот однажды дедушка пришёл радостный и довольный, поскольку за спиной у него красовался большой заяц-беляк, связанный за передние и задние лапки бечёвкой.
Так началась дедушкина успешная охота на зайцев, которая здорово помогла семье в трудное время. Потом зима принесла глубокие снега, ходить стало трудно, да и следы глубокие пугали лесных обитателей. Тогда дедушка решил сделать самодельные лыжи, нашёл две доски, пробил отверстия для ремней под валенки, носы согнуть не мог, а обил их жестью и изогнул, как у настоящих лыж, чтобы в снег не зарывались. Теперь глубокий снег преодолевался легче и охотничья удача стала более частой. Во всяком случае, дедушкина зайчатина была как нельзя кстати.
Дело было ближе к весне. Однажды дедушка обнаружил в лесу чью-то нору, да не одну. Подумал старый охотник, что это лисья, приготовил петлю попрочнее и поставил возле норы. Через несколько дней дедушка шёл со своей охоты домой, а хуторские ребятишки бежали впереди и кричали на всю округу:
– Дед Пахом медведя-муравейника поймал! Дед Пахом медведя-муравейника поймал!
Крики услышал сосед Никита Изотыч, живший неподалёку, дедушкин знакомый, пришёл поинтересоваться, что за медведя-муравейника добыл дедушка.
– Пахом Павлович, покажи свою добычу, будь так добр. Никогда не встречал в наших местах медведя-муравейника.
– Да я пошутил, Никита Изотыч, ребята увидели мою добычу и спрашивают, кого это поймал дед Пахом, а я и сам не знаю, не приходилось дело иметь с таким зверем, похож чем-то на кабанчика, спина полосатая, а как зовут – не знаю. Вот я и сказал, мол, медведь-муравейник, – рассмеялся в ответ дедушка.
– Да это же барсук, Пахом Павлович. Это очень ценная добыча.
– А есть её можно, добычу эту ценную?
– Ещё как можно. Мясо его съедобное, немного жирное. Больше того, попрошу я тебя, Пахом Павлович, натопи мне, ради Христа, четвертинку барсучьего сала, я тебе за неё пуд хлеба дам.
– Пуд хлеба? Щедрая плата, соседушка, натоплю, конечно. Только скажи, а зачем тебе сало топлёное от этого зверя?
– Понимаешь ты, я уже долго ревматизмом страдаю, а барсучиное сало – первейшее средство от него, я ведь и сам охотник, а вот барсука добыть никак не доводилось, не попадался, очень умный это зверёк.
– Мил человек, да я и сам больше года ревматизмом страдаю, как стали по окопам прятаться при немцах, ноги так застудил, что каждый вечер чуть не на стенку лезу от боли в суставах. Ноги парю, чуть ли не кипятком по самые коленки, не помогает.
– Вот и свою болячку ты вылечишь, разотрёшь ноги раза три – четыре, и пройдёт.
Ревматизм свой дедушка вылечил именно барсучьим салом, каждый раз молил Бога о здоровье своего советчика. В тот год за весну и осень дедушка поймал трёх или четырёх барсуков, которые были благополучно съедены нашим уменьшенным семейством.