Kогда и где произошло первое столкновение?
Когда мы начинаем расследование, вот тут-то мы и сталкиваемся с лукавством украинских телеканалов, потому что первое столкновение произошло на улице Жуковского 36, где находится офис «Правого сектора».
Прямо напротив здания СБУ?
Они соседи. Одесские дружинники стояли рядом возле памятника погибшим милиционерам. Есть видео, а снимали в тот день все кому не лень, что столкновение началось именно здесь. Неизвестный стал стрелять по дружинникам из травматического пистолета. Несколько человек побежали за стрелявшим – тот укрылся во дворе дома, где находится «Правый сектор». Вот там и было первое столкновение.
Сотрудники милиции ходят везде и между всеми, никаих активных действий не предпринимают. Как будто позволяют довести все до точки кипения. И вот после этого первого столкновения одесская дружина идет не параллельно, а начинает искать конфронтации, вклинивается в толпу фанатов. Сначала у них был какой-то перевес, они даже побеждали в этом хулиганском рукопашном бою. Но евромайдановцы не идут на прямое столкновение. Они используют камни, пращу, коктейли Молотова.
Зная, что в городе идет бой, сотрудники милиции проводят совещание у руководства областной милиции. Говорят, у всех у них предварительно отобрали мобильные телефоны.
Городская милиция вроде бы пытается навести порядок, а областная – заседает. 800 сотрудников милиции находятся на стадионе, хотя они нужны были в городе, чтобы развести противоборствующие стороны. Потом часть милиции почему-то появляется с красными повязками, будто кто-то провокациями хитро нагнетал обстановку. И журналисты снимают именно эти моменты. И нам показывают ряд, где стоят сотрудники милиции, Евромайдан, человек 200–300, и против них Боцман с автоматом. Когда я встречался в Европарламенте с председателем журналистской комиссии, который тоже занимается расследованием, он меня спросил про Боцмана – вот же он стоит с автоматом. Я не военный, может, и ты не военный, но дай нам автомат с двумя рожками и поставь перед нами толпу в 200 человек – как ты думаешь, сколько упадет? Больше десятка однозначно. Ни одного там почему-то не упало. ТВ нам его показывает, но погибших нет. Куда он стрелял?
Он сопровождал с этом автоматом милицейскую проверку в лагере ?
Да, он с этим автоматом был на Куликовом Поле, зам. начальника милиции у него проверил, что это не огнестрельное оружие. Он с ним всегда ходил. Это всего лишь пейнтбольный автомат, который стрелял пластмассовыми шариками. Но западному зрителю было преподнесено, что вот, пожалуйста, убийца с автоматом был с нашей стороны.
Но ведь были же погибшие со стороны евромайдановцев?
Первая жертва была на углу Дерибасовской и Преображенской, метрах в 300 от места столкновения. И еще неизвестно, был ли тот человек погибшим. Потому что его накрыли флагом. Так вот он лежит, подъезжает скорая помощь, и сторонники этого, который лежит, прогоняют скорую. У нас есть это видео. Они ее прогоняют, потому что это не та скорая. Нужна скорая, которая приедет и подтвердит, что это погибший, подтянутся журналисты и это отснимут. А то, что обычные люди снимают на телефон, это их не интересует. Им нужна была камера, которая снимет, покажет в эфире, что вот погиб. Чтобы еще больше накрутить толпу.
А сотрудники милиции в это время что делают?
Они ходят рядом, ходят между всеми. Да, часть заняла позицию – стояли под градом камней, спасибо им за это. И бутылки в них с коктейлем Молотова летели. Но никого не разгоняли – они просто стояли как живой щит. У некоторых даже щитов не было. Кто железяками накрывался, кто – частью выломанного забора. Они, во всяком случае, не разводят по разные стороны.
Когда в эфире показали, что вот убили в 300 метрах, выскакивают хорошо подготовленные провокаторы и начинают кричать: там убили, вот, видите, там кровь наших. Толпа нагревается. Разобрали брусчатку. Побили кучу машин. Всё это длилось часов до пяти.
А куда потом исчезла одесская дружина?
Вот это тоже вопрос. Вот скажи мне, как они могли просочиться сквозь трехтысячную толпу. А может, и больше, потому что потом подходили еще. Подходили сторонники и той и другой стороны. Но потом они вдруг исчезли. Показывали мальчишку в полосатом свитере, который погиб на четвертом этаже Дома профсоюзов. Он был на Греческой площади. Это участник реконструкции рыцарских боев. Он был в шлеме, со щитом. Потом показывают, что он погиб в Доме профсоюзов. Подчеркивают: вот же он был среди дружинников, а потом оказался в Доме профсоюзов. Да, он мог вернуться, скорее всего, он один из тех, кто верил, кто защищал свой город и не мог представить, что попал в провокацию. Он видит, что приехали ультрас, видит своего знакомого. Ты туда? Я тоже иду. И, естественно, так втягивались многие. А потом этот парень возвращается на Куликово Поле.
И вот теперь начинается самое страшное. Дружина ушла. Толпа разогрета. Появляются лидеры одесского Евромайдана Сергей Буцерюк, Андрей Юсов, который командует: «Хлопци, шикуемося в колонну по шість и ідемо на Куліково Поле. Там табир сепаратистiв, воны тут все це створылы».
Андрей Юсов, насколько мне известно, руководитель Одесской организации партии Удар? Это тоже есть в Cети?
Конечно. Но мы уже заметили, что многое исчезает. Например, стрим, который показывали одесские телеканалы – это всё убрали, подчистили, чтобы материалов не было.
И вот они выстраиваются в колонны – это всё в прямом эфире. Мне звонит жена. Дочка звонит, кум. Многие знакомые. Жена говорит: «Олег, уходите. Они идут в вашу сторону с оружием». Рядом идут журналисты – снимают, идут рядом менты, смотрят, как они передергивают затворы снайперских винтовок, вооружны автоматами. Милиция их сопровождает, не останавливает. Хотя, что такое Одесса? Две улицы перекрыли, вскрыли оружейки. Пожалуйста, Америку нам показывают: там сразу полиция выходит с оружием. Тот же Майдан, когда они его зачищали в августе, сразу с оружием вышли. Янукович был плохой – у него «Беркут» три месяца стоял с дубинками. Но без оружия. А тут в Одессе идут менты рядом с бандитами – это всё показывают.
Кто-то действительно испугался и убежал. Но я остался с одесситами. Нас там осталось, а это праздничные дни – кто-то уехал на дачу, кто-то – отдыхать – человек 450. На видео видно – это в основном женщины.
Баррикады все строили женщины. Мужчин там почти не было. Большинство это были бабушки, тети. Они строили баррикады. Хотя что они могли там сделать?
Впереди у вас разъяренная толпа, за спиной – Дом профсоюзов. Кому пришло в голову там прятаться?
Я в этом доме ни разу в своей жизни не был. Почему-то в этот день были открыты двери. Хотя это был выходной день. Сколько себя помню, здание всегда было закрыто. Все холода, что мы простояли – февраль, март месяц – мы туда ни разу не заходили. Хотя писали в областной совет профсоюзов, чтобы нам разрешили занять один кабинет – люди могли бы там греться. Нам не дали, хотя это Дом профсоюзов и мы все платим взносы.
Кто-то поставил маленькую баррикаду возле дверей. Стояли там верующие с крестами, иконками. Кто им посоветовал там стоять, я даже не скажу. На многих кадрах есть, что кто-то кричит в мегафон: заходите в это здание. Но, что самое интересное, его самого никто не снял. Голос есть, а человека с мегафоном ни на одном кадре нет. Мы ищем, кто нас туда звал. Но я честно скажу: меня туда никто не звал. Я сам туда зашел.
Почему...
Я думал, что им нужен наш лагерь. Думал: ну сожгут они его, снесут палатки, разнесут там всё – мы завтра придем и начнем всё заново строить. Кто мог предположить, что нас будут убивать? Что задача была не просто разрушить, может, не такое количество смертей, но запугать так, чтобы Одесса больше не выступала.
Вот эта задача, я уверен, действительно была, и ее выполнили. Доказательство: обычно 9 мая тысячи людей выходили на улицы, возлагали цветы. В этом году вышли десятки, те, кто сопровождал стариков-ветеранов. Только эти и пошли. Потому что со 2 по 9 мая предупреждали, чтобы не выходили на улицы, пугали взрывами, провокациями. Люди остались дома.
И всё же...
Для меня, как и для одесситов, которые зашли, и я знаю, что они разделяют мою точку зрения, Дом профсоюзов – это, как Брестская крепость. Тогда, в 41-м, мы могли до Дальнего Востока бежать. Во имя спасения людей – бежим, сколько можем. У фашистов, я думаю, не хватило вы войск, чтобы блок-посты расставить на всей нашей территории.
Мы одесситы. Почему в наш город приехали люди с другой идеологией, приехали нам навязывать свою? Заставлять, принуждать разговаривать на другом языке. Мы украинцы, я согласен, но для меня русский язык – это культура: я думаю по-русски, хотя я украинец. Я умею говорить по-украински, я окончил украинскую школу, но для меня это как переводчик – я-то думаю на русском. За столом мы поем украинские песни. Все поем. Когда выпиваем рюмку водки. Мы и русские, и еврейские поем. Спроси любого русского – они на всех свадьбах, гулянках поют украинские песни.
Но тогда было уже не до песен...
Точно. Мы забегаем под этот козырек. Дом открыт, мы думаем: он в порядке, должен функционировать. Но в этот день нет ни света, ни воды! На фото видно, как мы размотали шланги – думали отбиваться из брандспойтов. Не тут то было.
И вот начинается. Сначала горят палатки, сцена. Они там всё ломают, крушат. Потом нам хитро показывают кадры, когда они сначала наступают, а потом вдруг разбегаются в разные стороны. Журналисты говорят: вот видите, люди разбегаются – это стрелять начали по людям.
Отвечаю: стояла палатка, кухня, там была газовая плита с баллоном. Я сам это наблюдал. Он не взорвался, что самое приятное, и никто не пострадал, но газ в панике никто не закрутил. Они же не заходили в палатки, они тупо их жгли. Продуктовая палатка, там варенья, банки – всё, что люди несли. Плита, шланг, видимо, отсоединился. Баллон стал вращаться. Из него лупит пламя. Редуктор не дал возможность выйти газу моментально. Баллон начинает вращаться, и они бегут врассыпную. Но журналисты комментируют: вот видите, они бегут – по ним стреляют.
Мы начинаем отбиваться. На Куликовом Поле асфальт положен на булыжник. Это не камни, это асфальт. Мы ломали этот асфальт. Ну сколько мы успели его там занести? Чепуху совсем. Мы же не готовились. Им идти от Греческой площади к нам быстрым шагом минут 30. Вот это всё время, которое у нас было для приготовления самообороны. За это время мы баррикаду строили, кто-то принес канистру бензина, 20 л. Сколько мы там успели сделать этих бутылок коктейля Молотова – 20–30, – не знаю, я этим не занимался. Я видел, что они были. Мы готовились к обороне, но у нас ни людей, ни средств не было, чтобы держать эту оборону.
Утром были эти пэпээсники-менты, но когда все пришли – никого нет. Я подымаюсь на второй этаж, чтобы посмотреть, что же происходит, потому что на переднем плане уже все горит. Это было через 15 минут, но уже женщина кричит, что они уже здесь, то есть на этом самом втором этаже здания, в левом крыле.
И когда показывают вам матрацы, говорят, что мы там спали, – это неправда. Я думаю, майдановцы там уже давно были и уже ломали двери.
Представьте себе старое сталинское административное здание: лицевая сторона – это кабинеты, потом идет маршевая лестница. Кабинеты в основном были закрыты. Кое-где выломали двери, чтобы можно было смотреть в окно.
А они уже были на втором этаже через 15 минут после начала обороны. Мы начали баррикадировать эту дверь, стали двигать столы, еще и забаррикадировали женщину в туалете за дверью справа. Она стала орать. Мы ее тихонько, полубоком вытащили оттуда, а главную дверь стали снова закрывать.
Силы, вообще, неравные. Постепенно они загнали всех в здание. Град камней, летит всё что угодно. Мы заходим в здание, забаррикадировали столами, стульями, всем, что попадалось под руку, эти огромные входные двери.
Тем не менее когда показывают баррикады, говорят, что вы заранее готовились к сопротивлению.
Это все происходило молниеносно. Народ на энтузиазме тащит столы, выламывает двери. Но штурм-то идет оттуда, в нас летят коктейли Молотова. Начинают гореть двери. Я бегаю по коридорам, смотрю. Тут залетела первая дымовая шашка. Мы ее хотели выбросить, но она быстро сгорела – это же армейская. Один парень ее всё-таки выбросил, но стал задыхаться.
Я сморю во двор с тыла, там стоят четыре полных автобуса с милицией. Вот они видят: горит здание – никто не дает команды. Родные, близкие звонят пожарным. Уже дали официальную распечатку разговоров. Они говорят: да, уже выехали! Пожарная команда находится метрах в 500, прямо у железнодорожного вокзала. Три минуты езды. Мы нашли пожарного, родственника погибшего парня. Он сказал своей сестре: а нам приказали не выезжать. Меня убивает одно: ты одессит – да пускай тебе приказывают что угодно, потом будешь отвечать. Я думаю, за то, что ты тушил, тебя максимум могут снять с работы, а посадить тебя за то, что не тушил – вот это да. Привлечь к ответственности сотрудников милиции, которые стоят во дворе и ждут команды начальника: защищать или не защищать – вот это да. Даже нас разогнать по обе стороны, сказать: а ну-ка, ребята, брысь отсюда! И те и те. Привлечь всех сотрудников милиции, задать им всем вопросы, всему руководству – это очень нужно. Потому что не реагировать на беспорядки, пожары, погромы, шумовые гранаты, – это всё горит, стреляет, бабахает, какие-то люди бегают с оружием, стреляют – никто не реагирует, это считается всё нормально, а сегодня нас, сторонников Куликова Поля, обвиняют в том, что произошло. Если мы виноваты, почему вы нас в эти минуты не останавливали? Почему вы нас не задерживали? И тех и тех. Видите, человек с автоматом бежит. Вы еще не знаете, с каким. Остановите его, проверьте документы. Изолируйте его. И людской пожар будет тухнуть.
И вот я всё это вижу. А там маршевые лестницы, старое советское здание, огромнейшие окна. Люди стоят на этих лестницах. На многих фотографиях много погибших на этих лестницах. Майдановцы бьют сначала камнями окна, а потом в разбитые окна влетают дымовые шашки.
Я стоял между вторым и третьим этажом, брат стоял между вторым и первым. Людей много. И вот влетает дымовая шашка, дым от нее желто-зеленого цвета, хлопает сильно, и стена-завеса от начала и до конца марша. Когда меня допрашивали сотрудники милиции, они говорят: это дым был от пожара. На что я им ответил: ребята, я в таком возрасте, что знаю – дым от огня подымается вверх, и он горячий, а не холодный и не падает до земли.
А тут происходит следующее: вот, я человека видел, и вдруг в полметре уже никого не видно. Делаешь две-три вдоха, и легкие точно останавливаются. И у каждого срабатывает инстинкт самосохранения. Все начинают кто куда нестись. Я понесся в коридор, лупил во все двери, выбиваю какую-то дверь, забегаю, захлопываю ее за собой, потом кто-то еще вбегает. Я кричу: ребята, закрывайте дверь, а то дым идет. И начинаем выбивать окна, которые выходят именно на ту часть, откуда идет штурм. Мы выбиваем окна, открываем рамы. Вы видели на фотографиях людей, наполовину сгоревших? Вот так мы все повисли на подоконниках, пытаясь дышать. Дым идет вот так над нами – и от пожара, и зеленый, потому что он просачивается в щели.
И вот так мы висим над окном, двор передо мной, а они начинают поливать нас градом камней, пуль, всех, кто выглядывает в окно. Начинают кричать: «Слава Украине!», поют гимн Украины, хлопать в ладоши, радуются. Я сначала не понял, чему они радуются. Оказывается, они радовались, когда кто-то падал из окна. Некоторые люди сразу не выдерживали, и они вываливались в окна, разбивались. Я видел, как за парнем неслись человек 50. Все, кто был в комнате, а нас было 4 человека – еще трое со мной – мы видели, как парень выбежал с первого этажа, за ним понеслась толпа, потом толпа расходится, и биток лежит, кусок мяса. Они просто его затоптали.
Час мы горим – пожарных нет. Они рядом – не едут, милиция стоит – не вмешивается, люди уже в окна вываливаются. Родные звонят мне. Я говорю: я не могу уже выйти. Говорю: все. Начинаю звонить брату. А с ним связи нет.
Ты про брата ничего не рассказывал...
Он никогда не ходил на Куликово Поле. Никто из моей семьи не ходил. Они всегда говорили: нам достаточно, что ты там есть. А брат мне говорил: когда в мой дом придут фашисты, тогда да. Я ему в тот день даже не звонил. Когда он по телевизору увидел, что происходит, – это было, я думаю, около 3–4 часов дня – он мне звонит и говорит: я еду. А он живет аж на поселке Котовского. На общественном транспорте ехать долго. Ты знаешь, я его не останавливал. Чужие люди стояли со мной, защищали свой город. Я просто не мог своего брата взять и спрятать.
Он приехал в тот момент, когда они заходили на Поле – он бежал впереди них. Он меня предупреждает: брат, смотри, их очень много.
И я его потерял, когда шашки залетели. Я стал ему звонить, а с ним связи нет.
Говорят, что они покрышки подставляли, чтобы на них люди прыгали?
Я не знаю, что было в других окнах, а я видел, что они эти скаты подставляли и поджигали. Мало того, что дым у нас над головой шел, и мы пытались дышать воздухом, что с улицы. Так вот они поджигали резиновые скаты, и вот этот дым начинал подыматься по стене. То есть дым здесь, и мы пытаемся хоть какой-то воздух поймать, а теперь дым с улицы начинает подыматься.
А что стало потом со священником?
Загадочная история со священником, который с крестом стоял. Я его видел на первом этаже. Когда я был на третьем, я выглядывал. Он там еще стоял. И женщины там с ним стояли с иконами. Я не знаю, что с ним произошло, но я потом видел, что его не стало. Когда его не стало, я тоже не знаю. В нас уже летел град камней, пули, стреляли из пращи. Здание старое, плюс цокольный этаж – до нас метров 15. Это надо еще уметь шмалять. В нашем кабинете был дедушка, я думаю, лет за 70. Ему попали в голову. Мы его забинтовали кое-как, он сел под подоконник. Когда нас начали обстреливать, мы начали прятаться. Мы не могли уже дышать, и дышали этой смесью. У меня легкие горели потом две недели. Я этому дедушке говорю: бать,ты хоть иногда отвечай, жив – не жив. А пацанам говорю: давайте хоть познакомимся. Один был Александр, я с ним до сих пор поддерживаю отношения, а второй парень представился тоже Олегом, я его потерял. Александра я запомнил, потому что на Поле много раз видел. Нас было четыре человека, дедушка за 70, Александр, примерно моего возраста, и Олег, чуть младше, лет 30–35. И мы вот этой смесью дышим. Когда я четко увидел, что на улице убивают, я понимал, что, если мы выйдем, нас убьют. А тут хоть какой-то шанс. Проживем чуть больше.
Был страх?
Страха не было. Но я четко понимал, что мы умираем, потому что дышать было нечем. И вот мы познакомились. Потом начинаем звонить родным и близким. И потом вдруг появляются первые пожарные машины. Две машины и одна лестница. И к нам в окно вдруг подымается лестница, залезает пожарный, и он нас не просил выходить, он спросил, сколько нас, и будем ли мы выходить? Так стоял вопрос. Он же видел, что те, кто спускается, не могут спастись – их добивают. Я говорю: нас четверо, но мы выходить не будем. И он, можете себе представить, пожарный, мужчина, который вытаскивает людей из пламени, спускается назад. Его переводят к другом окну, может, там кто-то согласился выйти. А мы продолжаем сидеть в этой комнате.
Уже начинает сереть. Дым, стрельба постоянная, шум, грохот. Проходит еще какое-то время, я думаю, пожарные зашли в здание. Через центральную дверь навряд ли – она горела. Скорее всего, откуда-то сбоку. И они вдруг стучатся к нам. Мы отодвигаем баррикаду, дверь приоткрыл, говорю: батя, выходи. Он нет, ни в какую. Я ему: батя, у тебя такой возраст, тем более что ты с проломленной головой, иди. Нам будет без тебя легче. Мы его еле вытолкали. Он упирался. Ему пожарные дали маску, и он ушел, а мы снова забаррикадировали дверь. Дыма становилось все меньше. Становилось темней. А они лазерными фонариками по окнам шарят, смотрят, нет ли кого. Я говорю: садимся у подоконника на пол, будем держаться, пока стемнеет, а там посмотрим.
В 10 часов стало в здании тише, только на улице шум, и я уже слышу, по зданию ходят. Дыма стало меньше – выветрился. Какой там пожар – дым от шашек сквозняком выдуло. Я говорю ребятам: теперь давайте каждый, кто как может, отсюда выберемся. Ребята ушли, а я, естественно, остался. Я не мог домой пойти, не зная, где мой брат. Что я маме скажу: здрасте, приперся, а где брат?
И я снял пиджак, снял футболку, замотал ее на голове, потому что со своей прической я слишком узнаваем для них, включил телефон на фонарик, и от второго этажа до пятого я ходил искал брата. Когда я наткнулся на «правосеков», они сразу: ти кто? Там уже было вообще темно, света нет. Я говорю: да я, хлопцi, свій. И я вот так с ними ходил. Большинство ребят погибших я переворачивал, заглядывал в глаза, светил, искал брата. Когда у меня в 2000 г. умер отец, я к гробу боялся подойти – вот такой у меня страх был перед покойниками. Можешь представить, а тут страха не было. Переворачиваю и понимаю: бояться живых надо. И я вот их всех переворачивал. Дошел я аж до чердака вместе с ними в этой темноте. Я даже нашел эту девочку Кристину, 22 года девочке. Я ее знал, наверное, около двух лет. Она помогала мне 1 июля 2013 г. делать праздник – День защиты детей. Я ее нашел на 5-м этаже.
На крыше еще ходили люди. Было слышно, как они ходят. МЧСник, я слышу, кричит им: спускайтесь. А я, уже с теми, кто со мной, начинаю спускаться этажами ниже.
И вдруг включается свет. Такая иллюминация сумасшедшая, и они видят, что я не их, я весь в саже, но меня спасло то, что рядом оказались сотрудники милиции высокого ранга. Полковник Фучеджи с ними. Они меня отправляют на первый этаж, говорят: стойте там, мы вас будем сопровождать, выводить отсюда.
Сколько вас там собралось?
Нас там собралось семь человек, там были мальчишки 16-летние, двое были из района Слободка, Дюковский парк. Ребята были родом оттуда, они меня узнали, когда я снял с головы футболку. У меня в парке был бизнес, была лодочная станция, электролодки, весельные лодки – они приходили туда кататься. Вспомнили меня, а я то их сразу вспомнил. Просто среди такого количества агрессивно настроенных людей не надо было себя сразу показывать.
И вот первый этаж, стоят сотрудники милиции, Фучеджи туда пришел. И заходят двое в гражданском, как я считаю, сотрудники СБУ, потому что два молодых человека лет по 40, а полковник милиции стоит перед ними по стойке смирно. И они тут же говорят нам в лоб: ну что, сепаратисты, доигрались? А эти два пацаненка говорят: какие мы, дядя, сепаратисты, мы одесситы. Один из этих в гражданском, мы будем сейчас по-французски говорить: закрой, сука, рот, а то вместе со всеми на третьем этаже ляжешь.
Откуда сотрудник СБУ, только вошедший в здание, знает о большом количестве погибших на третьем этаже?
Кто ему докладывал? Мы только спускаемся, только включили свет. Фучеджи его успокаивает. А он им, а ну, героям слава!
Я не знаю сам, как отвечать, учить не буду. Но и пацаны тоже не знают. Они одесситы. Что-то ответили не так, он на них в очередной раз матом. А вот те свободовцы и правосеки, которые не пахли дымом, а мы провоняли дымом и гарью, те для него были своими. Их, участников столкновения, где много людей погибло, не задерживают, а выпускают. Они выходят. Они вместе с сотрудниками милиции принимают участие в нашем задержании. И потом нас прогоняют сквозь строй милиции, а Самооборона, Правый сектор пытаются нас оттуда вырвать или достать дубинкой.
Мы заскакиваем в автозак. Никогда не знал, как он устроен, теперь знаю. Оказывается, он поделен на две части, и по 10 человек туда набивают. В машине были два солдата внутренних войск, они нас закрывают и сами там находятся. Спасибо, что они там были, потому что наши противники кричали, чтобы они выходили, хотели бутылки в машину бросать. Но они не вышли, поэтому никто ничего не бросил. Они понимали, что если они сожгут еще и сотрудников милиции, то резонанс будет совсем другой.
То, что вас хотели сжегь, это вроде как нормально?
Похоже, что так. Эта машина не заводилась. Ее толкали. Мы там в машине просидели еще полчаса, а то и больше, ей порезали задние колеса. Когда она завелась и поехала, мне было не- понятно, по какой улице нас везут. Думаю: с чего это нас везут по булыжнику. По Пушкинской. А это стучали порезанные колеса. Спасибо этим ментам, что они не вышли и что они не забрали у нас мобильные телефоны. У нас была возможность сообщить родным, что мы живы и где мы находимся. Когда мы вышли во двор, я увидел, что это городское УВД. Нас подняли на пятый этаж, сразу развели по кабинетам. Там сидели следователи и нам подсовывали протоколы задержания. Каждому с одинаковой статьей 294. ч. ІІ и 115. ч І.*
Какова судьба тех, кто подписал?
29 августа должны были быть заседания, первые 33 человека. Не важно, подписал ты или нет. На тебя всё равно уголовное дело заведено. Мне по моему адресу, где я проживаю, постоянно приносят повестки. У меня есть списки всех 116 человек, на кого завели уголовное дело. Я там на 27-й странице.
Подключены адвокаты. Мы хотим передать материалы европейским правозащитникам, может, кто-то согласится приехать на эти заседания. Но украинская Фемида устроена особо. Думаю, что, если только узнают, что на эти заседания собираются приехать правозащитники из Европы, у судьи и прокурора сразу случится насморк-понос, дизентерия, бомбу заложат, трубы прорвет – так судебные органы реагируют на интерес к подобным слушаниям.
Когда я вышел из кабинета, я увидел людей в коридоре, которых подвезли позже. Женщина ходила по коридору, ноги у нее были порезаны в тряпку – она бегала в Доме профсоюзов босиком по стеклу. Мы отвели ее в туалет, помыли ей ноги, надели ей целлофановые кульки на ноги. Сидел парень под стенкой на полу, он не стонал – он молчал. У него зубов до кутни не было. У него висели лохмотьями губы, скорее всего, ему выбили все палкой или железякой. Голова в бинтах, и он просто вот так сидит. Не стонет, ничего. Не могу описать его состояние – скорее всего, болевой шок. Он как спал.
Все люди сидели на полу. Милиция ходит, что они там ждали, не понятно. Особо никого не допрашивали, составили протокол задержания, и всё. Потом нас отвели на первый этаж. А там уже было народу! Одесситы когда меня увидели – обрадовались. Им уже вдували в уши, что лидеры движения их бросили и убежали. Я начинаю ходить между людьми и убеждать их, что они ничего не обязаны подписывать: вы были на Куликовом Поле, когда на вас двинулась агрессивная толпа, вы зашли в это здание – всё. Пускай доказывают, что вы защищались, – это уже другой вопрос. Вы имеете право звонить своим родным, сообщать, где вы находитесь, имеете право на медицинское обслуживание.
И вдруг, кто бы мог подумать, там же везде находились камеры, вдруг открывается кабинет, и выходит этот зам. начальника милиции, который в восемь утра был на Куликовом поле, и он мне: Олег Анатольевич, можно вас?
Я захожу в кабинет. Столы в кабинетах у нас обычно буквой «Т», сидит начальник милиции, еще какие-то сотрудники, и сидят те двое в гражданке, которые нас встречали.
Мы заходим в кабинет, и милиционер мне говорит: с вами уважаемые люди с Киева хотят побеседовать.
Меня представили. Их не представляют – просто уважаемые люди. Меня сажают на стул и начинают со мной беседовать. Сначала издалека: где родился, где учился, как я жил, чем занимался, потом вдруг – объясните, пожалуйста, чего вы стояли на Куликовом Поле?
Отвечаю: за Таможенный союз, за федерализацию, мы потом заменили на территориально-административную реформу. За выборность руководителей, и, когда я только вдруг говорю за русский язык, один из них подлетает, как будто на него кипяток вылили. И опять по-французски, вы потом замените: да вы за...ли со своим языком. Да вам что, не дают на нем разговаривать?
А я ему говорю, что если вы только от фразы, которую вам сказал, взлетели, то о чем нам с вами вообще разговаривать.
Он говорит: вот этому отдельного следователя, и чтобы больше я его никогда не видел.
Разговор не состоялся...
Я вышел, стал с людьми разговаривать. Снова вышел зам. начальника, этот пузырь. Я потребовал, чтобы нам дали сотрудника милиции, чтобы водил нас в туалет, предоставили медиков тем, кому нужна помощь, обеспечили водой. Он отреагировал. Нам дали капитана, который хотя бы людей в туалет начал водить. Принесли воду в бутылках. Пришли представители скорой помощи. И часть людей, сильно избитых, забрали.
В половине четвертого утра, это уже было 3 мая, нас стали распределять по камерам. И когда нас стали распределять по камерам, я встретил последнюю группу людей, которых сняли с крыши. Их только заводили.
Говорят, что среди вас были россияне?
Со мной в камере попался дедушка, дядя Толя, 41-го года рождения, 20 июня, он родился за два дня до начала войны, а отец его погиб во время обороны Одессы, когда наши оставляли город в октябре месяце. И вот ему точно такие же статьи приписали, как мне. Я ему говорю: ну ты, дядя Толя, ты сепаратист.
А он: вот скажите, пожалуйста, вы молодые там были. Я еще вас понимаю. А я зачем там был? Мог же уйти, так нет же остался.
Это к тому, что вот они, одесситы. Пытаются сказать, что привезли людей из других городов, с других государств. Это одесситы были, которые родились здесь. Я смотрю новости. Этот дядя Толя приходит на Куликово Поле до сих пор. Это его не испугало.
Куликово поле стоит до сих пор?
Ну конечно. Мы организовали там постоянный мемориал. Палатки разнесли, остатки вывезли, но люди до сих пор приходят по воскресеньям, в 6 часов вечера. На все памятные даты. 9 дней, 40 дней, каждое второе число месяца. А сейчас, после третьей мобилизации, там организовалось движение «Матери против войны», против призыва их сыновей в армию. Там постоянно распространяют листовки. В основном женщины. К женщинам немного другое отношение: мужчины, если что – сотрудники милиции сразу ломают руки. К женщинам реже применяют грубость – они более защищены перед насилием.
И вдруг 4 мая освобождение...
В 12 часов дня нас вызвали в очередной раз к следователю. Я в очередной раз заявил, что ничего подписывать не буду. В 14 нас вызвали уже к адвокату. Нам каждому дали адвоката, и сказали, что в три часа нас каждого повезут в суд и будут определять меру пресечения. Можешь себе представить: то люди сидят по полгода в одесских изоляторах, а тут за два дня все: суды, статьи, меры пресечения – всё уже было определено для тех, кто остался жив. К тем, кто штурмовал здание, – никаких претензий.
Около двух я возвращаюсь к камере – стоит прапорщик с кульком. Моя семья передала мне вещи. Он передает мне вещи и записку на пачке сигарет, написано: Ваня жив, он в больнице.
Я захожу в камеру, я так орал, а нам третьего подселили с утра, хотя камера на двоих. Третьего на пол положили на матраце. Он был из тех, кого сняли с крыши. Они почти сутки находились в коридорах. Они сидели-сидели, их некуда было размещать, пока не догадались по-третьему подселить. Я ору и плачу. Они мне: что с тобой? Я: брат жив! Они: так надо радоваться.
Так я ж радуюсь.
Я переоделся, снял с себя пропахшее дымом. Но у меня не только фамилия, у меня и слух есть. Я вдруг слышу: шумит где-то что-то. Гул какой-то. Этот гул тяжело было слышать, потому что вход в УВД – это арка и там два ряда железных ворот.
Пока люди штурмом брали первые ворота, мы плохо слышали, и когда мы услышали, что люди стали лупить во вторые ворота, вот тут произошло непередаваемое: во всех камерах стали лупить в железные двери, знаешь, что кричали: Одесса – город-герой!
Грохот стоит, и сквозь грохот: Одесса — город-герой! Об этом когда-нибудь надо фильм снять. Ничего другого не кричали. Включается ревун-сирена, и мы слышим, что люди уже во дворе. И там хлопки, стрельба.
На одном видио есть, кадр: меня освобождают, и у меня палка в руках. Мои противники пишут, что Музыка в момент освобождения был все равно с дубиной.
Действительно, откуда эта дубина появилась в камере?
В камере все забетонировано. Столы, стул, кровати. Так вот я на нервах вырвал стул, который был забетонирован, выломал у него ножки и раздал ребятам, и мы лупили этими ножками в дверь. Только наша камера умудрилась: мы сняли внутреннюю обшивку, и начали уже выбивать наружную. Мы были близки к тому, чтобы снять наружный затвор и собирались идти открывать другие камеры.
Но тут вдруг выключается сирена, менты стали бегать от камеры к камере, говорят: успокойтесь, мы будем сейчас вас выпускать.
Более 5 тысяч людей штурмом брали городское УВД. Нас начали выпускать по камерам. Мы выходим, идет весенний дождь. И ты только выходишь – и тебя подхватывают руки, и тебя несут из изолятора на улицу. Больше 100 метров нас несли на руках. И все кричали: Одесса – город-герой.
Я встретил семью и принимаю решение возвращаться назад. Я возвращаюсь назад, стоит этот подполковник Фучеджи, я ему говорю: открывайте камеры, я буду ходить, проверять, не забыли ли кого.
Он мне говорит: там никого нет.
А ему отвечаю: я был там, я вас там не видел, поэтому я сейчас зайду, проверю все камеры и обратно выйду. Чтобы у нас не было конфликта.
Он согласился, мы взяли еще двух человек: одну женщину – Нину Кончаловскую, на которую говорят Нина Баррикада, и парень в балаклаве – не знаю, как его зовут. Мы зашли и прошли все от подвалов, вентиляционный блок, блок питания, все шкафы мы просмотрели.
Вас сейчас обвиняют, что выпустили всех уголовников.
Это ложь. В двух камерах были по два человека, я заходил с начальником изолятора, капитаном, спросили, когда их задержали, по какой статье и за что. Это были карманники. Две камеры – четыре человека – там так и остались. Никого лишнего точно не вывели, и их никто не освобождал.
А потом стала поступать информация, что сторонники Евромайдана стали собираться возле Дюка, агрессивно настроенные, снова вооружаются, и мы принимаем решение разойтись.
Спасибо одесситам, что в этот день нас освободили. Я подымаюсь на импровизированную трибуну и говорю людям, чтобы не было больше крови, прошу разойтись. Мы не готовы ни к какому сопротивлению.
Кто-то стал обвинять, что я предаю, что люди настроились на войну, на бой. Но я не готов призывать людей брать оружие в руки. За себя, даже за брата я готов ответить. Но за других? Нет, не могу.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
Oпубликован полный список погибших в результате трагических событий 2 мая. Среди жертв "одесской бойни" - один несовершеннолетний.
Всего в списках погибших значатся 48 человек. Семеро из них - женщины. Опознаны 43 тела. Однако личности пятерых погибших не установлены - их тела обезображены до неузнаваемости.
Судя по приведенной информации, большинство жертв - одесситы и жители Одесской области. Один мужчина приехал из Винницы, один - из Николаевской области, двое являются гражданами Молдавии и Приднестровья. Семеро из них скончались уже в больнице, остальные погибли на месте.
Среди причин смерти называются огнестрельные ранения, отравление парами и испарениями, ожоговый шок, травмы в результате падения.
Справка
*Статья 294. ч. ІІ УК Украины
1. Организация массовых беспорядков, сопровождавшихся насилием над личностью, погромами, поджогами, уничтожением имущества, захватом зданий или сооружений, насильственным выселением граждан, сопротивлением представителям власти с применением оружия или других предметов, которые использовались как оружие, а также активное участие в массовых беспорядках наказываются лишением свободы на срок от пяти до восьми лет.
2. Те же действия, если они повлекли гибель людей или иные тяжкие последствия, наказываются лишением свободы на срок от восьми до 15 лет.
*Статья 115. ч І.
1. Убийство, то есть умышленное противоправное причинение смерти другому человеку, наказывается лишением свободы на срок от семи до 15 лет.
Далее по теме: http://www.isrageo.com/2016/06/13/saadi/