Когда Бог трясет тебя за плечи

Елена Ханен
     По утрам я злой и несчастный. В глубине души. Посторонний наблюдатель увидел бы заспанного сорокалетнего мужчину с равнодушным взглядом. Впрочем, никаких посторонних наблюдателей в моей обшарпанной квартирке в многоэтажном доме на окраине Дюссельдорфа давно уже нет. И слава Богу. Того, кто смотрит на меня из зеркала, более чем достаточно.
     Однажды я попытался описать свою внешность – не получилось, вышло нечто, схожее с объявлением о розыске преступника: «волосы тёмно-русые, прямые, с проседью, глаза серо-голубые, рост выше среднего, небольшой шрам под левой бровью».
     Вы когда-нибудь пробовали в нескольких словах, не сбиваясь на штампы и клише, написать свой истинный автопортрет?  Трудно? Я знаю, почему...
     Но сейчас некогда об этом. Пора бежать на работу.

     Понедельник, без четверти восемь утра. Сутулясь от холода, топаю к фургончику с огромной, малинового цвета надписью: "Рекламные услуги Зигера". Мой напарник, Рихард, уже ждет в машине. Сажусь за руль, буркнув обычное «халлё» и начинаю бормотать под нос, поклацивая зубами: дождь вместо снега весь январь, и что за гадость, какая гадость, эта ваша германская зима...
      Рихард осовело смотрит в никуда. Он привык, что я иногда начинаю говорить на непонятном ему языке и никогда не спрашивает, о чём. Делает вид, что не слышит.
      День начался, пора переходить на немецкий. Завожу мотор.
      – Что сегодня за работа? – зевая, спросил Рихард.
      – Дерьмо-о-о, – заразившись зевком, протянул я.
      – Она у нас всегда такая...
      – Сегодня особенно – обклеиваем навозную цистерну в коровнике, граф.
      Рихард вздохнул.
      "Нормальный немец сейчас бы сказал – "шайзе, шайзе". Вот что значит белая кость..." – подумал я и покосился на Рихарда.
      Он напоминал грустную ворону – большой клювообразный нос, скошенный лоб с зачёсанными назад тёмными волосами, слегка навыкате круглые глаза. Полное его имя – Рихард фон Харенкирхен, но настоящей "белой костью" он, собственно, никогда не был: предки-аристократы давно разорились, став обычными немецкими бюргерами. Рихарду тоже перевалило за сорок; он был хроническим неудачником и неумехой. Руки-крюки. Немцы про таких говорят: у него две левые руки. В отличие от меня, Рихард женат, и даже счастливо. По крайней мере, так считает. Говорит, что его Бригитта – сущий ангел.
 
      B молочно-сиреневом свете утренних сумерек медленно проступал  северо-вестфальский сельский ландшафт – плоский и однообразный, коричнево-серый в зимнее время.
      – Ты в порядке, граф? – спросил я. Мы уже полчаса ехали молча.
     Рихард откликнулся не сразу.
      – Я думаю...
      – Как заработать много денег? Опять?
      – Киил... – начал Рихард.
     Я давно смирился с тем, что он не мог правильно произнести моё имя. Еле слышный намёк на букву "р" всё-таки присутствовал, он старался, как мог. Пусть будет "Киил".
     – Вот размышляю, стоит ли начать одно дело... – Рихард говорил медленно, растягивая слова. – Мне кажется, можно хорошо заработать...
     Вместо ответа я включил радио. Фредди Меркьюри пел "The great pretender".
     – Больше всего опасаюсь, что это будет вредно, – продолжал Рихард. Казалось, он разговаривает сам с собой. - Киил, извини за настырность, но я хотел попросить тебя...
     – Приехали, – сказал я, припарковывая фургон возле коровника. – Давай сначала работу начнём, потом расскажешь.
 
     Работа предстояла ещё дерьмовее, чем ожидалось. Такое редко выпадает. Обычно мы обклеивали всякой рекламной чепухой грузовые фуры или легковые машины, а сегодня была цистерна для удобрений. Судя по зловонию, удобряли тут как в добрые старые времена – тем, что из под скотинки.
     – Я цистерну помыл, очень тщательно помыл! – увидев нас, заорал краснощёкий толстый фермер, герр Брюкман, и удалился. Мы остались вдвоём в просторном сарае – мрачном, несмотря на горящие лампы.
     Рихард приоткрыл дверь, тщетно надеясь впустить струю свежего воздуха. Я сразу принялся за дело – начал приклеивать огромные оранжевые буквы на одну сторону цистерны. Брезгливо сморщившись, Рихард взялся за другую. Работали в тишине, если не считать шелест дождя и подвывание ветра. Плёнка с буквами плохо приклеивалась к шероховатой поверхности. Я цедил сквозь зубы ругательства. По-русски.

    Хотелось поскорее закончить работу и смотаться подальше отсюда, в свою маленькую квартирку на последнем этаже. Принять душ, поесть, достать из холодильника бутылку пива. Но сначала придётся выполнить обещание – щёлкнуть несколько "селфи" и отправить по электронной почте матери. Она давно уже не могла выбраться ко мне в гости. Просила хоть фото прислать.
      Вчера я пытался выбрать одно-два фото, из тех, что сделаны в последнее время. Не выбрал: моя физиономия везде была однообразно-пасмурной. Опять она напишет: "Печально смотришь, сын. Зачем тебя туда понесло, в неметчину?". Разве дело в том, что я теперь далеко от дома? Прошлым летом я ездил в Москву, на две недели, которые показались мне бесконечными из-за попрёков и жалоб мамы. Да и сама Москва произвела странное впечатление. Она стала другой. Чужой. Не моей.
      Вам доводилось смотреть неудачную экранизацию любимой книги? Ощущение надругательства над родными образами. Досада. Так и посещение родного города после полутора десятков лет «за бугром».
     Иногда, делая "селфи" по просьбе матери, я пытался улыбнуться, но получалась идиотская гримаса. Зачем я вообще пытался изображать эмоции? Уже давно привык жить без них. Всё в порядке.

     К полудню захотелось перекусить. Поверьте, есть нечто сюрреалистическое в ощущении голода, когда сидишь в сарае с навозом. Потягиваясь, я поплёлся за цистерну, взглянуть на Рихарда. Что-то он там совсем затих. Тормоз проклятый. Размазня.
     Рихард сидел на складной табуретке и пытался залепить пластырем кончик среднего пальца. У него в кармане всегда есть пластырь. 
     – Опять порезался? Чем? И как ты только умудряешься... – начал ворчать я, разглядывая цистерну. –  Ну вот, криво приклеил!
     – Где?
     – Да здесь, строчку "Свежие яйца от счастливых кур".
     Рихард отошёл на несколько шагов от цистерны и уставился в наклеенные им буквы. Я попробовал выправить строку.
     – Осторожно, там колючка торчит! – воскликнул Рихард. – Я о неё палец до крови поцарапал! Что ты сказал?
     – Ничего. – Я напоролся указательным пальцем на маленький и очень острый шип. Из пальца закапала кровь.
     – Ох! – всплеснул руками Рихард. – Говорил же! Давай помажу мазью и заклею пластырем.
     Чертыхаясь, я только отмахнулся и зашагал к выходу. Рихард потащился вслед. Забравшись в машину, мы достали бутерброды, термосы и приступили к трапезе. Несколько минут молча жевали, потом Рихард тихо и вкрадчиво заговорил:
   – Киил, так я дорасскажу...
   – Давай, – рявкнул я. – Ты собираешься заработать кучу денег.
    Рихарда явно задел мой презрительный тон, но он с невозмутимым видом продолжил:
    – Как ты думаешь, людям нравится смеяться? По-настоящему?
    – Ну, наверное, нравится. - Я пожал плечами. – Что значит по-настоящему? Не понял.
    – Как дети, например. Или как счастливые люди смеются, то есть искренне... А плакать нравится людям?
   Я не ответил. Рихард, вздохнув, произнёс:
    – Есть так называемые "очищающие слёзы", после которых становится легко на душе...
    – Есть. Зачем ты мне всё это говоришь? Поплакать, что ли, хочешь? Понятно, граф, тебе скоро снова около навозных куч сидеть... – процедил я без тени улыбки. – Не обижайся, шучу!
     Рихард обиделся. Он часто находил мои шутки нетактичными, но ни разу не сказал об этом. Только замолкал и отстранённо смотрел перед собой.
     – Ну, так что? – спросил я, как мне казалось, добродушным тоном.
 
     Помедлив, Рихард достал из своего рюкзачка обитую чёрным бархатом плоскую коробку, размером с книжку. Осторожно приоткрыл – два маленьких хрустальных графинчика покоились в атласных углублениях. Рихард поддел пальцем и приподнял за тонкое горлышко один их графинчиков. Он был наполнен полупрозрачной розовой жидкостью.
    – Вот, смотри, тут сироп, он действует так, что проглотив несколько капель, человек станет смеяться. А в другом графинчике – зелёный сироп, от него люди начнут плакать.
    – Наркотики, что ли?
    – Боже упаси! – воскликнул Рихард и вытащил из рюкзака аккуратно сложенную бумажку, развернул и протянул мне. – Вот тут всё написано: при правильном приёме никаких побочных эффектов или  привыкания. Действие продолжается пять-десять минут...
     Я презрительно отмахнулся от бумаги:
     – Ты уже забыл, как продавал таблетки, чтобы похудеть? Много тогда заработал?
     – Тогда был другой случай! Большая конкуренция! А это совсем новый препарат, есть только у меня. Ну, ещё у двух-трёх распространителей, не больше.
   Я выхватил из рук Рихарда инструкцию и попытался читать, но в слабом свете пасмурного дня не смог разглядеть слишком мелкий шрифт. Взял графинчик, открыл хрустальную пробку, понюхал. Слабый мятный запах.
     – Киил, я хочу попробовать действие сиропа на себе. Чтобы знать, что продаю, и как это действует, ведь покупателям надо объяснить, - сказал Рихард, и, вздохнув, добавил:
     – А ты понаблюдай за мной, вдруг что-нибудь...
     – Уважаю, граф, – иронично скривив губы, сказал я. – И когда у нас испытание?
     – Ну, можно сейчас, герр доктор, – произнёс Рихард. Иногда он пытался отомстить за "графа", напоминая про мою несостоявшуюся научную карьеру.
     Я вышел из машины, огляделся - лишь несколько мокрых ворон расхаживали по двору перед коровником, и спросил:
     – Смеяться собираешься или плакать?
     – Смеяться, – ответил Рихард. – Три капли надо принять.
     Краем глаза я наблюдал, как он неуклюже капал из графинчика в ложку свой сироп, но помогать не стал. Постоял с минуту и вернулся в кабину. Рихард сидел напыжившись, и ждал, когда подействует снадобье.
 
     – Уже десять минут прошло. – Первым нарушил я молчание. – И что, весело?
     Наклонив голову, я внимательно посмотрел на Рихарда: обычная задумчиво-грустная мина. Я усмехнулся:
     – Обманули тебя, граф! Помнишь – тогда тоже никто от таблеток не похудел, все требовали деньги вернуть.
     Это было правдой: недавняя попытка Рихарда разбогатеть на "новейшем средстве для снижения веса" лопнула из-за того, что таблетки не действовали.
     – Пожалуй, ты прав, – разочарованно протянул Рихард. – Меня в очередной раз надули, как дурака. Ну почему именно меня? Почему? Знаешь легенду про царя Мидаса?
     – Это какой-то древний царь... Кажется, он был проклят, и всё, чего он касался, превращалось в золото. Причём тут Мидас?
     – Притом, что я – Мидас наоборот, – растянув рот в презрительной улыбке, сказал Рихард. – Всё, к чему прикасаюсь, превращается в дерьмо... Другие зарабатывают деньги, а стоит мне что-нибудь начать... Скажи, Киил, ну почему я такой невезучий? Тоже проклят, да?
   Я похлопал Рихарда по плечу:
  – Ладно тебе, не расстраивайся! Слушай, а может это только на тебя сиропчик не действует? Дай-ка мне попробовать! Чтобы смеяться – розовый?
   Я схватил бархатную коробочку и достал из неё графинчик, открыл пробку и, накапав на ладонь три розовые капли, слизнул их. Они были сладковатые на вкус.
     – Подожди! – прошептал Рихард. – Разве не зелёный, чтобы смеяться? Чёрт, опять всё перепутал!
     – Розовый! Я ещё сразу подумал – зелёная тоска, значит плакать, а розовые – весёленький цвет, будем смеяться. А ты какой принял? Зелёный?
     Рихард, помолчав, тихо произнёс:
     –  Да всё равно не действует...
     Мы просидели в молчании минут семь, и я совершенно ничего не почувствовал.
     – Не действует. Ни смеяться, ни плакать от твоего сиропчика не хочется. Обманули тебя опять, граф. Пошли дальше работать, – сказал я и вылез из кабины.
 
     Краснощёкий толстый фермер, явно в дурном расположении духа, стоял возле своей цистерны.
     – Так дело не пойдёт! – заорал он, увидев нас. – Плохая работа! Криво-косо приклеено, да ещё  испачкано! Всё переделать! И поскорее, мне завтра цистерну навозом заполнять!
     – Я переделаю, –  кротко сказал Рихард. – Хотя мне это и нелегко, я поранился. Не надо  так кричать... Зачем вы так грубо...
     – У вас цистерна, как ёж, с колючками, – добавил я. – И я поранился.
     – Ах-ах! Колючки какие-то выдумываете! Да просто работать не умеете! – возмутился фермер.
     – Покажи ему палец, который ты расцарапал, – сказал я Рихарду. – До крови, между прочим.
     Рихард не ответил, неподвижно созерцая надпись "Свежие яйца от счастливых кур".
     – Ах-ах! – начал орать фермер, но вдруг осёкся, увидев лицо Рихарда, глаза которого  наполнились слезами; подбородок дёргался, рот кривился. На остром кончике клювообразного носа висела огромная капля. Судорожно вздохнув, Рихард закрыл глаза. Два ручейка побежали по его щекам.
      – Боже милостивый! – растерянно пробормотал фермер, вопросительно и с испугом посмотрев на меня. – Что это с ним?
      – У него палец болит... Рихард, правда ведь? – с дурацкой ухмылкой произнёс я.
      Рихард мелко закивал, кривя рот в болезненной улыбке. Фермер брезгливо посмотрел на Рихарда и, указывая на меня, сказал:
     – Пусть тогда он доделает! Он ведь здоровый? Вы посидите в сторонке, он доделает!
     Рихард закрыл лицо руками, бормоча что-то невнятное сквозь всхлипывания. Он   выглядел жалко и одновременно комично. 
     – Он доделает, доделает! – продолжал повторять фермер. Похлопав по плечу Рихарда, он начал пятиться к выходу, но, взглянув на меня, остановился в недоумении и спросил:
     – Вас тошнит, что-ли?
     Лучше бы меня тошнило... Тот, кому доводилось сдерживать приступ смеха, знает, какое это ужасное мучение. Всеми силами пытался я подавить рвущийся наружу хохот, но Рихард был так смешон. Я плотно закрыл ладонью рот и ссутулился. Но смех победил. Издав похожий на хрюканье звук, я присел на корточки и затрясся, как в припадке, а потом громко, в голос, расхохотался.
     Через какое-то время мне удалось перестать смеяться. Я встал, глубоко вдохнул и хотел было  произнести извинения. Искренние: мне было очень стыдно.
     Но в этот момент Рихард несвойственным ему тонким голоском сказал:
     – Да, болит, вот этот палец. Смотрите!
     Всхлипнув,  Рихард подошел к фермеру и поднял вверх обмотанный пластырем средний палец, сжав в кулак остальные. Я снова затрясся от смеха.  Герр Брюкман остолбенело стоял между нами, переводя взгляд с одного на другого.
     – Убирайтесь сейчас же! – брызжа слюной, заорал фермер. – Вон отсюда!
     – О-о-о! – простонал Рихард и попытался что-то сказать, но получались лишь невнятные булькающие звуки.  Не пытаясь более сдержаться, я заливисто хохотал, раскачиваясь и пританцовывая...
      
     Несколько минут спустя мы внезапно успокоились. Изможденные, собрали инструменты и поплелись к машине. Из окна фермерского дома было слышно, как герр Брюкман громко разговаривает по телефону и грозится подать в суд на фирму "Рекламные услуги Зигера".
     Как только мы отъехали, Рихард, громко вздохнув, страстно заговорил:
     – Ох, нас теперь уволят! Выкинут с позором, и правильно сделают! Мы даже не извинились перед герром Брюкманом!
     Я представил выпученные от негодования глаза фермера и снова засмеялся, но на этот раз как-то фальшиво, будто меня щекотали.
     – Киил, я не буду продавать это ужасное зелье, – заявил Рихард с несвойственной ему страстностью. – Это аморально! Противоестественно! Эмоции должны рождаться чувствами, а не химикалиями. Это... это грешно. О, как мне стыдно! Останови машину, вон там, у моста, я выброшу в реку эти мерзкие графинчики! Зачем я только принял эту гадость!
     Мы проехали мост через бурый Рейн. Дождь перестал, сквозь пелену облаков проглядывало матовое солнце.
     – А если кто-то отравится, или умрет? – продолжал причитать Рихард.
     – Даже так? – удивился я. – Это значит, что от твоего сиропчика можно помереть... от смеха?
     Рихард выпятил нижнюю губу и отвернулся.
     – Ну, если какой-нибудь идиот проглотит сразу всё содержимое флакона зараз, то... возможен и летальный исход. Так написано в инструкциик применению, – пробормотал он и сник.
 
      До конца рабочего дня оставалось еще два часа. Мы уже подъезжали к зданию нашей фирмы, но вдруг Рихард заявил, что должен сначала зайти домой – помыться и сменить одежду. Он не мог-де предстать перед шефом в помятом и дурнопахнущем виде. У меня был с собой пакет со сменой белья и чистой одежды – при такой дерьмовой работе частенько приходилось переодеваться – так что я и сам был не прочь облачиться в свежее, а заодно оттянуть встречу с разозлённым герром Зигером.
      Нас встретила сладкоголосая Бригитта фон Харенкирхен. Услышав впервые её медовый голосок по телефону, я представил хрупкую девушку с шёлковыми кудряшками и фарфоровым личиком. В действительности Бригитта оказалась приземистой обрюзглой бабой с грушевидным торсом, круглым припухлым лицом, обрамлённом жёсткой курчавой шевелюрой.
     – Что-то случилось, моё сокровище? – елейным голоском пропела Бригитта. – Почему так рано?
     Рихард вяло улыбнулся, поцеловав супругу в щёчку.
     – Ох, у меня неприятности, но ты не волнуйся, моё сокровище, я расскажу тебе, милая, только сначала переоденусь и помоюсь.
     – Хорошо, дорогой, я сварю кофе, пока ты в ванной, – залопотала Бригитта. – Есть пирог с малиной, ты любишь такой, не правда ли, моё сокровище?
     – Да, моё сокровище, – прошептал Рихард и удалился.
 
     Мне было любезно предложено сесть за стол, на котором сразу же появился круглый пирог с малиной. К счастью, Бригитта ушла на кухню, варить кофе. Разговаривать с ней – сущее мучение. Хотя со мной она и не употребляла жутких "моё сокровище" и "дорогой", но её слащавая, настырно-любезная интонация была до скрежета в зубах противной. Странно, но Рихарду нравилось это сюсюканье, он сам разговаривал с женой таким же фальшиво-ласковым тоном.
     Я начал разрезать малиновый пирог на куски, и тут мне в голову пришла шальная мысль. А что, если заставить их посмеяться? Пусть хотя бы раз вместо того, чтобы бубнить потерявшие смысл, затёртые слова, они просто от души повеселятся вместе?
     Из кухни доносилось бряцанье посуды. Я метнулся в прихожую, где на полу стоял рюкзачок Рихарда, и достал бархатную коробочку. Вытащил оба графинчика из атласных углублений. Прислушиваясь, не возвращается ли Бригитта, слегка подрагивающей рукой я накапал на два куска малинового пирога по несколько розовых капель. На алой поверхности пирога сиропчик был почти не заметен, но на всякий случай легонько размазал капли кончиком ножа. Я успел спрятать оба графинчика во внутренний карман куртки за мгновение до появления Бригитты с кофейником в руках.
     – Позвольте за вами поухаживать, фрау фон Харенкирхен, – воскликнул я и положил на её тарелку кусок пирога, тот, что с сиропчиком. Потом, пока я не забыл, куда накапал зелья, положил и себе ломтик, разумеется, не "отравленный". Появился свежепомытый Рихард, которому я шлёпнул на тарелку самый большой кусок – с сиропчиком.
      Я и Бригитта сразу же принялись за еду, печальный Рихард лишь вяло ковырял уголок пирога. Ему явно не хотелось рассказывать жене о нелепом происшествии.
     –  Как вкусно! – бодро сказал я. – Небось, сами пекли? Можно рецептик, я маме пошлю?
     Мне было наплевать на рецептик, просто хотелось потянуть время. Скорее бы начал действовать сиропчик. Я знал, что женщины любят во всех подробностях рассказывать про свои кулинарные деяния. Пока Бригитта говорила, я сидел и злорадно думал: я знаю, что сейчас произойдет. А они не знают.
     Я почувствовал себя кукловодом, намотавшим на пальцы ниточки и приготовившимся смотреть, как запляшут его куклы. Вот сейчас Рихард скажет, что его теперь выпрут с работы за совершенно идиотский поступок, в котором виноват он сам. Бригитта заохает, закудахчет "моё сокровище". И зальётся смехом. Скорее всего, к тому времени, подействует сиропчик. Рихард ответит ей хохотом, и они будут неудержимо смеяться и смеяться... Из глаз брызнут слёзы - от смеха, а потом, измождённые, они обнимутся, и, отдышавшись, увидят себя будто в первый раз. Те, кому посчастливилось смеяться вместе, становятся ближе друг другу. А может быть, смех сближает даже сильнее, чем секс?
     Я довольно улыбнулся, и, прервав на полуслове рассказ Бригитты о малиновом пироге, спросил разрешения воспользоваться душем. Мне разрешили и я, захватив пакет с бельём, пошёл в ванную комнату.
 
     Мылся я долго, потом неспешно одевался. С замиранием сердца вернулся в столовую. За столом никого не было. Из соседней комнаты - это была спальня - доносились голоса Рихарда и Бригитты, причём говорили они одновременно и довольно громко. Вдруг дверь распахнулась, и Рихард пронёсся мимо меня в ванную, раздался плеск воды, почти сразу он выбежал с полотенцем в руках и скрылся в спальне. Я последовал за ним, но он захлопнул у меня перед носом дверь. В недоумении я постучался, потом приоткрыл дверь.
     Они не обратили на меня ни малейшего внимания. Грушевидная Бригитта восседала на двуспальной кровати, шёлковое покрывало было смято. Одной рукой она прижимала к щеке мокрое полотенце, другой, сжатой в кулак, размахивала в воздухе. Рихард стоял рядом - лицо пошло красными пятнами, глаза злобно сощурены. Они кричали друг на друга.
     – ...каким же надо быть идиотом...
     – ...дура безмозглая, смеяться она ещё будет...
     – ...псих... сразу руки распускает...
     – ...да ты кого угодно доведёшь...
     – ...изгадил мою жизнь...
     – ...курица ощипанная...
     – ...свинья ты вонючая...
     Тут Бригитта увидела меня и сразу замолчала, умолк и Рихард. Я заметил у него на щеке три кровоточащих царапины. Бригитта отняла полотенце от мокрого лица. Под её припухшим глазом наливался синяк.
     –  Ох, синяк всё же есть! – скроив скорбную мину, сказал Рихард. – Прости, моё сокровище, не хотел...
     Бригитта поджала губы и встала с кровати.
     – Может, доедим пирог? – спросила она.
     Мы вернулись в столовую. И тут я увидел, что на тарелке Рихарда кусок малинового пирога остался почти не тронутым. Зато Бригитта умяла свой без остатка.
     – Спасибо, я больше не хочу! Было очень вкусно! Можно остатки домой забрать? Очень вкусно! – Не дожидаясь, что мне разрешат, я схватил тарелку с пирогом. Мне больше не хотелось, чтобы кто-то пробовал этот чёртов розовый сиропчик. Поспешно распрощавшись, выскочил из дома.
 
     Доехав до моста через Рейн, я припарковал фургончик на обочине. Вышел на середину моста и скинул вниз – вместе с тарелкой – остатки малинового пирога.
     Через несколько минут я уже входил в здание фирмы. До конца рабочего дня оставалось по крайней мере четверть часа, я мог ещё успеть получить расчёт в бухгалтерии. Хорошо бы избежать встречи с шефом. Небось, орать начнет. Ну и пусть.
     – Эй, Кирилл! Зайди-ка на минутку! – услышал я мелодичный голос Сибиллы, нашей бухгалтерши.
     В маленьком кабинете с голубыми занавесками пахнет ванилью и кофе. Сибилла, борясь с улыбкой, исподлобья смотрела на меня.
     – Тут ваш клиент звонил. Фермер. Он больной, что ли?
    Я скроил удивленную мину.
     – Он какой-то... неадекватный, – продолжала Сибилла. – Говорит, Рихард истерику устроил.
     – Чушь! Там такая вонь стоит, в этом сарае с навозом! У Рихарда глаза слезиться начали.
     – А ты зачем смеялся?
     – Я не смеялся. Улыбнулся, чтобы Рихарду настроение поднять.
     – Так я и думала, – кивнула Сибилла. – Я же вас с Рихардом давно знаю. А то, что фермер наговорил – не верю, он чокнутый просто. Кстати, шеф ничего не знает. Я ему не буду пока говорить про звонок. Короче, фермер просил вас завтра приехать и доделать работу.
     – Значит, завтра опять в коровник. А знаешь, какие мы надписи приклеиваем? "Свежие яйца от счастливых кур".
     Сибилла засмеялась. Хорошо засмеялась, не фальшиво, не деланно. Вздернутый носик сморщился, глаза стали как у китаянки и так чудно заискрились, заблестели.
     – Кажется, я понял, что такое смех, – сказал я. –  Это когда Бог трясёт тебя за плечи, чтобы показать – мир вокруг прекрасен и удивителен.
     – Ох, ну ты и сказанул, – ответила Сибилла и посмотрела на меня немного отчуждённо. – Бог-то тут причём? Смех – это физиологическая реакция.
     Я пожал плечами. Жаль, что я начал с ней делиться своими соображениями. Лучше бы промолчал.
     – Пока, Сибилла! – сказал я и отправился домой.
 
     Отпирая дверь квартиры, я подумал: сейчас, наконец, отвечу на письмо матери. Она просила фото. В прихожей темно - лампочка перегорела с незапамятных времён. Споткнувшись о треснувший линолеум, я прошёл на кухню, достал из холодильника бутылку "Edinger". Вместо того, чтобы открыть пиво, я стал суетливо наводить порядок - выбросил засохший сыр, переставил грязные чашки со стола в мойку, задёрнул серые от пыли занавески, приоткрыл окно. Я никак не мог заставить себя сесть за компьютер, чтобы написать письмо. В голове, назойливо повторяясь, звучала квиновская строчка:
 
                Oh-oh, yes,
                I'm the great pretender...
 
     Фото для матери. Надо, наконец, избавиться от обещания. Сделаю "селфи", как получится, так и получится. Я полез во внутренний карман куртки, достать мобильник.
     Пальцы наткнулись на нечто странное, чужое. Тонкий, гладкий цилиндрик. Пузатое, гранёное. Маленький шарик пробки.

     Я извлек из кармана графинчик и поставил на стол. Казалось, что розовая жидкость слегка светилась. Фредди Меркьюри всё пел и пел о том, что он большой притворщик.
     И вдруг я понял, что судьба предоставила мне замечательную возможность заменить, наконец-то, вопросительный знак в моей жизни  на точку. Всё очень просто. Это будет замечательная точка. Уйти, смеясь...
     Вкус у сиропчика был неприятный, напоминающий растворённую резину, сдобренную мятой и анисом. Я потряс флакончик над ладонью. Подождал, пока последние капели медленно упалут на ладонь. Я слизнул их и отбросил флакончик прочь.
     Ноутбук грузился целую вечность. Мне всегда было трудно писать матери. Если бы я излагал то, что крутится сейчас в голове, то напечатал бы что-то избитое, вроде - "Земную жизнь пройдя до середины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины...". Нет, так я никогда и никому не писал. И уже не напишу. Но что-то надо было сейчас отослать, и пальцы словно сами набрали текст:
 
  "Мам, привет! У меня всё нормально, здоров, работаю. Надеюсь, у вас там всё в порядке. Посылаю фото - как заказывали, с улыбкой. Пока!"
 
     Мобильник нашёлся в боковом кармане курточки. Я приготовил кабель, потом пошёл в ванную и причесался перед зеркалом. Подумал даже - не побриться ли, но тут начал действовать сироп. Губы начали  растягиваться в улыбке, и через пару секунд я рассмеялся.
     И понял, что не смогу перестать смеяться. Никогда.
     Торопясь, я сделал с десяток "селфи". Шатаясь, как пьяный, вернулся в кухню. Всё-таки сумел подключить кабель, хотя приступы смеха уже стали походить на конвульсии. Выбрал одно фото - с широчайшей улыбкой на физиономии. Прикрепил к письму для матери, и, промахнувшись несколько раз курсором, отослал...
     Откинувшись назад я продолжал хохотать. От смеха выступили слёзы, всё вокруг сделалось зыбким, медленно погружаясь в темноту.
     Нераскупоренная бутылка "Edinger" на кухонном столе растворялась во мраке.
     Вдруг я ощутил, что кто-то невидимый трясёт меня за плечи и кричит: "Посмотри, как прекрасна жизнь!".
 
     А потом я стал очень лёгким, почти невесомым. Меня обволакивала  еле слышная прекрасная музыка. Кажется, это был менуэт. Медленно, как в театре перед антрактом, тьма сменялась зыбким и туманным светом. Из тумана появились глаза, они были узкие, как у китаянки. Я узнал – это Сибиллины глаза. Она смеялась. А вот – тёмные, слегка навыкате печальные очи Рихарда, рядом – поросячьи глазки Бригитты.
 
     – Смотрите, он проснулся! – произнёс женский голос.
     Я лежал на кровати, весь в белых простынях и всё вокруг было ослепительным, светлым и солнечным. Рядом стояли Сибилла, Рихард и Бригитта. Все уставились на меня, будто видели в первый раз.
     – Осторожно, не дергай рукой! – воскликнул Рихард. Я вдруг заметил, что лежу под капельницей.
     – Я в больнице? – Зачем-то спросил я, хотя и так было понятно.
     – В больнице! –  хором ответили мои посетители. А Рихард добавил:
     – В психиатрической.
     – Доктор сказал, тебя скоро отпустят! - сказала Сибилла.
     – Хорошо, что ты дверь не запер, а то бы... – буравя меня взглядом, изрекла Бригитта.
     – Да! – поддержала её Сибилла. – Мне вчера показалось – с тобой что-то не так, и решила зайти, а ты лежал без сознания, и я...
     – ...и ты начала трясти меня за плечи и кричать: «Посмотри, как прекрасна жизнь!  Жить!  Жить...», – договорил я за неё.

     Сибилла улыбнулась. Пожалуй, теперь можно поставить точку в этой смешной, как мне кажется, истории. Ах да, чуть не забыл сказать: если вы когда-нибудь пробовали в нескольких словах, не сбиваясь на штампы и клише, написать свой истинный автопортрет и у вас не получилось – не унывайте! Бывает. Иногда следует похандрить. Наверняка скоро найдётся тот, кто встряхнёт вас за плечи, и скажет – жизнь прекрасна и удивительна.
     И будет прав...