Начало повести http://www.proza.ru/2014/09/10/24
Сергей Иванович Гурин свою автобиографию в официальных документах всегда писал кратко и ясно.
Родился перед войной. Точное время рождения не установлено. Родители погибли в период ВОВ. Имена родителей не известны. Воспитывался в детском доме.
А что можно к этому добавить? Только чувства, тяжёлые воспоминания и душевную боль. Гурин вспоминает...
- Свои ранние годы жизни помню очень плохо. Они отложились в моей памяти, без каких либо
впечатлений. Не помню ничего плохого и хорошего не помню. Всегда был в окружении детей,
в одинаковых пальтишках и шапочках и воспитательниц, как добрых так и строгих. Хлеб, каша,
чай или кисель не переводились. Голода не испытывал.
Только, придя в первый класс обычной городской школы, я впервые узнал, что живу и воспитываюсь
в детском доме города Ростова на Дону. Большинство детей в классе после занятий уходили домой
в свои семьи, имели маму, папу, бабушку и дедушку. Я же и мои друзья, с которыми я рос все
годы, жили совсем в другом мире. И это было для меня большим открытием. Почему нет у меня мамы?
Я не задумывался раньше. Я уже не мог быть безразличным, меня начали тревожить мысли: что, если
моя мама меня ищет... Наши воспитатели объясняли, что была страшная война, что погибло много
людей, что фашисты приходили на нашу землю. Всё это мы могли уже увидеть в фильмах и осознать.
Однажды в бане ко мне подошёл какой-то дяденька и сказал: "Салам Алейкум". Я не понял его, а он
спросил:-" Ты татарин?". Я ответил с гордостью, что я русский.- "А где ты живёшь и как зовут
тебя и твоего отца?"
Я ответил, что живу в детском доме и зовут меня Сергей Иванович Гурин. Ни отца ни мать не видел
с рождения, но хочу их найти. Но он не отставал и стал опять задавать вопросы: -" А когда тебе
сделали обрезание?".
Я ещё больше удивился и с возмущением крикнул:- "никакого обрезания мне не делали, я даже не
знаю, что это такое". Тогда он сказал спокойно и не громко: -"Сергей, не шуми, слушай меня
внимательно, возможно то, что я скажу, поможет отыскать твоих родных. Тебе сделали обрезание.
Если ты этого не знаешь, то только потому, что тебе было меньше месяца от рождения. Стало быть
твои родители или кто то из них евреи. У мусульман обрезание делают большим мальчикам и они об
этом всегда знают."
Меня его слова ошеломили, привели в замешательство и уныние. Я никогда не обращал внимание на
то, что мой писюн чем то отличается. Я тут же побежал смотреть на Семёна
Когана, который мылся неподалёку. Все знали, что он жид, его иначе и не называли, часто били (и я, как все). Вообще евреев не любил. В то время всюду говорили, что врачи-евреи вредители, травят наших вождей и детишек.
Семён многое испытал от нас, но это ему не помешало стать известным физиком, профессором
университета. Сейчас он живёт в Хайфе, звонит мне часто, приглашает в гости. Кстати, он до сей
поры не обрезан.
А тогда я страшно боялся той же участи, стать гонимым евреем. Но быстро успокоился, как только
увидел, что Коган еврей, а не обрезан. Стало быть я не еврей и татарин всё наврал про меня.
Тем не менее, впредь, в бане я старался прикрываться то мочалкой, то тазиком. А когда стал
чиновником, напрочь отвергал все предложения устроить в мою честь русскую баньку с парной или
сауну. Тут я всегда непреклонен.
Шло время, моё детство заканчивалось. Учителя и воспитатели, словно родители, всегда нацеливали
на получение профессиональных знаний, мотивировали, как сейчас говорят, на образование.
Закончив школу, мне с первого же года удалось поступить в сельхозинститут. Очень мне хотелось
стать ветврачом. Моя самостоятельная жизнь, вне детского дома, давалась не легко. Я лишился
всякой материальной да и моральной поддержки. Нужно было забыть про опеку со стороны
воспитателей, бороться за выживание.
Спасло то, что в это время в стране началась эпоха освоения целинных земель. А студентов стали
во время каникул посылать на "стройки коммунизма". Там, в стройотрядах, я опять попал в
привычную обстановку: на полном обеспечении, в,организованной государством, коллективной жизни.
Летом зарабатывал деньги, чтобы на зиму одеться и не жить впроголодь. Учёба занимала всё моё
время, но по ночам просыпался от страшных сновидений. Снились мне кошмары: война, в которой я не
участвовал, крики, плач, толпы гонимых людей, стрельба. Что то подсказывало мне, что нужно
каким то образом на это реагировать. Под лежачий камень вода не течёт.
И я пошёл, наконец, в милицию, паспортный стол, загс. Не сразу, но через несколько месяцев
удалось выяснить, что Иван Гурин жил до войны в Нахичевани, в одном из районов Ростова. Мне дали
адрес. Дрожащими руками я положил его в свой карман. Идти туда не мог, отнялись ноги. Когда взял
себя в руки, побежал, спотыкаясь, не обращал внимания на машины и трамваи, мчащиеся поперёк
моего пути, конца которому не было.
Наконец, нашёл этот дом и двор, в котором подвыпившие мужики шумно играли в домино. Некоторые
из них были покалеченные, безногие горемыки. Тогда, после войны их было много.Всё средство для
своего передвижения изготавливали из двух коротких дощечек и четырёх подшипников. Страшное
зрелище - инвалиды войны, защитники отечества. Я в одно мгновение подумал, что если один из этих
обрубков и есть мой отец. Пришёл с войны инвалидом, не захотел забрать сына из детского дома.
Самому есть нечего. Хорош отец! Но тут же я постыдился этих мыслей и решил, что я буду счастлив
помочь ему, только бы он нашёлся.
Я подошёл к мужикам и, заикаясь, спросил: не знают ли они, как найти Ивана Гурина. Они все разом
замолчали, уставились на меня и замерли в каком то замешательстве. За эту паузу я уже выбрал сам
себе отца, одного из них. Мне показалось, что я похож на того, что громче всех смеялся, самого
рослого и крепкого мужика. Да, это он, у нас с ним глаза и подбородок одинаковые. Ну, папа!
Чего же ты не узнаёшь брошенного сыночка?
А этот "папа" действительно смотрит на меня внимательнее всех остальных, встаёт из за стола,
бросает кости и тихо спрашивает: - "А ты, кто?" Я ,дрожа челюстью, ответил:- "Я Сергей Иванович
Гурин, сын Ивана Гурина. Все молчали, не проронили ни слова. А тот, которого я уже себе выбрал,
медленно подошёл ко мне, обнял и повёл по двору.
Мы зашли в коммунальную квартиру с длинным коридором, он предложил сесть за кухонный общий стол.
Долго мы молчали и когда я прервал паузу, спросил его: -"Так это Вы Гурин?" Ответ прозвучал не
сразу. Как только он заговорил, у меня остановилось дыхание, помню хорошо, что схватился за
край стола, чтобы не рухнуть на пол.
- Серёжа, Иван Гурин погиб в Сталинграде. Он родился и жил здесь,в этой самой квартире. И отец его
погиб на фронте, а мама умерла ещё до войны от тифа.
Я разрыдался. Всех моих родных нет в живых. Я один на всей планете, как был, так и останусь
несчастным. Потом я вдруг стал соображать, что речь идёт не о моей маме, а о бабушке. Это она
умерла от тифа. И я спросил: -"А где моя мама?"
Мой собеседник закурил папиросу, достал из буфета начатую бутылку, налил мне полстакана водки,
а сам выпил остаток из горла. Я отказывался пить, но он заставил.
- Слушай, это не короткий разговор. Я был лучшим другом Ивана, поэтому знаю то, что другим
неизвестно. Кроме меня тебе никто твоей тайны не раскроет.
Ивану было всего семнадцать лет. Он не был женат,не успел. И ты не его сын, хотя живёшь на этом
свете благодаря ему. Считай, что ты второй раз родился. Иван, рискуя своей жизнью спас тебя от
верной смерти.
Была война. Ростов дважды был оккупирован немцами. Первый раз они вошли сюда внезапно в ноябре
сорок первого. Пробыли десять дней, но зверствовали беспощадно. Эсэсовцы каждый день толпами
вели через весь город людей на расстрел. Мы были свидетелями, но бессильными. Это была железная
машина, которая давила всё на своём пути и жгла.
Однажды, по улицам Нахичеваня вели людей под конвоем автоматчиков с овчарками. Люди эти -
старики, женщины с детьми, даже грудного возраста, были обречены на смерть. Это было мирное
население - не пленные солдаты, не коммунисты, не подпольщики. Мы до тех пор не знали, что эти
изверги расстреливают людей только за то, что они родились евреями. Это было шоком.
Я и Иван оказались случайно ближе всех к офицеру-эсэсовцу замыкавшему конвой. Иван подбежал
к нему, не обращая внимания на оскалившуюся собаку, и успел крикнуть по немецки: " Побойся
Бога! Оставь детей! Их в чём вина?!." Я был уверен, что немцы откроют огонь и Ивана и всех нас
оставят в лужах крови на каменной мостовой, как это они уже не раз делали. Эсэсовец крикнул:
"ХАЛЬТ" и через мгновение ткнул пистолет прямо в зубы Ивану. Но тут закричал маленький ребёнок
на руках у одной молодой женщины. Этот рёв, видимо, довёл немца до иступления. Ещё секунда и
офицер вырвал ребёнка из объятий напуганной матери и бросил, как бревно прямо под ноги Ивану.
То, что совершил Иван непостижимо, я бы такое не смог. Иван схватил тебя и стремительно понёсся
по переулкам и свернув за угол, скрылся в подворотне. Немцы не стали преследовать. Во след
только лаяли немецкие овчарки. Я догнал Ивана и мы понеслись прочь подальше.
Скрывались мы в подвале одного из разрушенных домов. Я сбегал домой и принёс какую то еду -
хлеба и воды. Ты успокоился, уснул, мы закутали тебя в телогрейку. Потом узнали, что немцы
в тот день расстреляли у стен Дома водников около 300 евреев. В живых никто не значился. Среди
них была и твоя мама.
На следующее утро немцев выбили из Ростова и восстановилась советская власть. Мы с Иваном
несколько недель искали твоих родных, в надежде, что кто то из них уцелел. Евреи в городе ещё
оставались, но из тех, кому тебя показывали, ни один тебя не опознал. Местные раввины
предположили, что твоя мама и многие другие из расстрелянных в тот день евреев были беженцами
из других областей.
Через восемь месяцев немцы опять захватили Ростов. Но ни Ивана ни меня уже в Ростове не было.
В конце сорок первого мы ушли воевать. А тебя перед этим Иван отнёс в дом ребёнка. Поскольку
никто не знал твоё имя, он назвал тебя своим сыном, как то это быстро оформили без проволочек.
Ведь шла война.
Продолжение повести http://www.proza.ru/2015/03/30/1959