В длинном чёрном пальто, забрызганном грязью, в старомодной, поседевшей от времени шляпе, резиновых не по размеру сапогах, я уныло брёл по деревенской улице, рассматривая мир через круглые очки другой эпохи. Мольберт на плече, саквояж и чёрный зонт в руках довершали необычный для этих мест образ. Вяло тявкнув, исчезла в подворотне собачонка, а похожий на учителя мужчина, увидев чеховского "человека в футляре", на минуту остолбенел.
- Господи, прости и сохрани… - три раза перекрестилась идущая навстречу старушка.
Улица оживала: взлетали, каркая, вороны, хлопали двери, громко переговариваясь, за водой к колонке шли люди. Женщина в спортивной куртке и соломенной шляпке не по сезону сбросила с коленей чёрного кота, привстала со скамейки, поклонилась и приветливо улыбнулась.
Я появился здесь вчера. Старой ржавой лопатой через заросли полыни и лопухов проложил дорогу в будущее от калитки до крыльца, оторвал доски, которыми крест-накрест были заколочены окна брошенной на произвол судьбы избы, растрёпанным голяком смёл со ступенек жёлтые листья. Но осень рассмеялась, и ветер мгновенно вернул золото на прежнее место.
Незапертая дверь, надрывно скрипя, неохотно открылась. Минуя тёмный коридор, вошёл в просторную комнату. В нос ударил запах гниющего дерева и прелых тряпок. Стол, скамья, столетняя кровать с досками вместо матраса казались равнодушными, уставшими от ненужности и были покрыты толстым слоем пыли.
- Тут буду жить и умирать! - сказал я себе, сделав несколько шагов по скрипучему полу, и, подтвердив серьёзность решения, поставил саквояж на кровать.
Тело требовало тепла, а душа хотя бы единственного, близкого по духу человека. Ни того, ни другого не было, а вечер уже включил темноту. Не снимая пальто, подложив под голову саквояж, я долго пытался уснуть на твёрдом ложе. Не получилось, хотя давно отказался от материальных благ, забыл, что такое комфорт, довольствовался малым. Настоящее и будущее были затянуты плотным туманом неизвестности, зато лепить из воспоминаний прошлое было легко.
Вспомнилось лихое время, когда торжествовало зло и в мраке смутных дней царили вражда, ложь, оговор, насилие, тревога, а голос истины был абсолютно бессилен. Мне не повезло. Я оказался на этом страшном витке истории.
На какое-то время прошлое смешалось с настоящим. Я услышал визг тормозов, будоражащий мозг, потом нетерпеливый стук. Захотелось встать и закрыть на засов дверь нынешнего жилища. Но три расплывшихся чёрных пятна материализовались в людей или нелюдей в кожаных куртках и фуражках, в портупеях и с оружием в кобуре. Одинаковых, безликих…
- Велихов Дмитрий Ильич? - выстрелом прогремело в тишине.
И сейчас, через много лет, от этой фразы заложило уши.
Отец побледнел, медленно облизал сухие губы:
- Да. Что вам угодно?
- Вы арестованы. Обвинение получите позже.
Я кричал, я прижался к отцу, обхватив его дрожащими руками... Он через силу улыбнулся, пригладил мои растрепавшиеся волосы:
- Ты остаёшься за старшего, Витя... Береги маму и Лену.
Глаза... Я никогда не забуду его глаза... В них - страшная тоска, немой вопрос,нечеловеческое страдание.
- Велихова Мария Сергеевна? Вы арестованы! - резкой болью в ушах отозвался второй выстрел.
Леночка бросилась к матери, пытаясь спрятаться в складках её широкой юбки.
- За что? - в глазах мамы застыл немой вопрос.
Я всю жизнь ищу на него ответ. Что плохого могли сделать мой отец - учёный, известный всему миру, и моя мать - школьная учительница? Ищу и не нахожу… Лучше бы нас расстреляли.
- За что? - прочитал вопрос "гость". - Об этом Вы расскажете сами.
- А дети?
- О них позаботится советская власть…
Не позаботилась. Руку помощи протянула соседка Фёдоровна: то лепёшку испечёт, то картошки отварит, то чаем напоит.
- Должны разобраться… - не уставала она повторять, вселяя надежду.
Время шло… Постепенно перекочевали из дома на толкучку более-менее приличные вещи. Родители не вернулись. Они растворились в хаосе беспричинных обвинений, неоправданной политической злобы, зависти и вражды.
Не надо фотографий. Близкие люди… Они здесь в холодной чужой избе… Что-то шепчет отец мёртвыми губами, мать кладёт на мой горячий лоб прохладную ладонь: «Спи…» Сердце, попав в плен безжалостных воспоминаний и видений, замерло. Пока оно собирало силы на новый толчок, казалось, что моя последняя жизнь заканчивается… Но кто-то решил, что путь не пройден, и сердце застучало вновь.
Первая жизнь - беспризорное детство. Помню тяжёлую, грязную работу, помойки, крыжовник в чужом саду с куста, грибы, поджаренные на костре, берёзовый сок в литровой банке вместо газировки за одну копейку. Я страдал, я выбивался из сил, я не делал никому плохого, но помочь мне никто не хотел.
Я любил Лену: заботился о ней, отдавал последний кусок хлеба, согревал холодными зимними ночами маленькое истощённое тельце, приносил картинки, которые находил на свалках и чердаках в старых, никому не нужных книгах и журналах. Аккуратно обрезав края, я приклеивал картинки над диваном, где мы спали, и долгими вечерами рассказывал сестрёнке удивительные истории, придуманные или когда-то прочитанные мной.
- Слушай… - обычно я начинал так. - В многодетной семье на лесной полянке жил-был Кролик… Он любил смотреть на небо, где сияла недосягаемая для него звёздочка. Он очень старался, чтобы она заметила его: быстрее всех бегал, выше всех прыгал, был самым весёлым и озорным. Когда Кролик подрос, родители поручили ему быть дозорным. Однажды подкралась к нему лиса. Кролик струсил и хотел смириться с участью. Но в последнюю минуту сообразил, что если лиса его съест, он никогда не увидит звёздочку. Подбежал Кролик к обрыву и прыгнул в бурлящий поток. Плывёт. Берег далеко. Из сил выбился. Хотел смириться с судьбой, но увидел плывущее мимо бревно. Взобрался на него мокрый, замёрзший, обессиленный… Когда бревно прибило к берегу, Кролик упал на траву и потерял сознание. Очнулся ночью. На небе среди множества звёзд он увидел свою звёздочку, сиявшую ярче всех. Неожиданно она стала быстро падать. Кролик закрыл глаза и очень удивился, когда услышал: «Здравствуй, Кролик!» Звёздочка согрела его своим теплом…
Леночка спала. Её худенькое личико порозовело, дыхание было ровным и спокойным. Я поправил одеяло и стал думать о себе. Я хожу по земле и смотрю в небеса, ожидая манны небесной. А мне, как и Кролику, нужна необыкновенная звёздочка - мечта...
Теперь я смотрел на картинки другими глазами, интуитивно выбирая репродукции художников эпохи Возрождения, выдающихся русских художников. Я никогда не видел подлинников, не знал авторов, но чувствовал, что это искусство настоящее.
Так пришло понимание того, что нужно делать. Я беспощадно эксплуатировал себя, не берёг, не жалел, не боялся расплескать чувства. Каждую свободную минуту рисовал: копировал известное, изображал своё. Наша квартира превратилась в выставочный зал. Леночка чаще улыбалась и радовалась каждой картине. Я перестал думать о себе и сдвинулся с мёртвой точки.
Ночь не торопилась на встречу с утром. В грязное окно заглянула луна, изливая печальный свет на убогие предметы. Я встал и протянул ей руку, потому что рядом не было никого и было страшно от воя снарядов, надрывных криков и тяжких стонов. Это была моя вторая жизнь. Жизнь на грани смерти. Я не хотел вспоминать войну, на которой истоптал не одну пару сапог, страдал от ран и под угрозой оружия выполнял неумные приказы командиров. Лёжа в окопе, отыскивал в ночном небе свою звёздочку, и появлялась надежда - выживу. Человеку испытания даются по силам. Я был сильным. Высшая награда - терновый венок. Мне он, к счастью, не достался. «Вот кончится война… - писал я Леночке, которая жила теперь у соседки Фёдоровны.
Человек не создан для того, чтобы убивать. После войны что-то нечеловеческое вошло в душу. По ночам кричал, ползал, взрывал, сдавался, пугая Лену. Все мечтают спасти мир, я решил сначала спасти себя - преодолеть военный синдром и вытащить из невежества. Я не устраивал себя, я не нравился себе, поэтому начал учиться. В поисках заработка поставил мольберт среди людей на Арбате и рисовал по заказу портреты.
Наступила осень. Отношения с ней не складывались. С утра она замораживала руки - они отказывались держать карандаш; потом, прикинувшись тёплым ветром, она проникала под лёгкую одежонку, заставляя зубы отбивать мелкую дробь; испытывая моё терпение, к вечеру осень могла пролиться холодным пронизывающим дождём. Кто-то сказал, что страдания совершенствуют дух. Можно считать, что я оказался на грани «совершенства». Но тут появилась она, «звёздочка», Королева.
- Здравствуй, Кролик, - сказала она, - хватит мокнуть под дождём! Тебя ждёт большое искусство…
Первая выставка моих работ была организована в её собственном Выставочном зале в центре Москвы. Заметили. Хвалили. Платили. Предсказывали большое будущее. Казалось, что от меня зависит всё. Где-то началась война - виноват в этом я. Не могут её остановить - и в этом моя вина. И выборы зависят от меня, и честный подсчёт голосов. Упал на улице человек - подойду, хотя и не врач. Я - художник, я - человек, чувствующий иначе, я - совесть людская. Если не пробью стену лбом, значит, плохо разбежался.
Теперь я не рисовал сладострастных дев и романтические пейзажи. Отныне мои картины несли идею, а не красоту. Срывая покровы с действительности, они открывали людям глаза. Полосы, линии, геометрические фигуры, хитро сплетающиеся и создающие замысловатую композицию - подобное трудно назвать искусством. В картинах не было напыщенности и помпезности. Никаких ценностей, установок, устоев. Лишь энергия, бесконечная, сокрушительная. Лишь жажда, неутолимая и нескончаемая.
В отношениях с Королевой я переселялся душой в ребёнка, в пророка, в волка и даже в котёнка. Знал, если котёнок убежит, спрыгнув с подоконника, Королева не заметит, а сразу заведёт другого. Я понимал это, но всё-таки с подоконника соскочил и поставил мольберт над пропастью большого города.
Это была ещё одна жизнь - прелюдия к больничной койке и савану… Когда я в пальто с карманами, где хранил кисти и краски, в шляпе, прозванной «шлемом апологета новейшей философии», позвонил в дверь квартиры, которую хотел снять, мальчик, открыв дверь, в ужасе закричал, показывая на мольберт:
- Папа! Папа! Он художник!
Я балансировал на грани роскоши и нищеты. Бесполезные поиски пищи сменялись буйными попойками. Фрак из дорогого материала - лохмотьями. Мысли о добром и честном, приличная доля тщеславия переплетались с трогательным желанием перехитрить судьбу и выжить при пустых карманах. Меня не удивила новая роковая страсть заскучавшей Королевы, привычным стало предательство друзей, которые меня забыли, но продолжали прикрываться моим именем. Я пил, много курил, весело и беззаботно переносил лишения, презирая блага, философствовал с такими же неудачниками о несовершенстве жизни и рисовал. Иногда удавалось удачно продать картину и получить в придачу билет в оперу.
Я не обременял Лену, у которой сложилась хорошая семья, заботами о себе - просто исчез, однако часто думал о ней, тайком наводил справки. Я тонул, но, не смиряясь со своей участью, барахтался, не надеясь, что кто-то протянет мне руку.
Но появилась она, моя звёздочка, Лена. До сих пор удивляюсь, как ей удалось меня отыскать в многомиллионном городе. Мы приехали в наш дом, Лена привела меня в божеский вид. После нескольких лет богемной жизни я наслаждался домашним уютом и расплакался, когда увидел над новым диваном свои первые картинки. Я начал рисовать.
В этой новой жизни я вернулся в искусстве к прежним образцам.
Захотелось поставить мольберт на берегу прекрасной сибирской реки, сонно улыбающейся по утрам, счастливой и беззаботной днём, к вечеру, озабоченной и деловой, принимающей по личным вопросам. Сосед увлёк рассказами о красавице Ангаре и предложил пожить в его деревенской избе. С новыми надеждами, в чужом пальто, без сожаления я покидал шумный город.
Утро на новом месте проспал. Неожиданный стук в дверь заставил мгновенно покинуть ложе.
- Доброе утро, Виктор Дмитриевич! С новосельем! - вошла женщина в соломенной шляпке и поставила на стол банку с молоком. - Это Вам.
- Она знает моё имя… Откуда?
Спросить не успел - комната наполнилась односельчанами. Они, улыбаясь, протягивали мне руки, расставляли, раскладывали по местам домашнюю утварь, застилали кровать. Кто-то принёс охапку дров…
Я плакал, не скрывая слёз, и даже на закате дней мне захотелось быть лучше.