Награждение

Моей дорогой маме,
Чичкань (Музыченко) Марии Антоновне,
прошедшей Великую Отечественную
 войну 1941-1945 гг., посвящается


– Муся, Мусенька! – голос прорывался сквозь сон, а затем куда-то исчезал.

Ох, Машенька, уж лучше бы тебе проснуться, чем видеть во сне, будто наяву, мертвое село! Редко-редко пробирается по нему опухшая от голода тень, что была когда-то человеком. А ведь до этого страшного года человек этот любил, радовался и смеялся, страдал и плакал. И как же надо было цепляться за жизнь, чтобы дожить в украинском селе  до ранней весны 1932 года! И не сойти с ума, спотыкаясь в темноте о трупы умерших от голода односельчан. Только ночь в ту пору была защитницей и союзницей, если получалось раздобыть немного зерна.  Его выменивали на золотые украшения да на золотые монеты достоинством в десять рублей царской чеканки, если удавалось надежно спрятать их во времена вакханалии, наступившей после 1917 года. И кто только не пытался добраться до этого золота! И большевики, и бандиты, и батьки, и комиссары. А у кого золота этого никогда не было или не сумел его сохранить, то лежал он сейчас в канаве, а то и посреди дороги, равнодушный и к революции, и к колхозной жизни. Только ночью, только тайком следовало донести зерно до хаты. И только тогда, когда убедишься, что небо закрыли тучи, можно было растопить печь и сварить из зерна кашу. Потому как не дремлют люди в серых шинелях, и стоят они на страже хлеборобского счастья, то есть всех тех, у кого и за душой-то никогда ничего не было. Люди в серых шинелях – свои, односельчане. Самые активные из них до новой власти пьянствовали и лодырничали, а теперь представляют эту власть. В помощь им из города прислали пролетариат с винтовками, которому, как известно, кроме цепей, и терять-то нечего. Ходят эти люди с оружием в руках по хатам и выворачивают в свой мешок все, что находят из продуктов. Каша так каша, сухарь так сухарь. – все летело в бездонный мешок, чтобы затем тайком быть закопанным в землю за селом. Это чтобы голодные не приметили, где зарыто, –  и не отрыли. Отрывать захороненные продукты, кроме изголодавшихся людей, было некому, так как кошки и собаки давно уже были съедены. Туда же, за село, водили люди с винтовками расстреливать сельчан, сошедших с ума от голода и варивших в казане собственных расчлененных детей.

Ох, Машенька, уж лучше бы тебе проснуться, чем видеть во сне Николая, младшего братика, голодного и несчастного! Стоит он рядом с тобой у плиты, что во дворе, и наблюдает, как ты печешь лепешки из лебеды на голой сковороде. Как же надо было нагрешить, чтобы Господь послал людям такое тяжкое испытание, и сколько надо было пролить при этом крови! Молча наблюдает Николай за сестричкой, и нет у него сил даже заплакать. Только что-то мычит, как теленок, которого оторвали от материнского вымени. Да изредка просит: «Дай еще!» Одну лепешку он уже съел. Но взрослые, уходя в поле, строго наказали не давать ему кушать больше одной лепешки: «Больше нельзя, – может умереть». Слава Богу, послал Спаситель раннюю весну, и полезла из земли зелень. Теперь легче станет!

– Муся, Мусенька! – сознание, наконец, прорывается сквозь сон, и действительность всплывает перед глазами. Радости в этой действительности мало. Второй год идет страшная война. Совсем не такая, как пели в песнях, доносившихся из репродукторов. Немцы прут так, что порой не разберешь,  – только что был глубокий тыл, а назавтра ты уже в окружении. Политруки печальные дела на фронте поясняют внезапностью германского нападения. Еще напирают на малочисленность самолетов у нас, а также танков, артиллерии и прочего военного снаряжения в сравнении с вермахтом. Да  так ли это?

– Мусенька, пора! – Нет, не даст  подремать эта командирша! Лес, серый рассвет надвигаются, давят и заставляют прийти в себя. И еще это миловидное лицо, склонившееся над тобой. Это же надо, как изменилась девчонка! А, может, и не менялась вовсе, а всегда была такой? Где-то там, внутри, созревал и креп душевный стержень, с материнским молоком впитывая в себя соки родной земли. И проявился вдруг, внезапно. И не преданностью сталинскому режиму, а глубокой порядочностью и любовью к этой земле и людям, живущим на ней.

И смех, и грех, как вспомнишь, что за санитар была эта Ирина, когда появилась первый раз в полку! Будто только что оторвали девочку от маминой юбки. Ни подворотничок подшить, ни ногу правильно портянкой обернуть. После первого же дня службы тихонько плакала в землянке, разглядывая до кровавых волдырей натертые ноги. Каждый раз пугливо вздрагивала от взрывов снарядов, что и взрывались-то где-то вдали. Да все жалась к Маше, которой поручили присматривать первое время за ней, чтобы не учудила чего на передовой. Девочка-то оказалась генеральской дочерью, чем и озадачила весь полк. Многие с неприязнью поглядывали на нее. Особенно командование полка – дескать, тебя тут только не хватало! Убьют на передовой, и оправдывайся потом – что, да как, да почему не уберегли. Будто пуля разбирает – генеральская ты дочь Ира или дочь крестьянина Маша. Возможно, и сгинула бы она в первом бою, не умея слиться с землей, не используя неровности местности, когда ползешь за раненым, перевязываешь его и вытаскиваешь на себе с поля боя. Велела ей Маша остаться  в тот, первый раз, в окопе и постигать в нем науку, как спасти раненого бойца и остаться при этом живой.

То была суровая наука, замешанная на страданиях да крови. И еще на страхе, который  постоянно требовалось преодолевать. Задача ставилась предельно ясно, – умри, а раненого перевяжи и дотащи до своих окопов. Не выполнишь – разговор короткий: трибунал. В этом была великая логика войны. Человек, поднявшийся из траншеи в атаку, должен был быть уверен, что в случае ранения его вытащат из-под огня и не дадут умереть, истекая кровью. И как же Ирине повезло, что рядом с ней в том бою оказалась Маша! Пообвыкнув, она и сама, мало-помалу, стала выполнять эту тяжелую работу, название которой – война. Зачастую люди и гибли на войне, потому что теряли  всякую бдительность, сморенные до отупения тяжелым трудом и недосыпанием. И нужно было научиться умело распределять свои силы, используя каждую свободную минуту для отдыха. Потому что в следующую минуту они, эти силы, могли понадобиться уже на поле боя.

Маша сбросила с себя плащ-палатку вместе с остатками сна и поднялась с земли, которая всю ночь хранила тепло летнего солнца. Полк просыпался и готовился к новому дню испытаний. От прежнего полка, после его окружения, осталась горстка бойцов да полковое знамя. А так как знамя было сохранено, то как боевая единица продолжал существовать и полк, хоть и на 99 процентов обновленный людьми и вооружением.

…Тогда в том, другом лесу, с отчаянием смотрели две девчонки на раненых красноармейцев. Те же глазами молили не оставлять их здесь. Это верная смерть либо от ран, либо от немцев, которые их обязательно обнаружат.

Живет себе человек, ну и живет – на всем готовом, не слишком задумываясь, откуда берутся завтраки, ужины и вкусные обеды. Да еще, когда подаются они к столу домработницей. И постель всегда застелена чистыми и наглаженными простынями. Нарядных платьев, что в шкафу, – великое множество. А если выдвинуть нижний ящик шкафа, то там можно обнаружить не одну пару красивых туфель. Недостатка в поклонниках у Иры, генеральской дочери, тоже не было. Красивая девушка – Ира. Школу с медалью окончила. Готовилась поступать в медицинский институт. Войну, как и все ее одноклассники, встретила на «ура», дожидаясь со дня на день восстания рабочего класса Германии и парада победоносной Красной армии в Берлине. Правда, некоторый холодок ощущался в груди, когда Ира слышала шепот матери на кухне, что арестован очередной сослуживец отца. Но, то были враги народа. И народ сам себе был враг. Иначе, с какой стати появились бы десятки концлагерей в стране, а в них – сотни тысяч заключенных? Миллионы сгинули в те годы, годы раскулачивания, коллективизации и Голодомора. Да и гегемон советского государства попал под нож гильотины. Огромное количество врагов оказалось в его пролетарских рядах. Откуда же это могла знать Ира, дочь генерала? Но все это видела Маша, дочь крестьянина, а теперь – колхозника.

…Вот и сидели сейчас две перепуганные девчонки в лесу, а вокруг них только раненые стонали. Знать бы Ире, что когда ее бывший класс рвался добровольцами на фронт, чтобы успеть поучаствовать в победоносном параде наших войск в Берлине, перетрусивший отец и вождь всех народов удрал из Кремля на дачу. И в чувство его приводило все Политбюро вкупе с маршалами, оставшимися в живых после чисток их рядов.

Так уж повелось, что Машу в полку все звали Мусей. Быть может, превращение имени было связано с ровным  характером, умом и рассудительностью. А быть может, с красотой девушки. Руки у нее были умелые и легкие. И солдаты знали, что лучше их никакие другие не сделают им перевязку. Эта красивая девушка с нежными чертами лица в нужный момент проявляла силу своего характера. Ее острый ум с легкостью разбирался в сложной обстановке на поле боя, где ждали помощь раненые. С той же легкостью она разбиралась и в ухищрениях полковых ловеласов. С тех пор, как командир пулеметной роты пару недель походил с синяком под глазом, остальные позволяли теперь себе с девушкой только уставные взаимоотношения. Эти огрубевшие от беспрерывных боев и крови мужики считали, что война все спишет. И вдруг оказалось, - что не все. Что есть Маша, которая заставила их вспомнить и невест, и жен, и просто любимых женщин, оставленных ими и по ту, и по эту сторону фронта. А какими взглядами провожали медицинский персонал семнадцатилетние мальчишки, брошенные в эту кровавую мясорубку после десятого класса! Их взгляды кричали, как им страшно умирать. Умирать, не познав ни теплого девичьего поцелуя, ни горячего женского тела! Но шла война. И эти люди знали, что когда наступит их час, то рядом окажется Маша. И ее удивительные руки, и ее слова подадут им надежду, что еще не конец. Что еще все впереди, – и дом, и любимые жены, и дети, которых они им родят. И все они знали: когда рядом будет Маша, то и умирать не так страшно. 

– Мусенька, ты оставайся с ранеными, а я схожу разведать, отчего все замолчало.

– Сестричка, возьми, – боец с перевязанной головой протянул Ире ППШ, – без оружия одной в лесу нельзя!

С санитарной сумкой на боку и с автоматом на груди девушка направилась туда, где совсем недавно слышалась стрельба и канонада. Когда она вышла на окраину леса, перед ее глазами предстала картина гибели полка. Люди, которых она еще вчера видела живыми, с которыми разговаривала, лежали теперь в неестественных позах в окопах и рядом с окопами, в траншеях и по всему громадному полю. С оторванными конечностями, с развороченными животами, прошитые автоматными очередями, смотрели они широко раскрытыми глазами в небо с одним единственным вопросом: «За что, Господи?» И закричала душа Иры. Крик этот вырвался из ее горла и понесся над вздыбленной землей с тем же вопросом: «За что?» Она побежала вдоль линии обороны полка, надеясь встретить хоть одного живого человека. Да только мертвый покой царил кругом, и ответом на ее крик была тишина. В голове молнией сверкнула мысль: «А что же со штабом полка? А молоденький лейтенант Витя, помощник начальника штаба?»

Витя – второй человек после Маши, который, видя неопытность девушки, не зубоскалил, не отпускал по ее адресу гадкие шуточки. Который на второй день пребывания Иры в полку принес сапоги, что, как литые, обтянули ее ноги. Витя, добрая улыбка которого впервые дотянулась до ее сердца, сидел сейчас в штабной землянке с простреленной головой и со знаменем полка в руках. Видно, не знал двуногий хищник, какую добычу он оставил. Выпустил длинную очередь из автомата по человеку у штабного телефона и ушел догонять свою волчью стаю. Для любой воюющей стороны захваченное знамя противника было желанным трофеем. И не один командир полка Красной армии в годы войны был расстрелян за утерю знамени, а полк его при этом – расформирован. Никак нельзя было оставить знамя полка на произвол судьбы в этой землянке! Трясущимися руками разжимала Ира уже застывшие пальцы лейтенанта Вити, намертво схватившие знамя, которое не успел он вынести с поля боя. Дикий ужас охватил ее, когда лейтенант, не желая расстаться со знаменем, завалился со стула на земляной пол и укрылся им, как саваном. Всхлипывая, Ира все-таки сумела заставить мертвого друга отдать ей самую большую реликвию полка. Потрясенная, брела она по лесу туда, где совсем недавно оставила свою подругу с ранеными красноармейцами.

На поляне, в расположении перевязочного пункта, ее ожидала новость. Рядом с Машей стоял старшина, пожилой мужчина лет пятидесяти, с петлицами артиллериста. Чуть поодаль от него на траве расположились два бойца. Все - и раненые, и Маша, и приблудившиеся красноармейцы с тревогой всматривались в бледное лицо Иры, которую шатало из стороны в сторону.

– Там все мертвые, – только и сумела произнести она.

Подошедший старшина взял у нее из рук знамя, автомат и санитарную сумку. Он как-то странно посмотрел на знамя, а автомат по-хозяйски погладил рукой.
 
– А что, дочка, немцев там, где ты была, – не видать? – глухим голосом спросил старшина.

– Только мертвые.

– Вот что, бойцы, – глядя на сидевших красноармейцев, произнес он. – Поднимайтесь, рюкзаки свои выпотрошите на траву и следуйте за мной.

– Пойдем на поле боя, там осталось многое, что может нам пригодиться, – пояснил он двум девушкам.

Когда эти трое вернулись назад, то все они несли по два автомата на каждом своем плече. Рюкзаки их были набиты консервами в металлических банках и патронами. Раздобыли они и брезент с топором.

– Нужно быстрее отсюда уходить! Раненых не бросим. Как старший по званию, командование беру на себя. За неподчинение моему приказу – расстрел на месте. Всем все ясно? – командирским голосом произнес старшина. И улыбнулся девушкам, подмигнув при этом. И от этой улыбки они почувствовали необыкновенное облегчение, и готовы были выполнить любой его приказ, теперь уже наверняка зная, что приказ этот будет и справедливым, и нужным.

– Вы рубите жерди и вместе с девушками мастерите носилки для тех, кто не может самостоятельно передвигаться, – приказал он двум своим подчиненным. – Раненым, которые могут стоять на ногах, раздать имеющиеся оружие и боеприпасы. А я пойду на разведку. Знал старшина, что по лесу бродят разрозненные группы красноармейцев. Знал он и то, что трое мужчин и две девушки не вытащат из этой западни всех раненых. Не пройдя и полкилометра по лесу, он наткнулся на одну из таких групп. Этот решительный человек никого из блуждавших людей в военной форме агитировать не стал. Он просто навел на них свой ППШ и объявил им, что с этой минуты он для них самая высшая власть, какая только может существовать среди смертных.

Здоровых людей теперь хватало, чтобы нести тех, кто самостоятельно не мог передвигаться. Группа вооруженных красноармейцев, неся носилки со стонавшими людьми, уже седьмые сутки двигалась на восток, где по ночам полыхал горизонт от взрывов снарядов и осветительных ракет. Численность группы постоянно уменьшалась. И причиной тому были не только бойцы, умиравшие от ран, но и исчезавшие по ночам военнослужащие из числа тех, кого старшина мобилизовал с помощью автомата.

И Маша, и Ира понимали, что в это грозное время нужно постоянно быть начеку. Люди их окружали разные. Что у них на уме – поди знай. Доверяли они только старшине, которого в неслужебное время звали Николаичем. Да еще двум его бойцам. Хотя старшина, порой, ошеломлял их своим мировоззрением и своим особым видением событий, а, главное, – причинами, породившими  их.

Человек от сохи, выросший в селе, где многие поколения его предков жили на этой земле, обрабатывали ее и любили, как кормилицу, он готов был защищать ее от иноземца до последней капли крови. Как и до последней капли крови готов был защищать свою жену, своих детей и внуков, своих стареньких родителей. Он прекрасно знал, что фашисты пришли на его землю, чтобы отнять все, что он так любил. Хотя и не видел особого различия между властью под черным крестом на знамени и властью со звездой на нем. Но старшина понимал, что, если со своими еще можно как-то договориться, то чужие несут на его землю только смерть и порабощение. Советскую власть он не принял. Хотя, в гражданскую войну воевал за эту власть. Поверил по молодости обещаниям большевиков, что с ними, большевиками, придут в его село равенство, братство и счастье. И земля будет своей для всех ее жителей. А в дальнейшем все это случится в мировом масштабе. Отрезвление к старшине пришло быстро. Наступило оно с кронштадтского мятежа, вернее, с его подавления, в котором он принимал участие. После этого события он задумался: «А с чего это матросики, поставившие Ленина у власти, взбунтовались?» Его пытливый крестьянский ум искал ответ на этот вопрос. И ответ старшина получил незамедлительно, как только  вернулся в родное село после демобилизации. И продразверстка, и коллективизация, и Голодомор дали ему исчерпывающий ответ. А сталинский НКВД с его черными легковыми автомобилями был наглядным примером наступившего всеобщего счастья. Тем и объяснялся так удививший Иру странный взгляд, брошенный им на знамя, которое принесла девушка. Еще больше удивления у нее вызвало его предложение спрятать этот кусок материи.

Это уже потом, во время их тяжелого пути, когда они изредка позволяли себе передышку у костра, раскрывалась в разговорах сложная душа этого пожилого человека. При этом высказывались такие суждения и мысли, за которые в другой обстановке ему была бы прямая дорога в застенки НКВД. На прямые вопросы девушек он давал прямые ответы. Словно чувствовал, что не доберутся до него сталинские палачи. За год войны старшина столько перевидал, что этого хватило бы на несколько жизней. Когда девушки его спросили, что же происходит, почему немцы добрались до Волги, был ответ:

–  Народ не хочет воевать за эту окаянную власть, не осознав еще, что надо воевать за себя, за свою семью, за свой дом и за свою землю. И потому сотнями тысяч, бросив оружие и военную технику, военнослужащие Красной армии сдавались в плен, – в этом он и видел главную причину наших неудач и поражений.

Но за передовыми частями немецких войск идут гестаповцы и эсэсовцы с расстрелами и виселицами. Вот они-то и помогут красноармейцам понять, какой зверь ныне более опасен, – свой или чужой. Тогда и начнет ситуация на фронте меняться в нашу пользу. Тогда война и станет Отечественной.

А знамя ты, дочка, побереги, – не как символ деспотизма и оболванивания людей, а как пропуск к своим, – добавил он.

Совет этот девчонкам очень пригодился. День сменялся ночью, а ночь сменялась днем, а они все шли и шли туда, на восток, и никак не могли добраться до линии фронта. У них давно уже закончились продукты, поизносилось обмундирование, но оружие содержалось в образцовом порядке. Тут уж старшина спуску никому не давал. И за внешним видом бойцов следил. Знал, с чего начинается разгильдяйство, а затем и неподчинение приказу. Перед группой бойцов и раненых, чьи судьбы он сейчас решал единолично, как командир, была  поставлена задача, – дойти до своих и донести туда раненых. Поэтому и вся жизнь здесь была подчинена этой задаче. И не дрогнула рука у старшины, когда он задержал в ночной темноте двух красноармейцев, пытавшихся украсть продукты и скрыться. Собственной рукой перед строем лишил их жизни. С мукой в голосе затем пояснил Маше и Ире, что не поступи он так, то завтра останутся с ранеными он, они да два его бойца.

За продуктами старшина отправлял в села по три человека. Среди них всегда была одна из девушек. Санитарная сумка с красным крестом на боку девушки вызывала доверие у жителей сел и какую-то надежду, что еще не все потеряно. Что эти трое в военной форме и те раненые в лесу еще вернутся сюда сильные и здоровые и прогонят чужеземца со свастикой.

        В ту ночь добывать пропитание старшина отправился с Машей и бойцом. Строго-настрого наказал он двум своим подчиненным из тех, кто с ним прибились в лесу к раненым, следить за порядком в группе во время его отсутствия. К Маше же старшина относился с особой симпатией. И называл  ее  не иначе, как дочка.

– А что, дочка, много вас у отца с матерью росло? – спросил он, когда молчание в темноте стало действовать на нервы.

– Семеро. Пятеро девчат и два парня. Старший брат где-то воюет. Он офицер. Остальные на оккупированной немцами территории.

Не знала Маша тогда, что младший брат и одна из сестер, что постарше, уже угнаны в Германию. Что попали они там к фермерам, которые к ним, в общем-то, и неплохо относились. Видно, не настолько были отравлены паучьей идеологией, как жители городов. Да вот, Коля, младший брат, не выдержал разлуки с отчим домом и ударился в бега. Парнишка не понимал, что в полицейском государстве, жители которого почти все поголовно –  осведомители, далеко не уйдешь. Поймали его тут же и, отхлестав до полусмерти батогами, отправили назад к хозяевам. Когда же поймали после второго побега, то отправили в концлагерь. Освобождение Николай получил с приходом американцев с их госпиталем, куда он попал, имея вес тела всего-то 35 кг. Янки его выходили. И тут судьба улыбнулась ему. Мог, конечно, мог он попасть в Америку и там остаться. Да не увидел Николай этой улыбки. Такая зеленая тоска его охватила по родной земле, по матери с отцом, что отправился он в родную Украину. И всю сознательную жизнь прожил без права иметь паспорт и без права свободно передвигаться по собственной стране.
 
– Как же тяжело живется нашему народу, – вздохнул старшина. – И не видно просвета. Однако злейший враг для нас на сегодняшний день – это немец. Враг воюет умело. Силен своей дисциплиной, целеустремленностью. Подкован геббельсовской пропагандой. А в случае победы – знает, что получит. Конечно, внезапное нападение Германии и огромное сосредоточение наших войск на границе накануне войны имели тяжелые последствия. И в то же время, сколько этой техники было оставлено врагу и не использовалось в боевых действиях – страшно себе представить! Только под одним Киевом сотни тысяч красноармейцев сдалось в плен немцам. Вот и получается, что главная причина наших нынешних поражений – это страшная жизнь народа при большевиках.

– Откровенность моя в нашем разговоре оттого, что я доверяю тебе, дочка, – взглянув на шедшего далеко впереди бойца, произнес старшина. – Я ведь замечаю и в твоих глазах, и глазах Ирины недоумение от всего, что теперь с нами происходит. Хотя Ирине познать истину в этой войне будет гораздо сложнее, чем тебе.

Противоречивые чувства возникли у комсомолки Маши при этом разговоре. Одно твердо знала девушка, что не дознается от нее Особый отдел о настроениях этого умного и сильного духом человека, который никогда и не был ни врагом, ни предателем собственного народа.

Линия фронта от них к тому времени была уже близко. Это чувствовалось по доносившейся стрельбе из стрелкового оружия и по участившимся разрывам снарядов. Группу бойцов с ранеными они оставили в овраге, недалеко от села, где рассчитывали добыть продукты. При приближении к селу приходилось соблюдать крайнюю осторожность, и разговор прекратился. Жестом старшина приказал бойцу двигаться вперед, а сам с Машей несколько приотстал. И все-таки они нарвались на вражеское боевое охранение. Вероятно, в селе расположилась какая-то немецкая часть. Подвела их ярко светившаяся в небе луна. Было как раз полнолуние. Немцы засекли их еще на подходе к селу. Пулеметной очередью  идущий впереди боец был сражен наповал. А старшину тяжело ранило. И Маша приступила к тому, ради чего она и была на этой войне. Умелыми и быстрыми движениями ее рук простреленная грудь старшины была перебинтована. Осталось всего немного, – дотащить его до оврага.

Стрельбу со стороны села в овраге услышали. И там догадались, что неспроста это. Что ушедшие за продуктами попали в беду. Ира, а с ней два бойца нашли обессиленную Машу и старшину на половине пути к оврагу. Старшина бредил. И в бреду он то воевал, то косил траву и убирал хлеб, а то нежно звал какую-то Катю. Тяжело умирал этот сильный человек. И как же ему хотелось в эти минуты обнять свою Катю и жить, и заниматься мирным трудом хлебороба! Перед самым своим концом пришел он в сознание и долго смотрел в звездное небо, будто отыскивая там достойное место для себя. Он узнал склонившуюся к нему Машу и улыбнулся. Так и ушел из жизни с улыбкой. Похоронили  старшину в том же овраге, в могиле, вырытой по всем правилам. Научился к тому времени народ рыть и окопы, и могилы.

Со смертью старшины в группе, двигавшейся на восток, пошел разлад. Утром не досчитались трех здоровых солдат, а с ними и оставшихся продуктов. Затем, прямо днем, оставив на земле носилки с раненым, ушли еще двое. Возникла реальная угроза для последнего усилия, для последнего броска к своим. Мог рухнуть тот неимоверный труд, который потребовался, чтобы добраться до линии фронта. И смерть старшины, и память о нем, и память о тысячах и тысячах уже погибших на этой войне поблекли бы от такого предательства. Предательства по отношению к этим живым, но таким беспомощным людям, лежавшим на носилках.

В полной мере в этот момент осознали две девчонки, кем для их группы и для них самих был все это время старшина. И тут в обстановке неуверенности и шатаний, а то и просто шкурнических интересов решительный шаг сделала Ирина. В спины трех красноармейцев, собравшихся было покинуть группу, дулом смотрел автомат, который держала девушка в своих руках. Генеральская дочь, которую и всерьез-то никто не принимал, заявила, что пристрелит каждого, кто вздумает увильнуть от перехода фронта или попытается избавиться от раненых. Тот факт, что теперь вместо погибшего старшины командование на себя берет Ира, дулом автомата, направленным на эту тройку, подтверждала и Маша. Когда же один из них попытался воспользоваться оружием, то тут же и был, в назидание всем, застрелен Ириной. Такие решительные действия двух девушек привели в чувство оставшихся бойцов. Теперь нужно было подумать, как перейти линию фронта и не быть уничтоженными ни той, ни другой его стороной. 

И им удалось прорваться к своим. Сначала Маша, эта умная и удивительная девушка, под покровом ночи переползла огненную черту, разделявшую немецкие и наши войска. Им невероятно повезло, что этот рубеж обороны занимала их родная стрелковая дивизия. Конечно, Машу сразу же отвели к особистам. И, конечно, те сразу стали задавать ей вопросы. Однако вопросы поутихли, когда Маша достала из санитарной сумки знамя их полка. Мудро поступили две девушки, когда Ира переложила знамя из своей сумки в ее сумку перед тем, как расстаться. А когда прибыл в Особый отдел лично командир дивизии, то у его сотрудников вовсе отпали к девушке все вопросы. Увидев знамя одного из своих полков, он расцеловал Машу. Была произведена разведка боем на участке, где остались те, кто столько дней с ранеными на руках пробивались из окружения.

Этот ночной бой и стал той фронтовой выручкой, что так роднит на войне. Когда слезы появляются на глазах даже тех людей, у которых им, казалось бы, совсем не место. Раненых отправили в госпиталь. Для здоровых, кто вышел из окружения, натопили баню. Им выдали новое обмундирование, накормили и дали сутки на отдых – большой подарок по тем временам! И потянулись вновь дни и ночи, какие только и бывают на войне. С ежедневным смертельным риском, с кровью и лишениями, со страшной усталостью. И не герои на этой войне определяли направление ее течения. Его определяли люди,  не перекладывавшие на чужие плечи тяжелую работу, название которой и есть ВОЙНА.

…Но сегодня было особое утро. Двух подруг предупредили, что будет построение полка и  прибудет сам командир дивизии. В лесу, на огромной поляне, был построен весь полк. Прибывший генерал вручил новому командиру полка знамя, которое вынесли из окружения Ирина и Маша. Девушек же громким голосом вызвал из строя. И таким же голосом объявил всем бойцам, стоявшим перед ним, что Ирина и Маша награждаются орденами Красной Звезды. В те дни, когда немцы рвались к Волге, это было событием. Там, наверху, считали, что при отступлении Красной армии нет места правительственным наградам для ее бойцов.

Маша закончила войну в освобожденной от немцев Праге в победном 1945 году. А Ира погибла при освобождении Киева в 1943-м.