Она умирала.
В это было совершенно, категорически, никак невозможно поверить – но она умирала. Организм, измотанный борьбой с микросхемами и металлом, выработал свой ресурс. Она и так прожила довольно долгий, по меркам её рода, срок - не хотела уходить, не соглашалась, боролась до последнего, стремясь ещё хоть немного побыть с ним, дать ему ещё хотя бы один урок… Научить его всему тому, что так пригодится ему в жизни, которую он проведёт уже без неё.
Но всему приходит конец. Скоро она умрёт, и он останется совсем один.
Один…
Мальчик с силой метнул нож. Лезвие кухонного ножа, украденного как-то у зазевавшихся любителей пикников на природе, воткнувшись в ствол дерева, ещё какое-то время раскачивалось из стороны в сторону. Примерившись, мальчишка метнул ещё один нож, который воткнулся чуть повыше первого. Он подошёл к дереву, ступая широким шагом, вытащил ножи и вернулся на прежнее место.
Сколько он помнил, они всё время жили в лесах, каждые несколько лет меняя одно пристанище на другое. На некотором удалении от исполинских городов, в которых он никогда не бывал, оставалось полно брошенных, но вполне пригодных для жизни жилищ.
Вообще говоря, им давно пора было сниматься с места. Но пришлось задержаться. А нынешнюю хижину он покинет уже один.
Мальчик метал ножи. От осознания собственного бессилия на глазах выступали слёзы. Он стыдился слёз, но ничего не мог с собой поделать сделать.
Сколько он себя помнил, она никогда-никогда не болела. Ну, максимум – насморк.
Вытащив из ствола ножик, он замер, а потом рубанул по дереву. Помедлил немного и ударил ещё раз – уже с большей силой. Бил, пока не выдохся. После чего обнял израненное дерево, сотрясаясь от беззвучных рыданий.
Мальчик был рад тому, чтоб его никто не видит его в таком состоянии.
Мальчик намеренно оттягивал возвращение домой. Возвращаться было страшно: а вдруг он придёт, а мама уже?.. Или ещё нет, она увидит его и улыбнётся, и ему будет очень радостно, им обоим будет радостно, но в то же время он почувствует то, за что искренне себя ненавидит… Сожаление… Ибо это будет означать, что мука ожидания продлится ещё…
Он готов был бежать на край света, если бы это помогло маме поправиться. Но знал, что надежды нет. По идее, он должен был бы рад провести с ней ещё один день.
Зато какое мучение ждёт его после…
Нет, об этом категорически нельзя думать!
Летняя солнечная погода будто бы насмехалась над горем. Голубое небо, редкие облака, палящее солнце, поющие птицы… Да как они смеют петь? Как им не стыдно?
Подойдя к двери, мальчик замешкался. Потряс головой и, пытаясь унять дрожь в руке, потянул дверную ручку на себя…
Она лежала на кровати, укрытая по шею одеялом. Обессиленная, бледная, она казалась скорее призраком, нежели живым человеком.
Глаза её были закрыты, и мальчик уже было подумал, что… Но стоило ему сделать шаг, как она подняла веки, и не исхудавшем лице возникли два маленький, ярко-жёлтых солнца…
- Матушка…
Её тонкие губы растянулись в улыбке:
- Спартак…
Как же она изменилась! Всего за пару-то месяцев! Через побледневшую кожу просвечивается синий узор – нейронная сеть, как она объясняла, обеспечивающая взаимодействие между имплантами и организмом. Она заметно исхудала – но это не особо отразилось на весе, ибо вживлённый в скелет металл не потерял ни грамма. Спартак взял её за руку, в очередной раз подивившись, какая она теперь сморщенная. Это было бы чудно, если не было бы так страшно. Морщины исчертили её лицо, наложив печать лет поверх другой печати, человеческой – штрих-код из-за складок на лбу отныне был нечитаем. Кровь отхлынула от губ, они побелели, и, казалось, сделались ещё тоньше.
Но глаза – те самые два ярко-жёлтых солнца, светившиеся не светодиодами, нет, а любовью – это глаза по-прежнему смотрели на него с той же заботой, что и всегда.
- М-м-матушка, - проговорил мальчик, с досадой чувствуя, как предательски дрожат губы, - Я… Я…
- Всё хорошо, - едва слышно произнесла Мара.
- Н-но…
- Всё будет хорошо.
Спартак опустил голову.
- Ты всё подготовил, как я сказала?
Мальчик кивнул, не поднимая головы. Его плечи сотрясались.
У двери ждал собранный рюкзак и комплект одежды. В рюкзаке, среди прочей поклажи, покоился радиомаяк. Мама вручила его незадолго до того, как её состояние вконец ухудшилось.
- Ты знаешь, что делать, Спартак.
Мальчик поднял голову. В глазах его была влага.
- Мама, не надо так, пожалуйста…
- Когда я уйду, активируй маяк и жди здесь. Тебя подберут и вернут родным.
- У меня нет родных! Только ты! Ты моя мать! Та… - раскрасневшийся мальчик запнулся и сглотнул, силясь подобрать нужное слово, - та… Женщина… Хотела убить меня!
Мара помрачнела и отвернулась к стене.
- Зря я тебе рассказала, - после паузы, с нажимом произнесла она.
Спартак не знал, что ответить.
- Запомни, - Мара вновь повернулась к нему, - никогда не спеши никого судить… Не обвиняй миссис Ричардс, так же, как и я не обвиняю своих родителей…
Киборг зашлась в приступе кашля. Спартак рванул за водой, но когда он вернулся с бутылкой наготове, Мара махнула рукой – уже не нужно.
- Износился мотор, - через силу улыбнувшись, констатировала она.
- Не говори так…
- Спартак, - она взяла его за руку, - ты должен вернуться к людям. Понимаешь?
Он покачал головой.
- Я не хочу с ними быть! Что они сделали с тобой! Что хотели сделать со мной!
- Сынок…
- Я боюсь стать таким же, как они.
- А ты и не станешь. Ты тот, кто ты есть. Сынок, люди разные. Есть хорошие, есть плохие.
- А миссис Ричардс – плохая?
Мара вздохнула:
- Говорю же, не суди…
- Я не понимаю.
- Ты поймёшь… Просто хочу, чтобы ты знал, - Спартак заставил себя вновь посмотреть ей в глаза, - я взяла тебя не из-за программы. И не из-за желания спасти тебя от своей участи. Я… Действительно тебя любила.
- Мам, - мальчик не знал, как выразить просьбу, как передать то, что накипело на душе, - мам… Пожалуйста, не умирай.
Мара улыбнулась и погладила его по руке, после чего откинулась на подушку и закрыла глаза.
Спустя пару часов киборг TTL-052 “Мара” перестал функционировать.
Спартак, успевший впасть в спасительную дрёму, обнаружил это через полчаса.
Ещё примерно час он рыдал, обнимая коченеющее тело приёмной матери.
Затем он встал. Глаза его были полны решимости.
Он умылся, переоделся в походную одежду, взял собранные вещи. Достал из рюкзака скорчер – тяжелый длинноствольный пистолет-дезинтегратор, стреляющий электрическими разрядами. Каким путём Мара добыла это редкое и страшное оружие, оставалось лишь догадываться. Пользоваться им пришлось лишь раз, когда на них набрёл агрессивно настроенный гризли. Мальчик вертел пистолет так и эдак, пытаясь понять, как им пользоваться.
Спартак вышел из дома, сжимая в одной руке средство уничтожения, а в другой - связи. Отойдя от дома, он положил радиомаяк на камень, отошёл на безопасное расстояние и, держа скорчер трясущимися руками, нажал на спуск. Резкая отдача отбросила его на спину, а молния, вырвавшаяся из дула, чуть было не лишила зрения и слуха. Видимо, регулятор мощности оказался настроен на максимум. Спартак несколько минут сидел, обхватив голову руками – писк в ушах всё никак не желал проходить. Наконец, когда с его глаз постепенно спала белая пелена, мальчик увидел, что попал – прибор лежал на земле обугленным, ни на что не годным, куском металла.
Включив закреплённый на левой руке на манер часов смартфон, он мельком проглядел данные о своих родных. После этого он вставил в ухо наушник и отыскал в памяти смартфона папку с аудиозаписями.
“Жили на земле в старину одни люди, непроходимые леса окружали с трех сторон таборы этих людей, а с четвертой — была степь. Были это веселые, сильные и смелые люди…” – ему в ухо полился голос матери.
Оглянувшись напоследок, он пустился в путь.
В город.
К людям.