Крайняя мера. Глава 24
После того, как за начальником ОСБ закрылась дверь, Самохин опустился в кресло и глубоко вздохнул, но ожидаемого облегчения не почувствовал. Несостоявшаяся «выволочка» Сусариной и неприятный разговор с Корякиным, нарушили остатки его душевного спокойствия (которое в последние дни и так было зыбко). Запоздалая реакция на случившееся, настолько его обессилила, что Вадим Павлович откинулся на спинку кресла и потер лоб усталым движением человека, которому пришлось немало чего пережить. Потом, несколько раз покачал головой, словно еще не мог поверить в то, что все произошло именно так, а не иначе.
« Да-а уж … настало времечко … - с оттенком неприязни подумал Самохин, в досаде покусывая пересохшие губы, и вспоминая разговор с Корякиным. – Пришло время людей с в о б о д н ы х от каких-либо нравственных ориентиров, готовых ради карьеры или корыстного интереса на любое паскудство… Эти мерзавцы, подобно упрямым тварям, вооружившись "жучками" и скрытыми камерами будут вынюхивать, подслушивать, подсматривать и лезть во все щели (словно тараканы!),в надежде раздобыть хоть какой-нибудь "компромат." Их фиксирующие устройства обнаружить можно будет везде ... везде, куда только развращенный мозг подлого человека способен будет разместить эти технические приспособления. Они их станут устанавливать: в кабинетах и в залах, в общественных местах и в зонах отдыха, в персональных спальнях и в комнатах гигиены, а возможно, даже ...в гинекологических кабинетах, замаскировав скрытые камеры под интерьер. А что ж, найдутся, найдутся любители и до подобной "клубнички"... В результате этих незаконных проникновений, мир пропитается порочностью в чистом ее виде. Личная жизнь человека утратит неприкосновенность, станет предметом насмешек, что повлечет за собой озлобление и цинизм, которые распространятся повсеместно... И не нужно взывать к духу Ванги, чтобы понять,чем все закончиться... Ну что ж, оно, - это эгоистичное человечество в безудержной погоне за удовольствиями и комфортом, само себя подвело к последней черте, за которой последуют : озлобление масс, очерствление душ, распад личностей, хаос и падение … в бездну …» Но тут, прервав сократовские размышления, Вадим Павлович взглянул на свои золотые часы. Было всего лишь четверть одиннадцатого.
Самохин потянулся к кнопке селектора и, надавив на нее, обронил раздраженно: «Рита, пригласите ко мне Потапова. Срочно!»
В динамике щелкнуло, и голос секретарши отозвался: « Вадим Павлович, Потапов перед вашим приездом уехал в электросети. Будет только после обеда».
«Когда вернется, то пусть ко мне зайдёт!». Отдав это распоряжение, Самохин поднялся из кресла и, обогнув стол, прошёл к окну, где рассеянным взглядом уставился на знакомую с давних пор картину.
День был безветренным, светлым, а над озаряемыми сентябрьским солнцем производственными корпусами, стоял невнятный гул рабочего дня. Было слышно, как в цехе штамповок, глухо, отрывисто работал пресс. А от склада готовой продукции доносились невнятные на отдалении обрывки фраз разговора. Там трое рабочих, энергично жестикулируя, что-то обсуждали и громко ругались. Но вот, от запасных «пожарных» ворот в их сторону двинулся автопогрузчик. Водитель погрузчика, им несколько раз просигналил, видимо, требуя освободить для проезда дорогу.
Взгляд Самохина, дрогнув, переместился по территории фабрики дальше … Над крышей третьего цеха, где плавились полимеры и обрабатывались прессованные заготовки, тяготело плотное оранжево-зеленое облако отработанных газов, по-видимому, перенасыщенное большинством химических элементов из периодической таблицы профессора Менделеева. И осеннее солнце, источая свою еще жгучую силу, сверху донизу пронизывало лучами ядовитую, воздушную массу, и окрашивало мышинно-серый асфальт у стен цеха, в обманчивый зеленовато-оранжевый свет. Это нечистое, отравленное миазмами отработанных газов облако, яснее слов, говорило, о тех неудачниках и бедолагах, которым приходилось в таком депрессивном месте работать.
Вадим Павлович почувствовал безотчётный приступ тревоги, и его память озарилась бесшумной вспышкой. С дотошной отчётливостью тут же припомнились слова автослесаря, те самые, со злосчастного диска… «… Вентиляция в цехах совсем сдохла…» В досаде захотел отвернуться от этого воспоминания, замкнуться в холодном спокойствии добропорядочного человека, но у него отчего-то противно засосало под ложечкой, как будто было что-то не так в его эгоистичном желании. И как бы для того, чтобы себе досадить, понуждаемый какой-то бессознательной силой, он вполголоса сам ещё несколько раз произнёс: « Вентиляция в цехах сдохла … сдохла … сдохла…» Если ему когда-нибудь и приходила на ум скверная правда об условиях работы на его производстве, то он решительно отметал эту правду в сторону, заталкивал её подальше, как в «старенький шкаф», ну словно бы купленную по ошибке одежду, которая в сущности ему была совсем не нужна. Но в этот раз он почувствовал в груди щемящую пустоту, которую нередко испытывал при виде гнетущей картины. И в этой пустоте зарождались, и осязаемо начинали подавать признаки жизни, робкие ростки столь непривычного ему сострадания … Сострадания к тем человеческим существам, которые были вынуждены на него в таких вот цехах работать и поневоле вдыхать все эти ядовитые газы.
И Вадиму Павловичу сделалось стыдно за свой холёный, аристократичный вид, за своё благородное происхождение, светские манеры и даже … за тридцать семь миллионов годового дохода.
Самохин глубоко ушёл в свои размышления, в свой собственный изолированный от многих проблем мир, куда не было хода в этот момент никому. Бесконечной вереницей потянулись друг за другом неясные и тревожные мысли, упорно и однообразно, словно кабинки канатной дороги над глубокой горной расщелиной. Однако по лёгким переменам в лице Вадим Павловича (а он, то приподнимал, то опускал свои светлые брови, то периодически щурил глаза, или словно ребёнок беззвучно шевелил губами), можно было догадаться, что Самохин год за годом просматривал свою жизнь, и особенно её последнюю часть, т у, которую посвятил этому производству. Так протекло несколько тревожных, долгих минут.
- А жеребцов нужно будет всё-таки продавать … - наконец тихо произнёс Самохин, словно обращаясь к кому-то другому, постороннему, как будто сидевшему внутри его.
В динамике селектора что-то щёлкнуло, и голос Риты сообщил отчуждённо: « К вам Лапушкина, Вадим Павлович. Пропускать?»
Самохин вздрогнул.