В последнее время Джереми чувствовал серьезные изменения в психике. Его заставлял беспокоиться каждый пустяк. Он не умел выбросить из головы неприятные мысли. Его ранило любое резкое высказывание. Теперь, когда Джереми вышел на пенсию, он мог тратить на размышления о своей усилившейся паранойе сколько угодно времени, но практического результата это не давало. Надо было поговорить со специалистом. И Джереми, потратив время на звонки приятелям, вышел на хорошего психотерапевта, Юлия Альбертовича. Доктор назначил встречу в своем кабинете в одной из городских больниц.
Они быстро нашли общий язык, понравились друг другу и вскоре договорились называть друг друга по именам. Потом перешли к существу дела: Джереми рассказал Юлику о своих заботах. Юлик внимательно выслушал пациента.
— В сущности, — сказал он, — основы всех жизненных проблем закладываются в детстве. Человек — это выросший набор детских ощущений и страхов. Если человек сумеет стереть из памяти свои детские странички, его личность должна исчезнуть.
— Значит, — подхватил его мысль Джереми, — чтобы создать другую личность, надо реконструировать детство. Другими словами, попробовать стереть какие-то негативные ощущения, а детские радости сделать более контрастными. Вот если бы удалось стереть мой детский сон, о котором я вам сейчас рассказал.
— Да, — согласился с ним врач. — Смотрите, положительные и отрицательные эмоции несимметричны. Вторые много сильнее. Действительно, не приходит же на ум бить посуду или кончать с собой в минуты радости. Господь весьма разумно заставил ребенка запоминать отрицательные эмоции сильнее, выпуклее. Вот и ваш сон с ужасной старухой, испуг от которого до сих пор не прошел. Боль, жажда, голод, испуг формируют предохранительные механизмы. А для чего нужны положительные эмоции? Вероятно, для компенсации, для формирования стационарного состояния. Негативные эмоции — яркие импульсы на фоне нейтрально положительного состояния. Вот они и оставляют глубокий след в детском сознании. Следовательно, надо реконструировать детское сознание таким образом, чтобы не потерять личность — стереть только те негативные моменты, которые были как бы лишними. Это они сделали человека трусливым, а не осторожным, жадным, а не расчетливым, ноющим, копающимся в себе, а не демонстративно уверенным. Ну, этот ряд можно продолжать долго.
— А как реконструировать свое детство? — спросил Джереми. — Как сделать так, чтобы все детские неудачи, разочарования и страхи имели счастливый конец? А в моем сне костлявая старуха превратилась бы в фею.
Юлик задумался.
— Тут есть два момента. Во-первых, некоторый негативный опыт необходим для формирования личности. И второй момент: память не однозначно переносит события — этот процесс более похож на запись голограммы. Вы, вероятно, знаете, что это такое?
Джереми кивнул. Врач высказывал глубокие мысли. Слушать его было крайне интересно. А Юлик продолжал:
— Сегодня любой из нас в определенной степени голограмма нашего детства. Это интерференционная сумма детских впечатлений. Нынешняя ваша паранойя не прямое следствие какого-то ужаса, пережитого во сне.
— Я понимаю, — сказал Джереми, — поэтому я ищу другие пути. Смотрите. Вот, например, как подавить страх темноты или неизвестности? Надо инвертироваться; из преследуемого превратиться в преследователя. Известно, при проходе через ночной лес лучше представить себя охотником и крадучись идти по следам невидимой жертвы. Чего боится человек? Неизвестной угрозы. Он понимает, что фактически угрозы нет, а боится. Все его чувства направлены на отражение невидимой опасности. Охотнику некогда бояться; его чувства направлены на жертву, на поиск ее, поимку и пожирание.
Врач, соглашаясь, утвердительно кивнул. Джереми продолжал:
— Может быть, изменение самого себя надо начать не с реконструкции детства, что само по себе является неразрешимой проблемой. Вполне вероятно, что такие изменения можно осуществить инверсией: заставлять себя каждый раз сменить знак своего состояния. Точнее, сменить только в одну сторону: негативное состояние депрессии на позитивный настрой. Наоборот не стоит и пытаться. Зачем заставлять себя в минуты подъема уходить в черную меланхолию?
Тема, поднятая Джереми, занимала Юлика, но время приема было ограничено. Он предложил Джереми продолжить разговор в его частной клинике. И назвал адрес. Джереми рассмеялся. Доктор удивленно посмотрел на пациента. И пациент вынужден был объясниться — в этом доме. и именно в этой квартире, он провел свое детство. Тут уже оба повеселились, и договорились о времени встречи.
Это был купеческий двухэтажный дом, с аркой для проезда во двор. После революции все жилые помещения перегородили, нарезали комнат и вселили рабочий люд. Вскоре и арку заложили кирпичом; на улицу сделали два окна, а во двор — одно. Рядом с окном прорубили дверь, которая открывалась в пристроенные сени. Там же, в сенях, находилась дверка в холодный туалет. В середине бывшего арочного проезда сложили небольшую печь, поставили тонкую перегородку, и получилась однокомнатная квартира с кухней и отдельным входом со двора.
Вернувшись в конце войны из госпиталя после ранения, отец Джереми устроился на работу на мукомольный завод и получил эту великолепную квартиру. Он провел на кухню воду, сделал раковину и слив, и Джереми стал жить в уютном семейном гнездышке.
Комната их квартиры была обставлена стандартно по тому времени. Стол, шифоньер, книжный шкаф, супружеская кровать и детская кроватка возле печки. Стулья, конечно, тумбочки и разная мелочь. Зимой стена, выходящая на улицу, промерзала насквозь; ледяные наплывы под окном не оттаивали, хотя печку топили дважды в день. Около окон было холодно, и родители не разрешали Джереми играть в этой части комнаты. Зимой он к окнам не подходил, и эта привычка зафиксировалась; летом он играл в своем углу около печки или выбегал через сени во двор, где было раздолье.
Примерно в возрасте четырех лет Джереми испытал сильное потрясение, которое не стиралось из его памяти ни в юности, ни в зрелом возрасте. Он и сейчас, став пожилым человеком, испытывает определенный страх, вспоминая свое детское ощущение. В сущности, ничего особенного с ним не произошло. Кажется, это был сон. Возле стола, со стороны окна, загораживая собой свет, стояла и улыбалась старуха. Была она костлявая, страшная, в нелепом цветастом платье, вылитая Баба-яга. Она молчала, только смотрела на Джереми и улыбалась. А в голове Джереми отчетливо звучал ее голос:
— Иди сюда, мальчик, иди.
И так жутко улыбалась, что Джереми с той поры и до школьного возраста никогда не подходил к этому месту у стола. Это детское впечатление не стиралось; оно тускнело, чувство ужаса становилось слабее, но никогда не проходило. Помнил он и ее добрый голос, от которого чувство ужаса только усиливалось.
Было еще много и неприятных, и ужасных, и счастливых моментов в жизни Джереми, но память о них стиралась; иногда тускнела, а иногда совершенно стиралась. Настолько стиралась, что Джереми удивлялся, слушая очевидцев происшествия и недоумевая, как это он мог забыть такую яркую страницу своего детства или своей юности.
После школы Джереми поступил в университет, вскоре женился и жил с женой на съемной квартире. Через год его отец получил трехкомнатную квартиру, куда Джереми переехал вместе со своей семьей. Потом он жил в другой, уже отдельной квартире, затем добился на своей работе квартиры большего размера, потом переехал еще раз. Каждая смена жилья улучшала качество его жизни, и Джереми почти забыл о жизни в крохотной промерзающей квартире. В квартире своего детства.
В назначенное время Джереми подошел к знакомому дому. Теперь вход в его прежнюю квартиру был пробит с улицы. Джереми прошел вдоль узкого коридора в свою бывшую кухню. В этом месте сидела ассистентка психиатра. Она спросила Джереми, сверилась с записями и предложила подождать, поскольку доктор сейчас ведет прием, но буквально вскоре освободится. Джереми не успел сесть и взять в руки лежащий иллюстрированный журнал, как появился Юлик с полной дамой. Он кивнул Джереми, продолжая разговор с пациенткой, жестом попросил его войти в кабинет. Джереми вошел в комнату своего детства.
Сейчас, почти через семьдесят лет, он вернулся в эту комнату поговорить с врачом о проблемах своей психики. Врач все еще был занят словоохотливой пациенткой, чьи вопросы, сыпавшиеся как горох, были слышны через дверь комнаты. Джереми отвел взгляд от двери и вздрогнул.
На том же самом месте, возле стола, в том же самом цветастом платье стояла и улыбалась костлявая старуха. Как и в далеком детстве, она молчала. Джереми охватил тот же самый детский ужас: он не мог двинуться и в оцепенении отчетливо слышал ее голос:
— Каждому человеку дается предупреждение. Большинство это предупреждение забывает. Некоторые, наиболее впечатлительные, как ты, это предупреждение проносят через всю жизнь. Ну что ж, мальчик, собирайся. Уже пора.
Дверь открылась. Вошел Юлик.
— Петровна, ты что уставилась на моего гостя? Пыль вытерла? Тогда свободна. И скажи, чтобы нам приготовили кофе.
*