girl/friend, pt2
Моей величайшей ошибке в жизни, WW
Этот парень, стоящий сейчас под липким мокрым снегом, рядом с перевернутой машиной, около перекрестка, который стал для него роковым, — пустой человек.
На этом можно было бы и закончить рассказ о нем, но ткань повествования, которая сейчас была похожа на растянутую резинку, продолжала вести этого молодого человека все дальше и дальше. Сегодня эта ткань натянулась, но не особенно сильно. Слишком далека она была от того, чтобы лопнуть, слишком высоко пролетел над его головой монолит весом в полторы тонны.
Секунду парень смотрел на это действо, напоминающее кадры фильма из серии «Making of...», а потом просто пошел дальше.
Где-то сзади еще гудела вторая машина, которая и стала причиной ДТП. Сигнал клаксона тревожно резонировал в сознании всех, кто был на перекрестке, — все знали, что в том автомобиле уже нет живых людей.
А из перевернутого седана, который волею судьбы возомнил себя птицей, выползал слегка поцарапанный водитель.
Парень шагал вперед. Его не волновали все эти мелочи. Нажав на Play и сделав звук погромче, он не видел, как несколько прохожих бросились помогать живому водителю, еще несколько подошли к первой машине убедиться, что там уже помогать некому, кто-то звонил в скорую, а все остальные снимали это на мобильники. Он не знал, что выживший водитель серьезно повредил колено и в дальнейшем не сможет его вылечить. Невдомек ему было, что блоки многоэтажек этого спального района даже не заметят происшествие, которое стало для кого-то последним днем, а для кого-то вторым рождением.
Что действительно его интересовало — так это он сам.
Парень продолжал шагать вперед и, бешено вращая глазами, маниакально увеличивал громкость плеера, пока не заболели уши.
Для него этот день стал чем-то иным. Ни смертью, ни рождением. Он прекрасно видел, как на него неотвратимо несется небытие, оно уже распахнуло свою вонючую пасть, парень последний раз вдохнул свежий воздух декабря, но — щелк! — лишь клацнули зубы.
Два трупа в первой машине, один выживший во второй, на нем — ни царапинки.
Но именно сегодня молодой человек прекрасно осознал, насколько пуст, и жизнь его подошла к концу.
Он не почувствовал ничего. Пролетающая над ним машина была не более чем тенью птиц, которых он едва замечал, гуляя по городу. Звук клаксона и страшный удар, отдающий пластмассовыми отзвуками, едва ли помешали ритму музыки в его ушах. Вскрики прохожих и весь ужас происходящего едва ли ускорили биение его сердца.
Произошедшая на его глазах трагедия поломала жизни как минимум одной семьи, он сам мог стать частью этого анатомического театра, но молодой человек не почувствовал ничего.
И это пугало его больше всего на свете. Конечно, как и все, он предполагал, что в таких ситуациях придется идти домой за сухими штанами, если вообще будет, чем идти, но сегодня он увидел пролетевшую над головой смерть и как ни в чем не бывало пошел дальше. Стать участником ДТП — это как почистить зубы, как заснуть ночью.
Все как обычно.
Но парень знал, что с сегодняшней даты начался отсчет его последних дней. Он слышал тиканье часов в ритме бочки и тарелок, в ритме сердца, в ритме пульсирующей в висках крови. Личные часы апокалипсиса. Словно кто-то вытряхнул из него, как из старого мешка, все кости, взял их в заложники и ломал каждый день по одной.
Он стал пустым человеком.
###
Несколько дней спустя
Яркий свет накинулся на меня, как накидывается на горе-самоубийцу река под мостом. Я вздрогнул и застонал, инстинктивно цепляясь затекшей рукой за лицо, пытаясь защитить глаза и мозги от выжигающей все на своем пути радиоактивной вспышки, ревущей жуткими предсмертными воплями, но коварный белый цвет проникал даже под веки, подмасленные новой эмульсией, и мне пришлось срочно искать свой йод.
Медленно обретающая новую жизнь рука начала шарить по тумбочке около кровати, свалила какие-то пузырьки, что-то с мокрым шлепком упало на пол, но вот под пальцами оказался спасительный блистер. Не глядя, я выдавил пару таблеток и закинул в рот.
Через минуту я, словно главный герой фильма, блистательно и пафосно шагну за белым кроликом в такую узкую и влажную норку, избегу ядерного взрыва и спасусь, донеся зрителю в своих карманах финальные титры. Влажная норка?.. Странный вкус...
Я медленно приходил в себя. Пробивающий нос запах спирта и хлорки, пузырьки на тумбочке — я в своей комнате. Странный, странный вкус... Кажется, все же сплю в своей кровати. А за стеной... Су-у-у-ука...
Санта с самого утра был бодр и весел, ну конечно, в одну харю выжрал все, что я готовил неделю. И тут я все понял. С утробным воем скатившись с кровати (благо что кровать моя — это обычный матрас на полу), я сначала на четвереньках, а потом и кое-как поднявшись на ноги быстро поскакал в туалет.
В соседней комнате работал отбойный молоток. Что-то ритмично стучалось в стену, все быстрее и быстрее, невидимая сцена сопровождалась громкими женскими воплями то ли удовольствия, то ли боли, но, как бы там ни было, молоток проделал свою дырку и скоро все закончится. Все это я отметил мимоходом, несясь к унитазу на сверхзвуковой. Влетев в туалет, я с силой выдохнул и без колебаний надавил на корень языка.
Даже несмотря на весь опыт, мне никак не удавалось привыкнуть к жжению в горле после рвоты. Отвратительное ощущение... Но я был рад, что все произошло утром — пустой желудок, выворачивало совсем недолго. Сплюнув длинную тягучую слюну, я разлепил один глаз и посмотрел на результаты своих трудов — а меня встретила романтика уровня нашей маленькой гениальной вечеринки.
На дне унитаза, на волнах моего мутного желудочного сока и бог весть чего еще покачивался маленький парусник с розовыми пупырчатыми парусами. Мне всегда казалось, что Санта умеет читать, а ведь в инструкции сказано: «Завернуть в бумажку и выкинуть в мусорное ведро». Но славный борец с системой выше этого, а потому я часто видел такую картину, но, конечно, даже прикасаться к этому не имел ни малейшего желания.
Рядом с использованным презервативом плавали две полурастворившиеся таблетки — голубоватые ангелы (или олени, если мы говорим про Санту), которые уносили психонавта и его пассию далеко на небеса. С недавнего времени этот кобель начал использовать попперсы и насильно заставлял жрать их каждую девочку, которой не посчастливилось оказаться в его сетях. Как результат — дикие вопли, оргазмы по три минуты, мозоль вместо первичных половых, запись к доктору на обследование, вранье в глаза маме. Обычно после приема таких веществ человек перестает получать достаточное наслаждение от обычного секса и превращается в сексоголика-наркомана — чем Санта и пользуется. Это его маленький бизнес, в который он хочет втянуть и меня, но пока я держусь. У меня нет никакого желания лишний раз пересекаться с этим сраным гоблином, которого природа наградила золотой елдой, я просто хочу делать свою работу и просыпаться каждое утро без разрывающих голову болей.
А вот и они, кажется... Надо поскорее вернуться в комнату и найти правильные таблетки. Черт, я пропустил точное время приема — минус премиальные. Когда-нибудь я тебя убью. Или убьюсь сам. Не знаю зачем, но под подушкой у меня лежит нож. Его отсутствие на кухне, конечно, никто не заметил — Фэт дома не питается, а Санте интересна лишь кровать. Не удивлюсь, если в конце концов он нас и спалит. Как еще он это не сделал? Почти что каждый вечер я устраиваю себе маленькое представление — закурив, наблюдаю, как убивший в себе актера Санта всеми правдами и неправдами, уловками, хитростями, увлекательными играми заставляет новую девушку при входе в квартиру закрыть глаза, чтобы она не смогла оценить весь ужас, в котором мы живем, и не узнала о нашей работе. После чего он со взглядом Сатаны, принимающего новую девственную душу, утягивает ее в свою комнату, а дальше нужно было спасаться наушниками и громкой музыкой. Не то чтобы я ему завидовал. Когда было нужно, я мог легко «помириться» с подругой или найти себе точно такую же простушку-потаскушку. Но меня все это раздражало, и весьма сильно — вплоть до ножа, рукоять которого я сжимаю, отдавая себя темноте и неясному сну, который то ли приходил, а то ли нет.
На дрожащих ногах я поднялся и поплелся обратно в комнату. Глаза уже привыкли к свету, голова трещала, но не так сильно, а у меня сегодня был запланирован визит к врачу. Надо привести себя в порядок.
В комнате Санты было тихо. На секунду я представил себе молодую девушку с замечательным характером, милыми глазками, курсовой работой в сумочке, мобильным телефоном, на экране которого светились двадцать три пропущенных от ее парня — и с широко раздвинутыми ногами, между которыми теперь находилось старое раздолбанное ведро.
Если в Санте погиб актер, во мне протух поэт.
Зайдя в свою комнату, я остановился около маленького зеркала и вгляделся в это, с позволения сказать, лицо. Взлохмаченные, кое-где обильно выпадающие русые волосы, подчеркнутые темными мешками и потрескавшиеся красными капиллярами глаза, вечно сухие губы и немного впалые щеки.
Неудивительно, что по количеству сбитых туш Санта обходил меня в пропорции 1000:1.
Оборачиваться на бардак в комнате мне не хотелось. Я знал, что запросто могу увидеть там... все что угодно. Нет.
— Эй, Кант! — донесся до меня зычный голос Фэта.
Я все смотрел и смотрел в отражение. Почему его зовут Санта? Разумеется, от «Санта Клаус». Сам он утверждал, что, как и новогодний старик, знает, «где живут все плохие девочки». Тем более настоящее его имя тоже было Клаус. Этим знания о нем реальном и ограничивались.
Почему другого зовут Фэт? Такой он ник себе взял, Фэт Чикен. Или так называли его немногочисленные друзья, которые были с ним скорее потому, что боялись, чем по любой другой причине?.. Не помню. Как-то раз он излишне разоткровенничался, и я зачем-то отметил себе эту деталь. А вообще он был жирным. То есть не так — он был, сука, охренеть каким жирным. Вечная кормежка в ресторанах быстрой еды, сидячий образ жизни и личные особенности организма раздули его до мать мою копать каких размеров. Мы открутили у его стула подлокотники, чтобы он хоть краешком своей необъятной жопы мог примоститься перед компьютером.
Почему меня он назвал Кантом? Ответ прост. Мой ник — Count, слово из нежной юности, когда меня восхищала компьютерная магия и нравился перевод этого слова: «отсчет» или даже «граф». А потом Санта пояснил мне, как переводится слово cunt. А потом начал называть меня именно так. А чуть позже уже я сам трансформировал его в can't. Но Фэт вполне мог наградить меня созвучным именем немецкого философа за какие-то неведомые истины, которые я любил толкать под наркотиками. Я никогда не спрашивал.
Кто мы такие? Известная в Сети одна из лучших команд хакеров, которая берется за любую работу — от взламывания прошивки новейшего телефона до электронного слежения за конкретным человеком, саботажа его имиджа или шантажа.
Старик с камнем в штанах, жирная свинья с холестериновыми мозгами и человек «не могу». Элита современной хак-сцены.
Я вышел в коридор и аккуратно, сквозь щель в дверном проеме, протиснулся в нашу цитадель. В нашу святую обитель. В нашу Мекку. В альфу и омегу. В начало и конец. В...
— Глянь-ка, — прервал мой поэтический этюд Фэт.
Я очнулся.
В комнате было хорошо и ветрено. Это была большая гостиная, изрядную часть которой занимали столы с расставленными компьютерами. Тут их, кажется, было не меньше двадцати штук, я никогда не считал. Почти все корпуса машин были откручены, из них тонкими щупальцами тянулись провода, шлейфы, завывали дополнительные кулеры. На столах валялось много жестких дисков, на каждом их которых лежал маленький вентилятор. Разговаривать в таком шуме было непросто, и потому, даже когда мы работали втроем одновременно, то переписывались по сетке.
Оставшееся место занимал стол с реактивами, отвертками, большим увеличительным стеклом и переносным холодильником. Иногда нам приходилось разрабатывать схемы взлома телефонов, не отходя от компьютеров и химической лаборатории.
Последний кусок пространства занимала кровать. Конечно, для Санты. Он часто тут спал. Один.
Единственное условие, которое соблюдали все, заключалось в том, что никто из нас никогда не приводит сюда ни мужчин, ни женщин, ни детей, ни инвалидов, и вообще не упоминает об этой комнате. Единственное условие из громадного списка, который мы составили перед съездом в одну квартиру.
Комната была отделана звукоизоляцией, и потому гостьи Санты не чуяли атмосферу нашей работы. И нам, работягам, никто не мешал.
Я подошел к своему основному компьютеру и посмотрел на экран.
— Птичка Додо ломится на наш зеркальный фтп, — сообщил мой жирный, сосущий карамельную конфету собрат.
На меня он не смотрел, его поросячьи глазки бегали по своему монитору, на котором символ за символом появлялись программные строчки нового кряка.
— Это не зеркальный фтп, — протянул я, усаживаясь за стол и бросая взгляд на часы. Ладно, есть еще минут пятнадцать. — Это моя паутина для мух...
Мне нравилось наше разделение труда. Фэт кодит, я в защите, Санта на связи и телефонах. Конечно, бывали дни, когда мы втроем писали огромный код или когда жирный с Клаусом подключались к сотовой сети по проводам, а я взламывал, но, в основном, мы занимались тем, что у каждого получается лучше всего.
Я пробежался глазами по логам за последние пару дней, набрал в консоли несколько команд, и в голове моей заиграла симфония. Та самая, которая играет в головах всех гениальных злодеев, когда они задумывают хитрую и элегантную западню.
— Раз... — вычисляем сетевой адрес, с которого идет основная атака. — Два... — блокируем этот сегмент подсети, храни бог королеву и Санту. И всех удовлетворенных секретарш местного провайдера. — Три.
Кода на клавиатуре, энтер.
Птица Додо уже никогда не взлетит. Не то чтобы она вообще могла... пытаясь покорить небо рядом с тремя птеродактилями. Но все же.
Дзынь-дзынь. «Слишком легко-о-о-о~», — протянул противный голос в голове.
Я нахмурился, но списал это на разрастающуюся, как рак, мигрень. Надо было двигать к доктору.
Я встал, потянулся и хрустнул костяшками пальцев. Позади без остановки трещала клавиатура Фэта.
На глаза мне попался погашенный монитор Санты. Но компьютер был, как и всегда, включен. Повинуясь какому-то странному порыву, я зажег экран и попытался понять, чем занимается вычислительный конь гоблина.
— Слушай, Фэт, а чего это брутит Санта? — Я глянул на пробковую доску на стене, к которой была приколота целая кипа распечатанных писем. — Заказа же не было.
Он грузно пожал плечами.
— У меня была тяжелая ночь. Признаться, мне до жопы, что там брутит Санта.
Чувствуя, как кулеры холодят мои руки, я включил остальные мониторы. На всех компьютерах что-то происходило. Где-то в терминалах бежали строчки собираемых из бинарников программ, где-то небольшой кластер компьютеров пытался подобрать пароль к одному сайту, играючи обходя проверку на робота, а на одной из машин в окне команд ботнета одиноко мигал курсор, ожидая следующего приказа.
Пи-пип, пи-пип, пи-пип, заверещал будильник. Пора было выходить.
Я решил держать ушки на макушке, выдернул из зарядки мобильный телефон, вернулся в свою комнату, натянул пока еще достаточной свежести штаны, куртку, и, наконец, выбрался на улицу.
###
Конечно, просто так дурацкие мысли из головы выкинуть не удалось. Для нас было обычным делом проверять друг друга на прочность.
Чья же это была идея? Кто первый предложил съехаться?
Мы обрели широкую известность в узких кругах еще три года назад, когда впервые начали работать вместе. Электрические импульсы мозга и компьютеров, мерцая судьбоносными звездами, свели нас в одном чате, а неделю спустя мы выкатили джейл на свежую модель мобильного флагмана. Кажется, до нас это ни у кого не получалось.
Без ложной скромности скажу, что поработали мы на славу. За первым успехом пришел второй. А где второй — там и третий. Вскоре список наших услуг расширился до огромных размеров, мы прекратили бедствовать и отныне могли позволить себе любое оборудование, которое только требовалось.
Разумеется, не обошлось без участия больших корпораций и спецслужб. Нас неоднократно вызывали на допросы, но... Но. Но!
— ХЕР ВАМ! — воскликнул я, собрав на себя нервные взгляды обернувшихся прохожих.
Спасибо маме, спасибо папе, я ненавидел свой математический факультет, но какие-никакие знания очень помогли мне в освоении криптографии и прочих защит.
Мы были пиратами до мозга костей, до уровня книжной романтики — каждый, кто просил за свою авторскую деятельность звонкие монеты, автоматически становился нашим врагом.
Вскоре наш сетевой бунт начал выходить за рамки разумного. Мы обрастали последователями, подражателями, кто-то старался утянуть свой кусок с нашего богатого стола. Нам и правда приходилось подкармливать несколько варез-групп, которые от нашего имени релизили пиратские фильмы и программы. Мы поддерживали миф, что «имя нам — легион», если собрать нас со всех стран мира, получится целая армия.
Но увы. Как и в самом начале нашей тысячи ри, мы оставались втроем. Не только потому, что расширение круга доверия увеличивало риски быть пойманными. Банально нам никто не подходил по своим умениям и желанию полностью отдаваться делу.
Мы принимали разные заказы, некоторые проваливали, иногда отказывались от работы. Но со временем вектор нашей деятельности поменял направление.
Мы перестали видеть взлом своей целью и сделали из него средство.
Кое-что произошло. А именно — мы организовали собственную базу. Именно здесь. В этом спальном районе «черного квартала». И это изменило все.
Сейчас нас интересуют совершенно другие материи. Мы больше не балуемся пиратскими прошивками телефонов.
Количество заказов снизилось, приходилось добывать деньги особыми способами. Способ, который выбрал я, — совсем не повод для гордости. Но он мне был, хм, близок и не вызывал отторжения.
Я не любил гулять днем, но там, куда я направлялся, всегда были сумерки. Нужно было лишь пережить один эпизод жизни от «дверь квартиры» до «пункт назначения», и все будет хорошо.
Голова болела уже весьма сильно, мне стоило поспешить. Снующие туда-сюда люди очень раздражали. Тарахтящие моторы автомобилей заставляли болезненно щуриться. Очень хотелось пнуть вот этого кинутого щенка.
Надеюсь, что у доктора окажется нужный аспирин...
Но мои утренние приключения даже не думали заканчиваться. Когда я проходил мимо темной, скрытой от солнечного света даже днем, подворотни, то заметил какое-то движение.
Я сразу напрягся. На такой работе поневоле станешь параноиком, а тут еще Санта, ебушек-воробушек. Кто-то наверняка проболтался своему гинекологу.
Не ускоряя шаг, но осторожно поглядывая за спину, я перешел на другую сторону улицы. Впереди меня ждал людный рынок, после него — широкий проспект.
Кажется, за мной все-таки идут. Я немного поблуждал между прилавками: заворачивая за угол, я ускорял шаг, потом снова шел спокойно, потом опять поворачивал и старался оторваться. Но наглому хвосту были параллельны мои старания!
Черт, сердце забилось чаще. Я забеспокоился, но до пункта назначения оставалось совсем немного. А значит, как всегда.
Я вышел к регулируемому переходу через проспект, дождался мигающего зеленого сигнала для пешеходов и бросился бежать через дорогу. Водители тут были нервные и всегда опаздывающие, а потому, успев перебежать лишь половину, я собрал на себя какофонию гудков и ругательств, но, тем не менее, кое-как выбрался на противоположную сторону улицы.
Сразу обернулся — на другом конце перехода никого не было. Никого подозрительного. Сейчас пересечь этот дикий поток автомобилей невозможно; у меня было пару минут до нового включения зеленого сигнала, поэтому можно было не спешить.
Я пригладил свои волосы, расправил куртку, успокоил дыхание, сплюнул и пошел куда шел. В темный подвальчик, который за километр обходили все адекватные люди.
###
Я зашел в неприметный подъезд неприметной многоэтажки, обошел раскиданное на полу нечто, спустился на два пролета ниже, туда, где умирал внешний мир и о цивилизации напоминала лишь мигающая под потолком лампа, добрался до железной решетки и позвонил в звонок.
Висящий рядом с дверью домофон чуть заметно начал фонить — на том конце сняли трубку.
— Три, семь, три, — сказал я, массируя висок и стараясь поскорее вспомнить продолжение своего идентификационного кода. — Ш... шесть, два, четыре, девять, ноль, два.
Электрический магнит мгновенно умер, позволяя мне отворить железную решетку и проникнуть внутрь.
Внутрь чего?
Внутрь подпольной лаборатории, которая испытывала тут лекарства. На людях, разумеется.
Большие дяди смекнули, что в современном мире, который день за днем пожирает чума дурацких законов и двойных стандартов, без грязной игры не выжить. (Не то чтобы грязная игра была каким-то откровением. Будто раньше ее не было. Впрочем, ладно...) Правительство саботирует разработку лекарства от СПИДа — неслыханно! Правительству не нравятся эксперименты с клонированными животными — как же так!
Наука не задается вопросом «почему?», она спрашивает «почему нет?». Вот и эти люди спросили себя. И не нашли, чем себе возразить.
По всей стране быстренько появились «аптеки 2.0» от разных компаний и корпораций, которые мгновенно заняли свою нишу и начали конкурировать друг с другом. Кто был понаглее, не стеснялся использовать вооруженные налеты на точки соседних организаций, уничтожая материал. И нередко даже подопытных. Разумеется, это бумерангом било и по ним самим — накрытая сеть нелегальных лабораторий хорошо украшала полицейский квартальный отчет.
Идея была такая: в городах найдутся тысячи добровольцев, которые за определенную плату согласятся проглотить вот эту милую синюю таблеточку. Может быть, тебе достанется экспериментальная, но основанная на очень даже благих целях вакцина от насморка. А может быть, это будет новая кислота, в объятиях которой ты проведешь упоительные тридцать часов, раскатываясь по жесткой кушетке, как несварение по унитазу.
Светиться на официальной работе я не мог, это было как минимум небезопасно, а как максимум у меня не было времени на нее. Я не мог позволить себе перекладывать бумажки по десять часов в день.
А в этом деле, решил я, мне в какой-то мере даже повезло — даром что химию знаю и могу примерно оценить масштаб трагедии, которую только что проглотил.
Только все равно было ощущение, что добром это не кончится. Хотя, наверное, это чувство родилось вместе со мной. Этими словами можно было заканчивать любую мысль о моей жизни.
Я родился мальчиком — добром это не кончится.
Я сходил в туалет — добром это не кончится.
Я засыпаю — добром это не кончится.
Пять шагов до следующей двери, еще один разговор по домофону, пара ложных комнат, пяток камер-обманок, дверь с нацарапанной цифрой 7.
Моя любимая, привычная, единственная смотровая. Что происходит в других кабинетах — я понятия не имею. Пациентов сюда впускают и выпускают строго по одному, чтобы сохранить конфиденциальность.
Помню забавные истории о том, как в сеть утекали банки данных таких вот лабораторий с именами, паролями и явками. Но это уже совсем другая история.
Камера над дверью (теперь уже настоящая) буравила меня своим единственным глазом, пока доктор не освободился и не позволил мне войти.
— Доброе утро, — кашлянув, сказал я.
На меня поверх очков глянули два уставших глаза.
Мой врач был похож на Эйнштейна — такие же буйные кудрявые волосы, правда седые. И морщин побольше. Он был маленький, ходил медленно (или, скорее, размеренно) и говорил очень спокойно.
Хотел бы я к преклонным годам быть таким же усталым пофигистом, который на людей смотрит как на материал.
Он ничего мне не ответил, лишь кивнул.
Его рабочий кабинет словно сошел с декораций фильма ужасов. Жутковатое холодное пространство, белая плитка на стенах, две или три кушетки с ширмами, стол под грудой хлама, пробирок, документов, книг. Где-то на углу этого стола опасливо ютился компьютер, словно напуганный таким количеством старомодных средств передачи информации.
Доктор указал мне на свободную кушетку и протянул градусник. Я привычно засунул его в рот и огляделся. Кажется, на соседней кушетке кто-то лежал. Ширма была задернута, и я видел лишь неясную тень. Ничего себе. Первый раз вижу, чтобы старик принимал двоих пациентов одновременно. Интересно, что с этим беднягой. Он жив вообще? Не удивлюсь, если доктор вскрывает своих неудачливых клиентов прямо тут, не отходя от кассы.
— Выше на два градуса, — доктор выхватил у меня изо рта градусник и нахмурился. — Температура должна быть в районе 35 градусов. Что произошло? — он подошел вплотную, достал маленький фонарик и начал проверять реакцию зрачков. — Что с глазами?
— Работал много, — я пожал плечами. Надеюсь, он имел в виду их покраснение, а не что-нибудь другое.
— Как старый наркоман, — проворчал старик. — Прием?
— Строго по расписанию два раза в день.
— Питание?
— Три-четыре раза в день, кофе, печенье. Простите, я не переношу молоко.
— Запрещенные препараты, алкоголь?
Под «запрещенными» он имел в виду те вещества, которые могли нарушить чистоту эксперимента.
— Случайный прием дженерика попперсов, алкоголь не часто, не раньше четырех часов после приема лекарства, — отрапортовал я.
Старик покосился на меня.
— Галлюцинации?
Переулок, улица, рынок, светофор.
— Нет.
— Интересно-о, — протянул он, сел за стол и начал что-то быстро писать.
Я посидел немного, поболтал ногами.
— Скажите, я ведь могу рассчитывать на зарплату? Я ведь не как обычно. Все, что вы мне говорили, я выполнил.
— Нет, не все, — доктор щелкнул ручкой, резко встал и вышел из кабинета, хлопнув дверью. Кажется, в стремительно закрывающуюся щель дверного проема он бросил слово «козел».
М-да. Как-то старик был сегодня не в духе.
Впрочем, денег бы поскорее дал, да я свалю отсюда — лишнюю минуту сидеть тут жопу морозить мне совершенно не хотелось.
На соседней кушетке неразборчиво выругались. О, сосед все-таки живой.
Я спрыгнул на пол, подошел поближе и аккуратно заглянул за ширму.
Неясная тень оказалась обнаженной девушкой, укрытой белой простыней. Она была довольно худой, с впалыми щеками, густыми мешками под глазами и, кажется, островками синяков на молочной глади тела. Черные длинные волосы словно бы дымились на фоне белого кабинета и всего его стерильного окружения.
Мне показалось, ее кожа вообще отдавала синеватым оттенком.
— Тебе не холодно? — я спросил быстрее, чем подумал.
Она приоткрыла один глаз и посмотрела на меня.
— Я говорю: «Можно потише?», мать вашу, — она болезненно закряхтела.
— Тебе, эм, не требуется помощь? — глаза так и катались по ней из стороны в сторону. С напряженных сосков, проступающих сквозь простынь, вниз, во впадину живота и снова наверх, на проступающие косточки таза.
— Не думаю, что ты разбираешься во внутренних химических отравлениях лучше Штейна.
— Мне старик тоже его напоминает, — усмехнулся я. — Что с тобой случилось?
Она вздохнула. Сил у нее не было совсем, этого только слепой не заметил бы. Я чувствовал слабые уколы совести за то, что не даю ей спать. С другой стороны, кто знает, может, именно сейчас сон для нее смертелен.
Хотя кого я обманываю — разумеется, старик знает. Иначе он не оставил бы ее тут отдыхать.
Или... пытается избавиться от проблемного пациента...
На спине выступил прохладный пот.
— Индивидуальная... непереносимость, — пролепетала дымная девушка. — Такое чувство, будто желудок вместе с кишками прожгло насквозь.
— Надеюсь, ты поправишься.
— Да разумеется, — она соизволила приоткрыть второй глаз. — Вернусь домой, через пару дней буду в норме. А ты?
— Обычный визит. Хотя, кажется, денег мне не видать. Как-то расстроился доктор.
Девушка легла поудобнее:
— Обычно он в таком состоянии, когда вновь теряет пациента.
Спасибо, не поняла.
— В смысле, я в группе риска?
— Все там будем. Последнее время дела у лаборатории не очень, кто-то изрядно подмочил им репутацию. Полагаю, Штейн вполне может прийти утром на работу, а вечером его вынесут по кусочкам судмедэксперты. Короче, пей больше воды, люби маму, мой руки мылом.
Я задумчиво потер щеку.
— Ты, похоже, не из местных, — заключила девушка. — И как тебе тут?
— Нормально, — уклончиво ответил я.
— Есть чему подивиться, да? — ее голос стал более глубоким и завораживающим. Более дымным. — Странные дни, странные ночи. Жаворонок, панда. Восстановление девственной чистоты. Мне продолжать?
Она говорила о чем-то странном. Разумеется, я знал и про нейродермическое фосфорицирование, и про все остальное, но в то же время терзался навязчивыми мыслями. Все это неспроста.
Но что «это»? Что неспроста? В этом и был главный вопрос. Мне не нравились вещи, которые я не могу контролировать, и уж тем более которых я не понимаю. Я хакер, я повелитель виртуального мира, все должно быть логично и понятно.
А вот этот город был непонятен.
Все это было похоже на хаос, который на самом деле является упорядоченной системой совершенно другого порядка.
Именно это и подломило нас. Как бы наша троица ни хотела заниматься тем, что нравится, мы должны были мириться с обстоятельствами. И эти обстоятельства тащили нас в какую-то бездну. Едва мы переехали сюда, начались странности — и с заказами, и с людьми.
Но я не исключал того, что дома я просто этого не замечал.
К моему удивлению, это не нравилось и Фэту с Сантой. И мы переключились на совершенно другие цели — нам очень хочется разобраться, что здесь происходит.
Жалко, что худеющий кошелек не разделял нашего энтузиазма.
— Как ты думаешь, что будет дальше?
— Дальше где?
— С людьми. Мы уже довольно давно homo sapiens sapiens, может, пора встать на ступеньку выше?
— Я думаю, что, вероятнее, люди скакнут не выше, а вбок, — вести спор об эволюции в помещении, где умирают люди, было довольно странно. — Развеют себя по ветру и уйдут в электрические сети.
— Вряд ли нам так просто удастся избавиться от материального тела, — девушка погладила рукой живот. — Без боли нет жизни. А как тебе идея развития людей в homo ludens?
— Человек играющий? Игры — это, конечно, хорошо, но...
— Игры — это лучшая форма развития способностей. Дети играют, взрослые соревнуются. Один философ даже утверждал, что вся человеческая культура основана на понятии игры и без нее не существует, — дымная девушка натянула простыню до самого подбородка.
— Человек — смеющееся животное, — откуда-то в памяти всплыл неинтересный мне термин.
— Ага. Вся наша жизнь — игра. В игру может играть любой желающий. Смысл игры и есть сама игра. Игра — это порядок и определенные правила.
— Звучит слишком заумно.
— Но вдруг, — она переложила голову и закрыла утяжеленные огромными мешками глаза, — играем не мы, а играют с нами?
За спиной с лязгом открылась дверь, вернулся мой доктор.
Он протянул мне какие-то бумаги, совершенно не обращая внимания на контакт между пациентами, и четко сказал:
— Приятно было иметь с вами дело. Здесь перечислены побочные эффекты экспериментального лекарства, которое вы принимали. Ваша дальнейшая помощь лаборатории — исключительно на добровольных началах. Если посчитаете нужным сообщить нам о состоянии вашего здоровья — мы занесем это в статистическую выборку. Желаю приятного вам дня.
Сразу после этого доктор потерял ко мне всяческий интерес. Он подошел к девушке, посчитал ее пульс, прощупал стетоскопом грудь, вернулся к компьютеру и начал заполнять какой-то отчет.
— Я...
— До свидания, — спокойно сказал старик.
Слова не имели никакого значения.
Это была обратная сторона таких вот лабораторий. Тебя вышвыривали на помойку без объяснения причин и без угрызений совести. Может, ты уже не жилец, может, ты стал слишком ярким для наблюдения всякими спецслужбами, а может, доктор только что оказал мне громадную услугу и выбил из порочного круга.
Я кивнул спине старика, прошел к двери, нажал на кнопку, но выйти не смог. Какой-то другой пациент был сейчас в коридоре, а значит, никто не мог покинуть свои палаты.
Я чувствовал себя донельзя глупо, стоя, как истукан, в комнате, из которой меня давно выпроводили. Под громкий и медленный стук клавиатуры я нервно жал на кнопку магнитного замка, пока тот, наконец, не открылся. Оглянувшись напоследок через плечо, я вышел за дверь.
— До свидания, — запоздалым эхом донеслось до меня дымное прощание.
Пока, черныш. Высыпайся-поправляйся.
###
Я люблю прогресс.
Все эти технологии, гаджеты, новые протоколы — это определенно мое. Новые функции, похожие на магию, больше удобства, больше лени. Обожаю смотреть, как мир превращается в декорации, описываемые в фантастических книгах.
Вот и сейчас, помимо обычных автомобилей с обычными водителями, по улицам катались беспилотные машины, которые следовали заданному маршруту. Их конструкция даже не предполагала наличия руля — задаешь телефоном точку А и точку Б, садишься и наслаждаешься видом из окна. Конечно, все это было в статусе беты, постоянно отлаживалось и пока еще не пускалось в серийное производство. Но я надеялся, что через несколько лет смогу напиться в баре, позвонить своей машине и она меня заберет домой.
Я вышел на улицу, не переставая прислушиваться к ощущениям в теле. Кажется, никто не умирал. Все было в порядке.
Личное время кончилось, возвращаемся к работе. Я вытащил телефон, мысленно поприветствовал спутник над головой и улетел в сеть. Проверил почту, состояние наших серверов и FTP, загрузку ботнетов и температуру на вычислительном кластере. Все работало как часы. То есть тихо тикало, неслышно жужжа шестеренками, и не сбивалось с ритма.
Такого не может быть.
Мы, конечно, классные, но размах мета-группы, состоящей из кучи косящих под нашу троицу релизеров, исчислялся тысячами фейков. Все они в известном смысле скрывали нас от реальных угроз — дерево прячь в лесу — но так, чтобы даже с этим детским садом проблем не было...
Я остановился посреди улицы и осмотрелся. Что, что не так? Или паранойя и есть побочный эффект этих таблеток? В жопу траханный старик, из-за тебя я теперь даже себе не верю.
Вокруг было вроде как все спокойно. Люди шли, машины ехали. Откуда ждать беды?
Вдруг мимо меня, воя сиренами, пронеслись три полицейских машины. Я вспомнил старую шутку на тему «загадай число от одного до сотни». У тебя есть всего один процент на то, чтобы угадать его, но если ты угадал — делай с ошеломленной женщиной что угодно.
Вот и я примерно так же — накликал, мать мою за ногу. И быть бы это случайностью, если бы не второй кортеж воющих сирен.
Бум! Удар. Одна из беспилотных машин, ехавшая по этому проспекту, не уступила дорогу полицейской машине. Да и вообще — подрезала ее. Подрезала! Тупой бот!
Зазвонил телефон.
«Начинается», — подумал я, ощущая себя в каком-то театре абсурда.
Прикинув, что разговор будет долгим, я включил беспроводную гарнитуру и вставил наушник в ухо.
— Видел? — приглушенный расстоянием, но все такой же бодрый Санта явно собой гордился.
— Что это, блять, было? — я пробирался сквозь толпу зевак, набежавших со всей улицы, подальше от освещенной вспышками телефонных камер аварии. — Это ты?
— Я, — ни капли не стесняясь, ответил парень. — Тебе хорошо было видно?
— Откуда ты знаешь, где я?
— Сбрутил твою почту, вот проблема.
Я почувствовал, как внутри начала тошнотворно закипать желчь.
— Ты использовал наш кластер, чтобы взломать меня?
— Исключительно для посадки твоей персоны в первый ряд. Кстати, спасибо за IP-адрес твоего сервера, ты мило оставил его, когда «защищался» от утреннего меня. Только представь заголовки газет! «Восстание машин»! «Пришествие Христа»! Покайся, грешник. Мы творим историю, а ты беспокоишься о какой-то херне с двухфакторной авторизацией, — параллельно с голосом Санты стрекотала его клавиатура.
Выбравшись из толпы, я остановился в какой-то подворотне и выдохнул. Не время устраивать детский сад, в морду я дам ему потом. Сейчас он выложит свой козырь.
Проспект окрасился звуковой радугой клаксонов на любой вкус, скоро здесь будет огромная пробка до ночи.
— Одна клавиша, — маниакально продолжал Санта, — и я изменил планы газетчиков и водителей. Весь мир на кончике моего пальца.
— Куда ехала полиция? — у меня не было желания слушать фанатичный бред из спермомозгов.
— М-м... За тобой, — просто ответил парень и, кажется, откинулся в кресле. — Сейчас они ищут тебя, чтобы, хм... погоди... — стрекот клавиш, — чтобы, судя по последним сводкам, предъявить тебе обвинение во взломе базы данных местного оператора связи.
Я весь похолодел.
— Мы же планировали... самое раннее — следующая неделя...
— Да-да-да, — Санта резко придвинулся к компьютеру и начал молниеносно давить на клавиши, — но с той милой девочкой я закончил чуть пораньше, а потому начал сейчас. Все ведь было готово, верно? А меня кинули. Прикинь! Меня! Кинули! И я выливаю всю свою сексистскую злость на местную базовую станцию и спутники. К-щ-щ-щ-а, аж руки дрожат!
Он был не в себе, а я был по уши в дерьме.
Слушать его не было сил, я отключился и сразу же запустил программу по перехвату полицейских радиочастот. Ноги на автомате уносили меня от места аварии куда-то подальше, петляя дворами и закоулками. Пришлось попотеть и побегать, прежде чем я наконец узнал информацию о себе и составил полную картину.
Выходило, что в городе одновременно было произведено два взлома. Первый заддосил систему беспилотных машин, получив на сервере рут-доступ, второй, примерно полтора часа спустя, использовался, чтобы слить базу данных абонентов и идентификаторов телефонов у местного оператора.
Да, мы несколько месяцев пытались взломать машинки без руля, но Санта как всегда решил все по-своему. Когда-нибудь мой нож под подушкой не выдержит. И первым делом я его кастрирую. И расскажу об этом всем его подружкам.
Телефон снова зазвонил.
— Я полагаю, ты уже понял, что произошло.
— Новые протоколы, новые дыры, — озвучил я общее предположение.
— Fuck yeah, — выдохнул Санта. — Ты даже не представляешь, какое электрическое говно лежит в этих машинах. Забрутить тебя, чтобы заддосить машинки, чтобы заддосить опсоса, чтобы слить базу. Прекрасная многоходовка!
— Через почту ты смог восстановить мой пароль на запуск общей программы?
Когда мы планировали большое дело, то и защищали его тремя разными шифрами, чтобы было невозможно в одно рыло запустить операцию и похерить все к чертям. Жирный предатель, теперь у меня нет денег и я буду питаться тобой. Буду отрезать по куску от твоего круглого тела, жарить и есть, а ты даже не заметишь.
— И еще вижу по карте, где ты сейчас. Например, могу подсказать, что если ты не уберешься с того места, где стоишь, через минуту встретишь отряд полицейских.
Сука!
— Куда?
— Давай на соседнюю улицу через двор.
— Сколько еще нужно базе?
— Двадцать минут на первое облако.
— Этого же достаточно, да? Блять, прекрати со мной играть и сними хвост!
— Не могу, я же не всемогущий.
Мудак.
Я начал нервничать, и при том сильно. Сорвавшись с места, я побежал в указанную сторону. Это могло быть следующим шагом западни, но Санта так просто не планирует свои операции. Даже если его куклами будут заклятые враги, он с ними будет забавляться очень долго.
Двадцать минут. Надо продержаться еще двадцать минут. Судя по полицейской волне, они отследили мое примерное положение и, по крайней мере, знали, что я нахожусь в этом районе. Кольцо оцепления будет постепенно сужаться.
— Санта!
— Ну?
— Что потом?
— А потом... — стрекот клавиатуры.
— Где они?!
— А потом... А потом, а потом. Суп с котом.
Звонок резко прервался.
— Санта!
Я глянул на экран — связи нет. На вполне себе открытом пространстве, где, к тому же, и радиоволны неплохо зеркалились, мой телефон мгновенно потерял сеть сразу после издевательской фразы Клауса.
Сердце упало. Этот пидарас кинул меня. Мне конец.
Ноги отказывались двигаться, я не знал, что мне делать. Теперь я даже не мог прослушать волну полиции. Я вытер покрывшийся испариной лоб. Тихо, должен быть выход. Должен быть. Эти двое конченные ублюдки, но они никогда не оставляют безвыходных ситуаций. Это наш кодекс. И Фэт, и Санта были в похожих ситуациях, это стандартная проверка в поле — чтобы не терять сноровку и вкус к жизни. И свободе.
А значит — ищи.
Еб твою мать… Еб мою мать! Блять-блять-блять. ****ец. ****ь. Мне конец.
Я куда-то шел, прижимаясь к стенам домов, сворачивая налево, направо, направо, налево, в подворотни и дворы. Дрожащие пальцы копались в телефоне, пытаясь найти хоть что-нибудь, что могло бы мне сейчас помочь. Тут даже беспроводных сетей не было!
Пот заливал глаза. Я бежал и не знал, ждет ли меня за углом патруль. Все это было похоже на русскую рулетку.
Если меня поймают — едва ли я откручусь условным сроком и штрафом. Я ведь не только хакер, но и подопытная крыса вне закона. Спасибо маме, спасибо папе, но я не хочу в тюрьму. Лучше сразу в петлю.
Сколько прошло времени? Пятнадцать минут. Черт, я еще не пойман. Постой. Осмотрись. Ответ должен быть самым простым.
Я резко остановился, буквально замер, поднял голову. Знакомые дома. Если выйти налево — там аптека и пиццерия. Направо — метро. А этот дом...
Дом — это то место, где сеть подключается автоматически.
Сердце на секунду покрылось бархатом. Ноги вынесли меня к тому дому, где я спасал одну милую девочку от сильных болей в животе. Бегал за таблетками, готовил ей рисовую кашу, гладил бедный животик и убаюкивал ее.
Здесь сроком на три дня я снимал квартиру.
В следующее мгновение я уже бежал по лестничным пролетам знакомого подъезда. Кажется, все эти события были в прошлой жизни, но я очень хорошо помнил эти узкие лестницы и большую коричневую дверь.
Все это звалось геокешем. Чем больше ты бродишь по городу, тем больше подмечаешь мест, которые, не ровен час, могут спасти тебе жизнь.
Я выскочил на лестничную клетку и всем телом в эту дверь вжался. Давай, давай же! Ты должен поймать здесь знакомую вафлю!
Я пароль не помнил, но вот телефон — другое дело. Казалось, в этом городе не было ни одной бесплатной сети, которую бы не знал мой телефон. Но почему ты ее не ищешь?! Неужели хозяин квартиры поменял роутер?
А... А! А-ха-ха! Во-о-от она! Черт, всего две палки...
Стараясь не трясти телефоном, почти раздавив его о дверь, я мигом залез на свой сервер. Где-то вдалеке послышались сирены. Времени уже не было.
Я, словно обезумев, запускал программу за программой, пытаясь понять, какая из них может оставить меня на свободе, но вдруг заметил, что кто-то залил на сервер новый файл. Недолго думая, я тут же собрал его и запустил.
Наша незаконченная программа для операций с идентификаторами телефонов.
— Что?..
Ну, она хотя бы запустилась. Еще вчера ни хрена не работало.
Ввести номер сим-карты — пожалуйста.
Ввести идентификатор телефон — а подавись.
Энтер.
Терминал немного подумал и за что-то меня поблагодарил.
Я стоял, прижавшись к двери, и боялся даже дышать. Я был весь мокрый, футболку можно было выжимать.
Сирены продолжали выть вдали, но не приближались. Если я все правильно понял, программа сработала — удалила мой идентификатор из базы данных. Я мигом пропал с экрана Санты и полиции, меня нельзя было отследить. Для оператора связи мой телефон был мертв.
И даже если программа сработала неправильно — оставаться в этом тупике было опаснее всего. Надо снова выходить на улицу, что я и сделал. Но для начала привел себя в порядок, попытался сделать так, чтобы мой взлохмаченный вид ничем меня не выдал.
Осторожно спустился по лестнице. Выглянул за дверь — никого. Сирена все так же выла где-то далеко. А значит, следующая фаза плана проста — идем в противоположном направлении. Я направился к метро.
Неужели сработало? Неужели это был всего лишь тест нашей программы? Немыслимо. Я... Я, пф-ф-ф... Я увеличу уровень нашей защиты. За решетку я не пойду, это было очень хорошее напоминание.
Если было. Ведь мне эта сирена не чудится?..
«Но вдруг играем не мы, а играют с нами?»
Я помотал головой.
Теперь я знаю, что попрошу на Новый год у Санты. Попрошу его сходить на ***. И не возвращаться.
Пидарас.
###
Пару недель спустя
Все начиналось с театра одного актера.
Зрители уже расселись по своим местам, свет погашен, все замерли в ожидании.
Дирижер плавно поднял руку, привлекая внимание оркестра.
Вступление.
Тихо щелкнул на слабую долю замок. Повинуясь длинным пальцам, прошуршала перкуссия развешанных на плечиках костюмов. Чеканя шаг, литавры ритмично простучали движение от входной двери к зеркалу.
Взмах дирижера — щелчком маленькой настольной лампы вступили первые скрипки. Их было почти неслышно, но без них вся композиция развалилась бы.
Короткий проигрыш виолончели, медленно опустивший девушку на стул.
Актеру самое время появиться на сцене.
Резкое движение руками — и оркестр вступил всеми инструментами одновременно, еще раз демонстрируя маленькую гримерную, забитую реквизитом и мятыми сценическими образами.
Пианиссимо.
Девушка подняла голову и в тусклом свете настольной лампы посмотрела на себя в зеркало.
Актер вышел на сцену.
Она сидела на своем косметическом троне, позволявшем ей обратиться в кого угодно.
«Станок по доработке человека», — так она это называла.
Действие первое.
Внимательная медитация на проступающее сквозь мрак лицо.
Высокий лоб, обрамленный темными прядями волос, чуть раскосые глаза. Этот нос и губы никогда ей не нравились, но она давно приняла стратегию делать, что возможно, с тем, что есть.
Ей каждый раз приходилось себя настраивать.
Девушка кивнула — да, с этим определенно можно работать. Она убрала челку ободком.
Действие второе. Первые наброски.
Пальцы выхватили из темноты пилочку для ногтей. Первым делом она любила обслужить свои руки. Осторожно подпилив ноготки — долго сидеть не потребовалось, ежедневный уход приносил свои плоды — девушка отодвинула кутикулу апельсиновой палочкой и, что-то напевая себе под нос, ватным диском со специальным составом обезжирила каждый ноготок.
Левая рука метнулась к набору лаков и застыла в нерешительности — какой цвет выбрать? Обычный, фосфорицирующий, с блестками или сегодня стоило уделить время узору из страз?
В конце концов, девушка решила сделать градиент. Аккуратно управляясь губкой, она нарисовала на каждом ногте ниспадающий из салатового в фиолетовый цвет, едва заметно мерцающий в дымном мраке.
Актриса положила пальцы в машинку для сушки ногтей. В такие моменты ей всегда становилось скучно. Взгляд скакал по комнате мячиком-попрыгунчиком, она уже тысячу раз видела все эти костюмы, пустые коробки, бутылки из-под воды, чьи-то забытые ключи и телефоны. Глаз ни за что не цеплялся... Но не сегодня. Сегодня был важный день. И к гардеробу нужно было подойти с умом.
Девушка долго смотрела на висящие на плечиках костюмы, потом проверила, хорошо ли держится лак, и встала. Плавно, в одно непрерывное движение, начиная с ног и заканчивая руками, она разделась догола.
Многие парни отдали бы целую руку за возможность увидеть ее в неглиже, скользнуть взглядом по длинной шее, по хрупким (но лишь на первый взгляд) плечам и ключицам, насладиться зрелищем рассыпанных по чувственной спине вороных волос, выжечь себе на сетчатке образ крепкой, похожей на две перевернутые чаши высоко посаженной груди, мысленно провести руками по нижним ребрам, плавно вниз, во впадину сексуальной талии, и вновь к вершинам эстетического удовольствия — к плоскому животику, к соблазнительно выступающим косточкам таза, к упругим ягодицам и крутым бедрам, создающим ансамбль космической гармонии и математической красоты. И, наконец, закончить все аккуратной стопой со слегка проступающими венами и милыми, чуть длиннее, чем хотелось бы девушке, пальчиками.
«А самый лучший изгиб женского тела — это улыбка», — девушка вспомнила слова одного музыканта и попыталась ее изобразить.
«Полный провал», — ответило зеркало.
Действие третье. Преображение героя.
Она подошла к вешалке с одеждой.
В гримерке было весьма свежо, по ее телу забегали мурашки.
«Меня мечтает согреть весь мир, но никто даже не догадывается, когда это и правда нужно».
Она вспомнила свой сон, и ее улыбка чуть увяла.
Девушка решила вернуться к делу.
Рука протянулась к черному корсету. Не то чтобы этому телу требовалась помощь в поддержании невероятных форм, но сегодня нужно быть очень внимательной.
Ловко зашнуровавшись, она кинула взгляд в зеркало — на молочном теле черные тиски с болтающимися подтяжками смотрелись немного комично, но только лишь до тех пор, пока девушка не выбрала чулки, самые обычные непрозрачные черные чулки, которые аристократичным движением опытной соблазнительницы натянула на каждую ногу и прикрепила их к корсету.
Трусики оставила свои. Любимые темно-фиолетовые, подарок дорогого ей человека.
«Элемент хаоса!» — усмехнулась она. Эти трусики никак не сочетались с черными корсетом и чулками, но сегодня никто их не увидит. Девушка надела короткие джинсовые шорты, которые скрыли этот визуальный диссонанс, но, тем не менее, оставили на обозрение сексуально выглядывающие подтяжки, вцепившиеся в резинки чулок, как удав в кролика.
Финальный штрих — свободная кофта с широким воротом, чьи длинные рукава закрывали ладони. Стилистическим эхом выглядывающих из-под шорт подтяжек стали черные лямки корсета, привлекающие внимание к открытым плечам и ключицам. В этой кофте девушка была похожа на подростка, наивного, но полного амбиций. Стоило лишь надеть берет, озорно сдвинув его на лоб, и можно было покорять всех уличными танцами.
Девушка подумала еще и все-таки надела черный чокер из мягкой ткани.
Распрямилась.
Вытянуть ногу вверх, наклониться в стороны, высоко подпрыгнуть, встать на мостик, изогнувшись через спину. Корсет мешался и иногда впивался в кожу, дышать в нем было сложно, однако все было в порядке. Именно этого она и добивалась.
Действие четвертое.
Возвращение на косметический трон. Пришло время лица.
Рука вправо. Пальцы выхватили из темноты тюбик ВВ-крема. Девушка аккуратно нанесла его на лицо, проводя пальцами по щекам, скулам, маленькой, почти незаметной горбинке на носу — подарок папы — и лбу. Она делала это уже столько раз, что если бы принялась водить заученными движениями по мокрому песку, то вполне могла бы обнаружить на нем свой автопортрет.
Рука влево. Мрак подарил девушке баночку с тонкой кисточкой. Наклонившись к зеркалу, она плавными внимательными движениями нарисовала себе стрелки.
Брови не требовали особого внимания. Каждый вечер она продолжала свой вечный бой с ленью, всеми силами отгоняя от себя мысль «ложись уже, завтра все сделаешь», — и в такие моменты была очень благодарна себе за то, что держала красоту в ежовых рукавицах. Этой девушке требовалось совсем немного косметики, надо было лишь подчеркнуть естественную красоту.
Минуту спустя на веки легли фиолетовые тени, едва различимые в таком мраке.
Подвести тушью кончики ресниц.
Рука на секунду замерла над пудрой. Лежащая сверху пуховка всегда напоминала девушке широкие глаза любимого брата. Она улыбалась, когда вспоминала, что Нейро до ужаса боится щекотки, особенно большой и мягкой кисточкой.
В руках появился прозрачный блеск для губ. Девушка провела по губам мягкой кисточкой, привлекая к себе еще больше внимания зрителей.
Ее лицо неуловимо изменилось. Добрая улыбка, теплый взгляд, мягкая ладонь, гладящая маленького глупого брата по голове, — все это осталось в прошлом. Перед зеркалами сидел хищный цветок, готовый превратить в своих рабов всех и каждого, а кто будет дергаться — съесть вместе с костями. Она знала, что было, она знала, что будет; из зеркала на мир смотрела красота того свойства, от которого цепенела жертва, мгновенно и полностью отдаваясь во власть охотника.
«Только вот красивые цветы хороших плодов не приносят, верно?»
Отражение кивнуло.
Действие пятое.
Кульминация. Фортиссимо.
Она сняла ободок, руки с ловкостью фокусника пленили роскошные волосы крепкой резинкой, превратив их в тугой хвост.
Взяв краски для бодиарта, девушка развела их на специальной палитре и нарисовала под левым глазом слезу.
Потом надела любимую пару роликовых коньков и надежно их зашнуровала.
Достала легендарную черную перчатку из матовой кожи, которая тянулась до плеча, с придыханием надела ее на правую руку и с помощью белой краски написала на ней слово Discipline.
Она встала.
Прикрыла глаза и на секунду замерла. Медленно наклонила лицо вниз и неторопливо, гордо, надменно подняла его, взглянув на мир совершенно другим взглядом.
Weeping Willow, Плакучая Ива, была готова выйти на настоящую сцену.
###
Девушка легла в шавасану в тени у самой дальней стены, подальше от основного действия. Расслабив руки и ноги, она чувствовала приятную тяжесть роликов и холодный пол, ей было приятно валяться в «позе трупа», когда другие в самом деле рисковали жизнью.
— Одним только плох крепкий сон — говорят, он очень смахивает на смерть, — одними губами произнесла девушка.
Интересно, какой сегодня зодиак и цвет охоты? Впрочем, это не имело для нее никакого значения, сегодняшняя задача заключалась совсем в другом.
«Держи врагов еще ближе, э-хе-хе...»
На сцене были двое, барабанщик и гитарист, и кажется, они лишь вчера записались в музыкальную школу. Ива прислушалась. Ну точно, они играют с метрономом!
Она попыталась определить скорость. 130? Нет, скорее, 135.
Девушка морщилась каждый раз, когда очередная атака захлебывалась неудачей, попутно ломая всю домашнюю обстановку. Вот и с любимым столиком Нейро разделались.
Вздох.
Музыканты окопались неплохо. Вроде, не двое, а даже трое. Где-то рядом — быть может, на втором этаже — бродил тенью отца Гамлета звукарь. Слишком уж точно и умело аудиоколонны, расположенные на танцполе перед большими несущими колоннами клуба, извлекали из себя звуки нужной частоты. Сцена была освещена хорошо, танцпол — не очень, вся область у стен и вовсе тонула во мраке, но даже в таком открытом раскладе никто не мог до них добраться.
Девушка снова поморщилась, вся ее грудная клетка сжалась — очередная звуковая волна долбанула даже по ней. Что уж говорить про тактильщика, попавшего в самую фазу. Аж кровь из ушей брызнула. Бедняга.
Но сейчас выступать нельзя.
Ива ждала, пока атакующие расчистят ей танцпол — большое пространство перед сценой, где можно было бы не беспокоиться о внезапных стенах и препятствиях в виде столов и заграждений. Правда, пол мало-помалу засыпался кусками стульев и битым стеклом, но это тоже было ей на руку. Все пространство они не закидают, а вот ушки звукаря к тому времени весьма замылятся.
Она чувствовала уколы зависти. Этот клуб был ей очень дорог, а значит, и разрушить его надлежало лично. Какая наглость — прийти в чужой дом и, не спросив хозяина, начать его разламывать.
Но оборот кармы никуда не денется. Скоро им все это прилетит обратно.
Сила музыкантов компенсировалась их скоротечным выступлением. Стоило только звукорежиссеру начать выдыхаться, у противников появлялся шанс избежать звукового удара.
Девушка перекатилась на правый бок и встала. Чуть высунулась, кинула взгляд на сцену — гитара с фосфорицирующей красной декой. А вот по грифу бегают золотые пальцы. Хм, кто это?.. Клаус предупреждал о других людях.
За ударной установкой вообще сидела какая-то горилла с длинными дреддами. «Тебя не накурили с утра, что ли?» — скривилась сестра Нейромантика.
Этот примат так лупил по барабанам, что ничего, кроме «человек-ебашилово», на ум не приходило.
«Наверняка тарелки сбиты». И салют из щепок при каждом ударе. Интересно, сколько палок он уже сломал? И когда порвет пластик?
Да и ладно. Какая, в сущности, разница, от каких тараканов вычищать дом — от коричневых или красных.
Пора руками Шивы расчистить эту вселенную. Брахма, неси следующую.
Гитарист допилил свое соло, и в зале на несколько секунд стало тихо.
Девушка медленно отлипла от стены и плавными, размашистыми движениями покатилась к сцене, похрустывая обломками и стеклом.
Музыканты прислушались и напряглись. Они никак не могли понять, откуда идет этот хрустящий звук, пока Ива не соизволила покинуть тень и показаться им во всей своей природной грации.
— Вы слышите меня, бандерлоги-и-и?.. — пророкотала она. Кому, как не ей, было знать, в какой точке зала самый большой резонанс.
— Откуда ты взялась?! — взвизгнул гитарист, сразу же схватившись за гриф.
Аудиоколонны тут же зафонили намного громче. Девушка остановилась в центре зала, прямо в предполагаемой фазе двух гигантских усилителей, и скрестила руки за спиной.
На нее во все глаза смотрели два музыканта, на лицах читался страх вперемешку с удивлением и даже радостью; было видно, что они ее узнали. На втором этаже за спиной девушки что-то щелкнуло.
Все-таки три человека.
Она сердито смотрела на гитариста с грязными волосами и в мешковатой одежде. Он отступил на шаг.
— И не советую никуда звонить, — бросила девушка. — Все равно сегодня без мобильных сот.
Парни на сцене выхватили свои телефоны. Горилла за установкой для верности попытался набрать какой-то номер.
Девушка помрачнела.
— Ты что, не слышал? Я сказала: «Звонки запрещены».
Дредды мотнулись из стороны в сторону, словно ударник кивнул кому-то за спиной танцовщицы, потом он оскалился, показал ей средний палец и резко ударил в рабочий барабан.
Лишь взлетел черный хвост длинных волос.
Гитарист прищурился и понял, что их дела плохи. За какое-то мгновение замаха барабанной палочкой Ива сумела сделать колесо назад и уйти с фазы. Для нее удар, усиленный аудиоколоннами, был очень громким, но не более того.
Девушка как ни в чем не бывало медленно крутилась на роликах и с напускным равнодушием осматривала свои ногти на левой руке.
«Безымянный все-таки смазала немного».
Потом она замерла и посмотрела исподлобья на сцену.
— Неужели вы, шакалы, думаете, что можете не только вломиться в мой дом, но и заменить собой настоящих дуэлянтов, которых я тут ждала? — она медленно закатала правый рукав кофты, обнажая черную руку и зловещую надпись, о смысле которой музыканты еще не догадывались.
Правую ногу чуть в сторону, приготовиться к толчку. Тяжелые коньки на ногах придадут дополнительный импульс. Пара аккордов может достичь цели, но это неважно. Первая точка — несущая колонна позади.
«Ох, правая ручка будет завтра болеть...»
Гитарист сжал гитару покрепче.
— Сто сорок, — в тишине четко сказал он, полностью проигнорировав вопрос девушки. — Импровизация. Тридцать шесть тактов, двенадцать, развитие и кода.
Усилители зафонили еще сильнее, ударник-примат запустил ногой метроном на нужной скорости... и в это же время Плакучая Ива исчезла.
Девушка рванула в сторону со всей возможной скоростью — фаза не фаза, а попасть в эпицентр первого мощного аккорда, усиленного барабанной установкой, грозило травмами головы до конца жизни. Она резко оттолкнулась ногами и сделала колесо через правую руку. Сегодня перчатка была ее спасением, без нее она быстро перемолола бы ладонь в фарш — разбитого мусора на полу было очень уж много, особенно мелких осколков стекла. Едва коснувшись колесами пола, не распрямляясь, сильным движением бедер девушка рванула в тень, подальше от усилителей, за широкую мраморную колонну. Ей нужно было спрятаться от направленной высокочастотной волны.
Недолго думая, парни на сцене начали играть какую-то совершенно немузыкальную чушь. «Ритм, боже храни метроном, держат, и то хлеб. Но мне же это на руку».
Звукарь не сидел без дела и старался повернуть аудиоколонны и панорамировать звук так, чтобы направить фазу на танцовщицу. Едва ли у нее было несколько секунд на размышления.
Искать микшерный пульт было глупо, в темноте второго этажа ее быстрее размажет по стенке отстроенный звук, чем она достигнет цели, а значит, придется держаться основного плана.
Девушка хотела вымотать музыкантов.
Жуткие диссонансы, извлекаемые гитарой под громоподобный ритм барабанов очень скоро сведут с ума звукорежиссера, а потом дело останется за малым.
Ива рванула в центр зала.
И в этом клубе закрутился ураган звуков и движений.
Разрывая струны медиатором, гитарист присел на одно колено, играть стоя его диссонансный порыв было уже невозможно.
Морщась (что не укрылось от зоркого глаза танцовщицы), ударник выстукивал на томах и тарелках сложные рудименты, которые выглядели не столько техничными, сколько вычурными.
Девушка же текла. Не обладая ни специальными умениями, ни талантом, ни возможностью баловаться с цветом, она, тем не менее, побеждала обстоятельства своим усердием и упрямством.
Существует ли в этом мире судьба, можно ли избавиться от проявлений кармы, все ли зависит от человека — девушка ничего из этого не знала. Зато она в точности могла сказать, что уж свое тело контролирует от кончиков волос до кончиков пальцев ног (которые были чуть длиннее, чем ей хотелось бы, танцовщица не могла не думать об этом даже сейчас!).
Нейро не видел ее движений, потому что у этих движений не было ни начала, ни конца. С момента выхода на сцену и до финального поклона Плакучая Ива двигалась единым движением. Она могла бушевать и пениться, она могла идти рябью, она могла подняться в цунами, но все это была одна волна, непрерывная, вечная.
«Я чувствую траву».
И это тело ходило волнами, и это тело растекалось по полу, собиралось в комок, вытягивалось в струну, раскрывалось звездочкой. Набирая бешеную скорость, танцовщица носилась кругами по залу, не оставляя звукорежиссеру ни единого шанса поймать ее в тиски.
Два мощных толчка ногами, нырнуть за перевернутый столик, перекатиться через спину, не теряя скорости, тут же вскочить и, почти прижавшись к полу, кометой обогнуть широкую колонну на первой космической.
«Я наслаждаюсь ветром в кронах деревьев».
Девушку обделили кляксами, но роскошные черные волосы, шлейфом тянущиеся за ней, раскрывающиеся веером, взрывающиеся от резкого прыжка, едва ли уступали по красоте дымчатому цвету.
Сердце бешено стучало, корсет не давал свободно дышать, ей хотелось сорвать его с себя, растоптать и, наконец, вздохнуть полной грудью, но сейчас было не время, да и нельзя остановиться ни на секунду — гитарист более-менее вошел во вкус и начал подбирать человеческие риффы.
С каждой секундой это злило ее все больше и больше, но самообладания она не теряла. Одной из сорок трех гордостей девушки значилось умение превращать гнев в полезную энергию.
«Мальчик стал получать удовольствие, а нам это не надо».
Черная перчатка была вся изодрана стеклянными осколками. Ива кинулась в центр зала, где валялись разбитые столы, упавшие со второго этажа.
Момент истины в духе вестерна. Она вылетела прямо в фазу аудиоколонн, и в это же время гитарист почти сменил квинту и занес руку для удара по струнам.
Девушка резким махом кинула ноги через спину вперед, оперлась руками об пол и правой рукой схватила обломок ножки стола.
Медиатор несся к струнам.
Закончив колесо и не успев сфокусироваться на сцене, она мощным движением ног крутанулась вокруг своей оси и швырнула этот обломок в гитариста, придав ему дополнительную скорость.
Попала, не попала?
Времени уходить с линии атаки музыкантов у нее не осталось. Да и сил тоже.
Медиатор несся к струнам.
Но вдруг что-то звякнуло, чихнуло, звонко лопнуло, звук прервался, и лишь потом последовал вопль гитариста:
— Ай!.. Струна!
Барабанщик взревел, как горилла («Только что по груди себя лупить не начал», — смеялась потом сестра Нейро), и в приступе первобытной ярости замолотил карданом в бочку.
— Не!.. — гитарист даже не успел и трех букв произнести.
Предвидя неадекватную реакцию, танцовщица начала действовать за секунду до этого.
Она оттолкнулась от лежащего на боку стола, потом от железного заграждения, изо всех сил взлетела вверх и зацепилась руками за висящую под террасой второго этажа вывеску бара, качнувшись по инерции далеко вперед.
В клубе взорвалась волна очень упругих низких частот.
Танцовщице на мгновение показалось, что она забыла, где находится, ее словно контузило. Гитарист улетел куда-то к дальнему краю сцены, а примат остался сидеть за установкой только благодаря тому, что та была прочно прикреплена к полу. А может, он сам себя к стулу привязал.
Какое-то время все здание продолжала гудеть печальным стоном, похрустывая и дрожа, после чего все стихло.
Ива еще немного покачалась на вывеске, а потом осторожно спрыгнула на пол. «Ай», — в сердцах прошептала она, приземляясь на жесткие колеса роликовых коньков. Хорошо хоть от усталости лодыжки не подвернула.
Она некоторое время постояла, приводя дыхание в порядок и успокаивая бешено мечущееся сердце, а потом медленно поехала к сцене.
«Да уж. Не представляю, сколько времени потребуется хозяину клуба, чтобы прибраться тут», — Ива с долей восхищения рассматривала масштабы катастрофы.
Здесь действительно прошел ураган. Ни одного живого столика. Все напитки из бара теперь на полу и похожи на радиоактивные лужи.
Подкатив к сцене, девушка ловко запрыгнула на нее и приблизилась к держащемуся за уши и раскачивающемуся из стороны в сторону ударнику. Он и правда был пристегнут к стулу.
Горилла разлепил один глаз, жутко испугался и с воем схватился за палочку.
— Даже не думай, — отрезала девушка и ребром ладони легко ударила его по кисти руки.
Парень вскрикнул.
Ударом ролика она откинула инструментальный микрофон от бас-барабана и с холодом посмотрела на беднягу, который не знал, что ему баюкать — то ли голову, то ли руку.
— И почему я знаю, как надо играть на инструменте, а ты нет? Отвратительно, — танцовщица фыркнула. Она говорила громко, четко; создавалось ощущение, что девушка обращается не к барабанщику. — Так палки держат только полные дегенераты. От твоих кистей ничего не осталось.
Она еще некоторое время возвышалась над скрючившимся приматом, потом добавила:
— Я думаю, ты усвоил этот урок, и мне не придется учить тебя еще раз. Это высокие частоты распространяются прямо. Низкие же — по кругу.
Он только скулил и хлюпал носом.
«Надеюсь, догадается показаться врачу».
Девушка поехала дальше, к отброшенному звуковым взрывом гитаристу.
Тот был белый как снег, его правая рука была сломана, из глаз медленно текли слезы — то ли от боли, а то ли от обиды. Он уставился куда-то в одну точку, и лишь появление танцовщицы привело его в чувство.
Парень смотрел на девушку снизу вверх, но видел перед собой совсем не официантку Карма-кафе. Перед ним стояла богиня.
Может быть, дело было в ее наряде и красоте. Может быть, он был в нее тайно влюблен. А может быть, этот высокомерный, ледяной взгляд сковал его по рукам и ногам; он не смел даже дышать, просто замер, вмороженный в лед, и все смотрел и смотрел ей в глаза, не находя в себе сил отвести взгляд.
Девушка сжалилась над ним и глянула чуть в сторону. Гитарист тут же нервно выдохнул и заморгал.
— Знаешь, почему меня зовут Плакучей Ивой? — с прямыми ногами она наклонилась к самому лицу парня и негромко добавила: — Потом что я плачу чужими слезами.
Девушка распрямилась, не обращая внимания на трепетный взгляд гитариста, стерла левой рукой нарисованную под глазом слезу и отдала свой последний приказ:
— Валите отсюда.
Два раза повторять не пришлось, и оба парня отправились зализывать свои раны.
Тишина. Первый акт подошел к концу.
Дыхание восстановилось, но кровь кипела адреналином.
Девушка закрыла глаза. Иве пора было спать.
Жар возбуждения медленно поднимался вместе с настроением.
Девушка осторожно сняла рваную перчатку и кинула ее на пол. Отцепила подтяжки от чулок, оставив их держаться на одной резинке. Залезла руками под кофту и расшнуровала корсет, с величайшим удовольствием отбросив его в сторону.
Вдох, выход. Словно заново родилась.
Колесом правого конька прижать растрепанный шнурок левого, отвести ногу в сторону, расшнуровать его. С удовольствием скинуть с ноги.
Левой стопой прижать шнурок правого конька, отвести ногу в сторону, расшнуровать и его. С двойным удовольствием освободиться от тяжести.
Поднять через стороны руки, привстать на носочки и, вытянувшись, вдохнуть всей грудью, потянуться, медленно опуститься.
Сейчас ей было так легко, так воздушно. И так весело.
Сестра Нейромантика мягко улыбнулась, открыла глаза и развернулась лицом к залу.
«И в следующий миг я снова в цепях на земле. Я недвижима, как этот камень».
— Здравствуй, чудовище.
Из тьмы второго этажа, пыщащей ненавистью, плюющейся ядом, источающей отвращение и боль за поломанную гордость, на девушку пялился голубоватый светлячок.
— Полагаю, это ты добила третьего?
Комок желчного гнева свалился на первый этаж и с безмолвным рокотом выпрямился. Хлесткое движение мечом — капли алой крови сорвались с лезвия и нашли свой последний приют на обломках и осколках.
— Где этот идиот? — сквозь зубы выдавила из себя Валькирия.
Сестра улыбнулась еще шире. Шрам на левой руке слабо дергало.
— Он, конечно, идиот, — сказала она, — но он мой идиот. А потому — приятно познакомиться. Меня зовут...
Не выдержав такого фамильярства, Валькирия пригнулась и с глухим рыком бросилась к беззащитной, почти голой танцовщице, которая только этого и ждала.
Дразнить бешеную собаку так забавно.
Второй акт начался.
| | |
х х х
Пару недель и два часа спустя
Когда я вернулся в Карма-кафе, охота уже закончилась. Здание представляло собой печальную бетонную коробку, слепо наблюдающую за улицей выбитыми глазами-окнами.
Вокруг никого не было. Я осторожно пробрался через главный вход — в кои-то веки здесь не было охранников и фейсконтроля — и натурально ахнул.
Весь зал представлял собой образчик современного искусства под названием «Смотри, какую фигню я могу». Стоять остались только мраморные несущие колонны, все остальное лежало.
Лежали раскиданные столики, лежали железные ограждения, мощные софиты сорвались со своего насеста под потолком и, в память об Икаре, разбились об пол; то тут, то там растянулись неудачники, не сумевшие добраться до здешних музыкантов.
Один бедняга родился в рубашке — огромная аудиоколонна упала рядом с ним буквально в паре десятков сантиметров. Чуть вбок, и вряд ли бы от него осталось что-нибудь, кроме мокрого места.
Разбитые бутылки, бетонное крошево, осколки стекла, сломанные гитары, порванные провода — и перья, перья, перья.
На полу было очень много перьев.
Я нахмурился.
— Не-е-е-ейро... — донеслось откуда-то из темноты.
Я прищурился, увидел лениво машущую мне сестру, которую скрывали горы мусора и обломков, и бросился к ней.
У девушки был не лучший день — чулки покрылись трупными пятнами телесного цвета, кофта напоминала скорее рваную тряпку, чем стильный элемент одежды, грязные волосы спутались, все лицо было в пыли, правая рука вся в кровавых царапинах, на голые стопы и смотреть не хотелось, к тому же, изо рта сочилась маленькая струйка крови.
— Ч-что произошло?.. — только и смог выдавить я, в волнении трясясь над телом танцовщицы и не зная, что же делать.
— Все... — она закашлялась и поморщилась, словно любое движение причиняло ей боль. — Все в порядке...
— Да какое в по...
— Эй, я просто разбила губу, — слабо улыбнулась она и быстрым движением юркого язычка слизала кровь. — Видишь? Ничего нет. Тьфу, — она пожевала губами. — Если вдруг захочешь попробовать бетонную пыль на вкус — не стоит.
Вид у нее был усталый, изможденный. Я бы еще сказал «сухой». Даже мне было понятно — этот вечер выпил из нее все соки.
Я аккуратно положил руки на ее бедра, девушка поморщилась. Осмотрел плечи (ожог от моей ладони до сих пор не сошел). Осторожно поднял голову, проверил затылок.
— Со мной все в порядке, я же сказала, — раздраженно повторила она. — Я просто... — сдержанный кашель, — немного устала. И, похоже, растянула себе все, к хренам собачьим, мышцы. Мне даже глотать трудно.
— Это от схлынувшего адреналина, — невпопад ответил я лишь бы что-нибудь сказать.
— Дурачок, — улыбнулась сестра. — Давай так — я просто полежу здесь. Наконец-то высплюсь. Я вряд ли… — Она глубоко вздохнула и снова поморщилась. — …подскочу в раннюю рань. Принесешь мне булочек на завтрак? — страдальчески закончила она.
— Принесу, принесу... Но неужели Шива хочет спать на камнях?
— А как ты думаешь, что обычно остается после аннигиляции мира?
— Ты Шива-девочка, — ответил я, подкладывая руки под ее колени и голову. — Держись за шею... А потому пойдем-ка домой, в мягкую кроватку.
— Пойдем, — промурлыкала сестра и из последних сил обняла меня, прижавшись к груди.
Я поднял ее с земли — девушка оказалась чуть легче, чем я думал — и осторожно, стараясь лишний раз ее не дергать, понес на улицу.
Она была такой маленькой и беззащитной. Кроха-сестра, вечно кидающаяся защищать своего недалекого брата. А кто же тебя защитит, глупышка?
Под хруст мусора под ногами я размышлял, насколько же ей было одиноко. Красивая, умная, уверенная в себе девушка. Кто может встать рядом с тобой, кто прикроет тебе спину? Уж точно не я. Уж точно не тот человек, который оставил тебя один на один... с чем бы то ни было.
Какой бы сильной ты ни была, ты — девочка. И стоило потратить всю жизнь лишь на то, чтобы попытаться догнать тебя и превратиться в того, кто сможет тебе помочь.
— А знаешь, — сонно пробормотала сестра, — твоя подружка — премилейший человек.
Все-таки она, кивнул я себе.
— Змея каких поискать.
— Это точно.
Впереди нас ждал долгий день. Вылечим твои мышцы, вправим пару костей, позаботимся о тебе самой. Я не отойду от тебя ни на шаг, пока ты не поправишься. Да и потом тоже не отойду.
— Расскажешь мне эту упоительную историю?
Что же с тобой произошло?
Но сестренка уже тихо сопела на моей груди, радостная и умиротворенная.
###
Сегодня
Девушка расплела пальцы и посмотрела на меня. Смотрела она долго, пытаясь найти что-то в глубинах зрачков, в бликах радужки, в сетке лопнувших капилляров.
Громкая связь объявила о посадке еще двух самолетов из Индии. Кофе давно был выпит, булки давно были съедены.
Наш долгий разговор закончился.
Глупо, наверное, болтать о таком, сидя в центре вихря, закрученного спешащими в другие страны людьми, но, с другой стороны, спокойнее глаза урагана места не найти.
Тем более я никого вокруг не замечал.
Передо мной сидела только сестра, а вокруг была пустота и тишина.
— Если бы я говорила привычными мне словами, — донеслось до меня из-под пелены призраков прошлого и надуманных образов настоящего, — то сказала бы, что это твоя дхарма.
Она говорила долго и не всегда понятно.
Она говорила, что у каждого человека есть дхарма.
Она говорила, что высшая цель в жизни человека — это служение своему пути и избавление от проявлений кармы.
Сестра прикрыла глаза.
Моя дхарма — это фактическое достижение мокши.
Я счастливчик смерти. Я накрепко связан с сансарой, колесом смертей и перерождений.
И до тех пор, пока я не избавлюсь от проявлений кармы и не выскользну из этого колеса, достигнув нирваны, я не смогу умереть.
Я прикрыл глаза.
Пустой человек. Мешок с костями.
«Мы можем умереть в любой момент, — говорила она, — беда в том, что этого не происходит».
Я неинтересен даже смерти. Она не придет за мной, я сам должен ее найти.
Вся моя жизнь — отсчет последних дней. Валькирия не утащит меня в Вальгаллу, Сатана не вморозит в лед Коцита. Они просто не замечают меня, как не замечают свои уши.
Девушка говорила еще о чем-то, но я не слушал.
Я не всегда ее понимал. В пустом человеке мало что задерживалось.
Я человек, которого нет.
Звон в ушах эхом гулял по телу. Кажется, у меня закружилась голова.
Почему она решила, что все так и есть? Я не знаю. Она часто говорила о вещах, которые не понимали многие, не то что я. Она часто пропадала в местах, куда опасался ходить не то что я, но многие.
Она была моей сестрой, за которой не угнаться и до которой не достучаться.
Если ты так говоришь — значит, так оно и есть.
Доверяю и доверяюсь.
— Эй, ты чего? — с беспокойством спросила девушка.
Она встала, подошла ко мне сзади и обняла за голову.
— Воздуха не хватает?
— Мало спал, — пробормотал я, сжимая край стола и стараясь не свалиться в обморок. Мир вокруг мерцал и шатался. Все в порядке, все в порядке. Я не знал, говорю ли я это вслух или просто думаю.
— Какой же ты маленький дурачок, — сестренка взъерошила мне волосы и присела рядом на корточки. — Ты точно понял, что я тебе сказала?
— Да-да...
— Эх, еще прилететь не успела, уже загрузила по полной. Прости меня.
Я попытался изобразить что-то вроде улыбки.
— Слушай... Купи воды, пожалуйста.
— Эй, гарсон! — мигом заорала она, не заботясь ни о моих ушах, ни о впечатлении, которое произвела этим выкриком на всех окружающих.
Через пару секунд к нам подошел официант. Наверное, он хмурился. Я не знаю, я не смотрел на него.
— Минеральная, теплая, без газа, — сестра на него тоже не смотрела. Она смотрела на часы и, положив пальцы мне на запястье, высчитывала пульс.
Официант удалился.
— Ну все, все, бросай это, — она слегка похлопала меня по щеке. — Чего расклеился? Пульс в норме, давление, полагаю, тоже. Подумаешь, наплела тебе что-то двинутая на индуизме корова. Было бы из-за чего беспокоиться.
Да уж, было бы.
Я помотал головой и потер виски. Мир постепенно успокаивался и становился тверже.
— Ну, что? — спросила девушка, забирая из рук официанта бутылку и отпивая первая. — Предполагать твой ужин? Встретимся сегодня в Карме?
Я слабо улыбнулся.
— К чему эти вопросы, танцовщица? Думала напугать меня своими сказками? Разумеется, встретимся.
— Вот и славно.
Сестра встала, следом поднялся я.
Идти рядом с такой — уже гордость. И в некотором роде подвиг.
Оставив на столике деньги за кофе, пустой пакет от булок и мою прошлую жизнь, мы двинулись вперед, сквозь поток людей, ожидая новой ночи и новой бессонницы.
Однажды, где-то во времени и пространстве, я пришел в себя и вспомнил.
Да, мы сидели на крыше. Чья это была крыша, какой был день — это не имело никакого значения.
Я сидел спиной к ограждению, сестра уютно устроилась на моих ногах и тихо дремала. Я гладил ее по мягким волосам, разглядывая лицо, стараясь запомнить каждый изгиб и морщинку.
Эта девушка мне не родная сестра. Даже не дальний родственник. Я вообще, если задуматься, знаю о ней преступно мало.
Почему же я так ее называю?
Все очень просто. Все мы ищем родственную душу. Человеку нужен человек. Soulmate, если угодно.
Размышляя, я пришел к выводу, что у отдельно взятого индивида с точки зрения тела и души не может быть человека ближе, чем родные сестра или брат.
Родители отстоят друг от друга чуть дальше — они совершенно чужие друг другу люди. Когда-то встретились, решили завести детей.
Даже от собственного ребенка они все равно стоят далеко.
Самая ближайшая связь, которая может быть у человека — это родные братья и сестры. Одна кровь, одна плоть из единого, так сказать, источника. И можно предположить, что одна душа.
Кровную связь так просто не порвать. Как бы вы ни ругались, что бы друг другу ни говорили, вы никогда не сможете забыть друг о друге или полностью вычеркнуть родных из памяти.
Дружба лжет, любовь кончается. Но одна кровь, текущая по вашим венам, связывает не только тела.
Когда мы впервые встретились, я боялся сестренку до чертиков. Она читала меня, как будто все мысли проявлялись у меня на лбу. А потом мы познакомились поближе, и я теперь просто не знаю, как без нее можно жить.
Иногда появляется чувство, что ты нашел потерянный кусочек паззла, вставил его в свое сердце и понял, что стал немного завершеннее.
Тебе приятно делать с человеком абсолютно все — говорить, молчать, гулять, есть, советоваться, заботиться о нем.
Спустя некоторое время у нас не осталось секретных тем. Вообще.
Я сам был противником того, чтобы полностью раскрываться перед человеком. Всегда должно быть личное, только твое пространство. Это и банальная самозащита в том числе.
Но если представить, что у меня есть личный штрихкод, по которому меня допускают в мое же личное пространство, то у милой сестренки этот штрихкод был таким же, а потому она легко входила в мою сокровищницу, на мою мыслительную скотобойню, и это не вызывало у меня никакого дискомфорта.
Не в последнюю очередь это было возможно благодаря тому, что она прекрасно знала психологию человека.
Доходило до того, что я мог открыто заявлять, что хочу воспользоваться ей как женщиной, грязно изнасиловать на глазах у всей улицы, а потом убить. На что моя невероятная сестра находила такие слова и предлагала такие советы, которые были именно тем, чего я на самом деле хотел.
Она никогда не обижалась и прекрасно понимала потребности тела — своего, моего, других людей. Всегда старалась помочь мне разобраться с мыслями. Всегда была рядом и настороже.
Я любил ее до самой глубины души. Совсем не так пошло, как мальчик любит девочку, а еще сильнее.
И мне было очень досадно от того, что я не могу вернуть ей всю эту заботу.
Вот почему она моя сестра. Такая же, как я, только носит юбку и длинные волосы.
Ни одна любимая девушка или жена не сможет подойти ко мне так же близко, как ты.
Мы с тобой одной крови.
Я мягко положил ладонь на ее щеку и легонько провел большим пальцем по розовым губкам. Она не шелохнулась. Или продолжала делать вид, что спит.
Какая же она теплая. И красивая.
И если бы я писал мемуары, окидывая взглядом из-под седых бровей свою жизнь, я бы смеялся над многим. Вряд ли через пятьдесят лет меня беспокоили бы те вещи, которые беспокоят сейчас.
Но одну ошибку я бы увековечил.
Самую ужасную, самую дурацкую, самую величайшую ошибку в своей жизни, которую я никогда не забуду и не исправлю.
Однажды, где-то во времени и пространстве, я поцеловал сестру.