Елизавета. Опальная цесаревна. Кн. 2. Гл. 9

Нина Сухарева
Глава 9
   

    Добравшись до своей дачи, цесаревна и её старшая фрейлина переоделись к заутрене в придворные платья. Они тщательно подобрали свои туалеты, чтобы не оскорбить как-нибудь ненароком завистливую императрицу и снова вышли из дому только вдвоём.
    Ранним утром измайловские сады горели в огне красных, бордовых, желтых и пестрых георгинов, а по бокам розовых песчаных дорожек скромно сияли белые маргаритки, умытые холодной росой. Небо на востоке розовело, хотя тучи постепенно собирались на горизонте. И тут ветер, налетевший, откуда ни возьмись, погнал тёмных вестников непогоды. Тучи потихоньку уплывали за горизонт, но Елизавета и Маврушка, в зелёных самарах и зелёных шелковых накидках, таки продрогли, пока, сбивая крупную росу подаломи платьев, не добрались до своей цели. На круглой поляне, обсаженной кустами, подстриженными в виде пирамидок, было пусто, но чутьё подсказывало: кто-то сюда спешит. Может, померещилось? Цесаревне виделся теперь за каждым кустом призрак, скитающийся по парку – не чёрт, но и не человек. Елизавета дрожала, но намеренно не оглядывалась на подругу, бежавшую, что есть духу, чтобы поспеть за быстроногой цесаревной. Когда она, как вкопанная остановилась у входа в лабиринт, Маврушка чуть было на неё не наскочила и опасливо перекрестилась. Елизавета тихонько цыкнула на неё, и как раз в следующее мгновение её ушей коснулся тихий и волнующий плеск шелка – привычный шум придворного платья, распяленного на китовом усе.
    - Она! Скорей, скорей, прячемся, а то она нас увидит, а мы должны захватить сообщниц врасплох, когда они подведут к княжне ворожейку! – шепнула Елизавета.
   Она спешно перекрестилась, и первой исчезла в лабиринте, увлекая за собой Шепелеву. Они спрятались как раз вовремя, и устроилась на дерновой скамье у самого входа, надёжно скрытые кустами шпалерника и белой статуей какой-то нимфы в ршироких одеждах. Жадно скользя глазами по густой зелени, уже слегка тронутой багрянцем и позолотой, они увидели, как княжна неторопливо выступила из кустов на узенькуб тропинку и остановилась, озираясь по сторонам, прежде, чем выйти на лужайку. Прасковья была одна, бледна и не выспавшаяся. Синяя роба придавала её оливковой коже нездоровый цвет. К тому же, впопыхах, она не напудрилась и надела украшений, или не захотела? Зато черные глаза сверкали, подобно агатам, маленькая острая грудь нервно поднималась и опускалась, губы недоверчиво кривились.
    - Сущая тень! Чёрная, злющая… - шепнула Маврушка.- Долго ли будет ждать?
    - Сколько надо, - ответила Елизавета.
    Прасковья начала медленно прогуливаться по дорожке, продолжая оглядываться. Елизавета следила глазами за каждым её шагом, движением. Спустя годы, она потом не уставала себя корить за это бездействие! Окликни она княжну, и всё окончилось бы по-другому. Возможно, над этим царит неумолимый рок, божеское изъявление?
    Елизавета и Маврушка только чудом не закричали, когда из кустов навстречу княжне вдруг выступила невысокая плотная сутуловатая фигура и поклонилась, сорвав с неряшливого парика шляпу. Девушки сразу узнали старика, они были потрясены и потому совершенно онемели! Проклятье! Как это он сюда попал? Его не узнать невозможно!  Преображенский зелёный мундир с красными отворотами, сутулые плечи, обрюзгшее коричневое лицо, угольный взгляд, трясучая нервная походка. Андрей Иванович Ушаков! Глава Преображенского приказа! Вернее, экс-глава! Экс-инквизитор!
    Или, уже не «экс»? Верно, Салтыкова же поставила её в известность о возрождении страшного аппарата сыска и назначении его главой мерзкого Ушакова!
    Елизавета и Маврушка бросились друг другу в объятия и стали смотреть и слушать.
    - Ах, княжна Прасковья Григорьевна, - проскрипел жуткий голос Ушакова, - ранняя пташечка, да ранним утром! Здравствуй, матушка!
   Княжна едва не оступилась, взмахнув руками.
   - Генерал?! Зачем же вы меня, сударь мой, так испужали?! – вскричала она высоким голосом.
    Однако Ушаков ни капельки не смутился. В ответ он галантно взмахнул шляпой:
    - Право, я положительно изумлён, княжна! – торжественно пророкотал инквизитор. – Как же это возможно? Дочь храбрейшего перовского генерала испугалась? Я просто не мог подумать, приветствуя вас, что испугаю столь героическую амазонку! Хи-хи-хи! О. девицы, девицы, храбры только с виду! Помилуйте-с, душечка, старика!
    - Позвольте мне пройти, Андрей Иваныч! – княжна высоко задрала точеный подбородок и двинулась на Ушакова, выставляя вперёд грудь.
    - Ох, нет, милостивая государыня! Не раньше того, как вы позволите мне поцеловать вашу ручку и проводить такое пугливое создание, ибо мне с вами по дороге! Пожалуйте старику вашу нежную ручку! – он неуклюже поклонился.
    - Я вас совершенно не понимаю! Да с какой стати нам по пути? - попробовала увернуться Прасковья. – Мне кажется, мы с вами не состоим в дружбе, генерал!
    Девушка смертельно побледнела и отступила от старика на два шага. Ушаков же продолжал ёрничать:
    - Что плохого, княжна, если мы с вами прогуляемся по парку? Ваш отец со мною дружил. А почему бы и нам с вами не завести дружбу? Прелестная княжна, давайте-ка, прогуляемся, посудачим. Не откажите в радости старику, золотой цветочек, сударка моя, рыбка!
    Старик галантно согнул в локте правую руку и предложил её теряющей самообладание девушке.
    - Зачем вам? Чего вам от меня надо?! – взвизгнула Прасковья и отскочила в сторону, подобно лани, но оступилась. – О, чёрт вас побери, старый вонючий сатир!
    Княжна не рухнула на травку только потому, что Ушаков с прыткостью молодого козла, подпрыгнул к ней и облапил талию потрясенной девицы.
    - Милая, вы бы поосторожней! Ну-ну-ну-ну! Сударушка моя! Можно ли быть такой неисправимой скупердяйкой? Вам жаль ласкового слова для старика? Улыбочки?
    - Пошёл прочь, старый леший! Шайтан! Не то закричу! – пригрозила девушка и принялась яростно вырываться.
    - Ох-ох, на ваши бы строгости, матушка моя, да кого другого, ну а я калач тёртый, - крепко удерживая её, продолжал ёрничать инквизитор. – Я тебе не петиметр, милая чтобы валяться у тебя в ножках! Не разыгрывай недотрогу, боярышня! Право, грех тебе! Пойдём, прогуляемся по дорожке, послушаем вместе пичужек. Ах, до чего славно свистит в кустах иволга! Прислушайтесь! – генерал указал рукой в сторону густого шпалерника.
    - Не хочу! Отстань от меня, чёрт трясучий! – гортанно выкрикнула княжна, и её глаза вспыхнули, точно угли. – А ну, прочь! Тебе, что ли, мало своей законной бабы,  Кокошкиных стервы? Она, чай, давно не спит, рвёт и мечет! Или уж прогуливай свою вертихвостку дочь, чтобы в кустах гвардейцы её не ласкали! Твою дочь в кустах каждую ночь шарят галаны по её же охоте, так вот, ты её лучше прогуливл бы, а не хватался за чужую! Дочь храбрейшего петровского генерала чиста и непорочна! И мой батюшка не дружил с тобой» Мерзкий старый сатир, уноси-ка свои копыта, а не то я тебя лягну, не пожалею, ты сам знаешь куда! Сволочь!
    Княжна стала яростно извиваться в лапах Ушакова, будто змейка. Её многочисленные юбки взлетели вверх. В следующее мгновение остроносый башмак нацелился в пах старику, но не достиг цели. Генерал был вельми ловок и начеку. Он только усилил хватку и задребезал, будто ржавое железо.
    - Довольно, матушка! Я устал уговаривать тебя, полоумная девка! Не в моих, а в твоих личных интересах сия предлагалась прогулка-то! Я ведь всё знаю о тебе, гадюка! Я бы не стал чикаться с тобой, да мне матушку твою жалко, вот я и решил тайно поговорить с тобой, ядовитая змейка! Ну, да теперь как хочешь, теперь держись!
    Он запыхтел, наваливаясь на Прасковью и пытаясь скрутить ей руки.
    - Прочь, прочь, мунстра! … - девушка извернулась и, изрыгая татарские ругательства, вцепилась ногтями ему в щёки, сдирая кожу.
    - Дикая тварь! - Генерал, на этот раз не устоял и разжал руки. От последующего удара кулаком и повторного пинка в пахбашмаком девицы, он грохнулся навзничь на дорожку, точно гигантский жук, суча ботфортами и руками.
    Княжна бросилась бежать, но её нынче будто по пятам преследовала неудача. Она успела пробежать до конца тропинки и тут на неё набросился другой насильник. Княжна пронзительно завизжала, узнав его:
    - Брат! Проклятье!
    Это был молодой князь Борис Юсупов, красный, с выпученными глазами. Расставив руки, он загородил дорогу княжне.
    - Мерзавец! – заголосила несчастная княжна Прасковья. – Вор! Вор! Супостат! Бог тебя покарает! Это ты приблизил батюшкину кончину! Я теперь всё знаю! Покарает!
    - Не мели чушь! Нет уж, Господь прежде накажет тебя, лживая стерва! - рявкнул Борис, - Чтобы мне сдохнуть, если не ты батюшку перед кончиной опутала, мерзкая колдунья! Молчи! – он крепко схватил сестру за волосы и попытался заткнуть ей рот её же косынкой. Как бы она яростно не сопротивлялась, брату удалось заломить ей правую руку  за спину и затолкать в рот платок. – Вот так! В другом месте разговоришься, на дыбе, когда тебя по твоей нежной спинке огненным веником приласкают!
    Не тут-то было! Прасковья вытолкнула языком кляп и вцепилась острыми зубками в его руку. Брызнула кровь.
    - Подлец! Тварь! Ублюдок! Ты сам! Ты батюшку угробил! Ублюдок! – выплюнула княжна вместе с кровью.
    Князь Борис не отступил и вцепился в сестру мёртвой хваткой.
    - Эй, что ты несёшь, юродивая? – прошипел он. – Это ты, может быть, ублюдочная змеюка, а я был зачат в супружеской постели, и рождён девять месяцев спустя после свадьбы отца с матерью! Не смей меня порочить! – и заорал. - Эй, сюда! Гвардейцы! Ротозеи! Не видите, она словно взбесившаяся собака! Чего вы ждёте, бегите сюда и держите эту безумную зверюшку! Она прокусила мне руку! Она заплатит! Тут и маменькины слёзы не помогут! Берите её!
    Борис бросил сестру на руки подбежавших преображенцев.
    - Хватайте и уносите арестантку!
   Однако преображенцы действовали осторожно. Четыре крепких молодца взяли в замкнутый круг девушку, но не решались её хватать, как приказывал им начальник. Они стояли, опустив руки и хлопая глазами! Столь жива была память о её славном отце! Сама девушка озиралась, точно волчица.
    - Ну же, хватайте её, чего пасти разинули, сукины дети! – визжал Борис и потрясал кулаками, подскакивая и брызжа от нетерпения слюной. – Здесь её допрашивать бесполезно, она ни за что не повинится!
    - Прочь, прочь от меня! – отчаянным, звенящим голосом вдруг вскричала княжна и подняла руку. – Ребята, я же отца вашего покойного любимая дочь! А брат мой, князь Борис, вор и супостат сущий! Я вины никакой за собой не знаю, а он хочет меня извести,потому что посягает на всё батюшкино наследство. Вот зачем он меня губит! Я вас прошу, гвардейцы, защитите меня и обороните, а перед государыней я сама отвечу. Нет на мне вины, это всё брат мой, да Остерман с Ушаковым навыдумывали! Неужели вы меня осмелитесь хватать?
    Княжна вперила мрачный взор в своих преследователей, переминавшихся с ноги на ногу.
    - Да вы что?! Да вы, никак, спятили, черти?! – взвыл Борис. – Оглохли?! Охренели?! Вам приказано взять эту интриганку! Немедленно взять!..
    Было заметно, что князя прошиб холодный пот, по самую задницу, но он старался не подавать вида, что ему страшно под испепеляющим, и в то же время любопытным взглядом самого Ушакова. Генерал, заботливо поднятый с земли и поставленный двумя из преображенцев сначала на четвереньки, а потом на ноги, наблюдал за сестрой и братом с ядовитой усмешкой.
    Под прицелом глаз самого страшного при дворе человека, князь Юсупов только пару секунд потратил на то, чтобы сжать в кулак жилистую руку, с пеной на губах подскочить к сестре и двинуть ей кулаком в челюсть! Прасковья без чувств рухнула на землю.
    - Забирайте, куда велено!
    Гвардейцы суетливо подняли девушку, завернули в чей-то плащ и понесли, а следом отправились генерал Ушаков и молодой князь Юсупов.

   
    С трудом отошла от ужасного видения Елизавета! Почти теряя сознание, она провела некоторое время, скорчившись на земле в гроте. Княжна арестована родным братом и Ушаковым! И долго не могла вымолвить ни словечка. В мозгу билось: я пропала! Пропала! Что делать? Куда бежать? Отныне никакие гвардейцы, никакие кумовья, не придут ко мне на помощь. Все русские войска теперь служат Анне!
    Ноги не слушались, а уши, словно заложенные ватой, не пропускали звуки. Вдруг самый воздух села Измайлова стал таким тяжелым, как вода, накрывающая с головой утопленницу.
    Маврушка трясла госпожу, пока расширенные глаза цесаревны не переполнились слезами, которые оросили её щёки. Она бросилась на шею подруге и зарыдала.
    - Жизнь моя, цесаревна, - принялась уговаривать её Маврушка, - слышишь, колокольный звон! Это звонят к заутрене! Надо поторопиться, чтобы не вышло ещё хуже.
    А уж куда хуже-то! Обе, зная, как проходят допросы, боялись и слово вымолвить друг другу о том, чему стали свидетелями. Должно, уже арестовали обеих фрейлин калмычку. Ох, лучше было не встревать в дело!
   Однако они нашли силы явиться в церковь, хотя  и были обеспокоены за свои наряды. Подолы платьев были вымочены росой и немного запачканы землёй и зеленью, да и туфли. Пришлось, прежде чем выбираться из лабиринта, оттереть туфли платками и сами платки выбросить. Оглядев ещё раз себя, они немного порадовались, что выбрали зелёные платья. Пятна подсохли, и можно было сослаться на то, если спросят, что опаздывали и шли, поэтому короткой дорогой, через огороды. В церкви они с изумлением узнали, что императрица к заутрене не будет.
    К цесаревне подошла с ужимками статс-дама Наталья Лопухина:
    - Её величество немного не здорова, - объявила она, - но у торжественной обедни изволят быть всенепременно! Ваше высочество! Я имею приказ  государыни вам передать, что после заутрени, вы немедленно должны явиться к ложу её величества!
    Кривляка! Елизавета, глядя в бесстыжие глаза Наташки, с трудом пробормотала слова о беспокойстве драгоценным здоровьем императрицы и о том, что готова последовать хоть сейчас.
   Лопухина низко нырнула в реверансе, демонстрируя цесаревне лебяжью грудь в самом бесстыдном вырезе.
    - Нет, ваше высочество, только после окончания службы. Я провожу вас к её величеству, – проворковала Лопухина.
    - Благодарю, не надо, я и без тебя знаю, куда идти, - отказалась Елизавета и отвернулась, испытывая по-прежнему в сердце щемящую тревогу, но любопытство, всё-таки, взяло над страхом верх, и она стала наблюдать за придворными, молящимися в церкви. Что это? Все фрейлины находятся на месте, все, за исключением несчастной княжны Прасковьи! Никто больше не пострадал. Нарышкина украдкой подмигнула цесаревне. Фрейлины Дохтурова и Мельгунова, обе бледные, как поганки, воровато переглядывались. Елизавета могла отлично разглядеть обеих. Они тоже всё видели и прибежали в церковь, едва живые со страху. Что же? Ушли не замеченными, или их не собирались брать на допрос? В голову цесаревне пришла мысль, что заявление княжны Прасковьи о личном мотиве брата во всей этой истории справедливо. Борис надумал уничтожить сестру и вмешался в историю с колдовством, но ему не нужны лишние свидетельницы. Так ведь и до него самого доберутся. Значит, Дохтурову и Мельгунову не тронут? Хотелось думать, что было именно так.
    - Слава Богу, хоть эти уцелели, но одному Богу пока известно, что с калмычкой, - Елизавета схватилась рукой за горло и едва-едва вздохнула. Было непереносимо думать о том, на какие страдания обрекла себя отчаянная Юсупова. И она, цесаревна, не смогла ни остановить, ни защитить верную подругу.
    - Господи, иже еси на небеси… - зашевелились её губы.
    Расширенные глаза обратились к Спасителю и переполнились слезами.

   
    После заутрени цесаревна, сопровождаемая Маврушкой, смиренно явилась в опочивальню императрицы. Её появление и тут не вызвало никакого волнения среди придворных, как всё ещё с трепетом ожидала Елизавета.
    Анна Иоанновна, лежащая на огромной кровати, в окружении приживалок и дураков,  выглядела, действительно, нездоровой. На голове красовался белый французский чепец с голубыми лентами, могучая фигура до талии накрыта одеялом, отороченным горностаевым мехом. Она была желта, как репа, кожа на лице шероховатая, оспины выделялись особенно неприятно, губы дрожали, в опочивальне стоял тяжкий дух.
     Елизавета опустилась на колени и с почтением приложилась губами к тяжёлой, с вздувшимися венами, руке. От Анны исходило зло, снедавшее изнутри саму царицу.
    - Быстро прибежала, не ослушалась, - выдавила из себя императрица, - ну, слава Богу! Я позвала тебя сюда, чтобы сообщить, что не сержусь на тебя, и хочу лишь тебе сказать, что жениха тебе ещё не избрала, – она скорчила болезненную гримасу, всё недосуг как-то было, а ты ведь, верченая, не молодеешь. Тебе уже двадцать лет, возраст-то далеко не девичий, и большинство ровесниц твоих давно замужем, имеют детей, по три и по четыре штуки. Тебе надо найти место, но для монастыря ты слишком уж пышна, - Анна пожевала серыми губами. – Не бойся, я тебя опасной не считаю, ты для роли заговорщицы, пожалуй, ленива, вот так! - Анна подняла руку и чувствительно стукнула цесаревну пальцем в темя. – Однако же и образ, избранный тобой, образ… гм… одинокой самостоятельной девственницы (она так и сказала), внушает мне подозрение, так что. Живя в своём селе Александровскрм, не переусердствуй. Про тебя и так говорят: мол, прекрасна и безнравственна, как римская Венера. Только этого и не хватало! Не шали у меня, девка! Я с тебя глаз не спущу, стану воспитывать, как дочь. Твой покойный родитель и родительница зрят на меня и на тебя с неба, и молят у трона Высшего Творца за нас. – Анна прищурилась, словно кошка, играющая с мышью. – Надо, чтобы они знали, что я о тебе пекуся. Так что, стану тебя учить за каждую провинность, уж не обижайся. По щекам лупить и за косу драть! Знаю, что отец никогда тебя не таскал за волосья, но я буду! Я намерена возродить былой блеск двора Романовых, и ты, конечно, знаешь, что есть такое «Верх», царский терем? Не знаешь, так узаешь, что девка-царевна должна молиться усердно. Ездить по монастырям, раздавать милостыню, а дома сидеть за рукоделием, и не скакать по балам и балаганам, яко стерва! Твой батюшка, а мой дядюшка спустил вас с цепи, а я посажу на цепь обратно. Для тебя буду по-прежнему подыскивать жениха, скорее всего, в немецких землях. Смотри, чтобы не оказаться тебе на месте своих тёток. Помнишь, царевен Машку да Катьку? Обе спились и сгулялись, а потом а потом ещё и по делу твоего брата попались в лапы твоего отца, так и умерли монахинями. Ну, где тебе помнить шалав этих, за малолетством? Что с тебя взять? Зато, твоя тётка Наталья Алексеевна, которая нянчила вас с сестрой, тебе памятна. Она тебя любила, радела о воспитании твоём и сама завела театр, даже пиесы, видишь ли, сочиняла, а так и усохла на корню. Так что, слушайся меня, дурёха! Я тебя не обижу! На именины свои, сентября пятого, ты получишь от меня в подарок жеребца из моей конюшни, на племя и сундук с нарядами твоей бабки-царицы, ты, я слышала, любишь водить хороводы? Да ещё, в придачу к этому, по твоей просьбе, приготовлен патент на прапорщицкое звание твоему ездовому, Шубину. По рангу тебе и в самом деле полагается, чтобы ездовым у тебя был офицер. Рада ли?
    - Рада, матушка-государыня!
    - Так уж, забери прямо сейчас патент сей, покуда я не передумала, - резко сказала Анна и щёлкнула пальцами, подзывая странное лохматое существо, которое Елизавета сразу узнала:
    - Ты ли это, король Самоедский?
    Шут раскланялся перед цесаревной, упал на колени и протянул ей грамоту, скреплённую красной печатью.
    - Ваше высочество, поздравляю вас с новым Семёновского полку прапором, - прогудел он с препотешной гримасой.
    Елизавете не пришлось долго раздумывать, она просто подумала в этот момент, что не хочет себе неприятностей и рассмеялась, прежде чем поблагодарить ещё раз императрицу:
    - Я благодарна вам, ваше величество за несказанную щедрость по отношению к моему слуге и принимаю этот патент с тем, чтобы передать ему лично в руки. Уверяю, что Алексей Шубин был и до смерти останется самым преданным подданным вашего императорского величества.
    - Аминь! – отозвалась Анна Иоанновна. – А теперь ступай, веселись и развлекайся, я разрешаю! – и махнула рукой, отпуская цесаревну.
    И опять ни слова о несчастной княжне Прасковье! Нет, Елизавета не могла чувствовать себя в безопасности. Она низко присела в реверансе и выплыла из опочивальни с царственным достоинством. На глаза сразу навернулись слёзы, но она, сморгнув их с ресниц, позвала Мавру Шепелеву и поспешила опять на свою дачу, чтобы переодеться к обедне. Нынешняя жизнь при дворе совершенно не походила на ту, которую вела цесаревна при родителях и юном государе. Она чувствовала, что царица и многие придворные не были настроены к ней дружелюбно. Сама Анна не выдерживала никакого сравнения с ней в красоте, и почти все дамы, в особенности Лопухина, претендовавшая на титул первой красавицы, ей завидовали. Теперь ей не простятся даже малейшие отклонения от регламента, и надо в срок прибыть к обедне, а потом в машкерад.


    Только попав на свою дачу и увидев Шубина, прибывшего с небольшим обозом, Елизавета опять воспрянула духом. По дороге они с Шепелевой решили пока не говорить своим придворным о несчастье с княжной Прасковьей. Дело это тайное. В него посвящена одна Дуня Чулкова, молчальница, помогавшая им одеваться. Они трое будут всё отрицать. За остальных же, если им будут заданы какие-либо вопросы, лучше всего ответят их удивлённые физиономии. Елизавета была очень признательна графине Марье Салтыковой и Насте Нарышкиной за их своевременное предупреждение о безумстве княжны Прасковьи. Без них она бы попала в обман, потому что стала бы доискиваться правды о княжне, взятой в Тайную канцелярию.  Ей бы захотелось что-то сделать для подруги. Непродуманное поведение погубило бы её, подвело бы, чего доброго, под монастырь. 
    «Что ж ты наделала-то, глупышка! Как бы ты ни была великодушна, смела, но пытки – это не для тебя, Полинка! Тебя никогда не били! Ушаков заставит тебя признаться! Если знает, в чем! А, может, ничего не знает?»
    У праздничной обедни цесаревна появилась, одетая в парадную робу из переливчатого синего шёлка, с орденской лентой наискось через левое плечо, с алмазной звездой под левой грудью.Голубую атласную мантию, опушенную горностаем, несли за ней два пажа. Бриллианты в волосах, ушах и на шее переливались на солнце. Щедро льющемся в церковные окна. И вся церковь словно залита была золотом. Цесаревну сопровождали молодые придворные и фрейлины, по сути, маленькие девочки. Замыкали шествие доктор-француз и высоченный, очень красивый семёновец в чине прапорщика.
    Войдя, цесаревна сразу стала истово креститься на иконы и кланяться. Церковь уже была полна, и шла проскомидия. Чтец на клиросе прочёл положенные молитвы, потом вышли священник с диаконом и начали кадить. Придворные перешёптывались и оглядывались. Беспокойство ещё усилилось, когда преподобный Феофан обратился к прихожанам с речью, славящей первую икону на земле – Спас Нерукотворный.
    Стало ясно, что здоровье имперарицы так и не позволит ей встать с постели и почтить такое красивое богослужение своим монаршим присутствием.
    После службы Елизавета вышла на паперть, залитую осенним солнцем. Она ни с кем не заговаривала, смущенная чередой событий. Всё протекало на удивление чинно, как будто бы для того, чтобы оберечь дщерь Петрову. Прогулки по парку. Игры на свежем воздухе. Роскошный обед. Елизавета участвовала во всех увеселениях, несмотря на тревогу, и по садам Измайлова порхала, словно летала над землёй, рука об руку с красивым гвардейцем – сама богиня любви и красоты. Такова уж богом дарованная ей харизма, она могла быть храброй, умной. Мрачноватый Шубин больше помалкивал, а она каламбурила и острила сразу за двоих. Каждый придворный считал своим долгом обратиться к цесаревне, её нельзя было не одарить вниманием, и она опять становилась общим кумиром. Как расцвела за месяцы, прошедшие после её исчезновения из Москвы после смерти юного государя. Прекрасное лицо, великолепное тело, биение молодой и горячей крови, угадывалось по румянцу на щеках, чувствовалось в каждой жилке, бьющейся под атласной кожей. Смешавшаяся кровь Петра Великого и солдатской женки Екатерины, простонародная кровь, спасла Елизавету от вырождения, свойственного царским отпрыскам. Одним своим присутствием она могла затмить мрачную Анну Иоанновну, которая таки не сошла тяжёлой поступью в любимые измайловские сады. Анна, в самом деле, чувствовала себя худо. Пожалуй, одна среди гостей, Елизавета, готова была назвать причину: колдовство!
    Перед глазами цесаревны крутился весь двор, кроме одной фрейлины и одного камергера – брата и сестры Юсуповых. Однако никому не было до них дела.
    Значит, дело в наследстве, ревности и лютой злобе? Князь Борис выследил ненавистную сестру и погубил в глазах императрицы. А что ему ещё оставалось делать? Он должен был поспешить, пока не совершилась помолвка сесты с Густавом Бироном, и тогда ему пришлось бы схватиться с самим фаворитом.
    Елизавета почувствовала, что вся замерзает от таких мыслей и, толкнув возлюбленного в кусты, обвила его шею трепетными руками. В объятиях Шубина она всегда чувствовала себя счастливой. Они любят друг друга.
    - Не убежать ли нам, сударь? – шепнула она любовнику.
    Ничего не говоря, он подхватил её на руки и перенёс через сады на берег озера, вбежал с нею в дом и бережно уложил в постель, сам навалившись сверху жарким телом.
    Спустя час они разжали объятия, чтобы подготовиться к маскараду.


    И после полуночи, когда императрица тяжёлой походкой в сопровождении Бирона и свиты спустилась в сады, там уже горела иллюминация, и блистала русская Церера, одетая в старинный светло-зелёный муравчатый летник царицы-бабки, основательно перешитый согласно придворной моде. Верхнее платье с юбками, распяленными на фижмах, с глубоким вырезом и рукавами до локтя. Заканчивающимися пеной золотых кружев. Квадратный вырез выставлял прелестную грудь, два молочно-белых полушария. Полы верхней юбки, присобранные и приподнятые так, что хорошо виднелась нижняя из бледно-зелёного гродетура, смотрелись прелестно. В центре нижней юбки золотой нитью была вышита корзина, наполненная колосьями, плодами и цветами. Над ними кружились сапфировые, изумрудные и алмазные птицы и насекомые. Тончайшие золотистые шелковые чулки украшала вышивка зелёной нитью, в виде растительного орнамента. Когда Церера кружилась, были видны туфельки из золотой кожи и соблазнительные икры и лодыжки. В ушах и на шее переливались золотистые бриллианты. Густые длинные волосы с рыжеватым отливом были подняты кверху, обсыпаны золотой пудрой и убраны золотыми кружевами, лентами с бриллиантовой диадемой в центре. Завершали прическу живые колосья и цветы. Лицо Цереры было скрыто под золотой маской, но её все узнавали. Её кавалером выступал Бахус в костюме в красную и золотую полоску с зелёным камзолом и виноградым венком на рыжих кудрях. Это был младший брат фаворита Густав Бирон. Следом за этой парой скакали полупьяные сатиры, также обласканные императрицей, граф Карл Бирон, граф Густав Левенвольде, барон фон Корф, барон фон Бреверн, барон фон Менгден, генерал Бисмарк.
    Толпа придворных нахлынула и расступилась, заняв места вдоль ковровой красной дорожки. Вход в Перадный подъезд был открыт. Придворные вытягивали шеи, готовясь подобострастно кланяться. Загремел туш, и Анна Иоанновна выступила, опираясь на руку Бирона, одетого в золотые рыцарские доспехи. Над ними четыре камергера несли алый балдахин с вышитыми золотыми орлами. Императрица, тяжело ступая, прошла несколько шагов. Она выглядела ещё хуже, чем утром и с трудом смогалась. Кожа была желта, местами синюшна, щёки обвисли, глаза запали и лишь ноздри хищно раздувались. Высокая, плотная, она оделась в парадное царское платье из золотой парчи с такой же мантией, с нашитыми золотыми орлами. Весь костюм сплошь был расшит алмазами, некоторые с голубиное яйцо. Огромные жёлтые алмазы украшали высокую прическу, напоминающую башню. Драгоценная императорская цепь с двуглавыми орлами охватывала сильно открытые плечи и грудь. Голубела атласная орденская лента, алмазная звезда горела под левой грудью. Фаворит, недавно возведённый, как и его братья, в графское Римской империи достоинство самим императором Карлом был украшен Андреевским и Александровским орденами.
    Между двумя шеренгами кланяющихся придворных Анна прошла на площадку, превращенную в бальный зал, куда участники маскарада пока не заходили, уселась на золотой трон, Бирон встал слева, а Рейнгольд Левенвольде слева, вокруг же веером расположились дамы и фрейлины. К ногам царицы подкатились шуты, приживалки, шалуны и бабы-говорухи. Один дурак принёс на руках левретку Цытриньку, другие привели на цепочках обезьянок, ещё одна дура волокла клетку с попугаем, а последняя приехала верхом на датской собаке.
     И вдруг императрица начала медленно заваливаться на бок, уродливая гримаса исказила лицо, глаза выпучились, язык высунулся между губ.
    «Портрет! Портрет!» - завизжала Елизавета, а если говорить точнее, то она только раскрыла рот, как рыба, откуда не последовало ни звука. Ноги и руки стали ватными. Точно таким она запомнила изуродованный портрет императрицы.
    «Но я же сожгла его собственноручно!»
    Цесаревна смертельно побледнела, а маскарадная площадка превратилась в ад. Придворные, шуты, врачи – все смешались, бегая вокруг царицы. Громче всех орал Лаврнтий Блюментрост, носясь со своим новым декоктом.
    - Лизаветка! – голос прозвучал пронзительно и оттого страшно, что кричала сама императрица. Придворные мгновенно расступились и, пятясь, скрылись среди боскетов и клумб. Остались Бирон и доктор. Елизавета медленно подошла к Анне и опустилась на колени. Царица мужиковато замахнулась на Блюментроста:
    - Пёс окаянный, - проговорила она глухо, - пошёл вон! Ступай на пенсию, старый дурак! Твои дурацкие декокты уже довели до смерти дядюшку моего, тётку и племянника, так что я тебе и мартышку пользовать больше не доверю!
    И ты! – обратилась она к цесаревне. – Утром уезжай в вотчину свою и считай, что тебе очень повезло, девка! Ты – кость у меня в горле, и я нынче во сне видела червяков, к тому же. Сон в руку. После него – предательство, болезнь! Это твоя подружка, змеюка подколодная, с отцом-покоником, старым чертом, против меня наворожили, да вовремя Бог прибрал старого татарина, а молодую чертовку я живою сгною! Поняла?
    Цесаревна низко склонила голову и кивнула.
    - А коли поняла, то вон, вон! Уезжай и сиди в деревне до очередного моего зову!
    Анна вдруг опять прерывисто задышала, широко открывая рот, а потом парк огласился её криком:
    - А почему тихо? Девкиии! Сюда! Становитесь вокруг меня и запевайте!
    Цесаревну так и передёрнуло от сего крика. Или в воздухе стало совсем свежо? Елизавета, трепеща, подняла глаза к небу. Оно нависало, как черный бархат, расшитый звёздами. Цветы на клумбах тоже казались звёздами, сорвавшимися с небес. Звёзды падали, звёзды возносились. Голова пошла кругом.
    - Где ты, моя звезда? – с грустью подумала цесаревна. – Ты всё где-то летаешь, но, не исключено, скоро упадёшь и вдребезги разобьёшься.
    Она попятилась, желая скрыться поскорее и уехать домой. И тут на повороте дорожки увидела две высокие фигуры. Шубин и Рейнгольд Левенвольде шли, мирно беседуя. Шубин сжимал в руках по кубку с вином, а Левенвольде держал на вытянутых руках и рассматривал золотую саблю дедушки царя Алексея. Подбежав к пышному кусту пирамидальной формы, цесаревна затаилась и стала смотреть и слушать. Кавалеры сначала вполне миролюбиво беседовали тихими голосами, и затем Левенвольде прикрепил к бедру саблю. Потом недрогнувшей рукой принял у Шубина кубок и осушил до дна. Пожав руки друг другу, мужчины разошлись.
    - Ты дал ему взятку, Алёшенька? - выкрикнула из-за кустаЕлизавета
    - Подарил, - ответил, подойдя, Алексей.   
    - И правильно, дружечек сердешненький мой, сделал! Нам пора уезжать!
    - Прямо сейчас?
    - Сейчас! А где же все остальные?
    Шубин открыл рот, но в это время их окружили молодые придворные цесаревны.
    - Домой! Домой!
    - Здесь душа изноет и сердце вызнобит!
    - Близ трона, что близ смерти!
    - Идёмте, милые вы мои!
    Бегом, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки, перепрыгивая через клумбы и грядки, перелезая через изгороди, они пробрались к своей даче. На крыльце их ждала фрейлина Нарышкина, одетая итальянкой. Она вскочила навстречу цесаревне, и это была тень прежней Настеньки. Безумный взгляд. Рот полуоткрыт. Щёки ввалились. Мокрые волосы на висках завились колечками.
    - Уезжай! – выпалила Нарышкина не своим голосом. – Княжна увезена в Москву! А забрана она туда силой, по братнему доносу!
    «Самим братом», – хотелось сказать Елизавете, но она только обняла верную подругу, да прижала к сердцу и вымолвила:
    - Уеду, уеду…

   
    Через час, во главе пёстрой кавалькады Елизавета и Шубин галопом пронеслись несколько вёрст, обогнав остальных, и остановились посреди дороги. Кругом тянулись сжатые поля. Жёлтые стога сена напоминали присевших отдохнуть мужиков с бабами. Осеннее солнышко заливало лес и всю округу. Где-то звенела свирель. Вдалеке ярко полыхали рябины. Светлые берёзовые рощицы всё ещё зеленели. Среди берёзок пятнами мелькали маленькие грибники с лукошками. Хорошо.
    Встав в стременах, Елизавета крикнула во весь голос:
    - Свобода-аааа!
    Шубин сорвал шляпу и подбросил вверх:
    - Виват, любовь!
    - Ура! – проревели в четыре молодых глотки, догнавшие их братья Шуваловы, Воронцов и стремянной Гаврила.
    Только Жано Лесток искоса посмотрел на это безудержное веселье:
    - Вы счастливы, ваше высочество?
    - Счастлива, потому что влюблена! – без тени смущения прокричала Елизавета. – И молюсь, чтобы при дворе меня позабыли! Камрады, вперёд!
    Она пришпорила лошадь и поскакала, но в этот прекрасный осенний день 1730 года никто и сама Елизавета, не мог предположить, что дщерь Петрова въезжает в самое тяжёлое десятилетие своей жизни.

   
    Цесаревна вернулась в Александрову слободу. На какое-то время Бог услышал молитвы Елизаветы Петровны, и о ней, действительно, при дворе забыли. Она наслаждалась деревенским покоем и любовью, лишь иногда вздрагивая по ночам. Давала о себе знать несчастная княжна Полина? Как знать? До Елизаветы дошло со временем, что на допросе княжна отговорилась беспамятством. Отговорилась, да не спаслась! Она попросту исчезла, а вместе с ней - её любимая калмычка девка Марья. Вероятно, им уготован был монастырь? А где и какой? Как ни хотелось, а страшно было расспрашивать. Так цесаревна и не узнала. Зато ни для кого не секрет, что камергер князь Борис Григорьевич Юсупов указом императрицы получил, против завещания покойного отца, князя Григория Дмитриевича, всё наследство.
    Анна Иоанновна оправилась от испуга и начала править огромной державой крепко, по-свойски, тяжёлой рукой самовластной помещицы-хозяйки. Пришлось Елизавете понять, что в жизни кузина больше всего доверяла сплетням и доносам. Большая любительница посидеть у окошка, Анна собственными очами озирала «хозяйство», в котором своё, особенное, место было выделено Елизавете Петровне. В конце декабря цесаревна опять получила строгий приказ явиться ко двору. Близилась первая годовщина вступления на престол дочери царя Ивана.