Опубликовано: журнал "Зинзивер", № 12(80)-2015
Der Tod und das Mаdchen
* (В немецком заголовке выпали две точки над буквой "а" в слове "девочка" - простите, не по вине автора).
Девочку я впервые увидел в прошлую пятницу, и потом всю неделю она попадалась мне на глаза, будто её кто-то специально подсовывал. Хотя я и сам отметил тощую фигурку на фоне других купальщиков, настолько она выделялась своей сиротливой неприкаянностью. Больше-то ей выделиться нечем было. Судя по всему, девчонка в этом карьере плещется каждый день – безнадзорная, как поганка, и такая же блеклая. Серые волоски, заурядный облупленный нос, ежеминутная готовность растянуть ротик в заискивающей улыбке.
Лето выдалось бессмысленно жаркое, поэтому тех, кто волей обстоятельств оказался привязанным к городской суете и толкотне, тянуло к прудам и иным водохранилищам. Хорошо хоть, у нас, жителей городских окраин, естественных водоемов достаточно.
Присмотревшись к девочке, я поймал себя на мысли, что она – идеально подходящая особь. На вид – лет десять, но может быть и двенадцать. Похоже, безнадзорная; вряд ли кто-то о ней заботится, печётся, питает интерес к невзрачной персоне.
Однако, понаблюдав ещё какое-то время, я выяснил, что ошибаюсь: девочку уже пасли. В сторонке, закамуфлированный кустом облепихи, прикрыв спину полотенцем и победно выкатив внушительное пузо, сидел бородатый тип лет пятидесяти и пялился на девочку, почти не тушуясь. Толстая книга валялась на его коленях скорей для вида. Вот тебе и фрукт…
Я вздохнул, извлёк из кармана сложенных на бревне джинсов мятую пачку сигарет и, закурив, постарался принять максимально удобную позу. Судя по всему, сидеть предстояло долго.
Духота выбивает из колеи. Работа движется с трудом, что обидно, если учесть отпуск и обилие собранного материала. Ну, когда сердце подступает к горлу и кровь стучит в висках, приходится покидать опостылевший кабинет с накалённым ноутбуком и, сунув в рот таблетку валидола, отправляться к чертям собачьим. А именно – к водоёму, зажатому между длинным, разрисованным граффити цементным забором и кусочком плотного соснового леса. Там прохладнее, и мысли приходят в голову нужные, недостающие до полноты рабочей картины.
В последние две недели я так и поступаю: за неимением настоящего отдыха отвожу часок-другой в день купаниям в холодном, но чистом карьере и сомнительной релаксации на земляном берегу с редкой травой и неудобными каменистыми вкраплениями. Обычно я читаю, хотя случается, что просто наблюдаю копошение вокруг себя. Это издавна сложившаяся у меня привычка: наблюдать жизнь людей, как жизнь безликих насекомых. Изредка находя в обыденном что-то новое, а то и приходя к ошеломляющим выводам. Хотя в таком «заповеднике», как этот, ничего интересного не увидишь.
Горожане, отдыхающие в черте мегаполиса, в основном незатейливы. Почти у всех мужчин – пивные животы; у женщин – целлюлитные бёдра и пегие волосы. Дети представителей этого класса невоспитанны, их мячи и воланы падают на мой коврик, тут подхватываются владельцами, и они удирают, обдав напоследок песчано-пылевым облаком. В воде тоже следует сторониться этих исчадий, дабы тебя не толкнули пяткой в грудь или не окатили разогретое тело фонтаном брызг. Дети, которых можно демонстрировать в рекламе противозачаточных средств.
Не помню, была ли эта девочка в первый день моего появления. Я заметил её только на третий день, зато потом всегда искал и наблюдал за ней. Появлялся я обычно во втором часу, покидал пляж в три или в начале четвёртого, и потому не имел понятия, кто её приводил. Она напоминала маленькую русалку, живущую в черте города и никогда не покидавшую убогого пляжа, а ночами уходившую под воду, к своим сёстрам, и таящуюся там до проявления рассветной ряби на воде.
Не скажу, что в её наружности было что-то особенное – напротив, типичный отпрыск промышленной шушеры с городских задворок. Пожалуй, особенными были только взгляд и повадки, и то лишь для тех, кто умеет читать сигналы тела. В данном случае всё – и семенящая походка, и просящая улыбка, и выражение глаз девочки – посылали недвусмысленную стенограмму, расшифровать которую не составило бы особого труда. «Я – жертва! Берите меня, я в вашей власти, помогите мне самоуничтожиться…».
Классическая жертва, которую редко доведётся увидеть воочию. Отличный экземпляр.
Я наблюдал за ней, с каким-то судорожным волнением представляя её встречу с хищником. И вдруг – ах, особое состояние, похожее на зябкий страх и одновременно торжество – заметил, что, оказывается, в этом поле я был не один.
Моя мама уехала год назад. С тех пор я ничего о ней не знаю.
Я скучаю по ней, хотя мама совсем не добрая. Она дралась ремнём и говорила, что я – скотобаза и выродок. Но иногда всё-таки она обнимала меня и плакала, раскачиваясь вместе со мной.
Чаще всего это случалось в первый день запоя. На третий день мама была злая, могла и стукнуть, если я попадалась ей под руку. На десятый день она тихо лежала в своём углу и поворачивалась, только когда в дверь звонили дядя Коля или дядя Вася. Я открывала им, и они меня выгоняли на улицу, а пускали домой поздно вечером.
Однажды зимой, когда дядя Вася отнёс в комиссионку наши вещи, и мне стало не в чем гулять, а еда всё равно не появилась, мама сказала, что поедет на заработки. Она одела меня в два свитера и осеннюю куртку и отвела к бабуле.
Когда бабуля открыла дверь, она не сразу впустила нас в квартиру. Мама ущипнула меня, чтобы я заплакала, и тогда бабуля сжалилась. Мне она велела посидеть на кухне, а сама увела маму в комнату и закрыла дверь.
И всё равно я слышала, как они ссорились. Мама ругалась матом. Бабуля отвечала спокойным голосом, но мама после каждой её фразы принималась ещё громче кричать и ругаться.
Я запомнила всё, что говорила бабуля, хотя до сих пор плохо понимаю, что она имела в виду. Например, бабуля говорила маме, что у неё нет ни мозгов, ни вкуса, раз она не смогла выбрать ребёнку нормальное имя. Что, прежде чем называть меня Иолантой, ей бы взглянуть на себя в зеркало. И что лучше быть красавицей Настей, чем страхолюдиной Иолантой. А ещё бабуля сказала, что я – не её крест, и её благополучная старость не должна идти псу под хвост, раз покойный Миша был дурачком и нашёл такую лярву.
Я не знаю, что значит «лярва», но мама после этого побила посуду и уехала. Меня она оставила с бабулей, и была так расстроена, что не попрощалась со мной.
По статистике, жертвами насильников и убийц чаще всего становятся беспризорные дети. За этой девочкой уж точно не присматривают взрослые – в этом я готов был поручиться. Бородатый тип не имеет к ней никакого отношения. Я придирчиво всматривался в его напыщенную физиономию, когда был уверен, что он не видит. А потом опять переводил глаза на девочку.
В конце концов, устав от долгого сидения, чувствуя, что вот-вот приклеюсь к жёсткому бревну, я срывался с места и входил в воду, после первых же трёх шагов проваливаясь по шею. Плыл к середине водоёма, каждый сильным гребком словно впечатывая бородатого в колючий куст, за которым он прятался. Моё омерзение к нему можно было сравнить разве только с чувствами к крысе, выползающей из подвального помещения за нехитрой поживой. Этот сонный взгляд, манерничанье, концептуально оформленная бородёнка, пухлая физиономия с румяными щёчками… Бр-р, с каким бы удовольствием я его отдубасил своими ботами в тихом местечке!
Отрадную картинку вытесняла из сознания девочка, плещущаяся у берега, среди хлама водорослей. Она приставала к купальщикам с назойливыми вопросами и нисколько не обижалась, если от неё тут же старались отделаться. Заискивающие гримаски, тоненький голос… О чём она спрашивала, я не слышал. Впрочем, для меня это не имело никакого значения.
Цель была определена. В этом я не сомневался. Да, это она – уже четвёртая, если считать с начала лета, жертва человеческого равнодушия.
Оставалось разобраться с бородатым; впрочем, это было уже делом техники.
- Дядя, вам не жарко в бороде?
Передо мной, вспенивая воду, всплывает голова со смеющейся рожицей и торчащими косицами. Это девочка. Она улыбается, и я вижу два неровных верхних зубика и лучики морщинок, разбежавшиеся от уголков глаз. Что-то буркнув вместо ответа, поспешно выбираюсь на берег. Со стороны, наверное, я выгляжу злым, раздраженным типом, не любящим детей.
Потом целый час усиленно делаю вид, что читаю, но строчки убегают и мысли путаются. Девочка плещется у берега с радостным визгом. На этот раз к ней прибрела беспризорная косматая собака, и они купаются вместе, довольные друг другом.
Уголовного вида тип, сидящий на поваленном дереве и наблюдающий за ребёнком, всё больше действует мне на нервы. Подозрительное поведение, патологический интерес к маленькой девочке – а уж внешность! Увидев такое, поневоле станешь последователем Ломброзо.
Череп лысый и диспропорциональный, выдающиеся надбровные дуги, глаза маленькие, глубоко посаженные, словно вдавленные, а челюсть, напротив, выдвинута, как у неандертальца. Уши издалека не разглядеть, но я почти уверен, что ушные раковины деформированы. Классическая внешность преступника! Конечно, моя работа посвящена психологии жертвы, а не психологии маньяка, но…
Равнодушно пройти мимо я не могу, да они ведь и связаны между собой – жертва, хищник… Они созданы друг для друга, соединены невидимой ниточкой, и это маленькое, жалкое, бесполезное существо, само о том не ведая, посылает чудовищу недвусмысленные сигналы…
Меня вдруг словно окатили холодной водой. Я давно не испытывал такого волнения – а чего стоило десятилетиями подавлять любые эмоции в душе, травмированной много лет назад, так и не восстановившейся.
Хм… сколько же времени прошло с тех пор, как задушили девочку-подранка из нашей коммуналки? Была ли та девочка похожа на эту? Что я испытал тогда, и определило ли это мой путь в психиатрию – я бы сейчас затруднился ответить. Забылось, утратилась актуальность пережитого, отпало за давностью лет.
Девочка и зверь, караулящий жертву, воскрешают мою душу, заставляя её переворачиваться и заново чувствовать боль...
Поймав ответный взгляд дегенерата (моя непростительная неосторожность), я снова утыкаюсь в книгу. Но краем глаза всё же посматриваю за своими «подопечными».
Бабуля, наверное, сильно обиделась на маму, потому что, хоть и поставила мне раскладушку в коридоре, но не разговаривала со мной дня три. Вместо этого она писала мне записки: «каша на столе», «не бери колбасу из холодильника» и т.д. Потом бабуля вроде отошла, но всё равно старалась каждый день после школы отправить меня к соседям.
У тёти Маши и дяди Юры из двадцатой квартиры трое детей. Их средний сын, Котька, учится в моей школе, он на два года старше. Тётя Маша говорит, что «чужой ребёнок – не лишний», и иногда гладит меня по щеке. Рука у неё мокрая и шершавая.
Дочка тёти Маши и дяди Юры уже гуляет с парнями, а младший сын пока ходит в детский сад, поэтому дружить я могу только с Котькой. Но это трудно, потому что нормально играть он не умеет. Котька тупой, злой и плохой выдумщик. И ещё он постоянно говорит мне «отцепись», только более грубо.
Иногда Котька смотрит порнушку на своём компьютере, а однажды, заметив, что я за ним подсматриваю, он отвёл меня в ванную и велел снимать трусы. Я пнула его в живот, вырвалась и убежала.
Хорошо, что настало лето, и можно не торчать у тёти Маши и дяди Юры и не дружить с этим извращенцем Котькой. Я попросила у бабули разрешения не ходить к соседям. Бабуля разрешила, сказав, что я могу идти, куда захочу.
Так что теперь я каждый день хожу на карьер. Тут всегда много ребят, с которыми можно играть во что угодно. И купаться, сколько угодно.
Сигареты кончились. Где-то была ещё пачка. Ищу во внутреннем кармане, роюсь в барсетке – без толку. Без курева мне не продержаться и получаса: никотиновая зависимость, усугубленная азартом преследователя, буквально выворачивают мозги наизнанку. Злюсь, нервно посматриваю на пруд, где плещется девчонка, прикидываю, не двинуть ли до ближайшего магазина…
- Простите, это ваш ребёнок?
Вздрагиваю, поднимаю голову. Интересно, успели ли проявиться на лице испуг и досада? Кляну про себя парня, который неожиданно возник из-под земли и задаёт дурацкие вопросы.
- Ммм?
- Эта девочка с вами?
Я внимательно смотрю на него, пытаясь определить, чего он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО от меня добивается. С виду – обычный парень, с открытым лицом, в джинсах и футболке. Я бы не смог описать его внешность другими словами, кроме «нормальный». Он смотрит на меня и ждёт ответа, изредка поглядывая на девочку.
- Нет, - отвечаю, наконец (во рту пересохло), - это не мой ребёнок.
- Вы хотите сказать, что девочка купается одна, без присмотра? – он недоумённо хмурится, словно услышал шокировавшую его новость.
Я равнодушно пожимаю плечами, про себя послав его куда подальше.
Ведь так обычно и срываются тщательно спланированные операции по вине любопытствующих граждан.
- Так-так… – он щурится, приглушив недобрый блеск глаз. Теперь это уже совсем другой человек – начальственный, официальный, весь, от «динамовских» кроссовок до дурашливой надписи на футболке. Как она, кстати, переводится? «My wife has a drinking problem – me!». М-да, чувак не без чувства юмора.
Неуловимо меняю взгляд и интонации:
- С какой целью интересуетесь?
- А вы знаете, что тут купаться запрещено? – отвечает он вопросом на вопрос.
- Запрещено кем? – наш диалог подобен пинг-понгу. Понял ли он, с кем имеет дело? А впрочем, пес с ним, поскорее бы убрался.
- Проводятся рейды, - объясняет парень, сменив тон. - С начала лета уже четверо детей утонуло. Вот такие дела.
- Кто проводит рейды? – продолжаю докапываться я.
- МЧС, - отвечает он и машет рукой куда-то назад.
Обернувшись, я вижу неподалёку машину, возле которой стоят трое. У одного из них на спине полевой формы видна крупная надпись: «МЧС».
- Понятно…
Он говорит ещё что-то, затем уходит, а я продолжаю искать сигареты. Не найдя, решаюсь стрельнуть у ребят из МЧС. Они стоят и курят, обсуждая что-то тесным кружком. При моём появлении замолкают, и старший, выслушав меня, неторопливо раскрывает пачку Salem.
Неужели кто-то ещё курит эту ментоловую отраву? Благодарю, затягиваюсь, отхожу и...
И понимаю, что поблизости нет ни девочки, ни бородатого. Они оба словно испарились.
Увидев, что он приближается, я почему-то чувствую страх.
Ну, в самом деле, чем он для меня опасен? Но предательский пот так и течёт ручейками по спине. Вот откуда взялось выражение: липкий страх.
Я знаю, что он не может видеть меня за этими зарослями. Тем не менее, кажется, глубоко посаженные глаза уже высветили моё местонахожение, поскольку он безошибочно идёт в мою сторону. Делаю шаг назад, поворачиваюсь и, крадучись, отхожу дальше, за сосны; затем сворачиваю вбок, чтобы обходным маневром выйти снова к забору, размалёванному к граффити, и пологому спуску в воду. И...
Мы сталкиваемся, налетаем друг на друга грудью и отступаем в замешательстве.
Мгновенная заминка – и гнетущая тишина, прерываемая лишь его тяжёлым сопением.
И тут я не выдерживаю.
- Молодой человек, неужели вы думаете, что никто ничего не замечает? – только бы голос не сорвался; усмиряю пульс, стараясь не позволить истерическим ноткам прорваться наружу, но, похоже, напрасно. – Я видел, как вы смотрели на ту девочку. Вы – извращенец? Послушайте, вам лучше убраться отсюда по-хорошему. Она – дочь моих друзей, я вызову полицию…
Страх напоминает большую, тревожно галдящую птицу размером с коршуна. Она кружит надо мной, не давая распрямить плечи, и осязаемо давит своей всё разрастающейся тенью.
Субъект отталкивающей наружности смотрит на меня, и лицо его выражает сначала недоумение, а затем – досаду.
- Вот оно что… защитник хренов, - произносит он с унылой злостью в голосе, и внезапно с силой толкает меня в грудь. Налетаю на дерево, ударяюсь головой и спиной и выдыхаю, прикидывая, насколько реальны мои шансы – вырваться из этой переделки без существенных повреждений.
Впрочем, судя по всему, у моего противника прошёл приступ злости.
- Дочка друзей. Ха, - говорит он почти без эмоций. Довольно противный у него голос – сиплый, прокуренный, без магнетизма (нет, точно маньяк!). – Кого ты лечишь? Понятно, как два пальца об асфальт, что это – беспризорный ребёнок. Вот ты сам почему на неё пялился?
- А по какому праву, собственно…, - бормочу я – и скисаю, потому что в руках у него появляется красная корочка. – А-а, ясно… Видите ли, я – учёный. Пишу научный труд, изучаю психологию жертвы. И, понимаете, эта девочка…
- Вот хренотина, - устало бросает он, и, повернувшись, быстрыми шагами идёт к пляжу. Я еле поспеваю за ним, продолжая говорить что-то, но он уже не слушает. – Значит, у нас с тобой, борода, и цели были общие? Ну, что ж, проворонили мы девочку… идиоты!
- Как это… как же так? – растерянно спрашиваю, обводя глазами внезапно опустевший пляж, и перевожу взгляд на потемневшее небо, где внезапно что-то громыхнуло.
Резкий звук повторяется, как будто над нашими головами из сундука высыпали гантели, и они перекатываются по деревянному настилу, налетая друг на дружку и снова разбегаясь…
Постоянно торчать в воде невозможно: ноги начинает сводить судорогой, и познабливает, потому что солнце зашло за тучу. Выбираюсь на берег. Полотенца у меня нет, и я потихоньку иду в кусты, чтобы там снять мокрый купальник и надеть платье на голое тело. Но, уже начав переодеваться, замечаю какого-то дяденьку, который подмигивает из-за дерева, посмеиваясь надо мной. Ну и стыдобище! Я чувствую, что краснею, потом, не удержавшись, смеюсь, сначала тихонечко, а затем уж явно.
Натягиваю платье; тело мокрое и юбка сбивается комом на попе, и мне её никак не расправить, не прикрыть замёрзшие ноги. Наконец, я одета. Только тогда этот дяденька ко мне подходит. У него добрые глаза, он улыбается и спрашивает, почему я, такая маленькая, купаюсь без присмотра. Он говорит, что беспокоится, когда видит маленьких девочек, за которыми не смотрят взрослые. Наверное, у него есть дочка, такая же, как я, и он никогда на неё не орёт и не злится, и не выпроваживает её из дома…
Мне вдруг почему-то становится так обидно, что хочется беспричинно заплакать. Мы идём в ту сторону, где между соснами не видно промежутков, и он расспрашивает, сколько мне лет, в какой школе я учусь, во что люблю играть, много ли у меня подружек. Отвечаю, подробно и откровенно, радуясь, что кому-то всё это интересно…
Я не сразу понимаю, что произошло, откуда на меня обрушилось чёрное, большое и жуткое существо, и почему мои ноги бессильно колотят по воздуху, не чувствуя под собою земли. Мне зажимают рот и нос, и я успеваю почти задохнуться, прежде чем сигнал тревоги разрывается в голове противным звоном бабулиного будильника. Я хочу закричать, но слышу лишь своё мычание. Мои руки крепко прижаты к телу, и всё, что я могу – это лупить ногами по всему, что подвернётся.
И я мычу, вырываюсь и пинаюсь изо всех сил...
Нет, в нашем главке карьеры мне не видать, как собственной жопы. Здесь, чтобы тебя заметили и продвинули, нужно прыгнуть выше головы. Поднять «глухаря», например. Вроде этого мутного дела с тремя утонувшими девочками…
Но как же я пропустил фразу парня о том, что за лето утонуло четверо детей! В наших сводках было всего три эпизода. Три девочки изнасилованы и утоплены. И поэтому целый месяц проводились оперативные разработки в окрестностях городских прудов и карьеров. Ждали четвёртую жертву…
Что ж, видимо, не все случаи обнародованы. Какой-то девочки до сих пор никто не хватился. Но маньячина, уж он-то знает свои деяния. Надо бы обшарить дно городских водоёмов. Однако есть ли основания у полиции разыскивать того, кого не ищут даже близкие родственники? Разумеется, нет.
В тот день мы опросили ребят из МЧС. Их было на пляже трое, и они в глаза не видели парня в динамовских кроссовках, в футболке с нелепой надписью.
Хм, интересно, куда он её дел? Спалил? И в каком обличье он появится в следующий раз? В костюме от Диора? Да, посрамил он меня, глумливая сволочь – навеки запомню. И не сболтнул ведь – намекнул специально нерадивому сыщику, что есть и четвёртый труп.
Что же касается девочки, то нужно просто подождать, когда её подадут в розыск, либо когда сама всплывёт. Я знаю почти наверняка, где она – ну, так и незачем суетиться.
Каждый день я прихожу на карьер, но больше её не вижу. И не знаю, что я должен делать, если уж по совести. Стучать в закрытые двери квартир близлежащих высоток, ломиться в закрытые сердца с одним-единственным вопросом: не пропала ли у вас девочка?
Нет, конечно. Это глупо, и, пожалуй, смешно. А я всю жизнь боялся выглядеть смешным. И докторская степень не поможет победить этот страх. Даже если моя монография о психологии жертвы станет классикой для сотни тысяч отечественных и зарубежных коллег.
И вообще, мне-то какое дело до всей этой истории? Ведь и оперативник этот, с маньячной рожей, находился рядом, и прохлопал её исчезновение. Трупика нет, взятки гладки – как с мента, так и с вашего покорного слуги.
А девочка… она теперь мне часто мерещится. Я вижу её в окно автомобиля, стоящую на обочине. Встречаю в банке, в супермаркете, в клинике – буквально на каждом шагу. И не нахожу ответа на вопрос, зачем она меня преследует и что я ей сделал.
Я больше не хожу купаться. А по ночам иногда просыпаюсь, оттого что бужу себя криком. Это бывает, когда появляется Оно – «чёрное, большое и жуткое», без глаз, но с красной пастью – и склоняется над моей раскладушкой...
Бабуля ругается, потому что я беспокойно сплю. Я заметила, что она меньше злится, если я реже бываю дома. Наверное, мне просто не надо приходить ночевать.
Со злорадством вспоминаю того дядьку, с карьера. Я его здорово пнула ногой, прямо в глаз попала, и он от боли меня выронил. А второй раз – прицелилась и засветила в низ живота. И, пока он там корчился и скулил, я убежала. Я всегда бегала хорошо, лучше всех во дворе.
Руки в ноги, утекай, пока не избили – этому нас учили ещё детсадовцами.
Пошёл дождь с грозой. Я, и без того мокрая и напуганная, сидела и дрожала в какой-то подворотне. Домой идти не хотелось, к тёте Маше с Котькой – тем более. В той же подворотне я и нашла себе друзей. Они всегда торчат в подвале неподалёку. Всё-таки хороших людей больше, чем плохих.
Теперь я тусуюсь с ними. В моей новой компании есть две девочки постарше меня, которые рассказали, как они классно проводят время. Машка и Светка просто гуляют по обочине дороги у Поклонной горы, где широкая трасса и строящиеся дома с двух сторон. Они тормозят машины, знакомятся с водителями, и те их отвозят куда-нибудь в интересное место. Девочки говорят, что научат меня заводить новых друзей, которые могут накормить и угостить пивом. И скоро они возьмут меня с собой.
А это «чёрное, большое и жуткое» всё ещё тащится следом, но потихоньку отстаёт, и тень его бледнеет, так что меня оно уже точно не настигнет.