Таран и гибель П.Н. Нестерова.
(малоизвестные детали трагедии).
В самом начале Первой мировой войны произошла трагедия, которая, без преувеличения, потрясла всю Россию. Самый знаменитый русский летчик, штабс-капитан П.Н. Нестеров таранил австрийский самолет и погиб смертью храбрых.
В сентябрьском номере 1914 года журнала «Воздухоплаватель» была опубликована статья «Памяти Нестерова», где говорилось:
«31 августа киевляне хоронили с великою скорбью национального героя, штабс-капитана Петра Николаевича Нестерова.
Прах его, в присутствии Великой княгини Милицы Николаевны и ее августейшего сына князя Романа Петровича, генералитета, авиационного отряда и представителей различных правительственных и общественных учреждений, при орудийных салютах, опустили на Аскольдовой могиле. В аккорде похоронных звуков и пения «вечной памяти» все еще грезится последняя «мертвая петля» и смелый полет славного героя.
Он, Нестеров, кость от костей наших, принадлежал к счастливой ныне России; его осиротелая семья отныне принадлежит всем нам, ее горе — наше национальное горе».
Есть несколько версий того, что послужило причиной произошедших событий и обстоятельств трагической гибели прославленного русского пилота.
Попробуем в них разобраться.
В основу наиболее известной версии был положен рассказ генерала М.Д. Бонч-Бруевича, брата легендарного Управляющего делами ленинского Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевича («Мощный Бонч», называл его Ильич).
Рассказ Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича о гибели Нестерова был опубликован в 1957 году, в его воспоминаниях «Вся власть Советам».
Отметим, что в начале Первой мировой войны генерал-майор М.Д. Бонч-Бруевич занимал высокую должность генерал-квартирмейстера штаба 3-й армии Юго-Западного фронта.
Именно ему был подчинен авиаотряд, в котором служил П.Н. Нестеров.
Приведем, с небольшими сокращениями, рассказ М.Д. Бонч-Бруевича:
«Вблизи штаба, за городом, на открытом сухом месте, была устроена площадка для подъема и посадки самолетов; на ней стояли самолеты армейской авиации и было разбито несколько палаток. В одной из них жил начальник летного отряда штабс-капитан Нестеров, широко известный в нашей стране пилот военно-воздушного флота.
В этот роковой для него день Нестеров уже не однажды взлетал на своем самолете и отгонял воздушного «гостя». Незадолго до полудня над замком вновь послышался гул неприятельского самолета — это был все тот же с утра беспокоивший нас австриец.
Налеты вражеской авиации в те времена никого особенно не пугали. Авиация больше занималась разведкой, бомбы бросались редко, поражающая сила их была невелика, запас ничтожен. Обычно, сбросив две-три бомбы, вражеский летчик делался совершенно безопасным для глазевших на него любопытных.
О зенитной артиллерии в начале Первой мировой войны никто и не слыхивал. По неприятельскому аэроплану стреляли из винтовок, а кое-кто из горячих молодых офицеров — из наганов. Любителей поупражняться в стрельбе по воздушной цели всегда находилось множество, и, как водилось в штабе, почти все «военное» население Жолкиевского замка высыпало на внутренний двор.
Австрийский аэроплан держался на порядочной высоте и все время делал круги над Жолкиевом, что-то высматривая.
Едва я отыскал в безоблачном небе австрийца, как послышался шум поднимавшегося из-за замка самолета. Оказалось, что это снова взлетел неустрашимый Нестеров.
Потом рассказывали, что штабс-капитан, услышав гул австрийского самолета, выскочил из своей палатки и, как был, в одних чулках, забрался в самолет и полетел на врага, даже не привязав себя ремнями к сиденью.
Поднявшись, Нестеров стремительно полетел навстречу австрийцу. Солнце мешало смотреть вверх, и я не приметил всех маневров отважного штабс-капитана, хотя, как и все окружающие, с замирающим сердцем следил за развертывавшимся в воздухе единоборством.
Наконец самолет Нестерова, круто планируя, устремился на австрийца и пересек его путь; штабс-капитан как бы протаранил вражеский аэроплан — мне показалось, что я отчетливо видел, как столкнулись самолеты.
Австриец внезапно остановился, застыл в воздухе и тотчас же как-то странно закачался; крылья его двигались то вверх, то вниз. И вдруг, кувыркаясь и переворачиваясь, неприятельский самолет стремительно полетел вниз, и я готов был поклясться, что заметил, как он распался в воздухе.
Какое-то мгновение все мы считали, что бой закончился полной победой нашего летчика, и ждали, что он вот-вот благополучно приземлится. Впервые примененный в авиации таран как-то ни до кого не дошел. Даже я, в те времена пристально следивший за авиацией, не подумал о том, что самолет, таранивший противника, не может выдержать такого страшного удара. В те времена самолет был весьма хрупкой, легко ломающейся машиной.
Неожиданно я увидел, как из русского самолета выпала и, обгоняя падающую машину, стремглав полетела вниз крохотная фигура летчика. Парашюта наша авиация еще не знала; читатель вряд ли в состоянии представить себе ужас, который охватил всех нас, следивших за воздушным боем, когда мы увидели славного нашего летчика, камнем падавшего вниз...
Вслед за штабс-капитаном Нестеровым на землю упал и его осиротевший самолет. Тотчас же я приказал послать к месту падения летчика врача. Штаб располагал всего двумя легковыми машинами — командующего и начальника штаба…
Когда останки Нестерова были привезены в штаб и уложены в сделанный плотниками неуклюжий гроб, я заставил себя подойти к погибшему летчику, чтобы проститься с ним, — мы давно знали друг друга, и мне этот авиатор, которого явно связывало офицерское звание, был больше чем симпатичен.
Потемневшая изуродованная голова как-то странно была прилажена к втиснутому в узкий гроб телу убитого. Случившийся рядом штабной врач объяснил мне, что при падении Нестерова шейные позвонки ушли от страшного удара внутрь головы...
В полуверсте от места падения Нестерова, в болоте, были найдены обломки австрийского самолета.
Под ними лежал и превратившийся в кровавое месиво неприятельский летчик. Он оказался унтер-офицером, и, узнав об этом, я с горечью подумал, что даже в деле подбора воздушных кадров австрийцы умнее нас, сделавших доступ в пилоты еще одной привилегией только офицерского корпуса.
Нижние чины русской армии сесть за руль самолета военно-воздушного флота Российской империи не могли».
Этот рассказ Бонч-Бруевича и лежит в основе «канонической» версии гибели П.Н. Нестерова.
Отметим следующие важные его моменты:
- согласно рассказу генерала, П.Н. Нестеров вылетел в свой последний полет САМОСТОЯТЕЛЬНО, без всякого приказа Бонч-Бруевича, просто «заслышав гул австрийского самолета».
При этом он, почему-то, так спешил, что выбежал из палатки «в одних чулках» (что само по себе крайне странно и маловероятно для поведения офицера того времени) и даже не пристегнулся ремнями к сиденью самолета (что и стало, по версии Бонч-Бруевича, причиной его выпадения из самолета, после тарана, и гибели);
- то, что Нестеров, после тарана, выпал из своего самолета, Бонч-Бруевич, якобы, даже видел собственными глазами;
- Нестеров был для Бонч-Бруевича «больше, чем симпатичным» человеком. Более того Бонч-Бруевич видел, что Нестерова «явно связывает» офицерское звание, что тоже крайне необычно для поведения кадрового офицера, к тому же прославленного на всю Россию, награжденного и обласканного в самых «верхах».
- умер Нестеров от того, что его шейные позвонки «ушли вглубь головы» при ударе о землю, как объяснил Бонч-Бруевичу какой-то «штабной врач», поэтому и голова погибшего была «как-то странно была прилажена к втиснутому в узкий гроб телу».
- явно ошибается Бонч-Бруевич, когда рассказывает об австрийском пилоте сбитого Нестеровым аэроплана.
На самом деле, в нем был не один унтер-офицер, про которого пишет Бонч-Бруевич, а два летчика: офицер барон Фридрих Розенталь (владелец Жолкиевского имения и замка) и унтер-офицер Франц Малина. Один из них (Франц Малина), действительно, выпал из самолета после тарана Нестерова.
Это ОЧЕНЬ важные детали воспоминаний Бонч-Бруевича, на которые стоит обратить внимание и сравнить их с другими свидетельствами.
Сослуживец и боевой товарищ П.Н. Нестерова, военный летчик, поручик В. Соколов приводит совсем другую версию этих трагических событий.
Попробуем также рассмотреть и прокомментировать ее.
Вот что рассказывает В. Соколов:
«В 3-й армии, которую обслуживали 9-й корпусный авиационный отряд, где служил я, и 11-й корпусный авиационный отряд Нестерова, числилось десять летчиков.
Разбил самолет, значит, выбыл из строя. В бытность нашу в Жолкиеве в отряде Нестерова уже недоставало двух летчиков, уехавших раздобывать новые самолеты, что, кстати сказать, было довольно трудным делом. Из этих двух летчиков поручик Гавин сел в неприятельском расположении, сжег самолет и вернулся, а поручик Мрачковский с наблюдателем Генерального штаба капитаном Лазаревым были сбиты во время разведки в глубоком тылу противника. Они вернулись на третьи сутки и привели с собой пленного австрийца. Этот подвиг какой-то корреспондент по ошибке приписал Нестерову, что дало повод некоторым его биографам повторить эту ошибку.
На всю русскую армию запасной самолет был только у Нестерова. Он его получил как награду за «мертвую петлю» и ряд блестящих перелетов перед войной, причем второй, новый самолет «Моран» давал скорость 135 километров в час, то есть на 35 километров больше, чем наши «Ньюпоры»; по тому времени это было уже достижение.
Так как у Нестерова было два самолета, то он считал своим долгом выполнять работу за двух летчиков и летал утром и вечером.
Долетался до того, что 12 августа вечером, когда мы стояли в местечке Броды, возвратившись с разведки, он упал в обморок. В этот день он летал три раза. Несмотря на требование врача перестать летать минимум на месяц, Петр Николаевич после двух дней отдыха снова был в воздухе…»
Тут интересно отметить следующие моменты:
- в ДВУХ корпусных авиационных отрядах при 3-й армии имелось всего 10 летчиков. Напомню, что по штату в корпусном авиаотряде числилось 6 самолетов. Значит, уже в самом начале войны в составе этих авиаотрядов недоставало двух летчиков. Можно предположить, что и в остальных авиаотрядах тогда была схожая картина.
В случае поломки аэроплана, летчик САМОСТОЯТЕЛЬНО занимался поиском нового (Видимо, «раздобывал» его, «хлопоча» в вышестоящих штабах (и даже в Петербурге, на заводе) об этом).
- в качестве награды за «мертвую петлю» П.Н. Нестеров получил новейший скоростной «Моран», и за ним было закреплено два самолета, на которых он интенсивно летал.
- Петр Николаевич не обладал богатырским здоровьем, о чем говорит его падение в обморок после трех вылетов за день. Это не такая большая цифра. В годы Великой Отечественной войны, к примеру, наши истребители порой совершали и по 5-6 боевых вылетов в день.
Продолжим воспоминания В. Соколова:
«В Жолкиев, куда перешел после взятия Львова штаб 3-й армии, наши отряды перелетели 21 августа.
И вот каждый день утром над Жолкиевом стал появляться австрийский биплан. Он делал над городом круг и уходил обратно. В штабе нервничали, мы, летчики, тоже. Но чем же можно было остановить эти регулярные полеты австрийца? Оружия ведь у нас никакого не было. Но, тем не менее, некоторые офицеры Генерального штаба, служившие в штабе 3-й армии, считали, что мы должны сделать невозможное: прекратить полеты австрийского летчика.
Особенно настаивал на этом генерал-майор Бонч-Бруевич, ведавший разведкой и контрразведкой и по роду службы стоявший близко к летчикам.
В 1957 году вышла книга М. Д. Бонч-Бруевича «Вся власть Советам», в которой автор, говоря о гибели Нестерова, пишет: «Мы давно знали друг друга, и мне этот авиатор, которого явно связывало офицерское звание, был больше чем симпатичен».
Не берусь судить со стороны о степени симпатии Бонч-Бруевича к Нестерову, но позволю себе заметить, что офицерское звание Петра Николаевича не тяготило никогда. Кто-кто, а мы, его сослуживцы и друзья, заметили бы это раньше кого бы то ни было».
Обратим внимание на следующий момент:
- В. Соколов, хорошо знавший Нестерова ЛИЧНО, категорически опровергает утверждение генерала М.Д. Бонч-Бруевича о том, что Нестеров, якобы, «тяготился» своим офицерским званием.
Думаю, что Соколов полностью прав в этом вопросе.
Нестеров был тогда прославленным на всю Россию летчиком, практически «народным героем», получавшим кроме большой славы и почета, в качестве офицера и пилота, очень приличные (по тем временам) деньги.
Ровным счетом НИКАКИХ причин «тяготиться» своим офицерством у него не было.
Более того, в своих последних письмах жене он дважды вспоминает про награждение его орденом.
Первый раз, 14 августа 1914г., Нестеров пишет об этом, даже с некоторой досадой:
«Вчера мне сообщили бумагу о награждении меня орденом Владимира 4-й степени за мирное время, за авиационные заслуги. Это вместо чина».
Совершенно нормальная офицерская реакция легкого недовольства тем, что «вместо чина» ему дали «только» орден.
Тем не менее, этот орден ему был дОрог, и в своем ПОСЛЕДНЕМ, перед гибелью письме, уже 24 августа 1914 года, Нестеров пишет жене:
«Крепко целую детишек, пиши маме. Привет знакомым. Если будет возможность, пришли мне орден Владимира 4-й степени мирного времени».
Разумеется, он собирался его с гордостью носить на груди, а не прятать под подушкой.
Так что никакого «тяготения» своим офицерским званием у Нестерова не было.
Это (как и многое другое) Бонч-Бруевич присочинил.
А вот для чего он это сделал, постараемся разобраться.
Поручик В. Соколов, в своих воспоминаниях, подчеркивает, что у Нестерова был серьезный конфликт с генералом М.Д. Бонч-Бруевичем, который, во многом, и спровоцировал дальнейшие события:
«Я особенно четко запомнил разговор Бонч-Бруевича с группой летчиков вечером 25 августа 1914 года в вестибюле Жолкиевского замка, где помещался в то время штаб 3-й армии. Из летчиков присутствовали: 11-го отряда — Нестеров, Передков и Кованько, накануне прибывший в отряд; 9-го отряда — Войткевич и я.
Мы выходили из отдела разведки и в вестибюле встретили Бонч-Бруевича, остановившего нас. Начавшийся разговор быстро принял обычное направление: Бонч-Бруевич стал нас упрекать в недобросовестном отношении к нашей работе, в том, что мы выдумываем всевозможные предлоги, чтобы не летать, в то время как австрийцы летают ежедневно.
Мы, зная, что командующий армией генерал Рузский нашей работой доволен — о чем он неоднократно говорил, — отмалчивались, но Петр Николаевич не выдержал и стал возражать. Во время спора генерал Бонч-Бруевич, указывая на регулярные полеты австрийца — это был Розенталь, — сказал:
— Вот летает, а вы только ушами хлопаете и на него смотрите.
— А что же мы можем сделать?
— Напасть на него!.. Дать бой!.. Мы на войне, не на маневрах!
— Но у нас нет оружия, что сделаешь с одними пистолетами Маузера?
— Это все отговорки!.. Надо придумать способ атаки. А вы просто боитесь! Не хотите рискнуть!
Нестеров вспылил:
— Хорошо! Мы примем меры и остановим полеты австрийца.
— Какие же это вы меры примете? — насмешливо спросил Бонч-Бруевич. — Ведь это одни слова и втирание очков. Так я вам и поверил!
— Я даю вам честное слово русского офицера, ваше превосходительство, что этот австриец перестанет летать! — воскликнул глубоко оскорбленный Нестеров.
— Это как же? Что же вы думаете предпринять?.. Помните, капитан, честным словом русского офицера нельзя бросаться, легкомысленно!
— Я, ваше превосходительство, никогда не давал повода обвинять меня в легкомыслии. Разрешите идти?
Конечно, текстуально за каждое слово этого разговора я ручаться не могу, но содержание его помню твердо, а фраза Бонч-Бруевича: «Это одни слова и втирание очков. Так я вам и поверил!» — гордый ответ Нестерова: «Я даю вам честное слово русского офицера, что этот австриец перестанет летать!» — и весь конец разговора врезались мне в память по вполне понятным причинам.
Мы вышли из замка и сразу набросились на Нестерова. Особенно сильно напирал на него Еж — Кованько.
— Как ты мог давать такое слово?! Я ведь знаю, что ты хочешь таранить австрийца. Ведь погибнешь... Знаешь что? Мы его атакуем вдвоем. Будем делать вид, что хотим таранить его сверху, прибьем к земле и заставим сесть!
Мы все дружно поддержали Кованько. Петр Николаевич спорил, утверждал, что можно, набрав над австрийцем высоту, круто на него спикировать и ударом шасси по концу крыла его обломать. Но в конце концов под нашим напором Нестеров сдался и сказал:
— Ну хорошо, Саша, полетим вместе».
Вот теперь становится понятен МОТИВ действий П.Н. Нестерова.
НИКАКОЙ ВОЕННОЙ необходимости ему таранить не вооруженный австрийский аэроплан НЕ БЫЛО.
Скорее всего, его пилот, барон Розенталь очень сильно переживал за судьбу своего имения (и замка), где тогда стояли русские войска, и прилетал посмотреть, не сожгли ли его «русские варвары» и страшные «kozaken», или просто развлекался таким образом, демонстрируя свою смелость и неуязвимость от огня русских.
Ничем другим его регулярные полеты над городом, и замком не объяснить.
Летал он на довольно большой высоте, где беспорядочная стрельба русских, о чем вспоминал генерал Бонч-Бруевич: «По неприятельскому аэроплану стреляли из винтовок, а кое-кто из горячих молодых офицеров — из наганов», - никакой опасности для него не представляла.
Да и австрийский самолет тоже никакого вреда нашим войскам не приносил, сделав круги над городом, он спокойно улетал на запад.
А вот в свете рассказанной В. Соколовым, истории о разносе учиненном для летчиков генералом Бонч-Бруевичем (которому они были подчинены), и данном П.Н. Нестеровым, в горячке этого спора, «честном слове русского офицера», что «этот австриец перестанет летать!», дальнейшее становится понятным.
И вот как в дальнейшем развивались события:
«На следующий день австрийский аэроплан появился над Жолкиевом рано утром.
Нестеров и Кованько поднялись за ним в погоню, но у Нестерова при подъеме оборвался трос с грузом, которым он хотел попытаться разбить винт у австрийца, а затем в воздухе мотор стал давать перебои, и Петр Николаевич сел. Вслед за ним опустился и Кованько.
Нестеров приказал спешно отремонтировать мотор, а сам сел в автомобиль и поехал в казначейство армии, где он получил деньги для нужд 11-го отряда.
Когда он возвращался в канцелярию отряда, расположенного рядом с аэродромом, в воздухе показался австрийский самолет, производивший вторичную разведку. Нестеров подъехал на автомобиле прямо к «Морану», около которого уже стоял Кованько, и спешно сел в самолет. Кованько хотел занять место наблюдателя, но Петр Николаевич сказал ему:
— Не надо, Саша, я полечу один.
— Но что же ты будешь делать? Возьми по крайней мере хоть браунинг, — сказал Кованько.
— Ничего, я как-нибудь обойдусь, — ответил Нестеров и поднялся в воздух.
Этот эпизод я передаю со слов А. А. Кованько», - пишет В. Соколов.
Как видим из его рассказа, утром он пытался сбить австрийский «Альбатрос» при помощи груза на тросе своего аэроплана, но это у него не получилось, да и мотор его аэроплана забарахлил.
После посадки, Нестеров съездил в армейское казначейство, где получил денежное довольствие для летчиков и наземного персонала своего отряда. (А деньги авиаторам тогда, как известно, платили немалые).
Значит, у Нестерова, когда он ехал из казначейства в отряд, имелась при себе довольно крупная сумма денег.
Увидев наглого австрийца, который снова парил над городом, Нестеров подъехал прямо к своему скоростному «Морану», и отправился в полет, видимо уже решив использовать давно задуманный им таран.
Именно поэтому он полетел один, отказавшись взять с собой наблюдателя Кованько.
Как видим, ни в какой палатке (о чем писал генерал Бонч-Бруевич), Нестеров перед вылетом не сидел, и уж тем более, не выбегал из нее к своему самолету в одних фиолетовых носках.
Продолжим рассказ В. Соколова:
«Около 11 часов утра, когда появился австрийский аэроплан, я был в штабе армии. Услышав звук мотора и крики: «Летит! Летит!» — я выскочил на площадь перед замком.
Австриец сделал круг над городом на высоте 900–1000 метров и стал делать второй. В городе поднялась беспорядочная винтовочная трескотня.
Когда я услышал знакомый шум мотора «Гном» и увидел маленький моноплан Нестерова, я решил, что Петр Николаевич хочет только испугать австрийца, так как ни в коем случае не мог предположить, что Нестеров пойдет сразу же на таран.
Австриец уже в это время, сделав круг, шел над городом прямо на запад, слегка набирая высоту. Очевидно, он увидел все, что ему было нужно. А Нестеров обходил город с южной стороны и, быстро поднимаясь, шел наперерез противнику, заметно догоняя его. Было ясно, что скорость «Морана» намного выше скорости «Альбатроса» австрийца.
Вот они уже на одной высоте. Вот Нестеров уже выше противника и делает над ним круг.
Австриец заметил появление страшного врага, видно было, как его аэроплан начал снижаться на полном газу. Но уйти от быстроходного «Морана» было нельзя. Нестеров зашел сзади, догнал врага, и как сокол бьет неуклюжую цаплю, так и он ударил противника. Сверкнули на солнце серебристые крылья «Морана», и он врезался в австрийский аэроплан.
После удара «Моран» на мгновение как бы остановился в воздухе, а потом начал падать носом вниз, медленно кружась вокруг продольной оси.
— Планирует! — крикнул кто-то.
Но для меня было ясно, что аэроплан не управляется и это падение смертельно.
Австриец же после удара некоторый момент еще держался в воздухе и летел прямо.
«Неужели напрасная жертва?!» — мелькнуло у меня в голове.
Но вот и громоздкий «Альбатрос» медленно повалился на левый бок, потом повернулся носом вниз и стал стремительно падать. Более тяжелый, чем «Моран», он быстро обогнал его в воздухе и упал на землю первым.
Стоявшая на площади толпа, тихо и напряженно следившая за воздушным боем, вдруг задвигалась и закричала. Из окна второго этажа замка выглянул командующий армией генерал Рузский и, увидев меня, спросил:
— Что случилось, поручик Соколов?
(Командующий всегда требовал личный доклад летчиков о результате разведки и всех нас знал.)
— Капитан Нестеров таранил австрийский аэроплан, сбил его, но и сам упал, — ответил я.
Командующий схватился за голову.
— Зачем он это сделал?! — воскликнул он.
Я вскочил в уже отъезжавший штабной автомобиль и помчался с несколькими офицерами к месту катастрофы».
Итак, летчик В. Соколов, видевший бой своими глазами, НИЧЕГО не говорит о том, что П.Н. Нестеров выпал из «Морана», после своего таранного удара по австрийскому аэроплану.
Странно, как это удалось «увидеть» генералу Бонч-Бруевичу: бой происходил на приличном удалении от расположения штаба 3-й армии, где он находился в тот момент.
Скорее всего, Бонч-Бруевич в своем рассказе, случайно или намерено, спутал это с падением австрийского унтер-офицера Франца Малины, который действительно, выпал из сбитого Нестеровым «Альбатроса».
О том, что было далее, мы поговорим в следующей главе.
На фото: плакат времен ПМВ
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/08/20/458