Держим флаг выше гафеля!

От автора

То, что этот короткий очерк написан мной, поверьте, и для меня большая неожиданность. У меня другая специальность. А уж если окажется, что вам было интересно его прочитать, то неожиданность станет приятной. Здесь всё, как я помню. Может быть, кому-то из читателей описанные мною события видятся по-другому, ну что же — здесь моя правда.

А началось всё с моих уже взрослых внуков Сергея и Андрея, которые уговорили меня записать на диктофон то, что я знаю о наших с их бабушкой Мариной родителях, дедушках и бабушках, о нашем довоенном и военном детстве, о нашей жизни и работе. О детстве и жизни их мамы — моей дочери Наташи, и об их детстве. Неожиданно для себя я понял, что под слоем пыли на полках моей памяти сохранилось довольно много различных фактов и трогательных историй, которые очень скоро и безвозвратно уйдут со мной в небытие. После долгих сомнений, преодолевая смущение и лень, я начал наговаривать на диктофон некие вспышки памяти и постепенно увлёкся.

То, что моим близким эти воспоминания интересны, я понял по их реакции довольно быстро. И это, и то, что мой старший брат Миша Гесин с удовольствием слушал записи и помогал мне вспоминать детали, придавало сил. И когда на своём 80-летнем юбилее я в одной из пауз попробовал озвучить пару коротеньких записей о своём детстве, то мне даже показалось, что некоторая часть моих гостей была всерьёз растрогана. Если честно, это было неожиданно и приятно.

Ещё одним толчком было то, что примерно полгода назад наш старинный друг и однокашник по Военно-Морскому Училищу Герасим Артёмов предложил нам, своим товарищам, написать коротенькие воспоминания о своей жизни. Обещал их литературно обработать и издать всем нам на память.

Должен сказать, что в последовательности, которую предложил Герасим, у меня пока не получилось. По детским воспоминаниям есть довольно большой задел, но там есть ещё, над чем поработать. Ну и совсем не приоткрыта даже страничка воспоминаний о нашей военно-морской юности.

Поэтому, друзья мои, что готово — то готово, и если вам эта часть моих воспоминаний покажется интересной, я её обязательно дополню. Хватило бы только сил и времени.

Вот это, представляя свои совершенно личные воспоминания о службе-работе, я, как мне кажется, и должен был сказать вам. Читайте!

С уважением В. Гесин.

P.S.

Года 3–4 назад пригласил меня зам. Генерального директора НПО «Аврора» по внешним связям В.А. Хорошев и рассказал, что видел и даже читал историю одного, уж и не вспомню какого, предприятия, поразившую его тем, что она была представлена в виде сборника совершенно личных, эмоциональных воспоминаний сотрудников этого учреждения. Ему показалось, что живая история эта очень выигрывала перед всеми сухими, казёнными опусами, которые ему пришлось подержать в руках прежде. Думаю, что прав Владимир Алексеевич.

И кто знает, может быть, и появится такая история на нашем родном Предприятии. Жаль только, что многие уже не внесут своей лепты в этот проект. Уверен, что Витольду Витальевичу Войтецкому эта идея пришлась бы по душе. Господи, как же было бы интересно почитать воспоминания и его, и других наших талантливейших сослуживцев об этой полусотне творческих лет.

И честно сказать, думаю, что каждый причастный, и я в том числе, посчитал бы за честь лично поучаствовать в написании такой вот Истории.

Может быть, стоит поторопиться?

 
НАЧАЛО

Собрались мы как-то за пару недель до нового, 2014 года в кафешке на Московском проспекте рядом с парком Победы: Толя Ковалёв, Саша Козлов, Вова Поддубный, Артём Баграмов, Виталик Силенко и я, В. Гесин, причём собрались именно перед Новым годом, традиционно, без всякого другого парадного или трагического повода. Мыслей кроме как обняться, выпить по рюмке, пожелать друг другу здоровья в наступающем Новом году и поболтать о жизни не было. Должен вам заметить, что с возрастом, а по состоянию на тот день наш суммарный, на шестерых возраст составил почти 500 лет, мы стали встречаться значительно чаще, чем в молодости. Тогда, на юбилеях в 10, 20, 30 лет по окончании Севастопольского Высшего Военно-Морского Инженерного Училища Подводного Плавания собирались почти все. Тогда и живы были почти все! Сейчас, когда со дня принятия Присяги прошло больше 60 лет, нас всё меньше и меньше, а собираемся мы всё чаще. Теперь уже по несколько раз в году. И это понятно. Ведь от воспоминаний, особенно на фоне сегодняшних реалий в стране, становится теплее, а друзья — деятельные участники событий тех лет — всё ближе и роднее. Часто вспоминаем ушедших друзей, продолжающих жить в нашей памяти.

Вот тут-то, в этой кафешке, между третьей и четвёртой рюмками, Толя Ковалёв и рассказал нам о предложении Герасима.

Оказалось, что наш друг — талантливый, честный и добрый человек — Герасим Артёмов сделал нам, своим однокашникам, предложение, от которого мы, самонадеянные и отчаянные, отказаться не смогли. Он, через Толю Ковалёва, предложил каждому из нас написать коротенькое, страниц на 15–16 эссе о своём военном детстве, военно-морской юности, службе-работе, ну, в общем, о жизни со всеми её успехами-неуспехами. Рассказать о взаимоотношениях с близкими, друзьями, сослуживцами, Делом и Отечеством. Обещал наши «опусы» литературно обработать (вот уж кому не позавидуешь) и издать, например, в виде «Альманаха историй группы Советских Военно-Морских инженеров-однокашников».

У Герасима основания для поступка были. Он был вдохновлён изданием своей, безусловно, талантливой и честной книги «Исповедь советского инженера» и, видимо, по доброте душевной, захотел и нам дать возможность поделиться своими воспоминаниями.

Но мы то, мы то… как повелись? Ну ладно ребята, а я-то на какое дарование рассчитывал? Явно увлёкся паря.

«А что? — размышляли мы, гордые собой и переполненные чувством важности момента. — Если у нас получится (а между третьей и четвёртой рюмками, как правило, получается всё) с реализацией этой задумки Герасима, то память и о наших делах, и о наших друзьях ещё поживёт!»

Может быть, мудрый Герасим и решил собрать вместе эти трепетные и очень личные воспоминания, чтобы нам самим, причастным к тем событиям, а также сегодняшним и особенно завтрашним гражданам Державы дать возможность почувствовать, что же лежало в основе абсолютной преданности большинства советских людей Делу и Родине в те далёкие, совсем не простые и не лёгкие времена. И поучаствовать в пополнении копилки памяти.

А Герасим может! И думаю, что когда-нибудь он с нами своими мыслями поделится.

Прочтёт ли кто-нибудь кроме нас самих и, может быть, наших близких то, что у нас получится, я не знаю. Сомневаюсь, ребята. Правда. Очень сомневаюсь.

Признаться, правда, сам бы я с огромным интересом прочитал воспоминания своих предков. Наверное, мои прапрадеды ещё и грамоты не знали. Но если бы традиция была, то прадеды или деды, которые уж точно были грамотными, могли бы записать семейные легенды в их пересказе. Не принято было? Возможностей не было? Всё казалось обычным, как у всех? И то, и другое, и третье, да и утрачено практически всё было. Но крохи, крохи-то могли сохраниться. И какие бы это были драгоценные крохи. Может быть, с появлением компьютеров и Интернета появились новые возможности для хранения и такого контента? Кто знает.

Во всяком случае, надеясь на это, мы и начнём новую традицию — традицию сохранения информации о нас, простых людях, для заинтересованных потомков.

Должен сказать, что в последовательности, которую предложил Герасим, а это довоенное и военное детство-отрочество, военно-морская юность, служба-работа, семья и итоги — у меня не получилось. По детским воспоминаниям есть довольно большой задел в виде диктофонных записей, которые я сделал по просьбе внуков. Быстро превратить их в тексты у меня не получается. Уж больно там всё трепетно, и обидно потерять эмоциональную окраску этих записей при переносе их на бумагу из-за отсутствия у меня необходимого уровня мастерства. Ну и потом я должен серьёзно поработать с архивом документов военного времени, которые сохранились в нашем доме. А это и солдатские и материнские письма в наш детский дом, и отчёты о хозяйственной деятельности, и, например, сохранившаяся ребячья стенгазета от 23 февраля 1942 года, и несколько фотографий, и многое другое, что мне, как очевидцу и участнику событий, дорого. И если мне хватит и сил и времени, я обязательно это сделаю. Подождите немножко, пожалуйста, если, конечно, вам покажется интересным то, что вы здесь прочитаете.

А пока я расскажу вам о моей службе-работе, и, как вы понимаете, это будут мои, совершенно личные воспоминания. Ну да ладно, ныряю как в омут!

Вперёд, друзья, и, как всегда, держим Флаг выше гафеля!!!

 
ОФИЦЕРСКАЯ МОЛОДОСТЬ

В 1957 году, после окончания Севастопольского Высшего Военно-Морского Инженерного Училища Подводного Плавания, я был распределён на Балтику, а поскольку в последние годы учёбы меня несколько раз госпитализировали из-за серьёзных неприятностей с желудком, на лодки меня не пустили и назначили командиром инженерно-механической боевой части (БЧ-5) на большой противолодочный корабль. Это оторвало от друзей-однокашников и лишило ощущения принадлежности к флотской элите. А должен вам сказать, что ощущение элитарности Подводных Сил ВМФ в нас настойчиво культивировалось все шесть лет учёбы. А это три года в Ленинградской Дзержинке и три года в Севастополе, куда пять курсов нашего Дизельного факультета, вместе с преподавательским составом, были переведены по решению правительства осенью 1954 года. Причём культивировалось умело, планомерно и, что самое главное, с полным основанием, так как более опасной и ответственной службы не существует. Дело в том, что Подводная Лодка (ПЛ) является сложнейшим и исключительно дорогостоящим инженерным объектом и управлять инженерно-механической боевой частью такого объекта в процессе эксплуатации и боевой подготовки и лодки, и её экипажа это, скажу я вам, не в Космос слетать.

В зоне ответственности командира инженерно-механической боевой части ПЛ практически весь корабль: лёгкий и прочный корпуса со всеми их цистернами, запорными устройствами, клапанами, люками, выдвижными устройствами, основные и вспомогательные энергетические установки, аккумуляторные батареи, системы погружения-всплытия, системы дифферентовки и одержания на заданной глубине, системы жизнеобеспечения и живучести, рабочие среды и в том числе масла, смазки, горючее, воздух высокого давления, системы гидравлики, и многое, многое другое, к тому же и обслуживающий всё это личный состав.

Да и процессы управления кораблём при его дифферентовке без хода, удержании заданных крена и дифферента на ходу, при стрельбе ракетами или торпедами, и особенно при залповой стрельбе, вопросы пространственного маневрирования и снова многое, и многое другое. И учили нас профессионалы с прекрасной научной и практической подготовкой, влюблённые в своё дело, что в Советское время было нормой, и что сейчас, к огромному сожалению, стало исключением из общих правил. Так вот всё это вдруг стало совершенно не моим и востребованным только в небольшой части. Очень загрустил и с разрешения замечательного, прошедшего войну боевого офицера — командира моего корабля — Константина Фёдоровича Новослова я обратился к командующему Балтийским Флотом с просьбой о переводе на ПЛ.

Кстати, К.Ф. Новослов заслуживает отдельного рассказа, и я обязательно вернусь к этой теме. И, дорогие мои друзья, вы вдумайтесь только, в какие мы жили времена — сам командующий Балтийским Флотом находит время и приглашает на приём молодого лейтенанта по его просьбе. А должен вам сказать, что в связи с моей работой мне приходилось встречаться с генеральными конструкторами огромных проектов, руководителями предприятий, заместителями министров, академиками и даже с президентом академии наук СССР и при этом что-то им докладывать, что-то обсуждать, о чём-то спорить с ними. И некоторые из этих встреч стали яркими, запоминающимися событиями в моей жизни. Но та встреча была всё же особенной. Наверное, что-то в моём рапорте зацепило и командующего, и начальника отдела кадров Флота. Не знаю. А может быть, принимать молодёжь по её просьбе и беседовать с ней было нормой на Флоте? Опять — не знаю. Во всяком случае, моё достоинство задето не было, я был принят и услышан. Выслушав меня, он секунду помолчал, а потом спросил:

— Хочешь пройти военно-врачебную комиссию на Балтике?

— Хочу, — ответил я.

И тогда адмирал снял трубку и прямо при мне позвонил начальнику ВВК Флота. Рассказал обо мне и попросил:

— Посмотри внимательно и прими решение. Может быть, перебдели на Королевском Флоте?

А затем, обращаясь к начальнику отдела кадров Флота, который присутствовал на приёме:

— Подготовь два приказа. Первый, при положительном решении ВВК, — на лодку, причём лодку разрешаю выбрать. Второй — подтверждающий старый приказ — в ОВР. Всё!

И мне: «Служи».

Если бы я знал, что проделает со мной уважаемая ВВК Балтийского Флота, выполняя указание командующего «посмотреть внимательно», я, может быть, миновал бы это заведение и бегом пронёсся на свой «пароход». Но я не знал! «Боже мой, — думалось мне, наивному в процессе работы балтийских комиссаров, — как им, наверное, хочется выявить оплошки черноморской ВВК».

Думаю, что председатель ВВК сказал ребятам только одну фразу — «Посмотреть внимательно!» И они заглянули в меня со всех ракурсов и всеми известными в военно-морской медицине способами. При этом посматривали на меня примерно так же, как и медики австро-венгерской призывной комиссии на бравого солдата Швейка: «Ну да, немножко идиот, но послужит там, куда Родина послала. Косит, правда, как-то нестандартно, в противоход. Молодец, хитрый парень». А в «противоход» потому, что в то время, зная о предполагавшихся сокращениях, многие пытались уйти по болезни, чтобы пенсия была побольше, ну, или просто была, если стажа не хватало. А я, как им, наверное, казалось, косил на лодки, чтобы уйти от сокращения. И понял я всё это не сразу, и не через месяцы даже, а через годы.

Жаль, не хватало мудрости тогда,

В наивные, мальчишечьи года.

Короче говоря, когда процедуры закончились и я с заключениями членов комиссии предстал перед её председателем, он, как мне показалось, малость подрастерялся. Ведь он-то точно слышал интонацию поручения командующего и понимал, что тот совсем и не был бы против, если бы я получил добро от ВВК. Но сложилось, как сложилось, и председатель комиссии, как видно, мудрый и доброжелательный человек, помолчав, сказал мне:

— Плохо. Даже хуже, чем я думал. — И, помолчав, добавил. — Давай сделаем так, — я тебя спишу на берег, у меня для этого все основания есть, а ты вызовешь маму, она покормит тебя домашней едой и, через год, пройдёшь комиссию снова. Я уверен, за год ты восстановишься.

— А кадры? — растерянно, ещё ничего не понимая, спросил я.

— В кадры нужные справки передадим мы.

И я отправился на бригаду, поскольку приказа о моём назначении командиром БЧ-5 на корабль К.Ф. Новослова ещё никто не отменял. По дороге я забежал в штаб бригады и быстро написал ещё один рапорт: «Я… добровольно, сознательно… чувствую себя здоровым… прошу разрешить… вместе с моими товарищами… или уволить в запас. И если служить на подводных лодках мне нельзя, то буду их строить».

Господи, как же всё складывалось тогда. Ну, вы только представьте себе, что капитан-лейтенант, которому я отдаю свой рапорт, читает его, поднимает на меня глаза и спрашивает:

— А Мишка Гесин тебе кто?

— Брат. Родной.

— А мы с ним во Фрунзе, в одном взводе. Вот ведь как бывает! Он так на северах и служит?

— Да. На АМИКЕ, в ОВРе.

И после расспросов о делах, о жизни опять слышу короткое:

— Иди, служи. Я о тебе доложу.

Как там дальше вершилась моя судьба, какая рука вела? Приглядывал ли мой Ангел-хранитель, я не знаю. Но через несколько месяцев, в море, позвал командир и буднично сказал:

— На тебя приказ пришёл. Придём с морей, сдашь дела.

Между этими «Иди, служи. Я о тебе доложу» и «На тебя приказ пришёл. Придём с морей, сдашь дела» прошло несколько романтических месяцев.

Корабль я знал ещё с курсантских практик, одну из которых провёл именно на такой боевой единице. А практики у нас были очень разные, и их качество во многом зависело от того, к какому командиру БЧ-5 попадёшь и какой офицер из Дзержинки руководит твоей практикой. Так вот, в тот раз всё сложилось правильно для будущей службы. То ли учились, то ли служили, то ли воевали вместе эти ребята, но они всё понимали одинаково и правильно и, в результате, мы к концу практики и теоретически знали, и практически могли подменить на боевом посту любого матроса или старшину из личного состава БЧ-5 этого корабля. Причём подменить не только у стенки, но и в море.

Вот этот-то «боевой» опыт позволил мне довольно быстро освоиться, почувствовать себя уверенно и, что самое важное, заслужить уважение экипажа. И если к тебе с уважением, то это значит — вы вместе, если нет — то ты один. И я всю службу на этом корабле всегда чувствовал — мы вместе.

Двухместную каюту мы делили с командиром БЧ2-3 Львом Орловым, царём зверей и птиц. Парень он был замечательный, но обладал существенным для моряка недостатком — он укачивался ещё в базе, при подготовке к выходу. Обычно, как только звучала мелодия аврала и по трансляции звучала команда «Корабль к бою и походу изготовить», Лев синел, опускался на свой диван и больше уже не поднимался до конца похода. И он действительно болел. Я, как сосед по каюте, понимал, что так придуриваться невозможно. И только после артиллерийских стрельб, к которым корабль готовился целый месяц и которые синий, как покойник, Лев пролежал в каюте, встал вопрос о его списании на берег. Да и то, случилось это только потому, что Лев в ответ на крик пытавшегося его поднять с дивана командира бригады:

— Встать!! Пристрелю!!! — услышал в ответ ставшее потом легендой:

— Пристрели, пожалуйста. Освободи от мук.

Кроме помиравшего в море Орлова на корабле не было ещё и командира БЧ-1, и Константин Фёдорович очень мучился из-за некомплекта офицеров, способных нести верхнюю вахту. А поскольку мы и между серьёзными походами постоянно болтались в море, охраняя вход в основную базу Флота, он, уточнив у меня, какой курс по кораблевождению нам читали, договорился в штабе бригады, и у меня приняли экзамен на право исполнения обязанностей вахтенного офицера. С этого момента я с мостика практически не спускался, а часть моих основных обязанностей в море помогал исполнять очень толковый старшина группы мотористов. Парень он был грамотный, требовательный и хороший организатор, но очень смешной. Это он сочинил на моё имя докладную, в которой писал: «…и докладываю Вам, что боцман Ляхов сложил на меня все маты при личном составу…» и сам же и хохотал над собой, осмыслив написанное.

В море мы выполняли разные задачи:

– участвовали в учениях по обнаружению и уничтожению ПЛ;

– обеспечивали боевое охранение тральщиков при тралении боевых мин;

– эскортировали выходы эскадры;

– проводили артиллерийские стрельбы и глубинное бомбометание.

Но самым замечательным для меня делом была охрана водного района. Тут у нас была полная самостоятельность и определённая воля. Особая прелесть состояла в том, что Лев Орлов, постоянно  испытывавший чувство неловкости из-за того, что на выходах мы работали за него, мог, пользуясь своими связями с ребятами на оружейных складах, достать «цинку» списанных патронов и обеспечить нам возможность досыта пострелять из личного оружия в море.

Служба наша на таких выходах состояла в постоянном наблюдении за проходящими надводными и подводными кораблями и судами всех классов. Сообщали в базу обо всех входящих и выходящих по УКВ. Например, я базе:

— Пышка, пышка, я пижон. Утюг на Вас.

База откликается:

— Пижон, пижон, я пышка. Понял Вас. Утюг на нас.

И это значило, как понимает даже не посвящённый, что к входу в базу приближается танкер или сухогруз. А наш корабль в это время потихоньку дрейфовал по ветру и течению. Когда наши координаты приближались к установленным командиром границам манёвра, тренькал машинный телеграф, звучала команда «правый (левый), малый вперёд», запускался дизель и корабль двигался малым ходом, мили четыре-пять, к другой границе манёвра. И так в хорошую и плохую, а часто и в очень плохую погоду. И каждая погода приносила свои проблемы. В хорошую погоду нам часто не хватало еды. То ли нас придерживали в море существенно дольше плана, так как некому было сменить, то ли другие какие-то причины, не знаю. Но всё кроме хлеба вдруг заканчивалось, а Константин Фёдорович, выслушав просьбу-команду задержаться суток на пять-шесть, спокойно отвечал:

— Есть задержаться на шесть суток.

И если его спрашивали про запасы, то жёстко отвечал:

— Продержимся.

И после паузы мне:

— Рыбаков отследи.

Отследить рыбаков он меня и научил. Они почти всегда были где-то в зоне слышимости УКВ, и мы, отслеживая переговоры в эфире, были в курсе их проблем. И частенько случалось так, что у них рыба только пошла, а запасы хлеба к концу. И надо бы ещё недельку в море продержаться. И иногда, в этих капитанских переговорах, звучало долгожданное:

— Петрович, а ты моряков поищи, они где-то рядом.

И взаимный интерес сводил нас довольно быстро. Они нам подкидывали ящика 3–4 рыбы, а мы им хлеб.

Хуже было, когда приходилось их искать и менять рыбу на спирт. Вот этого Константин Фёдорович терпеть не мог, и если это случалось, то это уже был самый край. Он тихо ворчал:

— Покупать еду за «валюту» неправильно и позорно, — и надолго грустнел.

Должен заметить, что теперь, в сегодняшнее время, этот его философский тезис приобрёл особое звучание.

Отношение к спиртному у командира было своеобразным. Пьяным или даже подвыпившим я его не видел никогда, но уходя в море, он покупал бутылок 20 вина и постоянно, по чуть-чуть, прикладывался. Изредка, когда очень вымокнет и замёрзнет на вахте, звал меня и спрашивал:

— У тебя спирт ещё есть?

— Есть, — отвечал я и каждый раз удивлялся тому, что он удивляется этому его постоянному наличию.

— Неси, — командовал он, — добавишь.



Каюты наши были напротив, но когда я, через мгновение, возвращался со своей пятилитровой канистрой, он уже ждал меня с наполненным на три четверти стаканом вина в руке и говорил, показывая на стакан:

— Долей.

Очень редко, когда промокал насквозь и замерзал я, он заставлял и меня принять эту терапевтическую дозу. И если я сопротивлялся, то бросал:

— Приказываю. Ты мне здоровый нужен.

Может быть, поэтому проблемы плохой погоды у нас не было, а вот очень плохой погоды была. И серьёзная. Константин Фёдорович, человек совершенно бесстрашный и гордый, категорически не признавал ограничений по мореходности своего корабля. И если пять баллов моря для нас было тем формальным пределом, при котором мы обязаны были попросить замену на более мореходный корабль, то у нас на борту это было только первым предупреждением. «Первое предупреждение» обозначало для вахтенного офицера, что он:

– обязан, используя корабельную трансляцию, запретить членам экипажа выходить на верхнюю палубу;

– имеет право при превышении крена корабля во время дрейфа к границе манёвра значений, превышающих 45 градусов, использовать двигатели для удержания носа корабля против волны;

– не имеет права при превышении крена корабля во время дрейфа к границе манёвра значений, превышающих 45 градусов, сообщать на базу фактические данные о состоянии моря без согласования с командиром.

И эти три основополагающих правила жизни я знал наизусть и свято выполнял. А поскольку моя служба проходила и в осенне-зимний штормовой период, то часто бывало, что море ревёт, волны накатываются на палубу, и вот уже, стоя на мостике, засунув себя между фальшбортом и рулевой колонкой в тугую, можешь похлопать по набежавшей волне рукой, практически не перегибаясь через фальшборт. Корабль борется, рвётся к поверхности, и вот ты уже летишь над водой на бреющем, где-то на высоте метров 12–15 от поверхности, и снова набегает волна. Дикая, потрясающая, завораживающая красота, и ты внутри этого всего.

Поначалу страшновато, но всё равно здорово, а когда обвыкаешь и начинаешь воспринимать себя с кораблём единым целым, мощным, глазастым, рукастым и летящим, как змей Горыныч, над самым морем в вихре брызг, пены и ветра, и при этом молодым, сильным и могучим, то вот тут и приходит ощущение настоящего счастья. Думаю, что вот это ощущение единения — мы сильные, мы вместе, мы с морем заодно — и порождает у моряков чувство эйфории, чувство «прихода», как говорят наркоманы. Спасибо, господи, что о наркотиках я знаю только смысл этого термина.

Но счастье не вечно. Через очень короткое время, примерно в таких же погодных обстоятельствах, левый дизель вдруг не запустился, а правый стоял из-за неоконченного ремонта масляной системы. Вот тут-то, когда корабль довольно быстро понесло к береговым отмелям, момент истины и наступил. Как и когда я оказался в машинном отделении, вспомнить потом я не мог. И только после того, как с пятой попытки мы двигатель запустили и я с ужасом почувствовал, что крен при качке зашкаливает за 50 градусов, пришло осознание того, что мы смертны и что, конечно, никакой мы не «Горыныч», и что каждый в экипаже хочет и имеет право жить! Важнейший момент в становлении характера!

А командир, уже после швартовки в базе, добавил:

— Получилось качественно, благодарю. Но если ещё раз в море останемся с одним дизелем, с корабля спишу! Всё понял?

Море, как и любое важное дело, безалаберности, молодечества и глупости не прощает, оно учит, и тот, кто с первого раза не понимает, тот не моряк.

Понимание этого очень пригодилось в жизни.

Должен заметить, что чутьё у нашего командира срабатывало безупречно, и когда в его понимании трёпка действительно становилась опасной, он поднимался на мостик и, выйдя на связь с базой, спокойным голосом спрашивал:

— Как со сменой? — и всегда слышал в ответ:

— Готовятся к выходу.

Мне и тогда казалось, да и сейчас кажется, что командир готовил нас к трудностям войны. Он-то, пройдя её всю, знал, что такое война.

Все дежурные его знали и понимали, что Константин Фёдорович раньше времени смены не попросит. Но поскольку всё это было на грани фола, то наши «полёты» иногда заканчивались выволочкой для командира. Бывало, что после нашего очередного сообщения базе «Утюг на Вас», с этого «Утюга» кто-нибудь говорил дежурному:

— Вы чего, ребята, там от этого Вашего один клотик виден. Море-то восемь баллов всё же.

И нам высылали смену помореходнее, а Константин Фёдорович, получив свою порцию матюгов и улыбаясь, командовал мне:

— Старшину мотористов в машинное, ты на телеграф, — и ворчливо добавлял, — ну а я на руль.

Мы ложились на курс в базу, и он, даже при попутном ветре, мастерски вводил наш не маленький корабль в канал 30-ти метровой ширины. Да оно и понятно, ведь пропахать всю войну рулевым на корабле первой линии — это вам не хухры-мухры. Он, безусловно, был феерическим рулевым, абсолютно верил в свое чутьё-мастерство и был, при этом, ужасным озорником. И я, честное слово, до сих пор горжусь им!

Я часто вспоминаю об этом счастливом времени, и иногда мне кажется, что эти воспоминания — одни из самых светлых в моей офицерской молодости.

 
РАБОТА

Смотрю на фотографию нашей роты, сделанную из учебного корпуса Адмиралтейства во время траурного митинга по случаю смерти Иосифа Виссарионовича Сталина. Бескозырки сняты, головы и плечи опущены, и видно, что нам очень не по себе. Напротив нас, на спальном корпусе, огромный портрет вождя в траурных лентах, и под портретом, лицом к нам, такие же растерянные офицеры факультета.

Вечером, накануне похорон, нас отпускают в город. Уехать в Москву невозможно. Меня встречают друзья, Игорь Агу, Боря Яковлев и Гена Малышев. Такие же потерянные и взволнованные. Рассказывают, что они только что с Московского, что поезда забиты, что люди лезут даже на крыши вагонов — рвутся в Москву, прощаться. Идём к дому. Идём по Невскому, по Суворовскому. Ребята знают, что у меня увольнительная до ноля, и поэтому попыток уехать вечером больше не делают. Будут пытаться уехать ночью. На Суворовском, напротив кинотеатра «Искра», большой кондитерский магазин с винным отделом. Там покупаем бутылку пятидесятиградусной «Сибирской» и деревянную коробку Кубинских сигар. Почему так — понять не могу. Может быть, от растерянности. Идём к Боре — у него мама санитарка в детской больнице и у неё дежурство. Весь вечер мы волнуемся о стране без Сталина, о нашем будущем без него, о жизни, которая, к нашему потрясению, оказалась конечной и для него. Бутылка и сигары используются чисто символически, и именно они ещё несколько лет сохраняются Яковлевым и также достаются на стол, если нам удаётся собраться в этот памятный день.

Почему я вспомнил об этом? Да потому, что именно они встретили меня после возвращения с Флота. Два-три месяца они втягивали меня в жизнь на гражданке. Знакомили с девчонками, ходили к ним в гости, посмеивались, когда, приветствуя военных на улице, я отдавал честь, водили в манеж на соревнования по волейболу или баскетболу, ездили в Зеленогорск покататься на лыжах, как в школьном детстве и юности гуляли вечерами по городу, болтали и философствовали. В общем, приучали меня к новой жизни и привыкали ко мне в чём-то совершенно для них новому.

Надеюсь, что и ребятам было интересно общаться со мной. Ведь то, что повидал и пережил я, как, конечно, и каждый из моих военно-морских однокашников, было совершенно неведомо моим школьным товарищам. Думаю, что право и долг рисковать собственной жизнью ради Дела и Отечества, чувствовать ответственность за технику, оружие и, что самое главное, — за подчинённых, совершенно естественное для людей служивых, к гражданским людям приходит в гораздо более зрелом возрасте. Если, правда, приходит вообще. Послужившие Родине люди мужают в более молодом возрасте, и это не спрячешь, это заметно.

Благодаря ребятам я быстро пообвык и через пару месяцев начал искать работу. Да и как могло быть по-другому, если мамина пенсия в 43 рубля плюс 50 рублей офицерского пособия, которые выдавал мне Военкомат в течение шести месяцев после увольнения в запас, хоть и позволяли сводить концы с концами, но и только.

Устройство на работу — это целая эпоха в моей жизни. Я тогда узнал много для себя нового и, честно, совершенно неожиданного. Тогда Интернета не было, и поэтому источниками информации служили друзья и объявления «на воротах» предприятий.

И вот вам несколько примеров из моих поисков работы.

Читаю на доске объявлений открытого института им. Ваншейдта, что им требуется «инженер, знакомый с дизелями». Ну, если честно, то лучше, чем на дизельном факультете Дзержинки, специалистов этого профиля в стране и не учили. Захожу, звоню по указанному телефону. Выходят два специалиста, и мы с ними мгновенно находим общий язык. Чувствую, да они мне это и показывают, что я им ну совершенно подхожу. Ведут меня в отдел кадров для оформления, и всё на этом и заканчивается. Сотрудник просит мой паспорт, читает его и спокойно так мне говорит, что эти ребята просто ошиблись и что кадры уже подобрали человека на свободную вакансию. Я, честно, был ошарашен потому, что на флоте я не замечал того, что у меня неправильная национальность. Во всяком случае, повода задуматься об этом мне никто не давал. И это была оплеуха!

Через некоторое время, уже начав отчаиваться, пришёл на заседание комиссии по трудоустройству офицеров запаса, действовавшей при исполкоме Смольнинского райсовета, и попросил о помощи. Они посмотрели мои документы, а комиссия, кстати, состояла человек из 7–8, порасспрашивали о том, где я уже побывал, помолчали, попереглядывались, и улыбчивый председатель комиссии говорит мне:

— Вот Вы упомянули институт Ваншейдта, так это же наш район и я знаком с их начальником отдела кадров. Я ему сейчас позвоню.

Набирает номер и, после паузы, говорит:

— Привет. Узнал? Как дела? Да у меня тоже порядок. Да! Да! Славно порыбачили. Когда снова соберёмся? Да, да, я с удовольствием! Слушай, я тебе звоню с заседания комиссии по трудоустройству офицеров запаса. Тебе инженеры-дизелисты нужны? Да? Ну, хорошо, мы пошлём к тебе одного с направлением от нашей комиссии.

И мне:

— Ну вот, видите, как всё просто. Направление возьмёте у секретаря.

Боже мой, у них ещё и секретарь был. Так и не знаю до сих пор, каким он был на самом деле: наивным, дураком или, может быть, актёром? Но когда я с их официальным направлением за подписями председателя и секретаря, заверенным исполкомовской печатью, примчался в кадры института, то результат был точно таким же. Оказалось, что пока я мчался, они уже нашли специалиста.

Другой пример.

Ребята дают мне адрес ЦКБ-18 (кстати, я побывал ещё в 2–3 таких бюро). Приехал, звоню в кадры:

— Вам требуются инженеры-конструкторы?

А на «заборе» висит именно такое объявление. В ответ резонный вопрос:

— А у Вас какая специальность?

— Энергетические установки подводных лодок.

И с ужасом вижу, как у телефонной трубки волосы встают дыбом, и слышу быстрое:

— Мы подводными лодками не занимаемся.

И короткие гудки. Ну, что я мог поделать, если в нашем дипломе о высшем образовании именно так вот, совершенно честно, и названа наша специальность. Должен сказать, что примерно через год-два для нашей специализации придумали другое название. Ну, а мы своими дипломами гордимся всю нашу жизнь и именно потому, что они однозначно определяют нашу гордую профессиональную принадлежность.

Ещё один пример.

Завод «Большевик», отдел кадров, прошу взять конструктором в КБ. Знаю продукцию — танки, дизеля. После короткой беседы и ознакомления с моими документами, уже всё понимая, говорю:

— Я согласен на любую работу. Возьмите рабочим, жить же как-то надо!

Мне сочувственно отвечают:

— Так ведь с высшим образованием работать рабочим по закону нельзя.

— Давайте считать, что Вы мой диплом не видели.

— Да в твоём военном билете всё равно всё написано, а его не увидеть мы права не имеем.

Впрочем, там я это сочувствие ощутил, и на том спасибо.

Месяца три я мыкался от конторы к конторе, пока меня не вызвали в милицию и жёстко, в самой хамской форме, спросили:

— Ты почему не работаешь? На что живёшь?

И когда я сказал, что получаю пособие, как офицер запаса, и, уже отчаявшись, спросил, что, может быть, они меня возьмут на службу к себе, в штат, то в ответ услышал:

— Да нет, у тебя же в военном билете, как в приговоре, записано — запас третьей категории. Ты в мирное время вообще не годен, да и в военное-то время ограниченно. — И добавил. — Но они-то, ну какие же суки. Ты извини. Свободен.

Кто они, эти суки, в доме ли 48 по 8-й Советской улице, или даже в самой нашей дружной коммунальной квартире № 20, или, может быть, существенно выше нашего шестого этажа, я мог только догадываться. Время было такое. Удивительное.

Когда я рассказал эту историю ребятам, Гена Малышев сказал:

— Рассказал я другу отца о тебе. Обещал подключиться и помочь. Он может.

Так оно и вышло. Примерно через неделю Малышев забежал ко мне и сказал:

— Завтра в 8:00 ты должен занять очередь в отдел кадров на набережной Большой Невки, между вашей Морской Академией и Чёрной речкой. Очередь будет большой, ошибиться невозможно. Очередь подойдёт, побеседуешь со всеми, тебя зацепят.

Когда я без 15 минут 8:00 подходил к проходной, то очередь стояла на улице, и была она уже человек в сто, а когда я, через пару часов, подошёл к дверям проходной, то за мной стояла ещё добрая сотня.

В очереди совершенно доброжелательных людей выяснилось, что здесь объявлен набор в связи с организацией нового производства. Что требуются рабочие и инженеры многих специальностей и что начальники цехов проводят собеседование лично. Просто Детройт какой-то. Этого в СССР ещё не делали. А может быть, делали, но я не знал. Мои документы никого особенно не заинтересовали, и только один, встрепенувшись, сказал мне:

— Ага, Вас я и жду. Вы пару часов погуляйте и подходите сюда же. Мы к тому времени закончим, и я с Вами отдельно побеседую.

Когда мы снова встретились, он подробно и не спеша расспросил меня о жизни, службе, родителях, о том, чему и как нас учили. В конце беседы сказал, что на заводе разворачивается новое производство, и что, по его мнению, я подходящая кандидатура для имеющейся у него вакансии инженера и что он готов распорядиться о подготовке запроса для  оформления мне первой формы допуска. При этом добавил, что первая форма в их ведомстве — это только Москва, и поэтому оформление займёт месяца три, которые мне придётся переждать в карантине, выполняя какие-то вспомогательные работы.

Боже! Это был настоящий праздник! Малышев молодец — у меня будет работа.

Когда всё оформление закончилось и я, наконец-то, попал на производство, только там и понял, в каком важнейшем и интереснейшем деле мне повезло поучаствовать. Представьте себе, идёт 1958 год. Страна решает грандиозные технические задачи, обеспечивая вооружением изменившуюся военную доктрину. Причём изменение проводится, как у нас и принято, — топором и со щепками.

В Северодвинске, на стапелях, режут на металл готовые к спуску на воду крейсера, под пресс идут боевые самолёты. А люди? А что люди? Молодые офицеры, в основном, моряки и лётчики, автоматом попадают в списанный за ненадобностью из Советских Вооружённых Сил миллион двести оказавшихся не у дел профи. Кому-то везёт. Их переводят в ракетные войска, которые своими спецами пока не обзавелись.

Некоторых из них я знал. Например, Саша Князев, который учился с нами в Дзержинке, на электрофаке, и тоже выпускался в 1957 году. Его семья, как и моя, жила на 8-й Советской улице, и мы с ним, как совершенные земляки, были знакомы давно. Встретились в Балтийске, куда он был распределён для прохождения службы на бригаде торпедных катеров. Он приехал в Балтийск с женой, получил жильё, и они, когда у нас по службе складывалось, принимали меня дома, по-семейному — очень тепло, хлебосольно и по-дружески. Так вот Сашу, в это смутное время, как специалиста по автоматике перевели в ракетные войска, где он и погиб в ужасной аварии вместе с маршалом Неделиным.

Или, например, мой везучий двоюродный брат, который окончил ВВМИУ связи им. Попова и служил командиром БЧ-4 на эсминце, загремел в это время начальником службы связи в ракетный полк, стоявший на границе, в Мингечауре, где и прослужил до отставки.

А сколько молодых ребят, лётчиков, выгнанных в запас, работало рабочими на том же заводе, куда пришёл и я, так и не сосчитать. У них ведь и специальности гражданской не было. В их дипломах про специальность, наверное, писали «лётчик-истребитель» или «лётчик-штурмовик», и поэтому их не брали даже в аэродромные службы гражданской авиации.

Правда, и у морских офицеров проще не было. Например, в дипломе у Фрунзаков про специальность было написано «Офицер корабельной службы», и попробуй, устройся. Например, мой старший брат Миша, служивший Родине с 1943 года и по 1960 год и вылетевший с Флота в том же миллионе двести, не дослужив до пенсии трёх месяцев, смог устроиться только рабочим на конвейер и, упрямый как чёрт, дополнительно заканчивал вечернее отделение Военмеха.

Теперь к делу, в котором мне повезло поучаствовать.

 
СЕВЕРНЫЙ ЗАВОД

В назначенный день меня встречают, и я с пропуском прохожу проходную. Ещё дважды миную посты охраны, и наконец, я в заново построенном цеху завода. Везде кафель. Всё блестит изумительной чистотой. Весь персонал в белых халатах. На огромном пространстве размещены два цеха: сборочный и КИС (контрольно-испытательная станция). Мне работать в сборочном. В его составе несколько участков, на которых собирают отсеки, начиняют различным оборудованием, это оборудование регулируют и проверяют. Затем собирают отсеки в единое целое, и это целое оказывается крылатой ракетой 13Д класса «земля-воздух», которую передают на КИС и после проверки-наладки бортовой системы управления отправляют Заказчику.

Братцы, я когда это увидел, меня оторопь взяла и сердце подпрыгнуло в груди — ведь это настоящая мужская работа!

Теперь, хоть я и на гражданке, мне перед ребятами не будет стыдно. Правда, рассказать ничего и никому права не дано, но жить-то я буду не как гусь, подраненный и отставший от стаи.

Долгие годы, когда я видел эти комплексы на Московских парадах, сердце у меня замирало, и я до сих пор горжусь, что именно одной из этих ракет был сбит Пауэрс. Это была и моя победа.

Должен отметить, что в процессе предварительных процедур карантинного периода всё было так засекречено, что только тут, в цеху, в большой и светлой комнате, где меня принял тот самый человек, который нанимал на работу, я и узнал, что же точно буду здесь делать.

Оказалось, что я работаю в Представительстве заказчика и моя задача принимать на соответствие технической документации сборку и регулировку ракеты, а также и её агрегатов и систем. У меня интересная и важная работа!

Надо сказать, что «Северный завод», на который я попал, имеет свою, совершенно замечательную историю. Это старинный авиастроительный завод, на котором ещё до революции изготавливались, например, первые Российские четырёхмоторные бомбардировщики серии «Илья Муромец». Здесь, в КБ завода, в двухэтажном, из красного кирпича на берегу Чёрной речки небольшом здании, которое снесли лет 20–25 тому назад, работал тот самый, знаменитый Сикорский, вплоть до своей эмиграции в Америку. Здесь работал тот самый рабочий класс, который и представлял собой, вместе с лучшими рабочими Кировского завода, заводов Большевик, Арсенал, Адмиралтейские верфи и, наверное, многих других, элиту Питерского пролетариата. Это были честные и мастеровитые люди, и с ними было приятно иметь дело, и было чему у них поучиться. Да и время было замечательное, новое время, стремительное.

Жёсткие требования по закрытости производства, по охране гостайны, необходимость быстрого сплачивания коллектива, в который влилось много новых людей, требовали каких-то новых возможностей для разгрузки молодёжи и, я думаю, что либо психологи, либо очень хорошие организаторы размышляли над этим, думали и о досуге сотрудников. И придумывали всякие неординарные ходы, в результате которых мы, даже не отдавая себе отчёта в этом, огромную часть времени и с удовольствием проводили вместе. Ну, например: у завода, исстари, был свой замечательный стадион — сад, тот самый, тенистый, у Ушаковского моста, между набережной Большой Невки и улицей Савушкина, там, где теперь станция метро «Чёрная речка». Стадион, спрятанный в саду, был прекрасно оборудован, с большими трибунами, удобными раздевалками, футболом и волейболом летом, а зимой прекрасно залитым катком. И кроме этого, у нашего производства был создан необычный красный уголок, где в обед играла очень хорошего класса радиола и мы с удовольствием танцевали. И ведь было с кем. На одном только участке, где вязались жгуты для ракет, работало не меньше пятидесяти молоденьких девчонок, а техбюро, а ОТК. Голова могла закружиться после аскетизма мужских школ, в которых я учился, и Военно-Морской службы. Ну и закружилась, конечно, и не без активной помощи восемнадцатилетней тогда Марины Меньшиковой, с которой мы и прожили вместе почти 52 счастливых года.

Этот завод, с его революционно новой техникой и сплавом хорошего рабочего консерватизма старших в их отношении к делу и мастерству с энтузиазмом и устремлённостью вперёд молодёжи, дал мне колоссально много. Там я прошёл замечательную школу и очень благодарен судьбе за этот сделанный мне подарок. Надеюсь вернуться к этому периоду своей жизни, когда буду рассказывать о семье.

В круговерти потрясающе интересной жизни пролетело три прекрасных года, и тем более неожиданным и неприятным было растущее ощущение неудовлетворённости работой. Может быть, это было следствием небольших творческих успехов, не связанных с основной работой. Может быть. Ну, кто же знает.

Ну вот, как пример, — в работе жгутовой остро чувствовался дефицит маркированных хлорвиниловых бирок, которые надевались на каждый распаянный провод. Их непрерывно писали на хлорвиниловых трубочках 5–7 работниц. Предложение создать маркировочный автомат было встречено без раздражения, но с откровенным скепсисом. Когда же вдруг такой автомат появился и заработал, и через полгода, убедившись в его относительной надёжности, изготовили ещё один, для страховки, было приятно. Когда же мы насладились результатом ещё 2–3 подобных небольших достижений, выполненных между делом, тогда, наверное, и захотелось сменить основную работу на более творческую.

Самое, казалось бы, простое решение — это перевестись на производство! Но на переводе жёсткое табу, так как между руководством завода и приёмкой был уговор — кадры друг у друга не переманивать. И это было обстоятельством непреодолимой силы.

Первым рискнул мой сослуживец Юра Русинов. Он перешёл на пятый курс Политеха, на вечернем отделении которого учился, и перед ним встала задача подготовки к написанию дипломного проекта. Надо было искать такую работу, которая бы помогла решить проблему написания качественного диплома, но с минимальными затратами времени и сил. И он нашёл это решение, нашёл на предприятии, созданном год назад, как КБ автоматизации технических средств судов и кораблей, и переживавшем период бурного развития.

Примерно через месяц после своего увольнения Юра позвонил мне и рассказал, что предприятию, в котором он теперь работает, требуются  специалисты, и руководство обратилось к сотрудникам с просьбой приглашать на работу проверенных в деле знакомых.

— Я рассказал о тебе и передаю приглашение на собеседование, — закончил он, продиктовал телефон и имя того, к кому нужно обратиться.

Через несколько дней меня принял заместитель Главного конструктора предприятия, тогда ещё тридцатилетний, Никитичев Михаил Михайлович, который, подводя итог нашей обстоятельной и довольно продолжительной беседы, сказал:

— Сейчас мы испытываем нехватку специалистов в двух подразделениях. Одно разрабатывает систему автоматизации корабельного предстартового комплекса, а другое автоматизирует общекорабельные системы. Решайте.

Что я мог решить тогда! ОКСы, как технические средства, — это мне понятно, но как предмет автоматизации? Вопрос! Ведь в Училище нас знакомили только с системой «Феникс», создававшейся для стабилизации Лодки в подводном положении без хода. Что я знал об этом? Сильфон, насос и клапана. Нет, с точки зрения автоматизации это не так интересно, как… Ведь тогда я был так увлечён техническим существом своей последней работы. Нет, бросать не хотелось!

— Предстартовый комплекс. — Сказал я и, как всегда в таких случаях, кто знает, прав ты или нет, но судьба твоя определена.

 
АВТОМАТИЗАЦИЯ ТЕХНИЧЕСКИХ

СРЕДСТВ СУДОВ И КОРАБЛЕЙ

В те далёкие времена история нашей фирмы ещё только начиналась. У истоков её создания — Юрий Сергеевич Путято. Редчайшего дарования человек. Умный, смелый, прозорливый, талантливый и при всём при этом великолепный организатор. Быть его учеником — почётно, и я всю свою жизнь благодарю судьбу за предоставленную мне возможность поучиться у него. Он многие годы работал в электромонтажных предприятиях Судпрома на Дальнем Востоке. Очень хорошо зарекомендовал себя там и был знаком со многими Дальневосточниками в Судостроительной Промышленности и, в том числе, с первым заместителем министра Егоровым Михаилом Васильевичем. Это было время, когда строительство Советского Атомного Подводного Флота разворачивалось во всю, росло количество ПЛ и кратно росла сложность объектов управления на них. Цена ошибок моряков при ручном управлении объектом в процессе эксплуатации и боевого использования ПЛ увеличивалась заметно, и вопросы автоматизации управления техническими средствами становились всё более актуальными. Вот это и позволило Ю.С. Путято выйти к министру с развёрнутой докладной запиской, обосновывающей своевременность создания конструкторского бюро по решению задач автоматизации технических средств ПЛ и придаче этому бюро опытного завода. Он был услышан, КБ было создано, и его Главным конструктором назначили Юрия Сергеевича. Между Малой Спасской и Политехнической улицами, на территории подведомственного министру завода, изготавливавшего для ВМФ аккумуляторные фонари и другую электротехническую мелочь, приступили к строительству здания для КБ. Сам завод был придан КБ в статусе опытного. Через год — в 1961 году, один флигель здания мы заселили, а в остальных двух велись отделочные работы. Когда я 21 октября 1961 года пришёл на работу, нас вместе с управленцами и дирекцией было около 200 человек.

И если представить себе, в какую махину мы выросли к середине семидесятых, уже став Научно-Производственным Объединением, в составе которого НИИ, опытный завод, четыре серийных завода, несколько десятков тысяч человек работающих, то, отдавая дань прозорливости Ю.С. Путято, водрузил бы я в его честь памятную доску на фасаде нашего предприятия. Всей своей жизнью он заслужил это.

Ещё пару слов о потрясающем Путято. Всё, что он сделал, он сделал, не имея высшего образования. Юридически у него был диплом техника. Но, повторюсь, более технически грамотного человека я в своей жизни не встречал. По его поводу было специальное решение ВАК о разрешении защиты одной из его работ как кандидатской диссертации. И он её защитил, и я не знаю, был ли прецедент у этого события. Вот такой он был. Глыба!

*   *   *

В отделе, в котором мне предстояло работать, было человек 20–25. Все они  были поделены на 3 сектора:

– в первом разрабатывался пульт командира корабля, с задачами информировать командира о ходе подготовки назначенных к пуску ракет, обеспечивать ему возможность руководить командиром БЧ-2, страховать его при выполнении им основных функций подготовки к стрельбе и, с учётом информации от прибора выбора порядка старта, осуществлять пуск ракет при стрельбе сериями. Прибор выбора порядка старта ракет обеспечивал их старт при заданных значениях производных по крену и дифференту в условиях волнения моря. Прибор выбора порядка старта обеспечивал также необходимый алгоритм последовательности пусков, исключающий возможность заглушить работающий маршевый двигатель готовой к старту ракеты при срабатывании стартовых двигателей в соседнем контейнере. В этом же секторе велась разработка пульта управления предстартовой подготовкой для командира БЧ-2. Во втором и третьем секторах разрабатывались блоки для прибора оператора стрельбы, которых на ПЛ было столько же, сколько и ракетных контейнеров — 2, 4, 6 или 8. Естественно, что каждый такой прибор был связан только с одним контейнером, да и среди матросов-операторов многостаночников быть не могло по определению. Итак:

– во втором секторе разрабатывался блок управления ракетным контейнером с функциями поднять — опустить контейнер, открыть — закрыть крышки, задраить — отдраить кремальеры, а также управления запуском маршевого двигателя, контроля его параметров и вывода двигателя на полётный режим работы;

– в третьем секторе разрабатывались:

       – блок запуска и контроля параметров бортовой доплеровской станции, обеспечивающей корректировку курса ракеты при наличии у неё бокового сноса;

       – и блок запуска, контроля параметров и ввода данных по курсу и дальности полёта от системы управления стрельбой в бортовой автопилот. Балансировку гироскопов на заданном курсе, а также формирование цепочки команд готовности ракеты к старту для передачи на пульт командира, где он и суммировался с имеющейся там информацией для обеспечения автоматического старта заданной серии ракет.

Ведущими разработчиками, как мне это помнится, были Юра Кононов по Пультам, Володя Корнеев по блоку маршевого двигателя, Борис Головлев по блоку доплера и Володя Морозов по блоку автопилота. Никто из них не был старше 30, но и никого из них уже нет в живых.  Кланяюсь их светлой памяти.

Начальником третьего сектора, в который я и попал, был Борис Вениаминович Зильбершер. Борис Вениаминович солдатом-пехотинцем провоевал всю войну, с её первого и до последнего дня. Этот честный и мудрый человек, знавший про солдатскую войну абсолютно всё, был удивительным психологом и исключительно интеллигентным человеком. Он не умудрялся быть, а именно был для нас абсолютным авторитетом. Для меня же это была не только очень интересная работа, но и великолепная школа жизни.

К моему счастью, я, как говорят в таких случаях, пришёлся. Вокруг меня были молодые и талантливые ребята. В специальных вопросах проектирования мне надо было у многих из них учиться, и я это старательно и честно делал. Но был широкий круг вопросов, в которых и я был полезен.

Это были знания, накопленные мной за три предыдущих года. Знания о бортовых системах ракеты и о самой ракете как об объектах управления, и, конечно, знание Подводной Лодки и организации службы на ней. А это, как показала жизнь, были очень востребованные знания.

Сложилось так, что в самом начале 1962 года у нас появился опытный образец аппаратуры, и я полностью погрузился в его наладку. Впервые мне было необходимо участвовать не только в выявлении недостатков схемных и конструктивных решений, но и в их устранении с минимальными затратами. И всё это быстро, в цейтноте, который понятие «личная жизнь» исключает из обращения. Сегодня, когда мне за 80 и всю жизнь я проработал именно так и по опыту знаю, что таких в стране было большинство, то понимаю, что такие наши фильмы, как «Офицеры» или «Добровольцы» не агитка, а Констатация!

Для отработки аппаратуры и стыковки её с действующим макетом бортовой системы управления мы создали замечательные стенды, которые позволяли проверить работу нашей аппаратуры не только в статике, но и за счёт установки курсовых гироскопов и гировертикали на качающееся основание носителя с шестью степенями свободы, и в динамике. Наконец, аппаратура заработала в соответствии с требованиями ТЗ, мы провели её испытания и отгрузили в Северодвинск на опытную Лодку.

*   *   *

С целью обеспечения лётно-конструкторских испытаний крылатой ракеты П5-Д, для обеспечения стартов которой и создавалась наша система, была выделена (http://flot.sevastopol.info/ship/podlodki/s162.htm) ПЛ «С-162», построенная по проекту 613 в 1954 году и в 1961 году переоборудованная по проекту 644-Д.

Теперь она ждала нас и нашу аппаратуру у завод-ской стенки СМП, в Северодвинске.

В Архангельск мы прилетели на ЛИ-2, других самолётов на этой линии ещё и не было. В те далёкие времена автомобильных дорог, соединяющих Архангельск и Северодвинск, тоже ещё не было, и поэтому мы на рейсовом катере с остановками у каждого посёлочка в плавнях Северной Двины четыре часа добирались до места. Разместились в гостинице «Маяк», единственной тогда в городе, в номере на 11 человек, но, правда, все свои. Часть первого этажа гостиницы занимал ресторан, который в народе назывался «У Эйдельмана» и славился прекрасной кухней. И не случайно славился. Дело в том, что город в совсем ещё недалёкий для тех лет период строили российские заключённые и пленные немцы. Среди заключённых, народа очень разного, был и некто Эйдельман, неизвестно за что загремевший, но при этом бывший известный столичный ресторатор. Он-то, ограниченный в правах условно и досрочно освобождённый, и предложил организовать точку нарпита, в которой могли бы перекусить местные свободные люди. Ему разрешили, и то, что он организовал, постепенно и выросло в ресторан, известный своим высококачественным хлебосольством на всю страну. К тому времени, когда мы там появились, Эйдельман уже умер и был с почётом похоронен на местном кладбище, а дело его рук и таланта жило и процветало.

На ПЛ  С-162 местная ЭРА заканчивала прокладку кабельных трасс и распайку разъёмов для подключения нашей аппаратуры. После их прозвонки и погрузки аппаратуры началась её проверка с целью выявления и устранения недостатков, заработанных в процессе транспортировки, а затем и комплексная настройка-наладка с действующим макетом ракеты и стыковка со смежниками.

Работали часов по 18. К счастью, у нас был небольшой автобус, и мы не теряли время на переходы.

Трудное, но и необычайно интересное это было время. Раз в десять-пятнадцать дней, когда всем становилось ясно, что всё — лимон выжат, и мы уже точно ничего не сделаем, посылался гонец к «Эйдельману», там сдвигались 3–4 столика, делался заказ, и мы приезжали через час, уже к полному параду. Больше 2–3 рюмок нам не полагалось, но, как вы и сами понимаете, нам, в силу молодости и усталости, больше и не надо  было. Зато поесть вкусно и от пуза — это было правилом. Ну, а утром мы появлялись на работе, снова испытывая к ней звериный аппетит.

Как вы сами понимаете, в нашей работе случались и маленькие перерывы. Ну, скажем, надо подкорректировать монтаж. Документация отработана, слесаря снимают приборы с веш;л, монтажники готовятся к переброске проводов, ну, и если это часа на 3–4, то у нас появляется время поболтаться.

Система обесточена, и мы гурьбой к автобусу и в город. Смотреть в городе особенно нечего, выбор небольшой, и мы либо в Ягры на пляж южного берега Белого моря, либо по магазинам. А магазины от ленинградских отличаются заметно. Здесь можно купить холодильник, лодочный мотор, ну не знаю, что ещё. А можно, например, купить магнитофон «Днепр-11», который, может быть, дома тоже можно купить, но «кто ж ему дасть». Поэтому некоторые покупают!! А вот с холодильниками и лодочными моторами особая хохма. Один из компании приценивается к холодильнику, долго и подробно расспрашивает у девчонок-продавщиц о его характеристиках и, когда уже чек выписан и покупатель вроде бы уже идёт к кассе, этот мерзавец оборачивается и говорит:

— Да, совсем забыл спросить, а он Москву-то берёт?

И на замечание девчонок:

— Это же не приёмник!!!

Не моргнув глазом, бросает, уходя:

— Ну что ж вы сразу не сказали. Столько время потеряли зря.

Все хохочут, и, кстати, вместе с девчонками, которые вовсе не дуры и, как видно, не без чувства юмора.

В следующий раз они нас встречают, уже понимая, что мы никакие не покупатели и, как показывает дальнейший ход событий, явно готовы нам подыграть.

Всё так же серьёзно, только покупаем лодочный мотор. Никто кроме «покупателя» ещё не знает, в чём хохма. Он долго и подробно расспрашивает о моторе, а продавщицы, которые не любят своего директора и успевают пригласить его на помощь, как якобы профи в этих делах, потихоньку передают тому инициативу в беседе. Когда вконец разошедшийся директор, наконец, убеждает этого «придурка-покупателя» в необходимости немедленно выложить деньги за покупку, тот, наблюдая, как ему выписывают чек, говорит:

— А попробовать можно?

— Что попробовать? Как попробовать? — спрашивает совершенно ошалевший директор.

— Ну как, как — завести, конечно, это же двигатель! А вдруг не заработает!

— У нас же здесь воды нет, — перестав писать, растерянно говорит директор.

— Так Вы налейте. В тазик, — совершенно серьёзно советует ему это боец.

Но его уже не слышно, потому что хохочут все: продавщицы, случайные покупатели и мы, конечно. Про нас начинают рассказывать всякие хохмы, узнавать, а поскольку мы работаем как звери, а в городе к таким относятся тепло, то иногда, когда мы появляемся у «Эйдельмана» и, например, оркестр в этот момент отдыхает, нашим даже разрешают попеть с эстрады.

Наконец всё закончено. Начинаются лётно-конструкторские испытания, и я снова в родной стихии. Как писал наш однокашник Сева Себкевич:

Уходим в море мы неслышной,

                мрачной тенью.

Суровая волна о борт упрямо бьёт.

Мне в моей жизни ещё много раз приходилось выходить в море при подобных обстоятельствах, и поэтому, когда через десятки лет, в мой 80-летний юбилей друзья моряки вручили мне наградной офицерский кортик и медаль «Ветеран ВМФ», я очень гордился и не испытывал чувства неловкости.

*   *   *

Возвращаясь к теме испытаний, должен отметить, что у ракетчиков всё по-особому. У них нет привычных для нас, судостроителей, швартовных, комплексных, ходовых и государственных испытаний. У них, естественно, лётно-конструкторские — первые, вторые, третьи и так далее. Сначала просто фюзеляж с двигателем, потом фюзеляж с двигателем и с автопилотом, потом… Если честно, то я не знаю, сколько там этих «потом», но их там ровно столько, сколько решит Генеральный конструктор. Дело хлопотное и дорогое, но необходимое.

Наш этап для ракетчиков последний, после удачных стрельб с опытного корабля ракету принимают на вооружение и продолжение «мармезонского балета» уже на головном корабле серии.

В нашем случае, до получения желаемого результата, стрельб с Лодки было несколько.

Поэтому ракетчики рядом. Они анализируют результаты наших испытаний, сравнивают с результатами полигонных, которые ведутся на разных площадках страны. На одной из таких площадок, на макете Лодки с б;льшим, чем два, числом контейнеров проверяют результаты расчётов по стрельбе серией. Поэтому когда у нас на пирсе мы видим представительную команду ребят от Челомея, договаривающихся с заводчанами об изменении конфигурации газоотбойников в лёгком корпусе ПЛ С-162, то всё понимаем и надеемся, что нам разрешат слетать на пару дней домой. Кстати, тогда я увидел в группе Челомеевских ребят Сергея Хрущова, который работал в одном из отделов этого КБ.

Должен отметить, что тогда тех, кто выходил в моря, действительно отпустили на несколько дней домой.

*   *   *

Последним событием этого этапа было участие нашей Лодки в операции «Касатка», которая проводилась для демонстрации Генеральному Секретарю ЦК КПСС Хрущёву Н.С. мощи Северного Флота и в которой принимало участие много достойных боевых кораблей.

Общий регламент этого грандиозного действа я, конечно, не знаю, но свою частную задачу ПЛ С-162 безусловно выполнила. Как непосредственный участник того боевого похода, подтверждаю. В походе участвовало несколько гражданских специалистов. Один отвечал за навигационный комплекс и систему ПУС, формировавших данные по координатам цели, другой курировал бортовую систему управления ракеты, два-три наших специалиста обеспечивали предстартовую подготовку и производство старта, а двое последних, от ОКБ Челомея, своей доступной для обслуживания аппаратуры не имели, но тоже за что-то отвечали.

Перед выходом в море нас, гражданских специалистов, предупредили, что выходим суток на 10–15, в Северодвинск не вернёмся и в Ленинград возвращаемся из Мурманска. Поэтому, взяв с собой только необходимое, мы прибыли на борт. Корабль готовился к бою и походу, и с нашей задачей — не мешать — мы прекрасно справились, завалившись спать в первом, торпедном, отсеке.

На этом выходе таких эксцессов как на первом, конечно, уже не было. А вот первый я запомнил на всю жизнь. Дело в том, что в соответствии с переоборудованием ПЛ проекта 613 в ПЛ проекта 644-Д её положительная плавучесть за счёт двух ракетных контейнеров заметно выросла, и, естественно, это компенсировалось рядом мер. Но где-то что-то недоучли, и первое наше погружение было не простым. Чего только ни делал командир БЧ-5 с лодкой на её вывеске! Но погружаться без хода она не хотела ни под каким видом. А поскольку торпед в торпедных аппаратах не было, и они были заполнены водой, то ему пришлось слить воду из двух из них в трюм, чтобы, заполнив их же, ещё раз компенсировать остаточную положительную плавучесть. Может быть, он чуть-чуть поторопился, может быть, хватило бы ёмкости и одного торпедного аппарата, но когда дифферент на нос стал нарастать довольно стремительно, то присутствующий на борту главный конструктор автопилота Володя Драбкин, человек опытный и смелый, повоевавший штурманом на пикирующем бомбардировщике и участвовавший со своим полком в битве за Кёнигсберг, обращаясь ко мне как к подводнику, быстро проговорил:

— У нас это называется пике, а у Вас?

— А у нас нарастание дифферента на нос, но…

Правда, опытный экипаж быстро справился с проблемой, и мы поняли, что ещё поживём. Но поволновались изрядно и мы, и все, кто был на шедшем рядом судне обеспечения.

Поскольку за время испытаний мы все уже пообвыкли на корабле, то я, например, проспав дифферентовку и последующее всплытие, проснулся от мерного грохота дизелей, когда мы в надводном положении шли к горлу Белого моря. Весь этот поход я помню не очень подробно, ну, скажем, — без деталей. Но пару событий запомнились очень. И это, конечно, подготовка к стрельбе и сама стрельба, и наш приход в Губу Оленью после похода. Конечно, стрельба это всегда особое действо, особенно когда ты стреляешь сам. Поверьте причастному — это удивительный, потрясающий момент. Это момент, когда весь твой организм отмобилизован, данные стрельбы в бортовую систему введены, курсовые гироскопы отбалансированы, маршевый двигатель ракеты ревёт над головой, команда на старт прошла, и ты ждёшь только срабатывания блока выбора момента старта, и всем существом ощущаешь, когда это происходит, и тут же слышишь мощный хлопок сработавших стартовиков. Через мгновение ты кожей чувствуешь наступившую тишину, и тебя уже нет, в этот момент ты уже не ты, ты — сгусток плазмы, летящий за ракетой.

Постепенно, но очень быстро всё на ПЛ и все на ней успокаиваются, автоматически закрываются крышки контейнеров, задраиваются их кремальеры, опускаются до места контейнера, приняла балласт ракетозаместительная цистерна, и мы ныряем на перископную глубину. Примерно минут через тридцать-сорок радист принимает радиограмму с благодарностью Генерального Секретаря за отличную стрельбу, о чём нам и сообщает корабельная трансляция.

Вспоминая об этом теперь, я думаю, что такие признания успеха должны подтверждаться чем-то материальным, ну хотя бы в трудовую книжку, в раздел поощрения записать, я уже не говорю о письменной благодарности или  грамоты от имени Генерального Секретаря. Ну, чтобы внуки гордились.

Так и хочется, так же как когда-то мой маленький внук, в ответ на замечание:

— Тебе бабушка передала привет.

В ответ протянуть руку и сказать:

— Где привет? Давай!

А по корабельной трансляции звучит уже ставшее родным:

— Отбой боевой тревоги! Первой смене заступить! Команде обедать!

И хочется, наконец, уже выпить положенные в автономке к обеду 50 граммов.

*   *   *

Через пару часов всплываем и надводным ходом идём в Оленью. Губа Оленья тогда ещё только обживалась. Сопки её украшены парой жилых домов из белого силикатного кирпича, а берег длиннющим пирсом, по которому мы и прогуливались в ожидании катера. Запомнилось, рассмешившее нас до икоты, замечание Юры Кононова. Он долго  разглядывал одинокую, очень пожилую, неряшливо одетую даму, возившуюся вдалеке у самой воды, и глубокомысленно заметил:

— Наверное, правда, что матросам что-то подмешивают в еду. Вот смотрю на эту бабушку и никакой реакции!

Через двое суток мы были дома. Захлестнули и домашние дела, и рабочие проблемы, но ещё долгое время эта история вспоминалась во время перекуров и всегда вызывала ожидаемую реакцию.

*   *   *

Очень скоро, но уже с серийным образцом аппаратуры мы снова были в Северодвинске, где уже на головной Атомной Подводной Лодке проекта 675 настраивали свою систему. Закончив работу на Севере, я улетел на Дальний Восток, потому что там, в Большом Камне, нас уже ждала головная Лодка этой же серии, но постройки Комсомольского на Амуре завода. Расскажу немного и об этом этапе работы.

Это был год 1962 или 1963. Тогда достроечная база Комсомольского на Амуре завода в Большом Камне ещё только начиналась. Летали мы туда на ТУ-104, с тремя-четырьмя посадками для заправки. И я только тогда и осознал, какая огромная у нас Держава. Осознал, загордился и запомнил навсегда. Посёлок Большой Камень был в то время именно посёлком. Одна улица с несколькими жёлтенькими двухэтажными, скорее, домиками, чем домами. Десятка два-три деревянных домов. Магазин, почта. Одно построенное и два строящихся четырёхэтажных кирпичных зданий гостиницы и бараки, бараки, бараки. Бараки не только в самом посёлке, но и за околицей, в распадках отрогов Сихоте-Алиня. В одном из таких бараков, с названием «Зелёный попугай», километрах в пяти от посёлка, Владивостокское электромонтажное предприятие выделило нам одну большую комнату в принадлежавшем им бараке. В этой комнате и жила вся наша дружная команда. Оттуда мы ранним утром ходили на работу и поздним вечером, часа в 22–23 возвращались. И главная беда была в том, что две имеющиеся столовые не успевали накормить всех командированных, которых в тот момент было 8000 на 2000 местных жителей. Условия для жизни, скажем мягко, — спартанские.

А вот условия для работы были замечательные. Рядом с Лодкой стоял дебаркадер, где нам и выделили два удобных помещения под лаборатории. Работали, как обычно, много и, с учётом накопленного на Севере опыта, эффективно. Бывали и небольшие технологические перерывы. Ну, например, перегрузка действующего макета из одного контейнера в другой или необходимый перемонтаж в аппаратуре или во внешних связях давали нам коротенький роздых. И вот однажды, в такой вот перерыв, иду я вдоль одного из пирсов завода и вижу, что мне навстречу идёт молодой стройный красавец инженер капитан-лейтенант Вавилов Слава. Как дети бежим друг другу навстречу:

— Славик!

— Вовка! Ты-то как здесь оказался, Господи?

И душим друг друга в объятиях. Ведь мы со Славой Вавиловым шесть лет сидели за одной партой. Мы очень дружили. Бывали друг у друга дома, он у меня на 8-й Советской, а я однажды ездил с ним в Папасное, где работал начальником железной дороги его отец. После выпуска Слава служил на Камчатке, командиром БЧ-5 на ПЛ 613 проекта. И здесь, в Камне, был на среднем ремонте.

Эта встреча с ним как подарок судьбы. Больше наши дороги не пересекались и, что самое удивительное, — никто из ребят так ничего и не знает о его судьбе. Пока его Лодка была в ремонте, мы неоднократно встречались, выпивали помаленьку и вспоминали, вспоминали, вспоминали о нашей курсантской юности.

Возвращаясь к работе, не могу удержаться и не сказать ещё пару слов о потрясающем Юрии Сергеевиче Путято. Когда я осторожно назвал бытовые условия нашей жизни спартанскими, я ничего не преувеличил. Рано утром мы забегали в столовую перед работой и часто видели там только большие «куличи» варёных, холодных макарон, ну и чай. От «кулича» большим ножом, который мы называли сапёрной лопаткой, отрезались куски макаронного пудинга, и это был наш завтрак. Если мы не успевали или забывали забежать днём в магазин, то вечером прикупить можно было только китовое мясо, которое, может быть, и еда, но готовить его мы так и не научились. И вот однажды, поздний вечер, мы в своих прекрасных меховых костюмах и унтах, которыми нас обеспечил тот же Ю.С., усталые, преодолев в снегу по колено дорогу домой, вваливаемся в свою каюту, а у нас неожиданные гости. Один из них сам Ю.С., а другого он нам представляет как первого заместителя министра судостроительной промышленности Михаила Васильевича Егорова. И это правда, ребята! Эти два немолодых уже человека, конечно же, не шли до нашего барака пешком, но приехать в 23 вечера, чтобы посмотреть, как мы живём, и приподнять наш боевой дух — это дорогого стоит. Ю.С., конечно, всё знал о нашем житье-бытье, но понимал, что чиновники не всё рассказывают руководству, и очень хотел показать реальное состояние дел сам. Поскольку Михаил Васильевич днём прошёл по Лодке вместе с Ю.С. и видел, как мы работаем, то картина сложилась, и в этом был весь Путято.

Уходя, Михаил Васильевич сказал:

— Не позднее марта у Вас будет микроавтобус, чтобы Вы могли в свободную минуту съездить к Океану. Ну и столовые будут работать, как следует.

И добавил: «А пока терпеть и работать!»

И они ушли. Уже потом Ю.С. сказал нам:

— Молодцы, не жаловались и не просили!

И действительно, в марте у нас появилась «Ниса» с водителем, а в столовых нормальная еда. На этой «Нисе» мы иногда ездили к Океану купаться и затем обедать в столовой местного рыбколхоза. Боже, как же там кормили!

*   *   *

Почему к нам было такое внимание?

Да потому, что в те времена работа с ракетным оружием проводилась после того, как корабль прошёл все испытания, в том числе уже после заводского выхода. И нас теперь в силу технологии ждали все, и от нас зависел срок сдачи корабля.

Наконец, мы готовы, вместе со смежниками разобрались с выработкой и вводом данных в бортовые системы, перебудили весь посёлок рёвом маршевых ракетных двигателей, провели обязательные проверки, сдали все необходимые экзамены и в моря. Опять в моря!!

Весь предыдущий этап с нами работала Государственная комиссия. Председателем её был Лев Борисович Нерубай, а заместителем Василий Михайлович Латышев. Оба представляли один из специализированных военных институтов, который вёл наблюдение за созданием комплекса. Очень толковые, опытные специалисты-профессионалы своего дела. Как только они поняли, что наши подходы к делу совпадают даже в мелочах, у нас сложились доверительные, дружеские отношения. И это очень помогало делу.

Лев Борисович, как председатель госкомиссии, вышел с нами на стрельбы. Точка в океане, с которой мы должны были стрелять по полигону на Сахалине, расположена далеко на север от Владивостока, где-то чуть южнее Камчатки, и если учесть, что заводу на этом переходе нужно было ещё отдать кое-какие долги за предыдущие этапы  испытаний, то у нас появилось время, чтобы попривыкнуть к походной жизни на корабле. Лодка по своим габаритам несравнима с проектом 644-Д, но и народу на выход поднабралось довольно много. Поэтому бытовые условия существенно отличаются от штатных. Но в этот раз мы определяем результаты выхода, и поэтому о нас заботятся. Наши расписаны по каютам и в числе команд, подаваемых после любимой: «Команде обедать», предусмотрена и такая: «Члены Госкомиссии и гражданские специалисты приглашаются в кают-компанию».

Происходит это, конечно, после того, как накормлен экипаж, что совершенно правильно, потому что экипаж на Лодке это наше всё, это и живучесть и безопасность, и многое другое, про что можно и нужно сказать — это святое!

Где-то сутки на третьи похода нас прихватил шторм, да такой, что пришлось искать убежища и прятаться в ближайшей бухте. Ближайшей оказалась Совгавань, в которую мы и устремились на полных парах. Трепало очень, и наша команда, вместе с моряками-операторами, не занятыми вахтой, пережидала шторм, лёжа на ватниках, на пайолах приборного отсека. Мы с Геной Алексеевым, спецом по блоку доплера, лежали на животах, рядом с прибором, с которым до этого возились, а рядом с нами вкусно попахивал бачок с макаронами по-флотски. Моряки так и не успели расправиться с этим блюдом, так как качка есть качка и им было явно не до еды. А мы с Геной по ложечке, по ложечке и, хоть поверить в это трудно, но часа за два достучались до дна бачка, где до этого момента содержалось макарон на шесть матросов. Вы бы видели удивлённые лица всех присутствующих, да и наши тоже, когда мы влетели в Совгавань, и качка умирилась почти мгновенно, и морякам, как это всегда в эти минуты и случается, захотелось есть больше, чем жить. Ничего не могло быть более удивительного, чем жалкий вид этого пустого бачка с болтающимися на его дне двумя грязными ложками. Конечно, на камбузе нашлось, чем накормить ребят, но сам себе я удивляюсь до сих пор.

*   *   *

Действа, связанные со швартовкой у чужой стенки ещё не закончились, как по корабельной трансляции прозвучало:

— Гражданский специалист Гесин приглашается на пирс!

И я, не ожидая никаких сюрпризов — ну мало ли есть поводов что-то обсудить с ответственным сдатчиком предстартового комплекса, заспешил к трапу. Пробегая мимо кают второго отсека, я услышал насторожившую меня фразу Л.Б. Нерубая:

— Володя, я их видел! Будь сдержан, завтра в море!

Мудрый Лев Борисович, ну как же он всё просчитал с одного взгляда.

Когда я вихрем взлетел на мостик, то на пирсе увидел несколько дорогих мне, до боли знакомых лиц — лиц своих однокашников. И среди них Витя Аксельрод, Толя Михеев и другие.

— Ребята! Ну как же вы узнали? — совершенно растерянно лепетал я.

— Да вы только на курс к нам легли, а мы уже знали про вашего монстра. А когда вы входили в бухту и дежурный уточнял перечень необходимого обеспечения, чтобы определить место для вашей швартовки, тут и прозвучало, что особые детали, если они возникнут, надо уточнить с ответственным сдатчиком комплекса Гесиным. Толя Михеев, который был там по делам службы, сообразил, что ты на борту, и тут же позвонил на бригаду. Боже, как же всё просто!

— Быстро собирайся, там у меня уже на стол накрывают и все наши соберутся! — торопил Витя, служивший командиром БЧ-5 на малютке 15-й серии, бригада которых базировалась в Совгавани.

— Ребята, я же в робе. У меня костюм на судне обеспечения! — совсем растерялся я.

— Это вот на том, который на якорь становится посреди бухты? — спросил Витя.

— Да, — ответил я.

— Постойте здесь! — бросил он и рванул к телефону.

И вы не поверите, через 15 минут подошёл катер, и мы полетели к судну обеспечения. Причепуриться, одеться — ну что это — мгновенье для почти уже тридцатилетних мужиков. И мы уже летим обратно, и идём небольшой стайкой по пирсу, и только Лев Борисович, у которого как у своего непосредственного начальника я отпрашиваюсь ненадолго, смотрит на меня внимательно и повторяет:

— Будь сдержан!

Ребята прислушиваются к нашей беседе, и Витя говорит:

— Мы всё понимаем, мы все будем осторожны, и мы его проводим до трапа не позднее двадцати двух.

А Толя Михеев добавляет:

— Я прогноз уточнил, и вас выпустят завтра, не раньше 11.

На что Нерубай мрачно замечает:

— Он нам и здесь, у стенки нужен, но со свежей головой.

И величественно взмахивает рукой, как бы осеняя нас на послушание.

Прекрасный был вечер. Тёплый, даже трепетный какой-то. Полный не только воспоминаний, но и надежд.

Мы действительно выпили очень умеренно, и Лев Борисович, уже знавший откуда-то о более раннем выходе, чуть по-медвежьи, но уважительно отметил это. А в 7:00 мы отошли от стенки. Все очень спешили.

*   *   *

Во время стрельб произошёл случай, о котором не рассказать грех. Он очень точно характеризует установившийся между нами уровень доверия. Так вот, задача у нас была осложнена тем, что стрелять нам нужно было серией. Серия — это не менее двух ракет в залпе. Потом, лет через 30–40, стреляли и по 16 в серии. Мало того — из подводного положения. Но тогда всё ещё было в диковинку.

Так вот, возвращаясь к стрельбам.

Объявлена боевая тревога. Все стоят по боевым постам. Идём в подводном положении. Заканчивается ввод данных по курсу и дальности в бортовые системы ракет. Наконец, всё готово — всплываем. Гидравлика поднимает и фиксирует контейнера, отдраивает кремальеры, открывает крышки. Идёт программный запуск маршевых двигателей и вывод их на режим. И мы, и весь народ на Лодке напряжённо прислушиваемся к ставшим уже привычными для обстановки звукам и, как мне кажется, все вместе мысленно фиксируем вероятные моменты срабатывания блока порядка старта. Перехватчики, поднятые для того, чтобы сбить ракеты, если что-то пойдёт не так, взлетели и теперь уже на подходе. И вот главный миг — первая ракета стартовала, и вдруг…  Господи, ну всегда это вдруг! Ещё раз пробегаю глазами линейки готовности, прислушиваюсь к маршевому двигателю, который уверенно ревёт над головой и, ощущая, как второй уже раз вхолостую формируется команда старта, быстро говорю Льву Борисовичу:

— Где-то не проходит команда на стартовики, можно я её сброшу аварийно?

— Ты абсолютно уверен? — и смотрит мне в глаза.

— Да!! — говорю я, нажимая кнопку команды аварийного старта.

И вторая стартует.

И после длившегося вечно напряжённого ожидания по корабельной трансляции слышим ликующее:

— Поздравляют! Обе в кол!!

И это значит, что и вторая приходит на полигон!!!

И что мы всё сделали правильно!

И нервы отпускают ликующее сердце!

Потом мы действительно находим в контейнере отошедший провод в штатной цепи поджига пиропатронов стартовиков. И понимаем, что обойти это можно было только так — по схеме аварийного сброса, послав команду по резервной схеме, и это потом будет учтено по результатам испытаний. И надо ещё понять, как это могло случиться. Но тогда, в тот момент, чтобы совершить поступок, нужно было знать и абсолютно доверять друг другу.

Спасибо Вам, дорогой мой полковник Л.Б. Нерубай, за прекрасный урок высоких человеческих отношений.

Вот, пожалуй, и всё об этом этапе моей жизни-работы. Больше я оружием не занимался. Правда, мне приходилось ещё несколько раз летать на Восток, но уже для того, чтобы поучаствовать в обучении экипажей, сходить с ребятами в автономку и вместе с ними пострелять на приз командующего Флотом. Но это уже так, для радости, в порядке самоутверждения. Они хоть и звали меня, но думаю, что прекрасно справились бы и сами.

Была, правда, в тот период ещё одна встреча, которая так и просится в эту часть воспоминаний.

В один из теперь уже не частых наездов на Дальний Восток мне пришлось поучаствовать в комплексной проверке ракет перед их загрузкой на Лодку, которая готовилась к призовым стрельбам. Бухта, где расположен арсенал, удалённая, тихая, незаметная и совершенно безлюдная. Работа сделана, до обеда часа полтора, и я получаю разрешение прогуляться. Иду я неспешно вдоль берега Тихого океана в поисках удобного места для купания. Далеко обхожу небольшой пирс, где стоят две или три Лодки 665 проекта, и вскоре нахожу маленькую бухточку с удобным подходом к воде. Когда подхожу совсем близко, то замечаю сидящего на большом камне одинокого и очень грустного человека. Присматриваюсь к нему, собираясь уходить и искать себе другое место для купания, как вдруг понимаю, что это же свой. Ну, точно, свой. Боже мой, да это же Олег Мятелков. Окликаю его, он недовольно оборачивается и, приглядевшись, растерянно улыбается. Вскакивает, спешит ко мне навстречу, и я слышу, как он тихо говорит:

— Ну как же это может быть. Гесин, это правда? Это ты?

— Да, конечно же, я! — и крепко обнимаю его.

И мы, сидя на этом камне, целый час обмениваемся новостями, болтаем ни о чём. Постепенно Олег, который служит командиром БЧ-5 как раз на одной из тех лодок, которые я только, что миновал, оттаивает и светлеет. Может быть, этому, безусловно, самому эмоциональному из нас, открытому, талантливому и очень ранимому человеку нужен был какой-то толчок, встреча со свежим, не связанным ни с сегодняшними событиями, ни с его окружением, но хорошо знакомым человеком, чтобы выкарабкаться из замкнутого круга мыслей и отношений. Не знаю я. Я к нему с расспросами такого рода не лез. Но ведь вдуматься только — Тихий океан, совершенно закрытый участок берега, отдалённая маленькая бухточка, и два, около десяти лет не видевшихся, бывших курсанта встречаются здесь, чтобы что? Чтобы просто потрепаться? Нет, ребята, провидению это было нужно для чего-то!

А может быть, это я немножечко «ку-ку». Я ведь, и правда, иногда во сне вижу и эту бухту, и этот Океан впереди, слышу мягко пришепётывающий накат и на берегу два близких человека, беседующих, сидя на камне у самой воды. Фантастика! Космос! Марсианские хроники!

Много лет спустя, уже в Ленинграде, Олег затащил меня в гости и долго и очень подробно расспрашивал о тех временах, и о том, как же это в то далёкое утро я оказался именно в этом месте и в этот час. А на мой дурацкий вопрос:

— Зачем это тебе? Зачем ворошить? — он улыбнулся и сказал:

— Зачем, зачем. Книжку о нас обо всех хочу написать, — и, улыбнувшись ещё раз, обращаясь к жене, сказал:

— Женя, можно нам ещё по одной. Так душа трепыхнулась.

Мне кажется, что он тогда уже недомогал. Его мучило сердце.

А книгу он, может быть, и написал, только я не знаю об этом.

*   *   *

То, о чём я хочу рассказать вам теперь, невозможно сделать, не зацепив семью. И хотя связанные с родными и школьными друзьями истории складываются у меня в голове на отдельную полку, и я, честно сказать, мечтаю успеть подойти и к этой полке тоже, тут всё-таки другой случай. Постараюсь сделать это по касательной, так, чтобы иметь право вернуться и при этом не прослыть занудой.

Так вот, друзья мои, мы повзрослели, у нас дети и мы уже не мотаемся на своих мотоциклах по горам и весям, и я даже в страшном сне не могу себе представить, что мог когда-то везти Марину в родильный дом на мотоцикле. Все мы, и я, и мои друзья, тоже постепенно сменили хобби. Мы строим катера. Я свой в Сестрорецке, рядом с родовым поместьем моего школьного друга Игоря Копылова, прадеда которого Орловский барин проиграл в карты барину финскому, и который, работая медником на местном оружейном заводе, и построил дом с мезонином на берегу речки Гагарки. И, кстати, дом этот стоит и сейчас, и туда летом приезжает уже взрослая внучка Игоря, которого теперь уже нет в живых. И мы с женой Игоря, Наташей Копыловой, как последние из могикан, изредка собираемся в этом намоленном месте под деревьями, которые помнят всех и в том числе и нас молодыми, и наших детей маленькими, и наших тогда ещё не очень старых мам.

А вот мой друг Боря Яковлев строит свой катер на катерной стоянке в ЦПКО, у мерной гребной мили. Мы иногда помогаем друг другу, и тогда я бываю на его базе. И вот однажды он рассказывает, что где-то на соседней линии один дед тоже строит катер. Причём многое понимает в этом деле, и вообще человек интересный.

— Я обещал ему сегодня помочь подвинуть один из кильблоков. Пошли, познакомлю Вас, это рядом. Заодно и поучаствуешь — в этом деле третий не лишний.

И действительно, совсем недалеко, и действительно, дед интересный, и действительно, мы вместе двигаем кильблок и обсуждаем разные катерные вопросы, но хохма в том, что этот дед — это Путято! И я чувствую, что ему импонирует форма сложившихся у него с Яковлевым взаимно уважительных отношений, которые с лёгкой руки Путято автоматом распространяются и на меня. Яковлев у нас своеобразный, он со всеми на «Вы» и с отчеством, и поэтому, представляя нас друг другу, непроизвольно помогает Юрию Сергеевичу в этой мизансцене. Я ухватываю игру, и теперь уже Юрий Сергеевич, Борис Михайлович и Владимир Фёдорович, иногда встречаясь в робах на катерной стоянке, могут непринуждённо общаться на равных, свободно обсуждая различные катерные проблемы.

А в это время у меня на работе полным ходом раскручивается спираль расширения сферы участия нашего КБ в проблемах автоматизации корабельных технических средств. С подачи Путято столбим эту вольную территорию. Научной общественностью и руководством Минсудпрома это воспринимается спокойно, потому что всё, что мы делаем, мы делаем как следует и, кроме того, всегда учитываем интересы всех участников строительства корабля. Мы не мешаем судостроителям, потому что наша аппаратура появляется на корабле тогда, когда закончены все сварочные и монтажные работы. Мы не мешаем электромонтажным предприятиям, потому что наша аппаратура спроектирована так, что она конструктивно обеспечивает поставку в два этапа — сначала монтажные комплекты, чтобы обеспечить фронт работ монтажникам, а потом, когда монтаж закончен и проверен, поставляются приборные части. Приборные части стыкуются с заранее установленными монтажными комплектами, и всё — мы готовы к стыковке с объектами управления. Эти прорывные технологии — это тоже Путято. Это им придумано и нами, под его руководством и с ним вместе, реализовано. И всё это, естественно, модернизируясь, живёт и работает и сегодня.

Юрий Сергеевич очень постепенно и, может быть, поэтому успешно реализует заявленный им принцип:

— Чтобы удержаться на плаву, нужно иметь несколько поплавков!

Но прежде, чем я расскажу вам о новом направлении работ, к которому нас подключили, хочу дать вам возможность почувствовать дыхание времени. Я пересмотрел массу источников, и мне кажется, что выбранные мной  отрывки из статьи «Атомные торпедные и многоцелевые подводные лодки. Проекты 705, 705А, 705Д», размещённой на сайте «Военное обозрение» предоставят вам такую возможность. Во всяком случае, лучше автора статьи сделать это я не сумел бы. Некоторые неточности, допущенные автором, отмечены в тексте ремарками. Вот выдержки из этой статьи, выбранные мной из контекста и собранные вместе:

«В СКБ-143 (Ленинград) вёлся энергичный поиск нетрадиционных, новых технических решений, способных обеспечить качественный прорыв в развитии отечественного подводного кораблестроения. В 59-м году А.Б. Петров — один из специалистов СКБ — предложил создать малогабаритную одновальную комплексно-автоматизированную высокоскоростную атомную подлодку с уменьшенным составом экипажа. Новый корабль, по замыслу разработчика, своеобразный «подводный истребитель-перехватчик».

Работу по проекту 705 возглавил главный конструктор М.Г. Русанов. Общее руководство программой было возложено на академика А.П. Александрова. К программе были привлечены мощные научные силы, например, академики А.Г. Иосифьян и В.А. Трапезников.

25.05.1961 появилось совместное постановление Совета Министров СССР и ЦК КПСС, которое разрешало главному конструктору проекта и научному руководству отступать от правил и норм военного кораблестроения при достаточных обоснованиях. Это «развязало руки» создателям атомной подлодки и позволило воплотить в конструкции наиболее смелые технические решения, опережающие своё время.

После исследования различных схем главной энергоустановки было принято решение остановиться на однореакторной энергоустановке с жидкометаллическим теплоносителем и повышенными параметрами пара. Как показали расчёты, энергоустановка, имеющая жидкометаллический теплоноситель, по сравнению с энергоустановкой, имеющей традиционный водоводяной реактор, могла обеспечить экономию 300 тонн водоизмещения.

Научным руководителем назначили академика А.И. Лейпунского.

Одновременно проектировали два альтернативных типа атомных энергетических установок (АЭУ): ОКБ «Гидропресс» создавало БМ-40/А (двухсекционная, блочная, два циркуляционных насоса и два паропровода, руководитель — главный конструктор В.В. Стекольников) и горьковский ОКБМ ОК-550 (блочная, коммуникации первого контура разветвлены, с тремя циркуляционными насосами и тремя паропроводами, руководитель — И.И. Африкантов).

Строительство опытной подлодки проекта 705 (получила обозначение К-64) с АЭУ ОК-550, которая должна была стать прототипом для большой серии противолодочных АПЛ, было начато 2 июня 1968 года в эллинге Ленинградского адмиралтейского объединения. 22 апреля 1969 года судно спустили на воду. В конце 71-го года оно прибыло в Западную Лицу на место своего базирования и 31 декабря было принято в строй СФ, войдя в состав первой флотилии третьей дивизии подводных лодок.

Однако подлодку преследовали неудачи. Во время швартовых испытаний из строя вышла одна из автономных петель первого контура. Вторая петля вышла из строя в начальный период эксплуатации. Несмотря на это, в 72-м году сдали курсовую задачу № 1. Во время подготовки к выходу в море, чтобы отработать курсовую задачу № 2, начался процесс затвердевания теплоносителя в первом контуре. Все меры по предотвращению аварии были безрезультатными. В итоге теплоноситель застыл полностью, и реактор заглушили. В 1972 году было принято решение о приостановке работ по заложенным подлодкам проекта 705 до выяснения и устранения причин аварий первого контура реактора.

Неудача с головной подводной лодкой на длительное время задержала реализацию программы, но не привела к прекращению. В Ленинграде и Северодвинске начались работы по строительству серии усовершенствованных подлодок проекта 705К («Лира») с ППУ БМ-40А (150 тыс. кВт) — однореакторного типа. Теплоносителем первого контура являлся эвтектический сплав свинца и висмута. Паротурбинная установка ОК-7К — блочной конструкции, одновальная».

Вот тут автор ошибается. Продолжили строить «серии усовершенствованных подлодок» и в Ленинграде, и в Северодвинске. Только в Ленинграде строили ПЛ проекта 705 с ППУ ОК-550 Горьковского ОКБМ, а в Северодвинске ПЛ проекта 705К с ППУ БМ-40А Подольского ОКБ «Гидропресс».

И ещё одна выдержка из статьи:

«Управление и контроль за работой энергоустановки, а также общесудовых устройств и систем и электроэнергетической системы обеспечивались системой «Ритм».

Вот тут автор снова ошибается. Положение о том, что «Управление и контроль за работой энергоустановки, а также общесудовых устройств и систем и электроэнергетической системы обеспечивались системой «Ритм» — для всех кораблей этого проекта принципиально неправильно.

Существовали две совершенно разные системы «Ритм». Одна из них — КСУ «Ритм» создавалась 5-м отделением ЦНИИ «Крылова» для ПЛ проекта 705, а другая — КСУ «Ритм-200» создавалась ОКБ п/я 200 для ПЛ проекта 705К. Названия комплексных систем сохранили одинаковыми, а индекс 200 определял авторство ОКБ п/я 200. Входящие в «Ритм» и «Ритм-200» автономные системы были  идентичны по своим задачам, например:

– «Такт» и «Такт-200» — управление общесудовыми системами и устройствами;

– «Тембр» и «Тембр-200» — управление и защита электроэнергетических систем;

– «Гамма» и «Гамма-200» — управление главной энергетической установкой.

Но все они, да и ряд других систем, входящих в «Ритм» и «Ритм-200», различались потому, что их создавали совершенно разные предприятия, а у некоторых из них и объекты управления были принципиально разными. На принципиальные различия объектов управления «Гамма» и «Гамма-200» указано в статье, и они хорошо известны специалистам. Так же существенно, как объекты управления, отличались и системы управления ими — «Гамма» для ГЭУ АПЛ проекта 705 и «Гамма-200» для ГЭУ АПЛ проекта 705К. И о различиях этих систем управления я, как Главный конструктор системы «Гамма-200» и начальник отдела, который эту систему проектировал, расскажу вам чуть позже.

Приведу ещё пару выдержек из статьи:

«Новые атомные подводные лодки, получившие прозвище «автоматы» у моряков, у «потенциального противника» — наименование Alfa, стали на флоте довольно популярными лодками. Сильное впечатление производили как рекордно высокие характеристики субмарины (впрочем, они были достоверно известны только узкому кругу «посвящённых»), так и эстетическое совершенство форм подводной лодки».

«Высокие маневренные и скоростные характеристики атомной подводной лодки проекта 705 (705К) дали возможность отработать эффективные маневры уклонения от торпед противника с дальнейшей контратакой. В частности, подлодка могла на максимальной скорости осуществить циркуляцию на 180 градусов и уже спустя 42 секунды начать движение в обратном направлении. Командиры атомных подлодок проекта 705 (705К) А.Ф. Загрядский и А.У. Аббасов говорили, что подобный маневр давал возможность при постепенном наборе скорости до максимальной и одновременном выполнении разворота с изменением глубины заставлять противника, следящего за ними в режиме шумопеленгования, терять цель, а советской атомной подлодке — заходить «в хвост» противника «по истребительному».

Теперь вдумайтесь сами в то, какой шедевр сотворила Держава. Лодка в пару тысяч тонн водоизмещения, с ГЭУ мощностью в 150 тыс. кВт, имеющая скорость более 40 узлов и самое современное вооружение, умеющая развернуться на пятке, да ещё и маневрирующая на глубинах до 400 метров, да ещё и автоматизированная так, что обслуживается экипажем в 20–25 человек. Вдумались, оценили, загордились? Вот и я вместе с вами горжусь и за свою страну и за её талантливый народ! А годы, между прочим, были семидесятые!

Вот теперь, когда вы представили себе общую картину, попробую вернуться к воспоминаниям.

В 1965 году нас подключают к новой работе — автоматизации технических средств 705К проекта. Подключают параллельно и независимо от  5-го отделения ЦНИ «Крылова». У них задача автоматизировать «управление и контроль за работой атомной энергоустановки, а также общесудовых устройств и систем и электроэнергетической системы» ПЛ проекта 705 с ППУ ОК-550 Горьковского ОКБМ, а у ОКБ п/я 200 «управление и контроль за работой атомной энергоустановки, а также общесудовых устройств и систем и электроэнергетической системы» ПЛ проекта 705К с ППУ БМ-40А Подольского ОКБ «Гидропресс».

Юрий Сергеевич Путято, зная, что Ленинградский Политех участвовал в конкурсе по созданию системы управления проекта 705, попросил работавшего там основательного Бориса Яковлева порекомендовать толкового специалиста из числа участников этого проекта. Яковлев познакомил Юрия Сергеевича с молодым тогда кандидатом наук Сиразитдиновым Булатом Губаевичем. Это было знаковым событием потому, что принятый в п/я 200 Булат был назначен начальником вновь созданного отдела с задачей разработать систему управления ГЭУ подводной лодки проекта 705К, и именно он подтянул за собой таких, ставших со временем известными специалистов, как В. Астров, И. Симаков, А. Шеховцов.

Через небольшое время стало понятно, что в новом подразделении нужен сотрудник, у которого уже наработан фирменный опыт проектирования, наладки и испытаний нашей аппаратуры. Рассматривалось несколько претендентов, и выбрали того из них, у которого в дипломе в графе специальность было написано — «Энергетические установки подводных лодок». Этим сотрудником оказался я, и 01.02.1966 года меня вынули из своей ракетной колыбели и назначили заместителем начальника нового отдела. А Юрий Сергеевич, напутствуя меня, улыбнулся и сказал:

— Твой друг, Борис Михайлович, порекомендовал мне Булата, вот ты за это и ответишь.

И если быть честным, то я с удовольствием втягивался в новое дело, и для меня лично участие в создании КСУ «Ритм-200» стало, пожалуй, одним из лучших творческих периодов в моей жизни. А в 1967 году мне поручили руководство этим новым отделом.

Господи, как славно мы работали! У нас был замечательный главный конструктор КСУ «Ритм-200» — Виктор Нестерович Соловьёв. Жёсткий, честолюбивый, но умеющий слушать и слышать, креативный, глубоко разбиравшийся в существе проблем сбора, обработки и представления информации и, что очень важно, хорошо знавший нас, наши конструктивы и возможности нашего производства.

Нам представилась уникальная возможность видеть достижения и трудности первопроходцев. С опережением в полтора-два года работало над проектом КСУ «Ритм» 5-е отделение ЦНИИ «Крылова». А там была замечательная команда талантливых специалистов, за которыми стоял опыт всего, что было сделано в области управления и регулирования судовыми объектами такого рода в стране. Причём как в научном, так и в практическом плане.

Мы работали с теми же специалистами в «Малахите», с тем же подразделением заказчика, осуществлявшим наблюдение от ВМФ, и с тем же научным руководством, представленным Институтом Проблем Управления, возглавлявшимся академиком В.А. Трапезниковым, что и наши предшественники.

Поэтому наш азарт, наши идеи, наш опыт постоянно проходили через сито жёсткой, но достаточно доброжелательной критики и шлифовались на этих предоставленных нам обстоятельствами оселках. В результате была создана замечательная система, а её идеология, технические и конструктивные решения послужили базой для почти всех КСУ третьего поколения АПЛ и многих других подводных и надводных судов и кораблей.

Думаю, что в те годы переплюнуть профессионалов ЦНИИ «Крылова» по вопросам создания систем регулирования нам бы не удалось, и поэтому к разработке документации на электрический регулятор скорости турбины и на прибор задания мощности реактора и числа оборотов турбины были привлечены как контрагенты разработчики ЦНИИ «Крылова». А создание системы управления и защиты реактора было поручено ЦНИИ «Агат», единственному в те годы предприятию Судостроительной Промышленности, имевшему лицензию на производство таких работ. Со временем НПО «Аврора» стало разработчиком и поставщиком и этих систем.

Чем же принципиально отличалась КСУ «Ритм-200» от КСУ «Ритм»? Приведу пару выдержек из книги Б.В. Григорьева «Корабль, опередивший время».

Первая:

«Система «Ритм» была построена на прогрессивных бесконтактных элементах, но промышленность ещё не была к ним готова. В серийном производстве эти элементы имели большой разброс характеристик, что требовало индивидуального отбора с большой отбраковкой. Конструкция аппаратуры требовала сложной технологии изготовления, к которой промышленность также не была готова. В то же время к середине 1960-х годов были разработаны малогабаритные и надёжные контактные элементы, которые широко осваивались промышленностью».

И это именно так и было, и более того, мы прекрасно умели работать с этими контактными элементами. Поэтому, с благословения всех заинтересованных сторон, мы отказались от услуг разработчиков аппаратуры на бесконтактных элементах, роль которых для КСУ «Ритм» выполнило Ростовское СПКБ ЮВМА, и разработали всю логику КСУ «Ритм-200» самостоятельно, построив её на базе малогабаритных контактных элементах. Так в составе системы «Гамма-200» с функциями автоматического и дистанционного управления, регулирования и защиты ГЭУ, в отличие от системы «Гамма», для которой вся логика управления и защиты решалась, в общем, для системы «Ритм» устройством ПЛУ разработки СПКБ ЮВМА, появилась новая структурная единица — система собственной разработки «Алть-200» с функциями логики управления и защиты ГЭУ.

И вторая:

«Принципиальным отличием КСУ «Ритм-200» от КСУ «Ритм», кроме элементной базы, было кассетно-модульное построение аппаратуры, позволившее в период испытаний корабля оперативно и безболезненно для хода испытаний совершенствовать алгоритмы управления».

И это справедливо. Но кассетно-модульное исполнение, кроме перечисленных в книге преимуществ, позволило реализовать ещё одно принципиально важное преимущество. Мы создали автономную систему «Сандал», кассеты которой встраивались при необходимости в предусмотренные для них в штатной аппаратуре гнёзда и позволяли создать на входе системы «Гамма-200» любую выбранную комбинацию информации о состоянии объекта управления в целом. А это обеспечивало возможность работы по штатному с Центрального пульта или с местного поста с любым элементом или группой элементов объекта управления, включая их реальные датчики и сигнализаторы параметров и положения и манипуляторы клапанов и пускатели механизмов. А это создало комфортные и безопасные условия для проведения автономных швартовных испытаний всех элементов и систем ГЭУ, что положительным образом отразилось на темпе и качестве работ.

Было ещё несколько существенных отличий КСУ «Ритм-200» от КСУ «Ритм», и некоторые из них должны быть упомянуты.

Приборы КСУ «Ритм-200», и в том числе и Центральный пульт, конструктивно делились на две части — монтажный комплект и приборную часть, что обеспечивало их раздельную поставку на корабль. Отдельно монтажные комплекты приборов, а затем их приборные части. Это обеспечивало опережающее подключение кабельных трасс к монтажным комплектам приборов системы на строящемся корабле и возможность с запасом времени примерно в год проводить настроечно-регулировочные работы с аппаратурой системы и её испытания на стенде завода изготовителя.

В системе «Гамма-200» удалось реализовать предложенную академиком А.П. Александровым автономную систему поддержания сплава первого контура в горячем состоянии при полностью выведенном реакторе и отсутствии питания с берега. Так называемый стояночный режим.

В системе «Ритм-200», в отличие от системы «Ритм», отсутствовала структурная единица «Центральный пульт», секции которого были введены в состав групповых систем, сделав их функционально, физически и логически замкнутыми. Это стало возможным, в том числе и потому, что нашими предшественниками была проделана огромная работа по научному обоснованию возможности организации управления техническими средствами корабля малочисленным экипажем, решены вопросы централизованного контроля и инженерной эргономики.

В период разработки КСУ «Ритм-200» происходит ряд изменений и с нашим предприятием.

14.11.1966 года нас преобразовывают в «Конструкторское бюро Морской Автоматики «Секстан».

А к моменту окончания проектирования КСУ «Ритм-200», как отмечает Б.В. Григорьев в книге «Корабль, опередивший время»: «…с учётом перспективы создания систем управления для АПЛ различного назначения выявилась необходимость объединения подразделений автоматики ЦНИИ-45 с КБМА «Секстан». В результате в 1967 году были организованы ЦНИИ и завод «Аврора» (позже — НПО «Аврора»)».

Известно, что объединение больших и сложившихся коллективов редко проходит бескровно для руководителей всех степеней, и самыми заметными из таких потерь для всех нас и дела был безвременный уход из жизни Юрия Сергеевича Путято, Андрея Ильича Мильского и Виктора Нестеровича Соловьёва. Светлая память этим талантливым людям.

Почти до конца 1968 года, практически до поставки на корабль КСУ «Ритм» и окончания изготовления и установки на стенд КСУ «Ритм-200», руководство предприятия не трогает коллективы их разработчиков. После чего проводится ряд структурных преобразований, нацеленных на объединение специалистов по направлениям работ.

Но в истории нашей команды, команды п/я 200 — КБМА «Секстан», был ещё один очень славный этап — этап настроечно-регулировочных работ, всяческих обязательных испытаний и самый, пожалуй, тёплый, трепетный какой-то, этап тренировок экипажа.

Мы создали совершенно замечательный испытательный стенд, вернее сказать — испытательный комплекс. В его составе была полная математическая модель ГЭУ, разработанная нами в содружестве со специалистами Института Проблем Управления. Эта модель вместе с комплексом имитационной аппаратуры и пультом задания аварийных ситуаций позволяла в реальном масштабе времени проверять совместную работу системы управления и защиты ГЭУ «Гамма-200» со всеми объектами  управления и на всех режимах работы. Мы настроили и проверили алгоритмы и динамику пуска реактора из-под критики, вывода установки на все штатные режимы работы, работу на мощности и работу с ограничениями мощности, режимы синхронизации генераторов и вывода установки и множество других режимов как автоматического, так и дистанционного управления.

Работы по настройке систем, входящих в КСУ «Ритм-200», велись круглосуточно, и каждое утро В.Н. Соловьёв собирал нас для подведения итогов и планирования работы. Была создана и очень бережно поддерживалась обстановка творчества и ответственности. Во время работы междуведомственной комиссии, наряду с принципиальностью и требовательностью её членов, мы постоянно ощущали привкус их заинтересованности как прямых участников творческого процесса создания системы. Для всех нас это был общий ребёнок.

Что было особенно важно, так это то, что во время испытаний за пультом и на местных постах работали штатные операторы, боевые офицеры, члены первого и второго экипажей. А так как конфигурация размещения аппаратуры на стенде соответствовала корабельной, то представьте себе, как же здорово выглядели их тренировки уже после испытаний, когда они работали в офицерской форме и на стенде звучали штатные команды. Мы как завороженные наблюдали за всем этим с антресолей стенда, и представить себе кого-либо более гордыми и счастливыми, чем мы тогдашние, было бы просто невозможно.

Пережитое на всю жизнь создало у нас, участников этих событий, чувство уважения друг к другу, чувство команды. В эту команду естественным образом вошли и сотрудники «Малахита», ИПУ, первого института ВМФ, «Агата», «Гидропресса», Калужских турбинистов и, конечно, экипаж, то есть все прямые участники работы, которые всегда были рядом, всегда были вместе с нами. Это незабываемое чувство честного партнёрства и единства, ради решения общей задачи и сегодня греет мне сердце.

Здесь, в 1970 году, хочу остановиться.

Следующий этап моей жизни-работы напрямую связан с гениальным Витольдом Витальевичем Войтецким, воспоминания о работе под руководством которого заслуживают отдельного рассказа.

Заканчивая, не могу не сказать, что практически все, кто в последующие десять лет создавал системы управления ГЭУ для уникальных подводных лодок проектов 685 — «Плавник» и 941 — «Акула» были членами команды, прошедшей огни, воды и медные трубы «Ритма-200».

И я горжусь и своими товарищами, и тем, что был их руководителем во время создания и этих систем.