И не было ничего. Не было никогда и ничего. Огромное и в то же время неизмеримо маленькое, оно не знало своих размеров, не знало себя, но в то же время знало все. И было всеведуще и бессмертно, ибо не было ничего, кроме него и скуки. Всеведение и всемогущество приносило с собой настолько же неизмеримую и необъятную скуку. Скука принизывала все. Собственно, что значит все, когда не было ничего? И оно создало нечто. Это новое (Мммм… Но-во-е), новое чувство чего-то материального дало новые ощущения (о-щу-ще-ни-я). Это внесло некоторое разнообразие в бесконечность существования. И ему захотелось больше. Начав играть, оно не смогло остановиться. Да, потом оно остановится, перестанет играть, оно знало это, но пока решило развлечься. И хотя знало результат, но решило позаниматься с процессом. Материя, наконец, была также скучна и однообразна. Неподвижна в измерении вечности. О, это невозможное всеведение, как можно обмануть самого себя в игре в самим собой? И оно оторвало маленький кусочек, незримую щепотку своей сущности, дало кусочку жизнь, выбросив его в мир. Дало ему возможность крохотных самостоятельных решений, что так занятно щекотали неподвижное полотно вечности. Но дало ему также ограничения, сотворило для него границы возможностей. Зачем ему второе всемогущество, когда и одному тут нечего делать? Отщипнуло от себя много-много таких маленьких кусочков, дав каждому иллюзию самостоятельности и выбросило их в материальный мир. Перемешало их там и растеклось, наблюдая, ожидая крохотные заблески разнообразия, мизерные возможности микроскопических неожиданностей, что могли расшевелить его скуку. Это, почти невидимое шебуршение в одном маленьком мирке, требовало сильно сосредоточиться, чтобы быть замеченным. Может это развлечет его?
Оно придумало игру. Отпустило щепотку своей сути в жизнь, наградило его маленьким обломком материальности, дав ему тело, но, чтобы игра была интереснее, лишило этот кусочек знаний, оставив ему только разбитые обломки стертой вычищенной памяти. Дало ему слабое тело и малосильный разум. Оставило ему жажду и потаенное желание чего-то знакомого, такого… Такого близкого, но абсолютно забытого.
И кусочек проваливается в мир и, родившись, кричит от страха и горя. Маленький кусочек всемирной души рождается в материальном мире и кричит в ужасе голосом беспомощного младенца. Он не помнит ничего, не может ничего, должен всему научиться от самого начала. И гложет его страшное чувство оторванности, потерянности и беспомощности. Он знает, он был частью чего-то огромного… Где оно? Где его все? Тоска мучает его, голод гонит его и это тело. Неспособное и ограниченное. Слабое и такое хрупкое тело мешает ему. Не дает взлететь. А он умел летать, он где-то в темных уголках своей оборванной души знает, он уверен, он летал, он может летать! Но нет, не может, иногда он не может даже ходить. Иногда он не может даже говорить. Интересно, как он справится с этим? И все время это тело висит на нем неподъемными оковами, тянет на дно, предает и ограничивает. Тело все время чего-то хочет, душит душу, топчет разум. Тело хочет своего, требует есть, пить, кров, одежду...
Тело хочет любить другое тело, хочет ласки, хочет прикосновений. Раны болят у него. Нет, это болит душа? Это душа чего-то хочет. Душа ищет себя, ищет свое целое, ищет созвучные кусочки, не зная этого, не помня… Ищет, чтобы слиться, соединиться снова в целое. Найти хотя бы крошку, хотя бы половинку себя, чтобы заглушить и притушить эту невозможную воющую тоску одиночества. Закрыть сквозящую черную дыру посреди себя. Не быть настолько оторванной, настолько потерянной… Она не помнит ничего, но что-то страшно и безнадежно грызет ее. Где-то в глубине своего неожиданно обретенного сердца кусочек помнит и в обломках зеркал, засыпанных пылью в уголках своего сознания пытается разглядеть свое отражение, пытается поймать солнечный зайчик озарения. И ищет, ищет смысл своей жизни, смысл своего рождения, сражаясь со своим телом и разумом.
Ведь у него есть еще и разум, которому мало хотеть, мало чувствовать, мало мочь… Нет, ему надо исследовать, надо осмыслить, ему надо доказать. Но какое может быть доказательство смысла его жизни? Бессмертие души? Какое может быть доказательство бессмертия? Вдруг, чтобы доказать, ему надо будет сначала избавиться от тела, сначала надо умереть? Разум хочет познать мир, гонит тело, терзает душу. Не хочет умирать. Выдумывает. Проклята та душа, что нашла свой разум, ибо не будет ей и призрака покоя, ужаснется она возможными ответами и не найдет она куда скрыться. Будет пытаться отложить смерть своего тела, но не будет скрытых путей, будут перед ней только скрытые знания и не будет конца в ее поисках.
И когда тело, измотанное и до смерти избитое жизнью, наконец умрет и маленький кусочек на миг воспарит несмирным счастьем, окрыленный своей свободой и неожиданным пониманием, что он может все, он знает все..! И тут, в тот самый миг, вливаясь в бесконечность, он окончательно потеряет себя. И уничтоженный конечной смертью своего Я, накормив собой и слившись, потеряв себя, свое маленькое, так старательно выращенное Я в бездне всемирной сущности, которая поглотит свой на миг ставший самостоятельным кусочек с приятным почти незаметным трепетанием уничтожаемой самостоятельности, что маленькой искоркой забавно щекочет где-то там внутри… И тут напоследок душа испытает свой последний непередаваемый ужас и потрясение, последнюю вспышку самостоятельного понимания. Ее на самом деле нет. Она это — незаметный обрывок чего-то целого, чего-то непостижимого. И в последний раз все ее существо содрогнется от тоски и навсегда брошенных, навсегда потерянных возможностей самостоятельной и бывшей независимой жизни.
Невесомая песчинка поглотится и растворится, посылая ставшие уже привычными и понемногу надоедающими, колебания по необъятным просторам вселенской сути.