Выход в море
На этих сборах я первый и, наверное, последний раз в жизни вышел в море на боевом корабле. Я просил дивизионное начальство об этом, начиная с того момента, когда по распределению на этих военно-морских сборах попал служить на учебный корабль, мирно стоящий у причальной стенки. Мне было бы просто стыдно получить офицерское звание, ни разу не выходя в море. Проблема была в том, что соседние корабли – малые противолодочные корабли болтались в море на дежурстве по две-три недели, а то и на весь месяц. И я конкретно мог пропустить окончание своих сборов, и был бы вынужден и пропустить принятие присяги, и коллективный отъезд курса обратно в Ленинград. Когда какой-нибудь соседний МПК выходил в море на боевое дежурство на полный срок, моих однокурсников – курсантов оттуда высаживали на другой МПК, остающийся в Минной гавани. Так что мои однокурсники и одногруппники в море тоже не выходили. И они тоже очень просились. В конце концов наше начальство, начальство военно-морской кафедры и начальство нашего дивизиона договорились о том, что нас, курсантов, просящихся в море, возьмут на короткий однодневный выход в море на очередные стрельбы. В результате нас накопилось человек 10. Остальным студентам – будущим морским офицерам, как-то не очень хотелось. Или они успели выйти в море раньше.
На самом МПК было уже трое студентов + семеро чужих. Лишний человек на боевом корабле – это проблема – куда его девать? – а тут сразу семь. По боевому расписанию курсанты должны быть на боевом посту, дублируя офицеров. Реально на время учений – боевых стрельб, нас запихнули на посты РЛС и управления оружием, управляющиеся матросами. Но обо всем по порядку.
Утром нас, приписанных к разным кораблям нашего дивизиона, собрали на причальной стенке, отобрали документы, пересчитали и переписали. Потом проинструктировали. Подчиняться в походе мы должны всем – и офицерам и матросам. И главное – ничего не трогать. Это нам повторяли потом несколько раз. Нас передали командиру корабля, он подозвал мичмана, и что-то ему сказал. Мичман подошел к нам и повёл за собою. Я был на МПК первый раз, он по сравнению с нашим кораблем, с нашей офицерской каютой, к которой я уже успел привыкнуть, мне показался очень тесным. Нас разделили, и нас, четверых, повели на пост управления зенитной артиллерийской пушкой. Спаренная пушка управлялась отдельной РЛС, также была возможность визуального наблюдения с помощью телевизионной установки. На боевом посту сверху размещался монитор, в котором можно было видеть суету на причальной стенке, где кроме начальства нашего дивизиона было несколько капитанов первого ранга и один контр-адмирал.
Внезапно пол под нами задрожал – началось проворачивание корабельных машин и механизмов. Сидящий за небольшим пультом управление у стойки управления РЛС матросик начал щелкать на пульте кнопками. И тут что-то пошло не так. Наши спаренные пушки не крутились. Точнее, по вертикали вверх и вниз они поворачивались, но по горизонтали мы в телевизоре видели всё время одну и ту же картину – причальную стенку нашего дивизиона, только сейчас на ней происходила масса интересных вещей. Старшие офицеры с интересом смотрели на нашу пушку, прицелившуюся точно в них, а командир дивизиона что-то кричал на корабль. Мы были в наглухо задраенном отсеке, и то, что происходит снаружи, не могли слышать, но зато через телевизионную оптику видели очень хорошо. Внезапно в наш отсек ворвался громкий голос, как мы узнали потом, принадлежавший старпому корабля. Голос гремел, рвал и метал и доходил буквально до желудка, причем использовались в основном матерные выражения с небольшими вкраплениями слов обычных. "Вы, пид...сы, там что, ох...ли? Комбазы на стенке, бл...ть! Корабль из-за вас, м...ков, отойти не может, ё...вашу мать! Пушка же заряжена, с...ка, от штаба базы, б...ть, сейчас мокрое место останется! Хоть руками, хоть х...ем, но пушку проверните, е... вашу мать!" Мы, вместо того, чтобы проникнуться серьёзностью ситуации, громко засмеялись, точнее, заржали. Держась руками за животы, – настолько образно ругался незнакомый нам раньше старпом. Матросик продолжал безуспешно дергать тумблеры и нажимать на кнопки на стойке управления, очевидно, не зная, что делать. Пушка вместе с телекамерами периодически елозила вверх-вниз. В этот момент сверху отворился люк, и в нем, как театральный бог из машины, появился капитан-лейтенант, и с ним еще один матрос с буквой "Р" на робе и с лычками старшины. Мы поняли, что это начальник радиотехнической службы корабля, и успели про себя отметить, что он – капитан-лейтенант, и это – круто для этой службы. Он быстро подошел к стойке управления пушкой, выключил все нафиг, выдернул из середины стойки один блок, быстро нашел в нем перегоревшую электронную лампу и приказал сопровождавшему его матросу принести запасной блок. "Эй, студент, - обратился он к одному из нас – помоги товарищу принести блок". Они вышли из отсека, а мы, считающие себя тоже немного специалистами в электротехнике и в радиотехнике, спросили лейтенанта: "Товарищ капитан-лейтенант, а почему целый блок менять надо? Можно ведь только одну лампу притащить?" Начальник службы "Р", обернулся к нам и ответил – "А если дело не только в ней? В бою нет времени разбираться. В походе и в бою меняется весь блок целиком, а потом чиним или выкидываем". Тут в отсек вернулись матрос и наш однокурсник, тащившие деревянный ящик с блоком. Капитан-лейтенант быстро вытащил из него блок, вставил его в стойку управления, включил станцию. На мониторе снова появилась картинка причальной стенки с офицерами. Вдруг картинка поехала вбок, в мониторе показалось небо, потом какая-то железная стенка со сварными швами. "Всё, - сказал капитан-лейтенант. – Отходим". Он вышел из отсека и закрыл за собою люк.
Потом мы долго плыли. На экране монитора – только ровная поверхность моря. Наконец начались учения – стрельбы. Из динамика раздавались команды, рапОрты, но потом что-то громко бухнуло, а потом опять раздался очень громкий мат-перемат. Вся эта история нас напрямую не касалась, но мы с интересом слушали непечатные выражения, пытаясь понять, что там стряслось. К нам в отсек опять спустился начальник службы "Р" со старшиной, быстро что-то проверил на одной из стоек и побежал наверх. "Что случилось-то?" – спросили мы у старшины. "Раньше выстрелили, - ответил он. - Контакты в цепи управления огнем были замкнуты, и торпеда пошла после первой команды. Там наверху руководство базы (Таллинской военно-морской базы – М.О) и полштаба, весь штаб дивизиона. ". Тут люк открылся, и в проеме появился мичман. "Ну-ка, студенты, пошли наверх, дело есть". "Какое дело?" – поинтересовался у мичмана кто-то из наших. – "Торпеду искать". Нас собрали всех из разных отсеков со всех концов этого малого противолодочного корабля. Мы стояли перед выходом на палубу под капитанским мостиком и слушали мат-перемат, раздававшийся оттуда. К нам подошел мичман с матросом и с бушлатами в руках. "Надевайте" – приказал он. "Зачем?" – удивились мы. "Надевайте, иначе замерзнете. И сверху еще вот это" – он откинул крышки нескольких ящиков, и мы увидели там оранжевые спасательные жилеты. На жилетах были надписи и боевые номера матросов. "Кому какой?" – поинтересовались мы у мичмана. "Все равно", - он махнул рукой – "разбирайте, одевайте и пошли". Как выяснилось чуть позже, эта пофигистика обошлась ему дорого. Нас выстроили на палубе под мостиком, выдали бинокли, провели короткий инструктаж и приказали наблюдать за морем – искать торпеду. Нас расставили на ному корабля с определенными интервалами, каждому выделили сектор наблюдения. Холодное балтийское лето, корабль идет полным ходом, ветер и соленые брызги в лицо. Пол-часа мы высматривали торпеду, но так ее и не нашли. Нам дали отбой, и мы вернулись на палубу под мостик. Только один наш однокурсник, я сейчас уже не помню, как его звали, остался высматривать торпеду. Вид у него был колоритный, как у революционного матроса времен гражданской войны. Наш студент был очень полный, если не толстый, бушлат ему выдали не по его размеру – маленький. Руки торчат из рукавов бушлата, сам бушлат расходится сзади по фалдам, на голове вместо полагающейся к рабочей форме пилотки гордо белеющая бескозырка, съехавшая на бок. Всю эту картину завершает огромный спасательный жилет с надписью "Старший мичман". Наш товарищ схватил не простой спасжилет, а командирский. Стоит руки на поясе фертом и высматривает торпеду, которая уже давно потонула. Вдруг сверху, с мостика мы слышим по громкой связи чей-то командирский голос. "Мичман, это ты там впереди, или только твой спасжилет? Что за х...ня за волнорезом? Убрать немедленно!" Мы чуть не забились в истерике от такого сочного и яркого образа. С мостика по лестнице на нас свалился красный от ярости мичман, который со словами "У, студенты, вашу мать!" рванул по палубе к носу корабля, где за волнорезом – за двумя большими железными пластинами мирно стоял наш коллега из параллельной группы. Было видно, как к нему подбежал разъяренный мичман. "Щас он его скинет за борт". "Или набьет морду". Мы начали искать спасательный круг, он он, слава б-гу, не понадобился. Мичман тащил за руку нашего студента, тот спокойно шел за ним, не чувствуя себя ни в чем виновным. Они поднялись на мостик, а нас прогнали с палубы, и продолжения этой истории мы выслушать не успели. Но нашего коллегу мы в институте еще пол-года, до сдачи диплома радостно приветствовали словами "Х...ня за волнорезом".
Минная гавань.
Минная гавань города Таллина – место историческое. Все, кто читали книгу Валентина Пикуля "Моонзунд", знают, что в ней базировались знаменитые эсминцы, отразившее немецкое наступление на Моонзундский архипелаг в 1917 году и участвовавшие в Ледовых походах Балтийского флота. Здесь служили Колчак и Эссен, Трибуц и Галлер. На берегу – казармы и пакгаузы чуть ли не петровских времен, памятники участникам войн – Первой мировой и Великой Отечественной. Черные громадные корабельные якоря. Старинные орудия. Служба на флоте за этот месяц иногда была не самой сладкой. Один раз перед визитом двух средних десантных кораблей из ГДР всех нас, студентов, собрали со всех кораблей и заставили убирать всю территорию в цент ре Минной гавани и красить все, что можно – якоря, цепи, кнехты, поребрики. На следующий день в Минную Гавань пришли немцы на двух огромных, как мне показалось кораблях. Они пол-дня один за другим медленно разворачивались в тесной для них бухте на свои причальные места. Одному из них потребовалась помощь буксира, который быстро помог ему точно встать на место. Потом с этих кораблей высыпало много немцев, и в этот выходной день попасть в гарнизонный магазин военторга мы так и не смогли.
Флот.
Флот – это было, в общем-то первое серьезное настоящее в жизни многих "домашних" студентов, которые не работали во время учебы или не ездили в стройотряды. Военно-морские сборы в Институте называли ласково "кораблики". Соответственно, в знаменитой студенческой песне "Морально мы опустошенные ..." в изложении студентов Института куплет про военные сборы звучал так:
"А до диплома. как до Африки,
А нам еще на стройках вкалывать...
А впереди нас ждут кораблики,
Моря и штормы, брюки клеш!"
Звучало немного не по-морскому – "штормЫ" вместо "штормА". После сборов многие студенты переходили на флотский язык для большего форсу. Все туалеты в Институте были прочно переименованы в гальюны, всякие справки и бумажки для деканата или для комитета комсомола старшекурсники звали рапОртами, и так далее. Но влияние флота на студентов было не только в этом. На корабле в море папы-мамы нет, моряки, в отличие от сухопутных, должны уметь делать все самим. И должны уметь самостоятельно принимать решения, от которых порой может зависеть жизнь людей, жизнь экипажа. Конечно, за месяц военно-морских сборов всему этому полностью научиться было невозможно, но почувствовать это, запах моря, запах дальних походов и дружной совместной работы людей, некоторым студентам удалось. Многие флотские капитаны первого и второго рангов на парадном кителе носят институтские значки "ЛЭТИ". Радиотехника, гидроакустика – эти специальности всегда были нужны флоту. Правда, морских офицеров, окончивших ЛЭТИ, на флоте уничижительно звали "пиджаками". Поскольку технику знали, а службу в первые месяцы – нет. Но потом всё приходило в норму.