Компьютеры делают с нашим общением то же самое, что ограды сделали с пастбищами, а машины с улицами.
Минна-сан, для меня большая честь и радость выступить на форуме, посвященном Науке и Человеку. Предложенная м-ром Тцуру тема "Общество, управляемое компьютерами," звучит вызывающе. Можно предвидеть, что машины, подражающие людям, будут вторгаться в каждый аспект человеческий жизни, и что машины заставят людей вести себя как машины. Новые электронные устройства в самом деле обладают достаточной властью, чтобы принудить людей "общаться" с ними и между собой на условиях машины. Все, что структурно не вписывается в логику машин, эффективно фильтруется культурой, завоеванной машинами.
Машинное поведение прикованных к электронике людей выдает деградацию их жизни и достоинства, причем со временем, для большинства людей, эта деградация становится невыносимой. Наблюдения за тошнотворным действием программированной среды показывают, что люди в ней становятся ленивыми, слабыми, нарцистичными и аполитичными. Политический процесс прекращается, потому что люди становятся неспособными управлять собой; они требуют, чтобы ими *управляли*.
Я поздравляю Асахи Шимбун за попытки достичь нового демократического консенсуса в Японии, с помощью которого ваши 7 млн читателей начинают понимать необходимость ограничить вторжение машин в поведение людей. Очень важно, что именно Япония инициирует подобное действие. Японию считают столицей электроники; было бы замечательно, если бы она стала для всего мира моделью новой политики самоограничения в области коммуникаций, что, по моему мнению, очень важно, если люди хотят продолжать управлять сами собой.
К электронному управлению как политической проблеме можно подойти по разному. Я предлагаю, в начале этой публичной дискуссии, рассмотреть проблему как относящуюся к политической экологии. За последние десять лет экология получила новое значение. Она по-прежнему является ветвью профессиональной биологии, но данный термин все чаще используется в широких политически организованных кругах для анализа технических решений и их последствий. Я хочу заострить ваше внимание на новых электронных устройствах изменяющих человеческую среду, которая, для того, чтобы быть здоровой, должна оставаться под политическим (и не обязательно профессиональным) контролем. Я выбрал эту тему для введения, потому как продолжаю вести разговор с тремя японскими коллегами, которые познакомили меня с вашей страной – профессорами Йошикацу Сакамото, Йоширо Таманои и Джун Уи.
За 13 оставшихся минут выступления я хочу прояснить различие, которое считаю фундаментальным для политической экологии. Я буду различать *среду как общественное достояние* и *среду как ресурс*. От нашей способности различать эти два определения зависит не только надежная конструкция теоретической экологии, но также – и что важнее – эффективная экологическая юриспруденция.
Минна-сан, как бы я хотел в данный момент быть учеником вашего знаменитого дзэнского поэта, великого Басё. Тогда возможно, используя простые 17 слогов, я мог бы выразить различие между *общественным достоянием*, от которого зависит выживание людей, и *ресурсами*, которые служат для экономического производства товаров, необходимых рынку. Если бы я был поэтом, возможно я выразил бы это различие так пронзительно, что оно затронуло бы ваши сердца. К несчастью, я не японский поэт и должен говорить на английском, который за 100 лет потерял свою способность проводить такое различие, и – кроме того – я должен говорить через переводчика. Полагаясь на переводческий гений м-ра Мураматцу, я попытаюсь перевести старые английские значения на японский.
«Общественное достояние» ("Commons") – староанглийское слово. Согласно моим японским друзьям, оно близко к значению японского слова iriai, которым в доиндустриальные времена определяли некоторые *аспекты* окружающей среды. Люди называли «общественным достоянием» те части среды, для которых закон требовал определенного уважения. Люди называли «общественным достоянием» ту часть среды, которая простиралась за пределами порога дома и вне личных владений, на которую, однако, они имели право пользования, но не для производства товаров, а для поддержания собственного существования. Закон, устанавливающий «общественное достояние» на среду, был обычно негласным. Это был неписанный закон, но не потому что люди не хотели его записывать, а потому что он защищал реальность, слишком сложную, чтобы укладываться в параграфы. Закон общественного достояния регулировал право на доступ к окружающей среде, право ловить рыбу, охотиться, выпасать скот, собирать хворост и медицинские травы в лесу.
Дуб мог принадлежать «общественному достоянию». Тень от него летом предоставлялась пастухам с их стадом; желуди предоставлялись свиньям крестьян; сухие ветки служили топливом для вдов в деревне; некоторая часть веток срезалась весной для украшения церкви – и на закате под дубом проводили собрания. Когда люди говорили об общественном достоянии, iriai, они подразумевали ограниченный аспект среды, но необходимый для выживания, необходимый для разных групп и по-разному, но, в строго экономическом смысле, достаточный для всех.
Когда сегодня, читая лекции в Европе, я использую термин "общественное достояние" (по-немецки Almende или Gemeinheit, по-итальянски gli usi civici), мои студенты немедленно представляют себе восемнадцатый век. Они представляют себе пастбища в Англии, на которых крестьяне выпасали овец, и думают об "огораживании пастбищ", в результате чего пастбища перешли из общественного достояния в разряд ресурса, на котором [лендлорды] стали выращивать коммерческие стада. Но прежде всего мои студенты думают об «изобретении» бедности, которая пришла с огораживанием, oб абсолютном обнищании крестьян, насильно выгнанных со своей земли и вынужденных работать по найму за деньги, и они думают о коммерческом обогащении лендлордов.
Мои студенты сразу же видят во всем этом возникновение нового капиталистического порядка. Этот прискорбная новость, однако, заслоняет от них факт того, что огораживание имеет более фундаментальный характер. Огораживание общественного достояния знаменует собой *новый экологический порядок*: В результате огораживания контроль над пастбищами был отобран у крестьян и передан лендлордам. Но что еще важнее, огораживание вызвало радикальные перемены в отношении общества к окружающей среде. Ранее, в любой юридической системе, большая часть среды рассматривалась как общественное достояние, которым могли пользоваться люди без необходимости участия в рынке. После огораживания, среда стала прежде всего ресурсом для "предприятий", которые после организации наемного труда, трансформировали природу в товары и услуги, от которых стали зависеть «потребители». Данная трансформация, как правило, белое пятно в политэкономии.
Данную перемену восприятия можно лучше всего проиллюстрировать на примере дорог. Например, какие перемены произошли в районах Мехико-сити за последние 20 лет? В старых районах города улицы представляли собой истинно общественное достояние. Некоторые продавали овощи прямо на дороге. Другие ставили стулья и пили кофе или текилу. Люди встречались на дороге, устраивали собрания, выбирали нового главу района или определяли цену ослика. Дети играли на дороге, люди добирались домой или шли из дома по делам.
Такие дороги не строились специально для людей. Как истинное общественное достояние, улица являла собой пространство, где люди жили. Дома, окружающие дорогу, не представляли собой частные дома в современном смысле, т.е. сугубо спальные места рабочих. Существовали два пространства, одно для личных целей, другое для общественных. Но ни дома в их собственном смысле, ни улицы не пережили экономическое развитие.
В новых районах Мехико-сити, улицы более не принадлежат людям. Теперь они служат автомобилям, автобусам, такси, грузовикам. Людям стало тяжело находиться на улицах, машины их с трудом выносят, людям разрешено разве что проходить и стоять на остановках. Если люди не сидят или стоят, они становятся препятствиям для транспорта, а транспорт стал для них опасен. Дорога переведена из «общественного достояния» в разряд ресурса для проезда машин. Люди более не могут двигаться так, как ранее. Транспорт ограничил их мобильность. Они могут двигаться теперь лишь в машинах, зажатые ремнями безопасности.
Захвату пастбищ противодействовали, но более *фундаментальная трансформация* пастбищ (или дорог) из общественного достояния в ресурс, до последнего времени не подвергалась критике. Признавалось, что захват окружающей среды горсткой людей, - недопустимое нарушение. Напротив, еще более серьезная трансформация людей в индустриальную *рабочую силу и потребителей*, до последнего времени, принималась как само собой разумеющаяся. За последние сто лет большинство политических партий выступали против сосредоточения экологических ресурсов в руках частных лиц. Однако проблема сводилась к недопустимости частного использования данных ресурсов, но не сохранению общественного достояния. Поэтому антикапиталистическая политика до сих пор поддерживала законность трансформации общественного достояния в ресурсы.
Только недавно, на низших уровнях общества, новый тип "народных интеллектуалов" начал понимать, что произошло. Огораживание лишило людей права на тот *тип* окружающей среды, на котором – на протяжении всей истории – базировалась вся *моральная экономика выживания*. С огораживанием, общество переопределяется. Огораживание подрывает локальную автономию сообщества. Огораживание общественного достояния проводится в интересах как профессионалов и государственных бюрократов, так и капиталистов.
Огораживание позволяет теперь бюрократам называть локальное сообщество импотентами - "ei-ei schau-schau!!!" ("посмотрите на них!") – неспособными позаботиться о своем выживании. Люди становятся экономическими индивидуалами, выживание которых зависит от продуктов, которые производятся *для них*. В своей основе, большинство гражданских движений представляют собой протест против насильного экологического переопределения людей как «потребителей».
Минна-сан, вы хотели, чтобы я говорил об электронике - не пастбищах и не дорогах. Но я историк; и хотел сначала поговорить о пасторальном общественном достоянии, каким я знал его в прошлом и как с ним поступили в настоящем, - угрозе, гораздо большей, чем электроника.
Человеку, который перед вами, 55 лет, и он родился в Вене. Через месяц после рождения его посадили на поезд, затем на корабль, который привез его на остров Брач. Здесь, в деревне, на Адриатическом побережье, его воспитывал дед. Мой дед жил в доме своих предков, наверное, с начала периода Муромати в Токио. С тех пор на Далматинском побережье побывало множество завоевателей – венецианские доджи, султаны из Стамбула, корсары из Алмиссы, императоры Австрии, короли Югославии. Но все эти перемены униформ и языка правителей за 500 лет мало что поменяли в укладе жизни. Те же колья из оливковых деревьев подпирали крышу моего деда. Дождевая вода собиралась с той же черепицы. Виноград выжимали тем же прессом, рыбу ловили из тех же лодок, масло получали из деревьев, посаженных во времена Эдо.
Мой дед получал новости дважды в месяц. Новости приходили с парохода раз в три дня; еще через пять дней они доходили до нас. История текла медленно и незаметно для тех, кто жил на периферии. Большая часть окружающей среды находилась в общественном достоянии. Люди жили в домах, которые сами построили; двигались по улицам вместе с животными; вода была в их распоряжении; они могли рассчитывать на свой голос при решении важных вопросов.
Все изменилось с моим приездом на остров Брач в 1926 г, т.к. на корабле со мной приехал первый громкоговоритель. Мало кто тогда слышал о нем. До этого момента все мужчины и женщины говорили более или менее равными по силе голосами. Но с этого момента все изменилось - доступ к микрофону определил голос того, кто был слышнее других. Тишина перестала быль общественным достоянием; она стала ресурсом, за который теперь соревнуются громкоговорители. Сам язык изменился, и превратился из общественного достояния в национальный ресурс.
Подобно тому, как огорожение земли лендлордами увеличило национальную производительность, отказав индивидуальному крестьянину в праве держать нескольких овец, вторжение громкоговорителя разрушило тишину, обеспечивавшую до сих пор каждому мужчине и женщине свой собственный и равный по силе голос. Теперь, если у вас не было громкоговорителя, вас никто не слышал.
Я надеюсь, что моя параллель, очевидна. Подобно уязвимости общественного пространства, которое разрушается моторизованным транспортом, общественное пространство речи также оказалось уязвимым, и его легко разрушить современными средствами коммуникации.
Проблема, которую я здесь поднимаю, следовательно, ясна: как противодействовать вторжению новых электронных устройств и систем в *общественное пространство общения*, которое гораздо тоньше и интимнее, чем пастбища и дороги, – общественное достояние, которое не менее ценное, чем тишина. Тишина, в соответствии с западной и восточной традициями, необходима для *появления личности*. Но ее забирают у нас машины, имитирующие людей. Мы все более зависим от машин в отношении речи и мысли, и мы стали полностью зависимы от них в своем передвижении.
Такая трансформация окружающей среды из общественного состояния в производственный ресурс представляет собой самую глубокую экологическую деградацию. У этой деградации долгая история, совпадающая с историей капитализма, но никоим образом не исчерпывается ей. К сожалению важность этой трансформации была недооценена или принижена политической экологией.
Для того, чтобы организовать сопротивление, надо выяснить, что осталось от общественного достояния. В восьмидесятых такое сопротивление являлось важной задачей гражданских движений. Сегодня ее нужно решать немедленно, т.к. если общественное достояние может существовать без полиции, то ресурсы не могут. Также как и транспорт, компьютеры защищаются полицией, во все более утонченных формах.
По определению, для защиты ресурсов нужна полиция. Как только они будут под ее защитой, возвратить общественное достояние практически невозможно. Отсюда срочность действий.
________________________________________
Иван Иллич (Ivan Illich), радикальный философ и социальный критик (1926 - 2002), рассматривает компьютеры с тех же позиций, с которых рассматривал образование (De-Schooling Society, 1971), энергетику (Energy and Equity, 1974), медицину (Medical Nemesis, 1975), и роль полов (Vernacular Gender, 1983). И каждый раз он подвергал их радикальному анализу, изменяющему наше представление об устоявшихся стереотипах. Со все большей очевидностью, с помощью экономического/исторического анализа, он связывал идею ресурсов с эксплуатацией. Данная статья представляет собой выступления Иллича на симпозиуме "Наука и Человек – проблемы компьютеризированного общества," Tokyo, Japan, March 21, 1982.
- Stewart Brand
The CoEvolution Quarterly, Winter 1983