В историческом морском музее черногорского Котора среди множества моделей кораблей, старых карт, знамен и оружия в полутемной нише я увидела запыленный женский манекен, одетый в странную одежду: длинный бархатный халат или пальто, по рукавам и вороту отороченное порыжевшим, когда-то роскошным мехом, с подолом, расшитым облезлым золотым узором.
На пояснительной табличке надпись: Ротонда. богатая верхняя женская одежда. 17 век.
Откуда мне так знакомо это слово? Ротонда, ротонда... А! Вспомнила!
Нам с Маринкой лет по десять. И мы дружны "не разлей вода". Пару раз дрались, но это не в счет. Вместе мы постоянно: после школы я сразу к ней, в крошечную квартирку в соседнем подъезде, где она живет с вечно работающей по сменам матерью.
Весь день наш, делаем что хотим. Хотим яичницу жарим, хотим шьем на старой машинке, а можем еще и к бабушке ее пойти, что у речки живет.
На речке уже лед.
Когда встал, мы не заметили. Сегодня пришли, а лед уж вот он. Идеально гладкий и вкусно сияющий. Осторожно ступаем- прогибается, хрустит, трещины из-под ног красиво разбегаются лучами.
Завораживающе страшно и вызывает восторг.
Срезаем путь к бабушкиному дому- бежим через заливчик. Если бегом, то лед не успевает проломиться. Потому что мы умные - бежим не друг за другом, а рядком, на приличном расстоянии.
У берега Маринка все-таки одной ногой проваливается. Валенок набухает водой, ногу ожигает холодом, но мы уже у цели, уже не страшно.
В хате напротив печи стоит высокая кровать. Железная, с сияющими шишечками.
Там возлежит баб Лена. Она Маринке не совсем бабушка, она сестрой ее бабушке приходится.
Самой бабушки я никогда не видела, та умерла давно. Только "патрет" на стене - бубушка в белом платочке.
Дом баб Ленин.
В войну одинокая баб Лена приютила семью сестры и стала ее главой во всех смыслах.
Ее чтут, ее мнение непререкаемо, ее голос решающий в вопросах жизни и быта трех взрослых людей: Маринкиной матери, усталой тридцатилетней вдовы, ее сестры, маленькой сероглазой горбуньи теть Мани и их брата Васьки, разбитного мордатого бугая.
Васька сегодня тихий. Ибо провинетый, как шепнула теть Маня.
Ему баб Лена жениться не велит.
А Ваське хочется. На соседской Вальке.
Потому как Валька та пьющая. Васька к ней захаживает, а потом на работу просыпает.
А на днях Васька заболел. В заводской медсанчасти фершал ему микстуру от кашля прописал. На спирту. По столовой ложке три раза в день. В аптеке выдали поллитровую бутыль.
А Валька сказала что ты будешь тянуть по ложке, пей всю, сразу и выздоровеешь.
Васька и рад стараться. Хорошо что и Вальке налил, распопопламил.
Скорую им двоим вызывали,- как их выворачивало то!
Откачали, а зря, ироды оне окаянные - так баб Лена ругалась.
Только они потом почему-то оба хрипатые долго были, горло им микстура опалила.
А кашель прошел, эт точно. Раньше хорошо лечили, качественно, не то что сейчас. Лекарства добротные были, без обману.
Хотя у Вальки кашля отродясь не было. У нее только запои раз в две недели. А так больше ничего никогда не болело.
А Ваське помогло, однозначно.
Тихая теть Маня быстро, пока баб Лена не видит, сунула Маринкины валенки на горячую печку, зыркнула на меня сердито, мол все ты, зараза, опять беды зачинщица, провалитесь в речку, потонете подо льдом, надеру тогда вам задницы ремнем Васькиным до синяков, и посадила горячий чай пить с малиновым вареньем.
Тут баб Лена вдруг картинно-торжественно села на кровати и тихим, но твердым голосом сказала:" Призывает меня Господь. Идите ко мне, дети мои, стану вам завещать."
Васька с Маней понимающе друг другу кивнули и со вздохом подтащили свои табуретки поближе к бабкиному ложу.
Нам же с Маринкой все в новость, мы ж ни разу не видели как помирать собираются. У меня мамка молодая еще, живет - не тужит, бабушки далеко, не доводилось мне еще при помирании присутствовать.
Очень любопытно и чуть-чуть страшно стало: а ну как не шутит бабка, возьмет и представится сейчас?
Мы с Маринкой чаи свой побросали, за спинкой кровати встали, за руки взялись, смотрим во все глаза, что то дальше будет.
Баб Лена, сначала слабым, затем, по мере углубления в образ, все укрепляющимся голосом, толканула речь про свою роль в жизни присутствующих и ваще.
И про голодранцев, что на ее голову свалились, и про свою широкую добрую русскую душу, которая "другим одно добро а оне", и про свою работливость и йекономность, позволившие ей поставить и сохранить такой дом в тяжкие нонешние, и наконец про то, что жизнь прожита праведно и теперь надо об уходе подумать.
Потом стала перечислять все нажитое, следя чтоб Маня записывала.
Да записано уже не однажды,- попыталась перечить Маня, но тут же со вздохом покорилась и начала писать:
- Дом на двое разделитя. Мане и Васе в пополаме.
КрЫльца сами потом два исделаетя. Ваське и со двора можно исделать, чай не барин.
Кажному чтоб по два окна.
Перегородку тихую сотворитя, чтоб не слышно друг дружку было.
Лизе ( Маринкину мать Лизой звали) дома не завещаю, у ней хватера есь. Ей усадьбу. Пусть огородом кормится.
Васька-балбес, Маня-здоровьем не вышла, им земля не нужна. А Лиза с дочкой землю обиходят и на ней прокормятся.
Колодезь, что во дворе, чтоб общим был.
Не брешитеся, мирно живитя.
Сараем и свинарней сообча пользуйтесь. Кабана лучше на паях держать. Манька дома всегда, она жрать задасть. А на корма скидывайтеся, Васька комбикорму на заводе по скидке выпишить, ему как жаркоцехочнику положено.
Бейте кабана зимой, летом не торопитеся. Сала больше. Делитя все по совести, не жадничайтя, грех это.
Похоронитя меня на старом кладбище. Глядитя, на новое в грясь энту не отволокитя! Я с попом говорила, он с краю устроить. Деньги на похорона Манька знаить где. Мань, пока не помру, никому не сказывай! Хляди! Васька, тронешь деньги, прибью!
Гроб голубым обейтя. Красного мне не надо. Одежа моя вся в чемоданчике, в шкапу. Мань, погладь, мятую на меня не одевай!
Теперь добро: шкап Мане, у ей приданое есть, може хто и возьметь када помру.
Кровать мою Лизе на хватеру свезите, она дочку замуж отдасть и сама успеить еще выйти, не старая еще.
Борова на похорона зарежетя, всего сразу не спускайтя- окорока засолитя и по банкам, до конца года хватить.
Но и потрохов одних на стол не ставьтя, не позорьтя бабку перед соседями. Каклет пусь Манька накрутить. И киселю сваритя. Ну и картох само собой. А огурцы подай прошлогодние. Под водку кака разница. А то вон три банки с прошлого пропадають!
Стол кухонный пусть Васька заберет. И стулья ему. Маньке все равно они вЫсоки.
Шторки с подзорами Лизе. И дорожки самотканые ей. И торшер немецкий.
Маня, сохраняя скорбный вид, прикидывалась что старательно записывает.
Васька откровенно скучал, подкатывал глаза и шевеля губами что-то считал в уме, незаметно для бабки обстукивая ладонью карманы брюк.
Только мы с Маринкой стояли благодарными зрителями, зачарованно слушая баб Ленины речения.
-Столовое не трогайте, я его подруге завещаю, Клавдее.
-Так та Клавдея на три года тебя старше, не в своем уже, зачем ей?- попыталась возразить Маня,- да и осталось там два ножа три вилки.
-Не перечь! Сказано-Клавдее. Обещала я. Еще в молодости обещала.
Бабка устало откинулась на подушки и, казалось, забылась сном.
Родственники уже обрадованно привстали с табуреток, как вдруг очнулась Маринка и обиженным голоском спросила:
-А мне? А мне чего, баб Лен? Марине что оставишь?
Бабка вновь открыла глаза и как будто впервые увидела Маринку.
-Девка ты борзая больно. Не в Лизку. Лизка тихая. Ты в отца. Красавицей будешь. Но хлебнешь со своим характером то. Бедовая.
Бабка перекрестилась и тяжело вздохнула.
-Храни тебя Господь!
Ротонду тебе, девка. Ротонду тебе мою бархатную. Степной лисой отороченную.
Там тока пуговка потерялась, красивая, перламутровая. Такую уже не найти.
Ротонда добрая, теплая. Носи на здоровье.
Усе. Идитя с Богом, устала я.
Выпроваживая нас восвояси, Маня отдала Маринке свои сухие валенки и смеясь одними глазами, строгим голосом наказала через заливчик не ходить, лед еще тонок.
-Я с крыльца погляжу куда вы повернули. Если увижу вас у берега, не поленюсь, догоню отстегаю хворостиной, телки вы блудливые!
-Теть Мань, а она не померла, баб Лена? Просто уснула, да?
залюбопытничала я.
-Не, спит она, устала.
засмеялась горбунья добрым переливчатым смехом.
- Она через день нам представление это устраивает, уж так надоела, а куда деваться-должны ее чтить и ублажать. Она ж на нас всю свою жизнь положила.
-Мань, а когда вы с дядь Васькой дом делить начнете?
Маринку как участницу в дележе наследства интересовали детали предстоящего.
-А никогда.
Маня грустно махнула рукой.
-Завод нашу улицу сносить будет, уже решение есть. Из силиката тут для рабочих трехэтажки построят. Нам с Васей по однушке дадут. И шесть соток земли в дачном товарИществе. Ты только бабке не говори, не расстраивай.
- А ротонда эта где? Дашь мне ее померять?
Маринку все не оставляла материальная заинтересованность.
-Ротонда? Ох! Вот ведь умрешь с той бабки!
Да она давно уж у вас с мамкой, ротонда эта. Помнишь старую кацавейку плюшевую, что мать бочку с капустой на балконе от мороза укрывает зимой? Так это самая та ротонда ее и есть, наследие твое.
Иди уже, богачка-модница, скоро стемнеет, мать встревожится. Смотри только чтоб на лед нини!
И мы побежали домой по скрипучему вечернему снежку, позабыв вскоре и о бабке, и о ее ротонде.
Умерла баб Лена только спустя полтора года после той зимы.
А через три месяца после ее смерти дом их снесли, дав Маринке с матерью взамен их усадьбы с яблонями и сливами шесть гольных соток в дачном товариществе.
Сотки эти до сих пор верой и правдой служат Маринке с ее дочкой и внуком.
Цветут роскошными пионами и флоксами под окном маленького косого домика, называемого наша дача.
А ротонда вот вернулась ко мне воспоминаниями о людях моего детства, в жизни которых было много бед, тяжелого труда, унизительной бедности, не вытеснивших все ж в них высоких общечеловеческих качеств: жерственности, человеколюбия и доброты.
Надо бы писать воспоминания о тех временах и людях высокими слогом и штилем, но в голову лезет всякая чепуха, типа этой ротонды, богатой женской одежды 17 век.
Но вы ж тут многие и сами знаете, что в трудные времена чепухой только и можно спастись. Чепухой и талонами на хлеб и сахар.