- Вы что-то еще хотели сказать, пани Гражина? – услышала, как будто из далека, Йоня голос Тадека.
Секретарша немного замялась и впервые после сцены в приемной посмотрела на Йоню.
- Я слышала… простите, пан директор, Вы стояли в дверях, и я не могла не слышать.
Тадек понимающе закивал.
- Я слышала, - повторила секретарша, - что пани нужен наш старый корм… Ну, то есть, тот, что мы выпускали до 29 мая…
Йоня с надеждой уставилась на секретаршу. Та продолжала:
- Я делаю большие запасы для моего Бронека. Бронек – это мой кот, - пояснила она. И с гордостью в голосе добавила:
- Очень редкий – персидский голубой.
Йоня поспешно закивала, подтверждая свое восхищение именно этой породой, и довольная пани Гражина продолжила:
- Я вполне могла бы поделиться с пани своими запасами. Пакетиков 8 – 10 Вас устроят?
Йоня готова была расцеловать эту молодую гренадершу, и, наверное, так бы и сделала, но поблизости нигде не было подходящей лестницы.
- О-о-о! – только и смогла выдавить она из себя. – Я была бы Вам так благодарна! Я заплачу!
Она поспешно схватила свою сумочку. Пани Гражина приняла вид оскорбленной добродетели.
- Что Вы, пани! Об этом не может быть и речи!
«Какая же она все-таки милая! – растроганно подумала Йоня. – И ничего, что такая огромная! Тадеку как раз нужна большая, сильная женщина, способная выносить его истерики и противостоять резким перепадам настроения. Жаль, что я с ней так нехорошо поступила, - запоздало раскаялась Йоня, вспомнив эпизод с копировальной машиной. – Впрочем, о чем это она там?..»
Пани Гражина меж тем заливалась соловьем:
- … и я надеюсь, что получив желаемое, пани, разумеется, приложит все силы, чтобы отыскать нашу пропажу. И все владельцы кошек вздохнут с облегчением, ибо их любимцы будут обеспечены настоящим хорошим кормом. А ради этой высокой цели я даже пойду на то, что мой Бронечек немного поголодает… Но я искренне надеюсь, что действительно немного, ведь любезная пани…
«Вот так… - грустно подумала Йоня. – Вот так покупают и продают великих людей! И даже не очень великих… всего за каких-то 8-10 пакетиков кошачьего корма! Ну, теперь никаких 8! Пусть тащит все 10!» - решительно подумала Йоня, хотя немногим ранее согласилась бы и на 7 – через неделю приезжает Агнешка, пусть сама решает свои проблемы! Но мысль о получении долгожданного корма и о том, что этот корм, как не совсем мягко – какая тут мягкость при таких габаритах! – ей намекнули, нужно еще отработать, настроила Йоню на боевой лад.
Она, как смогла, заверила пани Гражину, в своей личной заинтересованности в этом деле и решительно прервала дальнейшее словоизвержение секретарши. Выпроводила ее в приемную и потребовала у Тадека полный отчет об обнаружении пропажи документов.
Здесь все оказалось довольно просто: просмотрев отчеты своих начальников отделов, Тадек, как и положено, как делал это изо дня в день, решил убрать их в сейф. Сейф стоял тут же, в углу. Он был снабжен сложным электронным замком, и чтобы его открыть, нужно было набрать код и прислонить к специальному окошку левую пятку Тадека.
Перво-наперво, пана директора озадачил тот факт, что на его левой ноге не оказалось носка, но он решил поразмыслить над этим на досуге и сначала закончить дела.
Открыл дверь сейфа – ежемесячные отчеты начальников отделов за многие-многие годы осыпали его с головы до пят. Только он успел подумать о том, что давно следовало навести здесь порядок, как в следующую минуту его буквально прошиб холодный пот: из потайного отделения сейфа – святая святых, где хранилась вся документация по технологическому процессу приготовления кошачьего корма – торчал ключ. Этот ключ он всегда носил на шее и не снимал даже в душе. Рука автоматически скользнула за шиворот – ключа не было! Пытаясь убедить себя в том, что это он сам забыл здесь ключ, пан Тадеуш открыл потайное отделение – оно было пусто…
Стоит ли дальше говорить о том, какая началась кутерьма. Приехавшая по горячим следам полиция, никаких «горячих следов», естественно, не обнаружила кроме многочисленных отпечатков самого пана директора, его секретарши и начальников отделов. Все вышеозначенные персонажи совершенно безропотно дали себя обыскать, опросить и готовы были на любые другие подвиги только бы заветная документация вернулась на свое место, но увы…
- Йонушка, милая! – рыдал Тадек, заламывая руки. – У них люди пропадают! Депутатов и бизнесменов, как воробьев отстреливают, целый самолет с самим президентом грохнули, а тут мы со своим кошачьим кормом! Да им на это – тьфу! И растереть. Одним висяком, как это у них называют, больше, одним меньше! Да и «висяк» какой-то несерьезный: «секретная технология производства кошачьего корма»! – Тадек мерзко захихикал. Йоня уже совсем было усомнилась в его душевном благополучии, но он быстро успокоился и весьма патетически, для пущей серьезности момента, взяв руки Йони в свои и прижимая их к сердцу, проговорил:
- На тебя вся надежда, родная! Только на тебя!
Йоню несколько смутило такое явное преувеличение ее скромных возможностей, но и польстило, конечно, - что там говорить!
- Но за «висяки» им тоже от начальства достается… - слабо попыталась она защитить честь мундира родной польской полиции.- И про «тьфу и растереть» ты тоже несколько… неправ… Сам же знаешь: бизнесмены эти, политики, журналисты… Ну, да ладно! – махнула она рукой. – Тащи сюда своих свидетелей – посмотрю, что можно сделать.
Допрос свидетелей, однако, несколько остудил ее боевой настрой. Все несли какую-то полную околесицу и активно противоречили друг другу.
Сторож административного корпуса утверждал, что ни на секундочку не отлучался со своего поста, никаких посторонних не видел, не слышал и не помнит, чтобы вообще кто-то кроме начальства приходил или уходил из здания.
Сторож с проходной и оба охранника клялись, что все было совершенно спокойно: никаких подозрительных посетителей, никаких нарушений, если не считать сумасшедшего Владека и его грузчика.
По поводу этого Владека с грузчиком все были единодушны: ни с того, ни с сего, ни посигналив у проходной, как положено, ни подав документы через окошко, устроили неимоверный шум – один долбал, что есть мочи в дверь, а другой чуть окно не высадил! На обратном пути тоже: влетели в сторожку, начали трясти за грудки, оскорблять. Пришлось скрутить их по-быстрому, а потом уж и разбираться, что к чему.
Водитель Владек Войцеховский и грузчик Стась Кшесинский в свою очередь в один голос утверждали, что подъехав к проходной, долго сигналили, но не получили никакого ответа. Тогда Стась, взяв накладные отправился к окну. По его словам, все трое сидели в сторожке вопреки служебному уставу и так были увлечены беседой, что один из охранников – Томаш Гжебош – даже забыл о закуренной сигарете, которая медленно тлела у него в пальцах.
- Да они нам спасибо сказать должны были! – негодовал пан Кшесинский. – Если бы я стуком в окно, а Владек в дверь ни привлекли бы, в конце концов, к себе их внимание, они бы и пожар устроить могли!
- Видит Боже, могли! – вторил ему пан Войцеховский. – У Томаша сигаретка-то уже совсем догорала! Когда мы стучать-то начали, он тут-то на месте и подпрыгнул – видать пальцы-то обжог. И ну на нас орать, что это мы, мол, шум-то такой подняли! А на обратном пути – снова: у ворот-то ни души, все трое опять-то в дежурке сидят! И что там у них за проблема-то такая была неотложная! Тут уж мы не выдержали вдвоем в дежурку и влетели!.. А они…нас…
Но самыми противоречивыми оказались показания самой секретарши.
Как утверждала пани Гражина, сразу, как первые начальники отделов стали выходить из дверей кабинета пана директора, она, не дожидаясь дополнительных указаний – ведь она довольно опытная и исполнительная секретарша – поставила полный кофейник на плиту.
Когда она выходила из подсобки, где у нее стояли холодильник, плита, кухонный стол и раковина для посуды, она увидела, как дверь приемной открывается. Это и был пан Ходорецкий. с ним она воевала на протяжении двух часов, строго исполняя наказ пана директора: никого к нему не пускать и не беспокоить его ни при каких обстоятельствах. На вопрос же, когда она получила столь строгий приказ, пани Гражина лишь морщила лоб и таращила удивленные глаза, но продолжала стоять на своем, что приказ точно был, и точно исходил от самого пана директора.
Сам пан директор готов был клясться на крови, что никогда в жизни не отдавал такого приказа! Наоборот, как только он обнаружил, что пан Ходорецкий позабыл оставить свой отчет, он немедленно приказал пани Гражине вернуть его, что она незамедлительно и сделала.
Пан Ходорецкий, поминутно утирая огромным носовым платком свою не менее огромную лысину, утверждал, что, собираясь войти в собственный кабинет, вспомнил, что, уходя, не положил отчет на стол директора и вернулся сам, желая поскорее загладить свою оплошность. Он искренне не понимает, почему из-за такой мизерной провинности его более двух часов продержали под дверью директорского кабинета. На вопрос Йони, чем же он занимался в приемной все эти два часа, пан Ходорецкий вновь достал свой огромный платок, несколько раз промокнул лысину, убрал платок в портфель, достал оттуда какие-то бумаги, повертел их в руках и убрал обратно, почесал за ухом, тяжело вздохнул, но, в конце концов, ответил, что фактически не находился все два часа в приемной, у него были кое-какие дела в бухгалтерии, где он и провел большую часть времени, но регулярно наведывался в приемную, пока его наконец-то ни впустили.
Хорошенькая пухленькая бухгалтерша пани Зося долго непонимающе хлопала своими приклеенными ресницами, пока ни поняла, что от нее хотят. В конце концов, она полностью подтвердила слова пана Ходорецкого, уточнив, что они вели сугубо деловую беседу, касающуюся улучшения работы отдела сбыта.
Но самыми интересными и полезными оказались все-таки показания пана Сточинского, садовника, который пришел первым, но как это часто бывает в жизни, по независимым от него обстоятельствам никак не мог попасть на «допрос» и оказался последним.
Вычесав, разомлевшую от вкусного ужина, а потому согласную на все, Клотильду, Йоня перечитывала эти показания, любезно записанные для нее одной из более мелких секретарш.
(Из показаний садовника Станислова Стачинского)
Двадцать девятого мая я подстригал кусты у проходной административного корпуса. День был жаркий. Работы много. Только приладился я прикурить, слышу: идет кто-то – из-за кустов не видно, а лишь шаги: топ-топ, топ-топ. Я эдак веточки раздвинул – чужой кто-то – одет чудно! Плащ вроде такой, али накидка черная – сзади и не разберешь толком! А на голове – шляпа, тоже черная…большая… Я еще подумал: «В такую жару – и в шляпе!» А в руке чой-то такое крутит, вроде кругленькое что-то, блестящее… вроде как на веревочке, аль на цепочке – не знаю. Идет, значит, и крутит туда-сюда, туда-сюда. Я на эту блестящую штуку засмотрелся, чуть на кусты не упал, чуть глазоньки себе не выколол! Заходит он, значит, в корпус…в административный и не выходит. Я думаю: «Дай-ка к пану Збышеку загляну! Перекурю чуток. Спрошу, кто такой». Он же кореш мой. «Спрошу, - думаю, - его, что за птица!» Он же ему документик, поди, показывал – у нас с этим, эвон, как строго! Ну и вот, значит, подхожу я к пану Збышеку, а он, как статуй сидит себе и что-то под нос бормочет. Я ему: «Здоров, Янусь!» А он на меня и не глядит вовсе – куда-то в стенку уставился и все бормочет, бормочет… Страсть!
Вопрос приезжей пани в красной шляпе: А что бормотал, не припомните?
Пан Стачинский: Да что-то навроде песенки этой… как там ее бишь… «Ничего не слышу, ничего не вижу, ничего не помню!»
Приезжая пани в красной шляпе: а вы точно уверены, что «не помню»? Ведь в песне поется: «не знаю».
Пан Стачинский: Да кто же его знает, кто что знает, а кто не знает, как там оно поется и как не поется! Он ведь и не пел вовсе… а так… бормотал только…да еще считал!
Пани в шляпе: Что считал?
Пан Стачинский: А кто ж его разберет! Сидит, вот эдак…глядит в одну точку и бормочет: «Ничего не вижу… двадцать один….ничего не слышу….двадцать два…ничего не помню…двадцать три…» Страсть!
Пани в шляпе: А что потом?
Пан Стачинский: А потом я слышу – голоса! Ноги затопали – ну, ясное дело: у начальников совещание закончилось! Те, что курящие на перекур побежали, а мне с ними встречаться, вроде как, не с руки – у них своя работа, у меня своя. Ну, я, ясное дело, рванул к выходу. Только вот слышу, выходя, что пан Збышек здоровается с кем-то! Оглянулся, а он, вроде как, уже и не статуй вовсе: разговаривает, улыбается! Меня такая досада взяла! «Ну, - думаю, - дружок окаянный! Разыграл ты меня! Погоди ж, я тебя тоже разыграю как-нибудь – не обрадуешься!» Вышел я и пошел дальше кусты стричь.
Пани в шляпе: А человек в черном плаще и шляпе? Вы больше не видели его?
Пан Стачинский: Как же не видал! Видал, конечно! Ну, я уж тогда рядок почти совсем закончил, уже уходить на другое место собирался. Тут этот идет…черный.
Пани в шляпе: Вы видели его лицо?
Пан Стачинский: Какое там лицо! Шляпа одна! За ней ничегошеньки и не видно!
Пани в шляпе: Простите, и что было дальше?
Пан Стачинский: А дальше я думаю: «Вот здесь как раз работу закончил, заскочу-ка я опять к Збышеку. Может, на этот раз скажет мне, кто это был». Захожу… А он опять за свое: «Ничего не помню…девятнадцать…» Меня опять такая досада взяла! «Погоди, - думаю. - Ничего не видишь? Ничего не помнишь? – И прекрасно!» Подкрался я к его столу и его заветную четвертушечку и вытащил! А он, верите, нет – так и сидит: «Ничего не вижу…ничего не слышу…» Ну, что? Ни класть же ее обратно! Так и увел… А потом… Бес попутал, пан директор! Да каялся же ужо! Вот Вам крест – больше такое не повторится!
Пан директор: Если у пани больше нет вопросов, можете быть свободны, пан Стачинский. Но, смотрите у меня! Больше ни капли с этой стороны проходной! Там, за воротами – сколько хотите, ваше личное дело!.. Но чтоб без последствий…
Пан Стачинский: Да как можно, пан директор! Золотенький Вы наш! Я же говорю: бес попутал! Этот в черном не иначе как сам нечистый был! Все не по-нашему лопотал с кем-то! И все время говорил: «Эль бери!» Эль – это, вроде, как пиво не по-нашему! Мне вот племяш такой эль из Аглии привозил. Так вот все и говорил: «Эль бери! Эль бери!» Не племяш, а этот в черном. Видать, отметить, что хотели или ишо чо…»
Йоня убрала листы с допросом в сторону, сложила вычесанную шерсть в пакет и отнесла в Агнешкину сумку. Благодаря показаниям пана Стачинского многое вставало на свои места. Но вот последняя фраза никак не давала Йоне покоя. Что-то тут, явно, было не так… «Эль бери»…
Йоня достала свой новый мобильник («Надо же мне как-то связываться с тобой!..» - промямлил Тадек, вручая его Йоне) и набрала номер Тадека.
- Прости за поздний звонок, - сказала она, услышав в трубке его сонный голос. – Мне не дают покоя слова твоего садовника: «Эль бери!» При чем тут эль? И почему вдруг «черный человек» «лопотал все не по-нашему», а потом вдруг четко сказал: «Эль бери!» и не «Бери эль», а именно «Эль бери»?
- Да, кто его знает, алкаша этого… - зевнул Тадек. – Может ему почудилось что…
- А, может, это какое-то одно слово «эльбери», что может означать «эльбери»? На что это похоже? – спросила Йоня.
- Ягода, наверное, какая-нибудь, - снова зевнул Тадек. – Пивная…
Йоня физически ощущала, как ему хочется послать, ее куда подальше и снова завалиться спать. «Нет, погоди!» - думала она. – «Нанял, так нанял! Обещал помогать – помогай!»
- Пивная ягода? – уточнила она. – А разве есть такая?
- Может, есть, а, может, нет… Но это единственное, на что это похоже: э-э-э-йлсбери… - Тадек снова сладко и протяжно зевнул и вдруг замолк.
- Алло! Алло! Тадек! – забеспокоилась Йоня. – Тадек, ты меня слышишь?
- Это не «Эль бери», - вдруг четко и ясно сказал Тадек. – Это Эйлсбери! Английский городок, где расположен головной офис концерна и основной завод по производству кошачьего корма. У меня здесь только филиал… Я связался с ними и со дня на день ждал от туда помощи… Вот что, - голос его стал на удивление твердым и решительным. – Завтра тебе необходимо вылететь в Англию! Все финансовые и юридические вопросы беру на себя. Прямо сейчас этим и займусь.
- Но… у меня здесь кошка… я не могу прямо завтра… - запротестовала было Йоня.
- Утром я пришлю к тебе Гражину. Все будет в лучшем виде! Можешь не беспокоиться, - начальственные нотки все ярче и ярче проступали в его голосе. – Завтра ты вылетаешь.
Йоня дала отбой. Надо собираться. Она осторожно переложила кошку на ее диванчик и чмокнула в розовый носик. Та приоткрыла один глаз и сонно мурлыкнула.
- И тебе спокойной ночи! – пожелала ей Йоня. – Завтра в твоей жизни начнутся новые большие перемены, впрочем, как и в моей… Итак, в Англию!
продолжение http://www.proza.ru/2014/07/25/1116