Кинообщественность приняла Германово «Трудно быть богом» (дальше «ТББ») с растерянным, но почтением: все же «сам» Герман, шедевр-завещание…
Публика была простодушнее, массово покидая зал на двадцатой уже минуте. (Так, бают, было в фешенебельной ныне Барвихе).
Думаю, широкого гламурного зрителя фильм отвратил своим демонстративным физиологизмом. Мотив грязи, «скверны телесной» у Германа нарастал от картины к картине и был, похоже, для него абсолютно необходим. Герман вообще был художником очень последовательным, верным своей какой-то внутренней теме (теме, в общем-то, отрицающей жизнь земную как явленье природное), а его последние три работы: «Мой друг Иван Лапшин», «Хрусталев, машину!» и «ТББ» — составляют идейно-смысловой, крайне значимый и знаковый для режиссера триптих.
И мотив грязи играет в них сквозную системообразующую роль. Впрочем, я не кинокритик, почему и имею право показаться дураком, выдав свою то ли догадку, то ли домысел.
Итак, с грязью — шире: с «грязью прежней жизни» — герои «Лапшина» борются, противостоя грязевой уркаганской топи. В «Хрусталеве» показано, что эта грязь никуда не ушла, а лишь окаменела монументальными узорами сталинского «вампира». Очередная попытка преобразовать человечество провалилась. И вот в «ТББ» мысль о безнадежности подобных попыток поднимается от исторической, социальной конкретики в область философского обобщения. Давняя повесть Стругацких позволила облечь это в отвлеченно-притчевую форму, лишь подсказала сюжетный движок.
Важно, что грязь в «ТББ» проникает уже в самого человека, отсюда вся эта рыготня, плеванье, пуканье, намеренное гримасничанье-паясничанье. Человек здесь — естественное составляющее болота, бучила жизни. Мне было легко смотреть «ТББ» потому, что я воспринимал его еще и как удивительно самоироничную для автора вещь, а это дает воздух, возможность вынырнуть. Кажется, и сам Герман забавляется, цитируя мотивы своих прежних фильмов, обращая их здесь уже в гэги, которые кто-то назовет и досадным самоповтором.
Нет, это не самоповтор, это ведущая тема художника, которую он доводит уже до назойливого визга крещендо. Человек состоит весь из грязи, почему и земляне, люди более высокой гуманистической культуры, по ошибке принявшие башни на планете Арканар за признак Возрождения, не только оказались в самом гнусном средневековье, но и потихоньку сами растворяются в нем, теряют себя в беспробудном пьянстве, дичают. Ах, путь с горки так легок!..
Дольше других держится дон Румата (Л. Ярмольник). Кажется, Ярмольника Герман пригласил случайно, но как же кстати пришлись благородная иберийская внешность его в начале фильма и иудейские черты, которые явственны во второй части! Ибо — да: перед нами, в конечном счете, Иисус Христос, «царь Иудейский», посланный к людям, но бессильный помочь преодолеть их социальное и физиологическое скотство. Евангельские мотивы явно просматриваются в «ТББ», однако это, конечно, не посыл напрямую, а тонкие, хотя и красноречивые, настойчивые аллюзии.
Я же говорю: Герман как художник дает порою почувствовать своими хитрыми методами условность происходящего, глотнуть воздуху, напомнить нам — ты только зритель, перед тобой лишь произведение искусства. И все же смысл картины беспродышно трагичен. Ни путь прогресса (эпоха-то Возрождения, справедливо говорится здесь, — самое коварное и кровавое время в истории), ни путь проповеди-доброго поступка, путь веры не могут преодолеть животное в человеке. Главная мысль, что «за серыми всегда приходят черные», за упрощением, невежеством приходит одичание, а за ним прямое палачество и рабство — эта мысль, конечно, всегда актуальна. И у нас, где, говорят, «взят тренд на понижение» (уровня развития населения), наверно, она злободневна аж. (Ежели это так, разумеется).
В этой мысли скрыт оптимизм: не поддадимся серости, «возьмемся за руки, друзья», и чернота не подступит. Но художественный строй картины как-то на иное настраивает. После междоусобной мясорубки все черные и серые силы искрошены, земляне собираются покинуть Арканар. Но дон Румата, всё и всех потерявший здесь, остается в заснеженном поле. То ли это намеренное самоубийство, то ли (и?..) преображение, переход от земной скверны в иные сферы бытия. Или, быть может, Румата все еще надеется найти новую жизнь в этом обезлюдевшем месте, «начать с белого листа»? (Это, кстати. единственный ослепительно светлый кадр фильма: словно из подземного лабиринта на свет божий выпростались, наконец).
Финал картины вроде открытый, но слишком уж много минора обрушилось на нас, чтобы ухватиться за белоснежный призрак надежды… И знаете, что? Пользуясь привилегией непрофессонала, я предположил бы, что «ТББ» есть сон (возможно, предсмертный) того самого генерала Хрусталева, который в предыдущем фильме Германа добровольно уходит в бомжи, но ведь такая, бомжачья, свобода — тоже иллюзия.
Избавлением от всяческой скверны жизни становится только смерть.
Итак, этим фильмом А. Герман «закрыл» для себя человечество? Похоже… Спиноза говорил: «Все хорошее — трудно». По Герману выходит — и невозможно.
Чтобы это сказать, режиссер пошел на многое. Снимались у него и псих. больные, и бомжи. И если уж художник использует как краску чужую беспросветную беду… Меня это как-то царапает. Но прорыв через условную холстину искусства в ужас реальной жизни, в ее абсолютный мрак, есть ответ на вопрос, оставил ли Герман в своей картине для себя и для нас хоть призрак надежды.
Нет. Не оставил.
Быть может, спорную, несправедливую, но выстраданную главную свою мысль он в «ТББ» дожал всеми доступными средствами.
Такое вот от мастера нам всем «завещание»…
2.07.2014