Когда ночь побледнела и почти иссякла, и молчавшие из-за грозы соловьи воспевать начинают грядущий рассвет, просыпается живая могила, и уже не может заснуть. Ворочается с боку набок, слушает, как скребут ветки по крыше и мыши под полом, выбегает подчас в халате и тапочках на порог, чтоб вдохнуть свежести, мягкости, но не шагнуть за черту перед тем, как вернуться в душную спальню. Живая могила теперь - разрытая - и кутается в душное одеяло, утыкается носом в подушку, только бы не вдыхать земляной сырости, натягивает на уши одеяло (не слышать, как соловьи воспевают мгновение, похожее на те, которые сама закопала в себе).
Седое небо дрожит над землею - для нее оно серое и сырое, из нее же самой во все стороны торчат мгновения, случаи, события, смыслы: букеты из роз, ромашек, одуванчиков, лотосов - перемешивают чай в сахаре и взлетами крылают, и крылами взлетают - но бьются в ней об опустевшее - крышку от саркофага, приметанного собственноручно. Ей не хочется спать, но она потому и могила, что давно мастерица майевтики и убаюкивания, и у края кивания всем душным "зачем", "почему", - но у края постели сжимания мягкой игрушки с остекленевшим взглядом, и вопреки звону и шелесту восходящего солнца, вопреки соловьям - усыпания, забывания, как тем летом, забывания, как в той жизни сама была соловьем, лепестком, вплетенным в златые косы ветра.
Живая могила выходит на порог и прячется: могила боится спуститься в сад и не увидеть на ветках серебра, а на небе - последней зовущей звезды, прорывающей все слои саркофага луны, оборачивающей котиков в тигров, а живой нужен дуб да кот - но не нужно ей сострадать: у кота девять жизней, а дуб переживет все могилы и спустится желудями в трепещущую сырую землю, чтоб взорваться вселенским ликующим хохотом.