В темноте мысли становятся ярче, окружают тебя со всех сторон голосами, лицами прожитого дня, выстраиваются в очередь, чтобы успеть распуститься до того, как прибудет поезд, везущий сны, ведь сны сводят на нет прожитый день, обнуляют все счетчики, чтобы ты мог начать сначала завтра - твои мысли, ночные цветы, осыпаются и мерцают полустертыми линиями лепестков, истончаются, на черном чертя силуэты воспоминаний... И кто знает, в какой именно точке кончится территория мыслей и начнутся сны. Мысли говорят наперебой, а сны уже ухмыляются, хищные. "К четвертой платформе прибыл поезд", - скажет женский голос откуда-то сверху - и запляшут, и засмеются над близорукостью дня сны, полоумные чудища разума.
Амада, как всегда осенью, лег спать около одиннадцати. Звонить своей девушке не стал: наверное, готовится сейчас к экзамену по вождению. Ей лучше быть одной в такие дни, уходить в учебу с головой. Позже, когда она сдаст экзамен, он непременно вытащит ее из ее кельи - к солнцу, чтоб не начались хандра и ненависть ко всему вокруг. Марика склонна к хандре и потому нуждается в нем. Они оба творческие люди, оба художники - он кисти, она - слова. Сейчас работают над общим трудом - книгой притч. Всего притч 24, и это число кое-что значит для них обоих... Изначально Амада не хотел иллюстрировать ее книгу, но потом прочел - оказалось, это действительно волшебные сказки, да притом написанные по сюжетам его снов. Он часто рассказывал ей свои сны - она подробно расспрашивала, и потому рассказывать ей сны стало одной из его маленьких радостей. Да и сами сны от этого наполнялись волшебством. Марика, как квалифицированный психолог, сказала, что его сны - очень редкий феномен. Оказывается, большинству людей не снятся сны или снится обыденность. Никому не снится, что он превратился в мотор автомобиля и страдает от диллемы - отпустить ли на волю машину или спасти водителя, или что он - одно из яблок, которые соревнуются в красоте и спелости и перерождаются под утро в деревья.
В темноте звуки приобретают цвета. Шорохи - синие, с яркими звездами по контуру, стуки - чернильные пятна, а шелест листвы за окном - это бледный, шуршащий цвет моря, что накатывается на брег в лунном свете.
Щелчок замка и скрип двери. Это красные, оранжевые огни тревоги. Шаги в коридоре - пронзительно рыжий страх, парализующий мышцы и мысли. И вот Амада становится слухом и страхом. Но они уже здесь. Открыли двери. Включили свет. Они знали, где выключатель? - только и успел подумать он. Трое в камуфляже и в масках. Удар в лицо, электрошок, и вот он уже приходит в себя - в машине. Вместе с двумя другими связанными фургон мчит его по неровной дороге, и ему приходится приподнять голову, чтобы не стукаться ею о дно машины. А впрочем, думает он, зачем? И горько умехается: его сейчас застрелят, вместе с этими несчастными, как собачонку, зароют в сырую землю, и никто никогда не узнает, где он похоронен, и будут говорить, что он пропал без вести. Запахи становятся ярче: пота, чьей-то мочи, пыли. Мысли мечутся словно рыжие кони в пылающем дому. Он как никогда жаждет жизни. Но выхода нет. Сердце бешено колотится, а глаза начинают слезиться, тщетно пытаясь пронзить темноту и увидеть внутренности фургончика, что везет его к месту смерти.
Когда машина остановилась, мысли его также замерли, сконцентрировались там, где кончаются его ноги - когда двери фургона открылись, и бледный свет разорвал мрак, Амада вспомнил Бога и теперь изо всех сил держался этой идеи. Он не стонал, хотя двое других рыдали и умоляли отпустить их за выкуп. Он молчал. Какой к черту выкуп, если им нужна его жизнь? Какой выкуп может быть лучше самого дорогого на земле - человеческой жизни? Интересно, кто заказал его? За что?
Сильные руки - по две пары на каждого - выволокли жертв. Его больно подхватила земля, за ноги его потащили по какому-то пустырю - он не извивался и не сопротивлялся. По траве, по камням, к опушке леса он проделал свой путь, царапаясь головой и плечами, думая: "Надо же, я хожу плечами. Впервые в жизни". Полная луна освещала фургон и еще один автомобиль, лесную опушку, людей, подшучивающих, передразнивающих своих жертв.
Амада видел луну, звезды и понимал, что это - в последний раз. Какое-то удивительное спокойствие и чувство благодарности обнимали его, хотя сердце билось бешено. Цепочка нательного крестика на шее холодила участок кожи. Печальное очарование луны делало травы серебристыми, и роса на них превращалась в драгоценный хрусталь. "Я иду к Тебе, Господи! Прими меня с миром! - думал он. - Я постараюсь умереть достойно". Его швырнули наземь, и умиротворение и благодарность, все эти чувства покинули его, остались в прошедших секундах. Рядом с ним - он повернул голову набок - возвышался холм свежей земли, она пахла сыростью и гниением, за ней, догадался Амада, - за ней - яма... Могила. Он уже ждал звука передергиваемого затвора, но - нет. Два ножа сверкнули перед глазами, и дикая-дикая боль пронзила шею. Перерезали горло, сообразил он. Так вот оно как... Горячее, густое заливало, казалось все вокруг, а сердце судорожно заколотилось. Стали резать тело, и боль будто сеткой из железной проволоки схватила и сжала, острая, желающая раздавить...
...Откуда-то сверху он видит, как куски тела бросают в яму. Трава, где он лежал - вся в крови. Кровь в лунном свете - черная и густая, как ртуть; медленно, неохотно земля ее впитывает. Последним бросили туловище. Пока двое справлялись с ним, четверо других курили, равнодушно глядя на действо, подле связанных, которых ждала та же участь, которые застыли, глаза широко открыв. Амада был равнодушен ко всему происходящему, и сам не знал, почему. Разумом он понимал чудовищность ситуации, но не ужасался равнодушию убийц и чудовщишному молчанию, в котором сбрасывают тело его в землю. Ему хотелось лететь на север, над лесом - и он полетел, и услышал крики, но сохранял спокойствие. Было спокойно и вместе с тем тяжело, а над лесом - чем дальше - тем становилось легче, ведь лес проплывал черный, зеленый, серебряный; поднимался ветер - и деревья зашлись смехом-шелестом, травы на полянах стали волнами, поклоняясь земле. Амада не ощущал ветра - потоки проходили сквозь него - но он и тут не изменил своему равнодушию. Наверное, подумал он, это оттого, что я умер. Руки были беловато-прозрачные, в них не было крови. В голове стояли ясность и ощущение, будто он что-то забыл.
Он умер, и это не вызывало в нем никаких эмоций. Видел свою смерть, пережил ее. Но это не трогало. Беспокоило другое - он забыл почти всю свою жизнь. Он помнил только: свою смерть, звучание слов, которыми думал, свое имя - Амада, еще то, что он любил девушку - Марика, ее звали Марика. Помнил лицо своей матери. Но больше он ничего не помнил. Наверное, думал он, это из-за потрясения отшибло память.
- Эй, постой! Жди нас! - два других призрака - прозрачно-красный и прозрачно-зеленый - догоняли его. - Мы тоже летим на север.
- Кто вы?
- Ты не помнишь нас? Наши тела зарыты с твоим в одной яме. - Отвечал красноватый.
- А, вот оно что...
И они - Амада, Юстас и немой зеленый призрак (Юстас сказал, что это от того, что тому отрезали язык за то, что он громко кричал) - все втроем полетели на север. Широкая тихая река преградила им путь. Они спустились, чтобы посмотреть на свое отражение в ее водах. Амада догадывался, что увидит что-то ужасное, но, подлетев к воде, шарахнулся: лицо, изрезанное, и душа, истерзанная, были подобны чудовищу. Лица других тоже были изуродованы, но в сравнении с его ранами их раны казались царапинами. За что? Кто это сделал? Эти раны и это уродство останутся тайной леса навеки, подумал он, - ну и ладно.
Оказалось, он может погружаться в воду и выныривать, превратившись в воду, заполнившую форму, какую имело его тело при жизни. Но и здесь его удивило отсутствие ощущений. Он видел воду - влажную, прохладную, но не ощущал ее, даже становясь ею.
Позже Амада узнал, что может повелевать ветром и пламенем. Втроем они вызвали грозу и ливень, подожгли трухлявый пень и плясали вокруг него, под музыку ветра, как индейцы, и напевали веселые песенки, чтобв развеять свою угрюмость. Забавляясь со стихиями, не заметили, как рассвет, вплотную прижавшись с той стороны к горизонту и заставив небо бледнеть, сделал их тела совсем незримыми. Белый, зеленый и красный истончались, и уже не могли подняться - так и заснули, разлегшись вокруг догорающего пня.
Ночами они летали над лесом и все никак не могли из него выбраться, каждый день пролетая значительное расстояние, каждое утро растворяясь и каждый вечер просыпаясь у своей могилы. Это была ловушка. Кроме них да зверей в лесу никого не было. Река, деревья, травы, совы, мыши, зайцы, сверчки - вот и вся жизнь, думали они, и от этого становилось грустно. К тому же слово "жизнь" они уже не могли отнести к себе: без ощущений и бещ общения они переставали быть живыми людьми, с каждым днем все больше обесточиваясь. Почти потеряв надежду выбраться из лесу, не зная, что будет с ними дальше, трое призраков баловались стихиями - вызывали грозу, поднимали шторм на реке, поджигали сухие деревья (и тут же гасили дождем, чтоб не пришлось жить на пепелище). Зато к ним стали понемногу возвращаться воспоминания, и они рассказывали друг другу разные истории, перессказывали книги, фильмы. Но и это скоро приелось.
Амада стал замечать за собой хладнокровие, какого не было раньше. Однажды он утопил в реке зайца, чтоб играть с его призраком. Зверек - точнее, его призрак - привык к нему, наверное, так и не узнав, что тот, кого он выбрал своим другом, был его убийцей. Они подружились и много времени проводили вместе. Амада почти перестал разговаривать с Красным и Зеленым, отдавая предпочтение новому фавориту. Но вскоре заяц тоже ему надоел, и он прогнал зайца, обернулся пламенем и сжег живьем лисицу со щенками. Лисья семья не стала с ним дружить, - наверное, помнили, что он их убил. Однажды он выбросил на берег из воды здоровенного сома, сом задохнулся, и его съели волки, а призрак сома стал плавать с Амадой, видя в нем своего лучшего друга. Амаде казалось, сом понимал его. Призраки людей и других животных скучали где-то там, каждый вечер, очнувшись, он сразу летел к реке, словно к родному брату, к сому. Красный и Зеленый подтрунивали над ним. Они тогда еще не разучились шутить. Амада заметил, что он и сом тоже становятся красными - когда злятся, и зелеными - когда грустят. Он больше не старался убежать из лесу, только все чаще зеленел и реже радовался.
Его брат наскучил ему, так как никогда с ним не говорил, и однажды он перестал плавать с сомом, стал летать один. Он даже раскаялся, что начал дружить с животными. Ведь они не люди. Это было как раз в день первого снегопада. Ему было скучно, грустно, как никогда, нахлынула и смыла его волна - волна воспоминаний. Все вокруг становилось белым и серебристым, еще более скучным.
Родители, Марика, друзья, работа и учеба - все это сейчас не существует, оно было когда-то - и осталось лишь в памяти, да и то смутным сном, бледным призраком. Все это далеко-далеко. Было ли это на самом деле? Да и я сам, думал он, я сам при жизни был ли на самом деле? Или это мне лишь показалось? Может, это был вовсе не я, а я истинный был лишь в своих снах, ночами?..
Летая над заснеженным лесом, задумчивый призрак совсем ошалел от грусти. Ему казалось, что в этом мире без вкуса и запаха, без прикосновений, без холода и тепла он вышел на новый уровень бесплотности. Изучив лес и утратив возможность чему-либо удивляться, стал потоком, потеряв теперь все, кроме мыслей. Лес с его явлениями и метаморфозами превратился в пустой фон, предсказуемый фон для реки воспоминаний. Непрерывная линия узора повседневности выравнивалась в прямую сплошную, теряя образность, плавность и резкость изгибов, лишаясь своей изменчивости. Все было одно. Где-то здесь - он знал - кружат еще два призрака людей, должно быть, им так же скучно. Призраки животных, убитых им, прятались где-то в глуши. Сколько дней прошло со дня его смерти - и все одинаковые, как на подбор. Ничего нового.
Наверное, он растворяется, становится таким же, как эти безмолвные деревья - без имени и памяти, без смеха и эмоций. Так это и есть - смерть? Ужасная боль, которую он испытывал, когда резали на куски его тело, о, как бы он хотел вновь пережить ее! Как бы хотел ощутить если не тепло и не холод, то хотя бы боль. И как страшно становилось теперь, когда он точно знал, что бог мертв, что бог не услышал его мольбы, и что нет никакого загробного мира - только это отсроченное умирание, тихое таяние, растворение в клетке, неподалеку от собственного трупа, якоря, к которому ты привязан. Он засыпал, повторяя имена своих близких, чтобы не очнуться, не стать совсем уж никем, не растерять последние сокровища - воспоминания. Зима, весна - все одно для того, кто уже не жив.
***
Однажды он очнулся, плывя в пространстве, как на волнах. Был май, и пели соловьи. Слух и зрение - единственное, что не предало меня, думал он. Потоки воздуха несли его куда-то в чащу. Новое явление порадовало его, хотя вначале он подумал, что это близится настоящий конец. Там, в глубине, горел огонь, раздавался бой барабанов, ритм, призывающий веселого Дионисия завести кутерьму, разукрасить лес яркими красками. Живые отдыхали. Решив пока просто наблюдать, он ждал. Компания молодых людей выехала на природу. В отдалении целовалась парочка, один возился с шашлыками на костре, еще двое ставили палатки. Четверо мужчин и одна женщина. Экое везение, подумал Амада, ведь можно пополнить ряды призраков этими людьми, и тут заметил Зеленого и Красного, светящихся в отдалении от мыслей, подобных его мыслям. Нужно захватить их всех - тогда жизнь в лесу будет неутомимо веселой.
- Я за водой, - сказал один юноша. Он взял две баклажки и отправился к реке. "Как же мне повезло!" - Думал Амада. Он отправился за ним, к реке и, когда тот наклонился с баклажкой, схватил его за руку струей воды, и утащил в реку. Баклажка попыла, а Амада держал парня под водой, пока тот не перестал трепыхаться. Тут же новый призрак появился над рекой. Он сразу бросился бежать к своим, и стал размахивать руками, пытаться коснуться их, рассказать им о том, что его пытались утопить, но его руки проходили сквозь их тела.
- Ты умер. - сказал Амада, паря над парнем. - Я убил тебя.
- Как убил? Кто ты? Зачем?
- Меня зовут Амада. Мне здесь скучно и одиноко. Мы возьмем и твоих друзей... Будете с нами летать.
Внезапно его внимание привлекли две вещи: второй огонь, еще дальше в чаще, куда направились друзья утопленника, и парочка, вернее, девушка: ее голос - голос Марики, который нельзя спутать ни с чьим. Зеленый и Красный решили сжечь заживо тех двоих, догадался Амада.
Марика! Так у тебя появился парень!..
Парочка целовалась под старым дубом. Девушка была затиснута между дубом и парнем, и светлые ее волосы омерзительными загорелыми руками гладил юноша. Амада стал красным. Злоба нахлынула на него, и ярость, равная по силе ярости бури. Предательница! Как смеешь ты целовать его, ведь еще года не прошло со дня смерти твоего возлбленного? Как ты можешь? И тут парень Марики отлучился, а девушка села в траву, обняла колени и грустит. Амада усомнился в своих мыслях. Ты грустишь, дорогая? Может быть, ты скучаешь по мне? Он вспомнил их дни, их встречи и пощания, как долго они разговаривали - обо всем подряд, ничего не отдавая предпочтения, мечтая, вспоминая, смеясь. Ей грустно с ним, наверное, грустно, раз не смеется и не мечтает, сидит, обняв колени, и кажется, ее глаза полны слез... Как же она осунулась...
Но довольно мыслей, сказал себе Амада, лучшего шанса не может представиться! Он поднялся выше, выше, и нашел толстую ветку, обхватить которую человек бы не смог, сухую, готовую отвалиться - и он отделил ее от дерева, и сбросил на возлюбленную предательницу. При этом раздался громовой грохот, и девушка умерла.
Ее бледный, белый призрак удивленно смотрел на свои руки и вниз, туда, где из-под огромной ветки выкатилась ее бежевая кружевная туфелька.
- Что такое? - спросила девушка.
Тут прибежал ее парень, закрыл лицо руками, и запричитал:
- Расплата! Расплата! Горе мне! Зачем я пошел на это ради тебя, Марика, зачем, зачем я послушал дьявола! Почему я не смог добиться тебя в честном бою! - но, услышав крики своих друзей, сжигаемых на костре, побежал к ним - и тут же вернулся, завел машину и ехал, наверное, до утра, и днем тоже, подальше от проклятого места, где умерли за ночь четверо человек, и, наверное, летел потом на самолете - подальше от проклятого леса, проклятой страны и проклятой планеты. Беги, думает Амада, глядя, как юноша заводит мотор, беги! От смерти не убежишь, трусливый жалкий человечишко... Но вот Марика спрашивает:
- Почему этот парень плачет? Он знал меня? Я ведь умерла, да?
- Да, моя милая. Ты умерла. Я убил тебя, потому что очень злился за то, что ты с ним. Мы любили друг друга - ты и я, и я умер, а ты оставалась жива. С тех пор, как я умер, прошел почти год.
- А кто я была?
- Ты работала психологом. Мы вместе писали книгу. Помнишь? Ты писала притчи, а я иллюстрировал их.
- Я не помню ничего из того, что ты сказал! Но постараюсь вспомнить... Должно быть, я не была с ним счастлива, - Марика указала рукой в направлении, следов машины, и рассмеялась самым жемчужным и нежным смехом.
Амада взял ее за руку - ладошка была теплая, нежная, маленькая - и они вместе полетели. Он знал, что если им суждено навечно остаться здесь, в этой глуши, то они будут вместе, и тепло ее руки передавалось его руке. Ему было немного жаль юношу, но на него смотрела любимая, правда, ровным счетом не помнящая ничего из своей жизни, и ему предстояло рассказать Марике все о ней, не упуская ни единой детали... Они не заметили, как побледнела ночь. Загорался рассвет, и она держала его за руку и звала за собою - выше, вместе, навстречу солнцу, туда, где над горными вершинами, над серебристыми нитями рек перистые облака, эти тонкие розовые шали, наливаются ласковым золотом.