Шестнадцать

Семён Сордес
 
  «And can you feel the love tonight
  It is where we are
  It's enough for this wide-eyed wanderer
  That we've got this far»

  Tim Rice

  Мягкий свет чужой луны, просвечивающий сквозь натянутое полотно палатки, служил им ночником. Лёгкий бриз вливался в её тесный уютный мирок через оставленный не запахнутым полой проём и приятно охлаждал разгорячённые тела, разбавляя ароматы страсти свежестью сумерек и благоуханием ночных цветов. Скрипучие и чирикающие трели насекомых, скрытых мраком и листвой леса, заглушили их стоны. Природа была их союзницей. Природа сервировала их усладу. Природа торжествовала вместе с ними, заполняя своим вездесущим благословенным естеством всё вокруг. И они отдавали этой Царице почести и благодарный долг на празднике Жизни. И славили, славили, славили её вновь и вновь.
  Это была волшебная, божественная симфония. А в её коде долгий-предолгий поцелуй, как в последний раз, словно сейчас они расстанутся навечно, едва разъединив уста. Но она не превратилась в туман, а он не обратился в камень, когда их дыхание вновь стало раздельным.
  Пашка блаженно тихо-тихо замурлыкал под нос. Алиса так же тихо, почти беззвучно, засмеялась. Они так и продолжали лежать, обнявшись, будто став единым целым за промелькнувшие скорым мгновением пару часов. Лежали молча – слов не хватало. Да они и не нуждались в них сейчас. Всё было сказано во взглядах, устремлённых друг в друга, в самую душу. Взглядах близких-близких – на расстоянии поцелуя. Пашка чмокнул Алису в кончик носа…


  Их близость этой ночью являлась итогом долгого увлекательного пути. Звёзды свидетельницы – они не торопились его пройти, но проявляли исключительное внимание к деталям, питая дотошность своей отроческой любознательности. Да, теория была выучена давно, но усвоенный материал не требовал срочного практического доказательства блестящего знания предмета. Ничто не заставляло их спешить, кроме страсти, обжигающей сердца. Но они терпели, они не спешили, они наблюдали и учились жить с этой страстью и наслаждаться её кусачим пламенем. Они закалялись им и приручали его, пока оно, наконец, утратив свой строптивый пыл, так часто ранящий неокрепшие души, не начало их уютно согревать добрыми мыслями друг о друге. И они были осторожны. Новое приключение дарило им радость, грани и глубину которой они пока не могли объять при всей своей искушённости в эмпирических аспектах науки, и каждый день они с восторгом обнаруживали что-то новое в палитре взаимных чувств и ощущений. Но всё-таки к удовольствию примешивался и страх, и тихая грусть. Когда-то они так жаждали повзрослеть, а теперь остановились в нерешительности перед последней кулисой, которой самой Природой отмечена граница детства. Теперь им хотелось подольше не захлопывать дверь в весну юности.
  Однако, не рискуя, наверное, впервые в жизни, очертя голову броситься форсировать очередной метафорический Рубикон, они наполняли свой досуг учёбой, тренингом, самоконтролем. Они учились сдерживаться или наоборот поддаваться в нужный момент. Учились нежности и строгости, прилежности и аккуратности. Они были знакомы, что называется, «с пелёнок». Они думали, что знают друг дружку, как облупленных. Но эти знания пошли прахом в момент, когда они нащупали корни своей привязанности. Когда древо их дружбы зацвело Любовью. Теперь они заново привыкали друг к другу и учились спокойно воспринимать близкого человека не только в обыденности, но и в минуты уединения от шумного мира для взаимной ласковой сатисфакции.
  Губы Алисы расплывались в непроизвольной улыбке от воспоминаний, как трясло Пашку, когда он впервые обнял её не как подругу, партнёршу по танцу или занятиям гимнастикой, а как любимую девушку. Он вдруг стал ватным, неуклюжим и словно опасался ошпариться об неё. Разве она его упрекала? Разве сама она не дрожала, как осиновый лист, от смешанных в невообразимом коктейле неловкости, смущения и… удовольствия?  А они были ещё одеты…
  Следующий шаг – наблюдать друг друга в первородном виде – тоже оказался непростым. Разговоры и откровения, их прежнее изучение осязанием своих тел и просто память о виде друг друга в купальном белье, да и без белья в случайные моменты их бурного детства, – всё это, казалось, должно подготовить их к этапному мгновению интимного доверия, когда неловкое чувство беззащитности, вызванное наготой, внезапно могло сделать их агрессивными в мыслях и поступках.
  Но когда одежды Алисы пали долу, она долго смотрела на них, не решаясь поднять взор на друга. Она боялась увидеть в добрых мальчишеских глазах алчный блеск вожделения, гримасу похоти на милом лице. На расстоянии вытянутой руки она отчётливо слышала, как колотится его сердце, переполненное вскипевшей кровью, каким неровным стало его дыхание. Не глядя на Пашу, Алиса ясно представляла, как он сейчас пытался справиться с захлестнувшей его волной адреналина, вызванной изгнанием из комнаты скромности. Как же ей хотелось прекратить это мучение любимого человека – закрыться и самой заткнуть уши от оглушительного стука, раздающегося из его груди. Она не стеснялась своей наготы перед ним. Ей было жалко Пашу и совестно, что она так изводит его, что она превращает его в зверя. И ей было стыдно за себя, что она вообще может думать подобное о нём. Этот стыд заставил её поднять взгляд. Она обомлела: вместо навыдумыванных ей греховных примет в глазах друга блестели слёзы восхищения.
  – Алиса! Миленькая! Как ты прекрасна! – заворожено прошептал Паша.
  Простая фраза. Она, как слово «мама» для ребёнка, не утратит вовек своей актуальности для влюблённых. И Паша произнёс её с той интонацией, когда без иных цветастых слов было выражено до последнего штриха всё его упоение от восхитительного зрелища.
  – Если хочешь – дотронься, – вдохновилась его священным восторгом Алиса.
  – Я боюсь…
  – Паш, я не рассержусь.
  – Я боюсь, что до этого дня я жил чудесным фантастическим сном, а, коснувшись тебя, я проснусь…
  – В ещё более чудесной реальности?
  Алиса взяла руку друга и приложила к своей груди.
  – Словно птичка… Твоё сердце словно птичка! – очарованно выдохнул Паша.
  «Птичка? Скорее уж носорог!» – рассмеялась про себя Алиса, тому, с какой силой её сердце молотилось в рёбра.
  А другая рука ободрённого юноши уже скользила по шелковистой коже её бедра. И Алиса старалась не уступать другу в смелости. А порой и в дерзости.
  Впервые они ощутили своеобразное «электричество любви» – фантомные разряды на кончиках пальцев в перенапряжённых от возбуждения нервах, возникающие при прикосновении к предмету страсти. Это новшество их немало забавляло, и скоро они совсем раскрепостились, а после удивлялись своей наивной стыдливости в начале.
  Оказалось, что Пашка, как и Алиса, тоже переживал неприятный мозговой штурм, когда, оставшись в одних бОксерах, он с досадой осадил коней…
  Как всегда проголодавшийся от переизбытка чувств, Гераскин опустошал холодильник и с притворным горем сетовал подруге на свои переживания в момент их «близкого знакомства»:
  – Представляю я себя, значится, на всеобщее обозрение, и тут до меня доходит, что видок-то у меня не самый приличный. Все мои помыслы живописно так выражены на пару футов ниже головы. И я умом-то понимаю, что я сейчас не просто перед любимой девушкой, а перед биологом, отлично знающим физиологию мужских особей. То есть, объяснять ей суть моей метаморфозы не требуется – она всё прекрасно поймёт. И ведь знаю, уверен, что не может моя Алисочка потешаться над всей неказистостью моей вульгарной фигуры. А всё равно поджилки трясутся. И какая-то чушь в голову лезет, что ты сейчас начнёшь смеяться. Мол, гляньте-ка – рыцарь Красной стрелы! А это у вас, сударь, что? Красная стрела или вымпел? А вы, судя по всему, строите грандиозные планы на будущее! И прочее, прочее! Кошмар!
  Алиса смеялась от души на Пашкины причитания. Ища разрядку от эмоциональной встряски, он делал то, что у него получалось лучше всего – веселился и веселил, подтрунивая над самим собой. Конечно, Алисе и в голову не приходило отпускать колкости в момент особой уязвимости Пашиной гордости. Кроме того, она считала, что их первый «боевой» опыт вообще увенчался успехом. «Cuncta erant bona»*, – так, кажется, говорят, если память не подводит.
  А пресловутый вымпел? Если Паша и комплексовал из-за его кичливости, то Алиса вовсе не увидела в воплощении юношеской чувственности сходства с «жезлом Осириса». Но нашла его предметом вполне уместным и к месту. Паша нормальный, и реакция у него на девичью наготу нормальная, – заключила она. Призывает этот вымпел «на абордаж», так что ж с того? Разве это не символ мужской симпатии, визуальный дифирамб женской соблазнительности? И, кстати, некоторые комплименты приятно видеть, а не слышать!
  Так они встречались и увлеченно наблюдали и  изучали друг друга. Наслаждались друг другом.
  Связь их не была скрыта от родителей. Расчувствовавшаяся мама, смахнув слезу, благословила дочь именем богини Любви. Отец без раздражения, исключительно для проформы, проворчал: «Просил же, до шестнадцати потерпеть…» А мать Гераскина? Пожалуй, она была счастливей всех: её ненаглядный сын на какое-то время утратил интерес ко всяким опасным авантюрам и космическим полётам. И, не иначе, как под влиянием своих чувств к Алисе, он начал относиться и к своей матери с исключительно трепетным вниманием.
  С Алисой же Паша был самим очарованием и заботой. Он её боготворил, пускай это слово и не передаёт всей широты его души, простёртой к услугам подруги. Прослывший ещё в школе повесой-сердцеедом, с Алисой Паша вёл себя скромно и предупредительно. Она являлась для него большим, чем просто привлекательной девушкой, и иные помыслы питали его интерес к ней, а не желание перехватить сиюминутный поцелуй. Паша искал в объятиях терпеливой и деликатной Алисы ласки и утешения своим подростковым тревогам, с ней он мог быть самим собой: сентиментальным мальчишкой, с неожиданно хрупкой душевной организацией, что никак нельзя было распознать  ни в его образе бывалого вояки, ни по его публичному поведению.
  Минули полтора года: тысячи поцелуев и сотни часов любовных объятий. Союз Алисы и Паши, тем не менее, несмотря на их статус de facto молодых супругов, оставался целомудрен. «Идиллия» – было бы слабым определением для характеристики гармонии, цветущей в их отношениях. Так стоило ли спешить искать новые ощущения – познать глубину и силу друг друга в таинстве смешения карм? Вопрос этот не поднимался Пашкой – он не требовал и даже не намекал на возможность его решения. И Алиса прекрасно знала, что друг не мучается ожиданием заветного шанса, проникнуть за створки райских врат и похозяйничать в яблоневых садах Эдема. Особой тяги подводить (или наоборот, «стирать») символическую черту, делящую жизнь на «до» и «после», не было и у неё. Юноша и девушка были счастливы и так, теми встречами, когда они подолгу миловались самым прихотливым образом, не покушаясь на сокровенную печать. О, они и без того достигали феерической кульминации в своих забавах.
  Но разговор о покорении новых горизонтов случился сам собой, когда, смакуя благодать от очередной утехи, они расслабленно млели на кровати: Пашка, вытянувшись и заложив руки под затылок, Алиса, прижавшись к нему, держа голову на его широкой груди.
  – Через пару недель мне исполнится шестнадцать, – просто сказала Алиса.
  – Я знаю, – отозвался Пашка.
  – А ещё через неделю – тебе.
  – Моложе никто не становится.
  – А давай полетим на Пенелопу? Сбежим от всех? Устроим себе индивидуальный праздник?
  Ничего особенного Алиса не подразумевала  своим предложением. Но с той формой молчаливого взаимопонимания, доступного влюблённым, привыкшим угадывать настроение друг дружки с полутона, мимолётного жеста, движения бровей, аритмичного вздоха, и Паша, и Алиса обнаружили, что невольно оказались перед купелью Искушения. И кто бы мог их удержать, кто бы посмел их упрекнуть, рискни они пригубить нектар из манящего родника. Ведь они уже не просто взрослые, они были достаточно выносливы для подобного сорта хмеля. Жажда появилась сама, как только о ней подумали. И возлюбленные пришли к безмолвному согласию, что терпеть её – смысла никакого нет.
  – Сделаем друг другу подарок? – в мечтательной эйфории спросил Пашка.
  – Почему нет?
  Алиса почувствовала, как Пашка внутренне напрягся. На лице его появились морщинки, говорящие о глубокой сосредоточенности.
  – О чём задумался, чертяка? – попыталась кокетством развеять неожиданную пасмурность друга Алиса.
  – Мартышкин труд – изощряюсь в  измерении своей бескрайней, бесконечной, беспредельной любви к тебе, милая.
  На это заявление Алиса смогла равноценно ответить лишь поцелуем.
  – Полетим? – прошептала она, когда союз их губ нехотя распался.
  – Полетим.
  – Ты волнуешься?
  – Ты тоже.
  – Это нормально.
  – Нет, ненормально…
  Девушка с удивлением поймала лукавый взгляд юноши.
  – Ненормально так безумно любить самую замечательную девушку на Земле, будучи совершенно беспомощным отблагодарить её за взаимность и доверие хоть в сотой доле той радости, что она дарит мне. 
  – Пашка – ты торопыга! – рассмеялась Алиса. – Отблагодаришь ещё. Успеешь! Ты же у меня – умничка!
  Договорённость была закреплена очередным поцелуем. Вторым. Третьим. Et cetera…**
  Всю следующую неделю Пашка проявлял к Алисе беспрецедентные, даже по его меркам, внимание и щепетильность. При этом, было заметно, что он поглощён некой масштабной рефлексией. На возлюбленную он смотрел как-то иначе. Всё с теми же любовью и обожанием на грани апофеоза, но с немым вопросом. Алиса начала подозревать, что друга исподволь терзают смутные сомнения, природу которых он озвучил ранее в их заговоре о бегстве на Пенелопу. По её мнению, Пашка мог совершенно некстати зациклиться на идее, а достоин ли он вообще такого божественного гения, как Алиса. Она уже собиралась обсудить тень тревоги, затаённой в глубине его взора, но любимый внезапно без вести исчез.
  Гераскин не звонил и  не появлялся в университете и дома. Его мама пожаловалась Алисе, что у сына появились какие-то срочные дела, в суть которых он не соизволил её посвятить. Всё это было крайне волнительно и даже чуть-чуть обидно! Хотя Алиса старалась не капризничать по таким поводам. Если друг не выходит на связь, значит, тому есть причина. Значит, так нужно. Придёт время, и Пашка всё объяснит. Так они договорились… Только Алисе казалось всё сильнее с каждым новым одиноким часом, что Паша злоупотребляет её терпением.
  Однако Иммануил Давидович Гершитц – лектор факультета, на котором учился Гераскин –  несколько унял беспокойство девушки. Он сказал, что отправил Павла как своего самого перспективного студента на спецстажировку в южноамериканскую сельву. Почему он не связывается с Алисой, Иммануил Давидович не ведал. Но мог утверждать, что с юношей всё в порядке – ему регулярно поступали отчёты из лагеря практикантов, в которых говорилось, что россиянин Гераскин проявляет себя самым положительным образом. Селезнёва порадовалась за успехи Пашки, но ничего положительного в его странном бойкоте не нашла. Расстройство её было таким сильным, что появившуюся было мысль слетать к другу в Южную Америку Алиса отмела. Грустно, но, наверно, Гераскин её там не ждёт. Что же она туда помчится? Так Алиса и продолжала томиться в глухом ожидании весточки от Пашки.
  Через четыре дня вестей всё ещё не было, но вместо них Пашка собственной персоной появился на пороге квартиры Селезнёвых с большущим букетом роз и смутой на лице.
  – Здравствуй, милая! Сердишься? – Паша до жути напоминал нашкодившего щенка.
  – Не сержусь, – едва сдерживая улыбку от умильного повинного вида друга, ответила Алиса. Она старалась придать своему тону хоть толику невозмутимости, когда всё в ней пело от счастья долгожданной встречи и желания повиснуть у Пашки на шее. – Но учти, прощения тебе придётся просить долго.
  – Прости, пожалуйста! Прости, пожалуйста! Прости, пожалуйста! Прости…
  Алиса жестом прервала Гераскина.
  – Если бы мне нужны были слова, я бы завела говоруна. От твоего же языка может быть больше пользы.
  Пашка сверкнул очами.
  – Я в твоей власти! Даже о размере епитимьи спрашивать не буду!
  В получении прощения Паша явил себя очень старательным и изысканным соискателем благосклонности подруги. Он заслужил помилование. И даже больше – благодарность.
  Но о своём вояже Пашка помалкивал. Впрочем, это было уже не важно. Присутствие рядом дорогого друга быстро заставило Алису забыть о его странной стажировке, ставшей причиной их столь долгой разлуки.
  На Пенелопу возлюбленные отправились не на Гай-до, а на рейсовом лайнере, как шесть лет назад. В обязательную программу их личного круиза входило, по выражению Пашки, посещение мест прежних преступлений. С этой целью они навестили старика Фуукса и его многочисленное семейство, которое успело набрать и в росте, и в степени производимого шума и бедлама. В частности, ведьмочка Памила очень похорошела и всё норовила отбить Пашку у Алисы. Для чего во время устроенного Фууксом торжественного чаепития в честь дорогих гостей не слезала с коленей своего спасителя Гераскина и всё донимала его вопросами, а к лицу ли ей вот эти бусы? А серёжки? А как рыцарь Паша находит её новое платье? Пашка отвечал, что более всего его изумляет, как юную кокетку украшает скромность и послушание старшим. Памила заверила Гераскина, что уж его она готова слушаться сколько угодно. А на прощание она подарила ему свой носовой платочек. Пашка был до крайности растроган. Фуукс предложил гостям совершить захватывающее путешествие в Средневековье, но получил вежливый отказ. «Другие планы. В следующий раз непременно!» Старый плут поймал их на слове.
  Объятые светлой ностальгией, Паша с Алисой покинули Сувенирную улицу и отправились на лесную станцию.
  Планета Пенелопа являлась Галактическим заповедником особого охранного статуса. Добыча полезных ископаемых и строительство городов, кроме знаменитого курорта Жангле-многоточие, на ней было строжайше запрещено Судом Галактики. Зато маленьких научно-исследовательских и природоохранных станций на ней было пруд пруди. На одной из них в своё время ребята провели каникулы, наполненные необыкновенными приключениями. Теперь они вернулись в этот научный лагерь. К их сожалению, своего куратора тех дней, жгучую брюнетку Светлану, они не застали. С год назад она вышла замуж и покинула Пенелопу в намерении вить семейное гнёздышко на какой-то другой планете. Её след затерялся в безбрежии Молочной Реки.
  На свои студенческие удостоверения молодая парочка без хлопот получила на станции палатку, походное снаряжение, медикаменты и запас продовольствия. На интерес завхоза, чем, собственно, они собираются заниматься в джунглях, Пашка, не моргнув глазом, заявил: «Соитием!» Алиса пихнула балагура локтем. «…с Природой, – поправился Пашка. – Мы с коллегой готовим совместную популистскую диссертацию «Пенелопа и сапиенс: три десятилетия дружбы». Будем снимать кинохронику. И вдохновляться…»
  Арендованный в Жангле флайер к вечеру доставил их к заранее выбранному месту будущего празднества – в бухту большого затерянного в сердце девственного леса озера. Полянка и примыкающий к ней пляж оказались идеальным местом для стоянки – ни один дизайнер по ландшафту не смог бы придумать и создать чего-то более уютного и прекрасного. Трава была низкой, на ощупь словно бархатной, с бирюзовым отливом в сочной зелени. Песок пляжа мелким, но не пыльным, не прилипчивым или колким. Чуть поодаль в заросшем мхом каменистом русле, как в необычной колыбельке, весело журчал хрустальный ручей. Могучие многовековые древа, покрытые пышными седыми лишайниками, увитые гирляндами лиан с цветами всех оттенков радуги, с величеством былинных богатырей охраняли бухту. А в подлеске буйно разрослись кустарники, усыпанные ягодами изумительной окраски , соперничающей с прозрачным блеском рубинов и сапфиров. Ну, а вкус их невозможно было сравнить с чем-то знакомым человеку, не рискуя растерять в описании большую часть его уникальности. В нём смешались и духовитость и сладость мёда, и свежесть первого снега, и тепло солнца, хмель ветра, и что-то ещё, неуловимое, что у каждого связано с особенными личными воспоминаниями детства.
  Пенелопа приветствовала своих друзей. То и дело к их биваку в надежде перехватить чего-нибудь вкусненькое подлетали цветастые причудливые птахи. Стайками кружили свои воздушные вальсы пёстрые бабочки. Любопытные зверюшки шныряли поблизости. Казалось, даже травы и кроны деревьев шепчут: «Привет! Привет!»
  Пашка быстро поставил палатку, сложил из камней маленький очаг снаружи и развёл из собранного сушняка костерок – кусочек пылающего в небесах заката.
  Ребята откупорили припасённую бутылку шампанского и поздравили друг друга с днём рожденья. Домашний кекс с единственной свечкой на двоих послужил им праздничным тортом. Задув одновременно пламя, они соединили уста, а потом заговорщицки засмеялись – каждый знал, что загадал другой. Они пожелали счастья: Пашка – Алисе, Алиса – Пашке.
  После лёгкого ужина они до восхода луны разговаривали, делились мечтами, играли дуэтом любимые мелодии. Алиса на скрипке, Пашка на губной гармошке. Вспомнили Окуджаву и Ива Монтана. И, конечно, Битлз… А когда небеса и всё, что под ними, озарилось серебряным светом Селены, именинники укрылись в своём алькове. Настал час Любви.
  Прелюдия их ноктюрна была неспешна, изыскано-витиевата в композиции и мягко лирична в мелодии, выраженной трепетным балетом пальцев и губ по коже. Едва ли в уветливых объятиях девушки и юноши можно было распознать рокочущий пожар сладострастия. А между тем, он разгорался всё жарче и жарче. Но они не играли по правилам страсти – они играли с ней, не позволяя огненной буре столкнуть себя в пропасть, где любовь превращается в безумие и алчность. Они знали, как красива может быть страсть, если сделать её союзницей и направить в нужное русло. И они любовались красотой и создавали красоту в каждом движении, каждом вздохе, каждом взгляде.
  Но всё же Алиса, взволнованная предвкушением кульминации этого вечера, распалилась не на шутку. Неожиданно для самой себя она дала Паше значительную фору, а спустя несколько минут увеличила её ещё. Такая оплошность, хоть и отменно приятная, слегка смутила Алису – она всегда старалась держаться ритма друга. Но у того, похоже, сегодня было иное мнение на этот счёт. И Алисе на секунду показалось, что Паша напустил на неё какие-то чары. А в следующее мгновение он уже снова нашёптывал ей ласковые похвалы и ободрения, когда у неё от восторга брызнули слёзы радости.
  Ничем рациональным объяснить свою разбушевавшуюся страстность девушка уже  не могла. Да и не получилось бы у неё этого – она балансировала на грани потери сознания в объятиях любимого. И млела. И таяла. И возносилась головокружительным вихрем в неведомый расцвеченный неземным светом простор. И парила, парила, парила. А рядом плыло овеянное сполохами солнечных зайчиков лицо ангела, так похожего на мальчишку из её детства. Мальчишку, который только что стал её мужчиной. 
   
  …Пашка чмокнул подругу в кончик носа.
  Изгнанная стихией любовного пламени Действительность медленно и нерешительно возвращалась и занимала свои законные позиции. Яркость красок блёкла. Растаяли радужные облака. И лишь ангел, лежащий рядом с Алисой, не исчезал и смотрел на неё так, будто у самой девушки были за спиной благородные снежно-белые крылья.
  – Пашка-Пашка! Паша… Пааа-шеее-нька, – умилённо прошептала Алиса, выводя пальцем на груди друга заветное имя. – Знаешь, что я тебе скажу, мой сладкий бесик?
  – Не-а, не знаю.
  – А я тебе скажу, какой же ты у меня расчудесно–замечательно–превосходно–восхитительно великолепный!
  – Али, ты меня смущаешь. И это не шутка…
  – Пашка! – Алиса вдруг сменила своё любовное воркование серьёзностью. – Паша, мне так хорошо с тобой! У тебя всё так здорово получилось.
  – У нас… У нас, милая.
  – Клянусь, в этом твоя заслуга.
  – Спасибо, милая! – Пашка легко коснулся устами уха подруги. – Но без тебя я – никто. Без тебя весь мир – ничто.
  – Это безумный мир, а мы сумасшедшие. И кажется, это заразно.
  – Пускай…
  Юноша потянулся к Алисе в расчёте на новый поцелуй, но она приложила палец к его губам и игриво спросила:
  – Не хочешь признаться, мой сумасшедший искуситель?
  – Признаться? В чём?
  – Как ты сумел? Ты всегда хорош. Но сегодня… Сегодня… Пашенька, я даже представить не могла, что такое блаженство может быть. И во всём! Не только в главном… Ты… Ты меня словно книгу читал!
  – Читал…
  – Как?!
  – Скажу – рассердишься.
  – Рассержусь – не скажешь.
  С тяжёлым вздохом Пашка сел и в размышлении потёр висок. Алиса подалась за ним. В полумраке её глаза на миг сверкнули, как зрачки настороженной рыси.
  – У тебя кто-то был до меня? – внезапно догадалась она. Но тут же одёрнула сама себя за глупость и грубость подобных домыслов. – Извини, я…
  А Пашка только улыбнулся в ответ и, взяв руки девушки, расцеловал ладони. Как знакомо! Движения и ощущения. Словно ветерок по коже. Словно капли прохладной лавандовой воды тихо капают на неё. У Алисы перехватило дыхание.
  – Меня научили. Но не так, как ты подумала, – сказал Паша.
  – Научили, – понимающе кивнула Алиса.
  – Те четыре дня, что я пропадал… Я был не в Южной Америке, – медленно проговорил Гераскин. – Я попросил у Иммануила Давидовича академку и чтобы он всем говорил, будто отправил меня стажироваться или ещё куда. Он святой человек – взял за меня грех на душу! Мне-то самому врать не хотелось. Тем более тебе…
  – И где ты был? – недоумевая от странного интриганства Пашки, спросила девушка.
  – У Густафа.
  – Где?!
  – Видишь ли, у меня после твоего предложения прилететь сюда натуральный мандраж начался. Стыдно признаться, хотя сейчас, конечно, уже, скорее, смешно, но это была какая-то паранойя! Ты не заметила, а я себе места не находил. Хороший из меня шпион выйдет? Ну, да ладно… Так вот, я очень боялся оплошать, обидеть или ранить тебя… Учебники и медицинские консультации это одно – там рассматриваются общие вопросы. А мне нужен был индивидуальный подход. Да, я мог обсудить это с тобой. И, наверно, мне надо было так поступить. Милая, я не сомневался в том, что ты меня поймёшь. Но вот могла ли ты мне помочь, учитывая наше общее дилетантство в этой затее? Скорее всего, в итоге, ты бы молча пощадила меня, сославшись на мою неопытность. Ты так великодушна ко мне! Но я не хотел подобного «терпения ради» в наших отношениях. Хотя вот сам и пошёл как раз такой дорожкой… Я нуждался в совете, в моральной поддержке. Обратиться бы к отцу, да нет его у меня… Тогда я вспомнил о Густафе. То, что ты рассказывала о нём. Снова удивлена? Да-да, милая, я тебя очень внимательно слушал, хоть и делал вид, что мне всё это безразлично. Ты говорила, что Густаф владеет искусством определять особые участки на теле человека. Не просто болевые точки, чему меня учили в секции, а некие жизненные узлы – своеобразный каркас или фундамент нервной системы. Эти «узлы» или «центры» столь чувствительны, что лёгкого прикосновения к ним достаточно, чтобы вызвать у человека болевой шок или наоборот экстаз. Я подумал, что наверняка Густаф отлично знает и подобные особенности и твоего организма. Вы же так много общаетесь… И вербально… Я, конечно, ревную… То есть, раньше ревновал к такой вольности. Но я видел, какой ты счастливой и жизнерадостной возвращалась от него. Я буквально осязал, как тебя переполняет мощная положительная энергия. И ты говорила, что всё это – влияние Густафа – его прикосновений. Вот мне и пришла в голову мысль спросить у него совета, как творить такие же чудеса с тобой. Ну, и ещё… Он же старый ловелас… Ты знаешь… В общем, я подумал, что его опыт окажется мне, то есть нам полезен… Алис? Ты плачешь? Ты обиделась?
  Слушавшая в безмолвном изумлении исповедь Гераскина Алиса всхлипнула.
  – Обиделась? Пашенька! – она бросилась на шею юноше. Тот потерял равновесие, и они вместе опрокинулась на матрац.
  – Хороший мой! Чудесный мой! – осыпала Алиса друга жаркими торопливыми поцелуями. – Гений мой ненаглядный! Рыцарь мой! Герой! Волшебник!
  – Я совершил что-то выдающееся? – засмеялся Пашка.
  – Ты совершил подвиг!
  – Ну, уж… Надеюсь, на первых полосах об этом не напишут?
  – Ах, оставь свою скромность! Я тебе один подарок сделала, а ты мне целых два!
  – Два?
  – Ты подружился с Густафом? – всё ещё не веря в произошедшее чудо, спросила Алиса.
  – Да, я могу так сказать, – серьёзно ответил Паша. – Знаешь, я думал, что он сноб. А он оказался очень тактичен и… Просто потрясающий человек!
  – И ты не испугался?
  – Боже, Али! Ещё как испугался! Не так, как за тебя… но кондрашка меня чуть не хватила! Я думал, он меня и слушать не захочет. Ну, из-за той же ревности, допустим. А он тебя очень любит. И любовь его такая светлая, такая чистая! Мне так неловко стало за то, что я о нём думал раньше. И он хочет, чтобы у тебя всё было хорошо. Он сам мне сказал. «Ты должен отдавать себе отчёт, – говорит, – что я тебя уважаю. Но прежде всего, я заинтересован в благополучии Алисы. Кажется, в этом наши интересы совпадают, молодой человек?» Вот потому он и помог мне. И вдобавок отблагодарил тебя за то, что ты вернула ему Кэтрин.
  – Пашка – чертяка! Чертяка мой гениальный!
  – Что быстрее лопнет? Моё тщеславие от избытка комплиментов или манометр твоего счастья, не рассчитанный на такие перегрузки?
  – Ух, пройдоха! – Алиса заглянула в искрящиеся азартом Пашкины глаза и продолжила уже строгим тоном. – Пообещай мне кое-что?
  – Всё что хочешь!
  – Пообещай по-настоящему. Без оговорок и скрещенных пальцев.
  – Мне обещать, не зная, что подразумевает обещание?
  – Пообещай мне, что больше не будет никаких секретов? Пожалуйста, пообещай?
  – А как же сюрпризы на день рожденья?
  – Никаких секретов в душе.
  – Я обещаю. Я клянусь, что никогда не затаю  в душе что-либо от тебя, милая. Ничего. Никогда.
  – Никогда не говори никогда.
  – Это провокация?
  – Нет. Это одно из нравоучений, которому тебе придётся теперь ежедневно бросать вызов. А провокация это – вот это…
  Алиса плотнее прильнула к Пашке, и их губы слились в страстном приветствии. Гибкие тела вновь сплелись в нежной борьбе, где каждый одновременно победитель и побеждённый. Их затеи развивались по новым виткам смелых идей и импровизации. И каждое лёгкое движение всё плотнее сжимало эти витки в тугую пружину взводного механизма страсти. Пока в благословенный миг мир не озарился сполохами эмоционального фейерверка, утонул, растворился, распался мириадами ярчайших искр в его неземном, не принадлежащем этой действительности свете, а души возлюбленных не взмыли в немыслимую сияющую даль. И сущее со всеми своими скучными физическими законами тяготения оказалось бессильно пред этой фантастической левитацией, пред мгновеньем сладостной невесомости.
  – Паша, это факт – ты отличный ученик! Просто вундеркинд! – воскликнула Алиса, откидываясь на спину, блаженно закатив глаза. Удовольствие переполняло её, кружило голову и сотрясало тело мелкой щекочущей дрожью.
  – Мне повезло с преподавателем. И особенно с экзаменатором, – ответил заметно подуставший, но не теряющий бодрости духа юноша.
  – Ты заслужил капельку везения, как никто другой, – не открывая глаз, Алиса нащупала руку друга и благодарно сжала её.
  – За что ж такая радость?
  – Да хоть за твою смелость, что ты решился обратиться за помощью к Густафу. Мне на подобное никогда бы духу не хватило.
  – Хватило бы, Али, хватило. Ты себя недооцениваешь.
    Интонация, с которой Паша произнёс эту фразу, показалась Алисе печальной. Она села и устремила на друга проницательный взор. Нет, она ошиблась. Неведомой грусти в Пашке не было. За неё она приняла уважение, придавшее словам друга необычайную взрослую глубокомысленность. Любуясь своим героем, девушка погладила его по щеке.
  – А ты, стало быть, ценитель?  –  по-доброму подтрунила она.
  – Я не склонен оценивать бесценное. Но точно знаю, на что ты никогда не решишься, – в голосе Пашки появились проказливые нотки.
  Алиса подхватила его задор:
  – Ну-ка! Ну-ка! Удиви меня!
  – Ты не пойдёшь сейчас со мной купаться голышом! – торжественно заявил Пашка.
  Возражение уже было сорвалось с языка Алисы, но она запнулась на полуслове.
  – Что? Попал? – самодовольно ухмыльнулся Гераскин.
  – Паш, ну, на Земле, на Блуке, на Паталипутре. Да где угодно я бы побежала с тобой купаться обнажённой. Но мы на Пенелопе!
  – И что с того? Здесь вода не ядовитая. И русалки с галатеями, которые могли бы позавидовать твоей красоте, не водятся.
  – В том-то и дело, что здесь и без них много кто водится! Здесь же в джунгли выйти в чём мать родила всё равно что по Арбату прогуляться в костюме Евы.
  – Пфффффффф!
  – Тебе ха-ха? Да здесь же каждая букашка, каждая рыбёшка в озере примет меня за безнравственную распущенную дикарку!
  От такой отрезвляющей мысли Алиса даже рефлекторно потянула на себя край покрывала. Ей чудилось, будто за ней уже сейчас пристально и осуждающе наблюдают тысячи незнакомых умных глаз.
  – Ага, не сомневайся! Примут! – продолжал подзуживать Пашка. – А ещё из кустов выскочит тигрокрыс и закричит: «Барышня, как же Вам не стыдно смущать население нашей тихой планетки таким натуральным видом своих женских прелестей? Где Ваша совесть? Где Ваш комбинезон-унисекс?»
  – Паша, я в этом ничего смешного не вижу.
  – Алис, ты меня порой в тупик ставишь своей логикой. Ты наделяешь интеллектом всё живое население Пенелопы до последней былинки. Но тут же отказываешь аборигенам в адекватном использовании этого интеллекта. Что же они, – элементарных вещей понять не могут? Или ты видела, чтобы они здесь все хотя бы фиговыми листами прикрывались?
  – Не видела.
  – Я пойду проконсультируюсь с тигрокрысом.
  – Пашка!
  – Я ему скажу, что Селезнёва считает, будто в этом Элизии все размножаются почкованием или партеногенезом. А кто нет – того ждёт сексуальная революция.
  – Пашка!
  – Идёшь купаться голопопой?
  – Что ты заладил, в самом деле?
  – Дрожишь?
  – Паша…
  – Трепещешь?
  – Паш…
  – Алиска – трусишка! Хо-хо!
  Прежде чем девушка опомнилась, Пашка свистнул прочь из палатки. «Да здравствует голая правда!» – звонко загремел на всю округу его клич. Вослед ему полетело дикое индейское улюлюканье и шумный плеск воды.
  «Ах, ты! Ну, я ж тебе задам!» – загорелась Алиса и бросилась за другом: по мягкой траве, по мелкому белому песку, в прохладную воду, разметав тысячи брызг, нагая и прекрасная, словно Афродита за Адонисом.
  И они плескались, играли и резвились, гоняли в салки и танцевали в бухте лесного озера. Детский беззаботный смех звенел мелодичным эхом окрест. И звёзды светились ярче. И вода и воздух были сладкими. И в шорохе листвы слышались аплодисменты кудесницы Природы. И Будущее манило, пророча счастье на долгие-долгие годы. И Прошлое напевало старый сентиментальный мотив: «Летите, мчитесь вдаль! Мы встретимся вновь – вы вернётесь сюда, где я бережно сохраню память о вашей юности».
  Пашка подхватил Алису на руки.
  – Спасибо за подарок, милая!
  – Тебе спасибо, мой хороший!
  – Алиса, я люблю тебя.
  – Я люблю тебя, Паша.
  «Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!» – отпечаталось на скрижалях Вечности нежным поцелуем.
  Навсегда.

21.VI.2014 – 26.VI.2014

* Всё было весьма хорошо (лат.)

** И прочее (лат.)