Автобус притормозил у знака: "5", обведенной красным кругом, и медленно объезжал цементные блоки, загородившие полширины дороги и белой краской коряво гласившие: "Перед въездом тушите свет". Камуфляжный мужчина с автоматом махнул автобусу рукой. Одна из пассажирок - лет сорока пяти, широковатая, но фигуристая, плотно затянутая в офисную юбку и пиджак, встала с места, что-то достала из сумочки и подошла к дверям, спустилась на нижнюю ступеньку. Автобус остановился, стих и, пока камуфляжный подходил, дверь открылась - слишком резко для дамочки, прижав к стенке автобуса часть дамочкиного офисного мозоля, но та вывернулась и поднялась двумя ступеньками выше.
Вошел боевик, крупный, краснорожий боров, сильно пахнущий перегаром, бережно, словно младенца несущий на руках автомат. Он ступил лишь на первую ступеньку, не дальше - но уже осмотрел автобус, спросил, у всех ли есть документы - и тут эта дама протягивает ему зеленую хохляцкую двадцатку, и произносит: "Положите в коробку", - и он принимает деньгу, и сухо кивает податчице, та садится на место, он желает счастливого пути и уходит.
Автобус заводится и катит вперед. Мы видим, как краснорожий камуфляжный дядька бросает в прорезь коробки с надписью "На развитие ЛНР" ту самую зеленую купюру. Становится ясно, зачем эта надпись: "Перед въездом тушите свет". Но, конечно, бесстыдное солнце потушить не получится - камуфляжному душно, его кровеносные сосуды сжимаются, а кровь приливает к голове. Не стоит пить в такую жару, господин боевик, не жалеете вы себя... Справа, под растянутым на палках тентом, трое других военных смотрят, как грудастая женщина в камуфляжной футболке нарезает им хлеб с колбасой; еще один, жутко брадатый и тощий, заглядывает в окна автобуса красноватыми, карими очами; а слева по штыбу на шпильках идет к ним блондинка в небесного цвета платье - наверное, чья-то невеста или дочь, думаем мы, слишком юная, чтобы быть женой; и кому-то из нас вспоминается непристойный вид креста, торчащего над шинами, как над грязью, у блакитного здания луганского СБУ; и как ворона-священник в тридцатиградусную жару затянутый в свое черное оперение, шагает к этому небесному зданию, а на лбу у него точно такой же крест, как торчащий над шинами, и подол его колышется, точно ходит волною, как грозовая туча. Мы подъезжаем к надписи: "Антрацит", из красного долинявшей до триколора каждой своею буквищей, и въезжаем - из моря зелени в море зелени, что стрекочет, жужжит и звенит стоголосьем июня.