Аттенборо эпизод с соло Катерозе заставил сразу погрузиться с мрачную задумчивость – несмотря на выпитое уже вино, он быстро вспомнил сцену на крыше отеля, которую наблюдал из укрытия, и снова ощутил сильный мистический трепет. Хотя через некоторое время он с удовольствием очнулся от них, осознав, что катастрофа отменяется, просто рейд сегодня выдался тяжёлым, только и всё. В ненавистном мундире республиканца становилось душно, этак скоро появится желание избавиться от него к чёрту, точнее, оно станет невыносимым. Объявили танцы для всех, и с невестой тут же удрал кружиться в вальсе Поплан – всё понятно, учитель и ученица должны поговорить, да ещё после всех нынешних событий. Юлиан просиял вовсе, увидев это – он, похоже, сегодня не перестаёт счастливо улыбаться, и это уже порядком бесит. О чём он вообще думает, сидя на этом красном диване – непонятно, но Дасти ещё не был пьян настолько, чтоб устраивать непотребства в стиле валяний по полу и обезьяньих прыжков – пока его сильно смущало присутствие Императора со свитой, но, не исключено, что лишь пока… Пока он раздумывал также о том, что если песня Катерозе не была просто эффектной зарисовочкой, показывающей, что лагерь республиканцев содержит не только тупиц, не умеющих танцевать, то она могла быть адресным посланием единственному человеку. Это доказывало то, что он увидел на крыше после грозы. То, что признание в любви было адресовано Императору, его вовсе не удивляло и не возмущало нисколько, но кем же надо быть, чтоб спокойно такое проглотить, какие нервы должны быть у слышавшего? Или же это вообще какая-то хитрая шифровка или даже представление на публику? Вполне вероятно и такое, но, кажется, публика не заподозрила ничего на адрес венценосца, тогда стоит вернуться к первой версии. Или не стоит – а у людей просто какая-то там путаница в чувствах, вне всяких вовсе политических игр? В сущности, а куда это я лезу? – одёрнул себя наконец Дасти, - если будет надо, меня известят, а коли ничего пока не знаю, значит, и не нужно. Вообще, может мне всё показалось? Так и будем пока думать, это намного вернее.
Перед глазами появилась какая-то белокурая модница из клана имперцев, и очень вежливо пригласила. Аттенборо едва не рехнулся от радости и умчался в вальсе, задыхаясь от счастья. Он настолько свыкся с мыслью, что ничего хорошего уже не будет, что этот подарок судьбы был для него полной неожиданностью. И даже если бы он узнал, что этим счастьем обязан Оберштайну, то не смутился бы на миг и отблагодарил бы со всей искренностью, не побрезговав даже поклониться не по разу. А уж когда услышал спокойные комплименты своей манере водить в танце и просьбу продолжить дальше, понял, что так здорово не было неизвестно сколько… Когда это чудо закончилось, он вернулся на свой позорный пост подле Юлиана уже совсем другим человеком. «Вы прекрасный кавалер, сударь, и у Вас получится быть блестящим офицером где угодно» - звенело у него в ушах ещё не один день после. Дасти даже выпалил даме, что сегодня – последний день, когда он носит этот проклятущий мундир, и та с искренним восторгом предсказала ему самое блестящее будущее в этом случае. Они оба знали, что больше никогда не встретятся – но он был благодарен человеку, спасшему его из пучины отчаяния, а ей было просто приятно ободрить того, кто вынужден страдать там, где остальные веселятся. Аттенборо сам не заметил, что улыбается. Сегодня же, после всей этой жутко муторной свадьбы, отправлюсь гулять по улицам и найду себе симпатичную феззанку, решено! А там и мисс Безбрачие пусть получает отставку, достала, скучная дура!
Именно благодаря этому Аттенборо, в отличие от Юлиана, полностью пропустил такое событие, как ещё один танец Катерозе с правителем Галактики… По-простому, среди всех остальных, в том числе и феззанцев как будто – только глаз офицера мог заметить, что вальсирует эта пара в плотном кольце из адмиралов со своими дамами. Что там не понравилось Юлиану – Дасти уже не интересовался даже, скорее всего, дело было в умиротворённом выражении лица вернувшейся из кружев венской забавы новобрачной. Тем более, что мимо прошёл и остановился не кто-нибудь, а Биттенфельд собственной персоной, и с бесцеремонностью своенравного вояки воззрился на бывшего противника в Изерлонском коридоре, разглядывая его, как ценитель – насекомое…
- Ага, вот он, стало быть, «тот, кто не единственный командир», ага, - как будто задумчиво проронил он, полыхая озорными молниями в глазах, и чего от них стоило ждать – было абсолютно непонятно…
- Было дело, - весело улыбнулся в ответ Аттенборо, проворно хватая ещё один бокал с подноса разносчика. – Поди, хотите мне сказать что-нибудь вроде «ну вот мы и встретились, щенок!», да? Во всяком случае, это было бы логично, - спокойно добавил он, отпивая глоток.
Знаменитый командир Чёрных Рыцарей помолчал краткий миг, в своей привычной манере сложив руки на груди, затем добродушно расхохотался, покачав головой:
- Вот, стало быть, какими нас желают видеть, - проговорил он совершенно спокойно. – Даже скучно оправдывать такие ожидания, право. Нет, я просто хотел выразить свои соболезнования тебе – с таким командующим, что у тебя нынче, я бы уже повешался. Ну, и предложить тебе, памятуя наши стычки…
- Не надо! – поспешно прервал Дасти, по-детски беспомощно заслоняясь ладонью от неизбежности. – Не надо, прошу Вас, - тихо попросил он, так, что у собеседника отвисла челюсть. – Поймите, мне нельзя этого, я уже присягнул одному человеку, и Вы сильно ударите меня искушением – не надо, мы и так хорошо друг друга потрепали там, в космосе…
- Вот как, - задумчиво проронил Биттенфельд, мгновенно став совершенно серьёзным. – Но ты ж вроде пока в этом мундире ещё… ладно, прости, не знал.
- Это ненадолго уже, - сухо пожал плечами Аттенборо. – Благодарю Вас за участие, сударь.
- Что ж, каждому – своё, - рассудительно сказал собеседник, тихо пожимая плечами. – Желаю тебе никогда не пожалеть о своём выборе, что бы он тебе не принёс. Пошёл я тогда, Император покидает свадьбу.
- Вот и славно, наконец-то я отвяжусь, - тряхнул головой Дасти, оскалившись и сверкнув глазами в сторону Юлиана – тот что-то с грустным видом спрашивал у надувшей губы невесты – и вежливо кивнул Биттенфельду. – Счастлив был познакомиться с Вами так, адмирал. Удачи Вам во всём.
- Да ладно, может, увидимся ещё где, - добродушно усмехнулся тот. – Война ж вроде окончена, всякое может быть. Бывай здоров, - и, отвернувшись, двинулся прочь своим широченным шагом.
Аттенборо с грустью проводил его ровным взглядом, отвернулся – чтобы увидеть, как Юлиану прилетело веером по щеке… Тот от неожиданности аж шлёпнулся снова на диван.
- Конев!!! – приказным тоном раздалось тем временем.
- Да, миледи? – как чёрт из табакерки, вынырнул тот из толпы с вытаращёнными глазами.
- Живо дай мне микрофон тапёра и уйми свою банду, чтоб не смели лезть на сцену, туда иду я! – с железным апломбом скомандовала Катерозе.
- Один момент! – с истинной лакейской выправкой и учтивостью отреагировал феззанец, одной рукой протягивая требуемое, другой отчаянно делая нужные знаки кому-то. – Всё, можно действовать.
Величаво кивнув в ответ вместо дежурной благодарности – ну и повадочки! – взвыл про себя ошарашенный Юлиан, не зная, что ему делать с набухающей шишкой – невеста взяла подиумный шаг, и на третьем публика уже в массовом порядке взялась оборачиваться на неё, предвкушая новое зрелище. Аттенборо не спеша двинулся следом в паре метров, как будто случайно – так ему не хотелось оставаться рядом с Юлианом, что он не смутился тем, что выглядит сейчас не то спутником дамы, не то участником действа. Он сам толком не понимал, зачем это ему, но чувствовал, что делает всё правильно. Тёмная волна с брызгами цветных пятен – имперская часть собрания – тем временем примерно с той же скоростью двигалась к выходу, расстелившись широкой треугольной поляной, на острие которого сияло солнце – Император в белом плаще, казалось, уносивший с собой всё очарование вечера. Впечатление сильно усиливалось тем, что осветители вынуждены были выливать на его фигуру больше света, чем на невесту, в результате та шла будто сквозь пёстрые сумерки, образованные карнавальными образами феззанских гостей. И уж насколько случайно было то, что Катерозе оказалась на сцене, поднявшись на неё с той же стороны, что спустился правитель Галактики, а также то, что она вовремя успела выдать то, что считала нужным – Аттенборо, расположившийся неподалёку от края сцены, сопоставлять уже не желал.
- Третий трек, - деловитым тоном бросила дама тапёру, тот мгновенно послушался. – Вспомним всё, ага.
Вступления, как такового, почти не было, и после томного аккорда со сцены уже поплыл голос певицы:
- «Чем кровавей родина, тем надрывней слава, чем бездарней маршалы, тем пышней парад», - плавно потянула Катерозе густым сопрано, нарочито высоко задрав голову и полыхая нехорошими молниями в глазах. – «Выползла из логова ржавая держава, вызверилась бельмами крашеных наград», - мелодия подхватила жёсткие слова плавными раскатами. – «Плещутся над площадью тухлые знамена, нищий ищет в ящике плесневелый хлеб, ложью лупят рупоры: "Вспомним поименно!", склеен-склёпан с кляпами всенародный склеп», - недобрым шипением подтянула девушка протяжные тона следующих слов.
Мелодия тем временем набирала стучащие обороты, звеня перестуками. Император чуть замедлил шаг, потом ещё – эти его действия стали заметны только, когда он повторил их ещё дважды, очевидно, он хотел дослушать, но не желал явно показывать это.
- «Лбы разбиты дО крови от земных поклонов», - почти рычала певица с явным ехидством в голосе. – «Мы такие грозные - знайте нашу прыть: мы своих угрохали тридцать миллионов! Это достижение вам не перекрыть!» – она с претензией щёлкнула пальцами на публику, и феззанцы перестали улыбаться, отлично поняв намёк с цифрами и уже начиная дрожать от страха – как это воспримет Император? - "Крики заскорузлые застревают в глотках, тянет трупной сладостью с выжженных полей", - продолжало безжалостно хлестать по нервам слушателей. – «И бредут колодники в орденских колодках, и в глазах надсмотрщиков плещется елей».
Мелодия взбрыкнула ещё сильнее, Император остановился и сделал знаменитый жест, откинув чёлку со лба, затем неспешно обернулся, чтоб взглянуть на сцену. А оттуда неслось ещё жёстче:
- «Думать не положено, да и неохота, пафос вместо памяти, дули вместо глаз», - здесь слова сопроводила ещё очень презрительная улыбка. – «Бантиками ленточки, глянцевые фото, куклы на веревочках, плюшевый экстаз», - уже явно издеваясь над памятью Союза, ядовито тянула Катерозе.
Аттенборо, почувствовав, что настал его момент, приосанился – он и так ощущал себя, будто в тот достопамятный день после битвы, в которой Лоэнграмм разбил на голову все войска Союза, немало удивив этим своё и чужое командование, когда он с Яном прибыли на кладбище и увидели там Джессику в трауре… То огромное оранжевое солнце также слепило сейчас глаза, Ян нёс откровенную чепуху, не зная, как оправдываться, что уцелел вместо погибшего – и ещё не зная, что следовало бы просто обнять даму. Дасти это тогда вовсе не касалось, да и руки в бинтах извиняли его в любом случае – но сейчас те бинты будто снова нарисовались поверх мундира, даром, что он сейчас белый. Вот что вызвали к жизни эти слова – жестокие, но ведь полностью верные, да и жив почему-то сейчас только он, Дасти. Поэтому республиканский адмирал со всем апломбом, на который был способен, чинно кивнул головой и даже сделал важный утверждающий жест, подтверждая правдивость только что спетого текста…
- «Для раба хорошего - свежую солому, для его хозяина - пышный каравай», - с усмешкой летело над головой.
Юлиан резко вскочил, демонстрируя наконец недовольство происходящим, и свирепо воззрился на певицу – слишком поздно, дурень, лучше бы вовсе делал вид, что ничего не слышал и не видел, холодно усмехнулся про себя бывший соратник Яна-Чудотворца, сдёргивая с головы берет и весьма легкомысленно им помахивая, будто на весёлой вечеринке, пока тот был жив. В итоге получилось, что последние слова песни выстрелили по жениху, и Дасти, выждав, на последнем слове шарахнул ненавистным беретом о пол, с приятным удивлением констатируя про себя то удовольствие, которое испытывает при этом.
- «А за свой родной барак пасть порвем любому, так вот и запомните! Вольно! Наливай!» – прогремело со сцены по нервам слушателей, и повисла тишина, которую отчего-то никто не смел нарушать.
- Я уже говорил, что Союз погиб оттого, что отвратительно поступал со своими людьми, - холодно обронил Император, пожимая плечами. – Жуткая зарисовка, не хотел бы я жить в такой стране, - и, пользуясь тем, что сделал остановку фактически на пороге выхода, молча развернулся и вышел, увлекая этим движением за собой остальных имперцев.
Юлиан метнулся к сцене, и по выражению его лица можно было догадаться, что он хочет закричать что-то вроде «что вы оба себе позволяете!», но опоздал. Дасти было его вовсе не жаль, скорее, он, разогретый не теми воспоминаниями, уже хотел самовыразиться полностью, и оттого нарочито медленными движениями взялся не торопясь расстёгивать мундир. Тем временем со сцены раздалось очень приятным и милым тоном:
- А теперь продолжим уже не стиле розенриттеров, а их прямых потомков. Итак, дорогие гости, дискотека!
Аттенборо как раз к последнему слову успел стянуть с себя куртку мундира, с садистским удовлетворением наблюдая за выражением ужаса в глазах Юлиана, и лихо швырнуть её вслед за беретом на пол. Он не видел, что почти синхронно с этим его действом Катерозе вдруг освободилась от пышной юбки, украшенной множеством живых белых лилий, и оказалась в платье с полностью прямым теперь силуэтом, с разрезами по бокам почти до талии. Зато это видела вся остальная публика, приветствовавшая это воодушевлённым рёвом – к пренебрежительным усмешкам последних имперцев, покидающих помещение. Пространство в следующие мгновения оказалось наполненным пусть незнакомыми Дасти, но с вполне понятным ему ритмом россыпями аккордов мелодии, под которую можно лихо отплясывать хоть линейный танец, хоть соло, чем молодой человек с азартом и занялся, увлекая за собой массовку Конева. Тот же застыл столбом, наблюдая эту разудалую пляску, явно ничего не понимая в происходящем вообще. Понервничав из-за тяжелой песни, публика с удовольствием воспользовалась возможностью размяться и сбросить напряжение, и оттого полчаса танцев, по меньшей мере, были уже гарантированы. Так и вышло – феззанцы отплясывали едва ли не с исступлением, испытывая сильнейшее желание доказать, что они сейчас очень веселы, очень. Что там могло после этого остаться от мундира на полу – Дасти уже совсем не волновало. Он краем глаза видел, что Катерозе прохаживается по сцене, плавно пританцовывая и помахивая сложенным веером, и это могло вызвать у более спокойного наблюдателя сильный когнитивный диссонанс – всё выглядело так, как будто она не только контролировала происходящее, но даже и руководит им, наращивая темп веселья в приказном порядке. Тем не менее, у потрясённых до глубины души Конева и Минца именно это впечатление и сложилось, заставив их оцепенеть в мистическом ужасе.
- Юлиан, она у тебя всегда такая была ведьма, или как? – холодным тоном процедил Конев, приблизившись настолько, что посторонние могли счесть его за приятеля жениха. – У меня бы храбрости не хватило жениться на такой, я не аристократ.
- Я люблю её, - совершенно не по делу, с точки зрения спросившего, промямлил Минц.
- Не сомневаюсь, это не любить невозможно, - нарочито свысока фыркнул собеседник. – А ты уверен, что такая может полюбить тебя? Вот я себе не вру, оттого и не лезу, куда не просят – это не мой калибр, прямо скажем, ведь я не подкаблучник.
- Итак, ты смеешь утверждать, что я недостоин своей жены? – надувшись, прорычал Юлиан, впрочем, ещё не испытывая того гнева, какой хотел продемонстрировать.
- Хм, - философски пожал плечами Конев. – Заметим, это сказал ты, а не я. Любопытный вывод.
- Тогда к чему этот разговор? – желчно поинтересовался командующий республиканцев.
- Я хочу понять, хитришь ли ты в самом деле, спрятавшись за её юбку, вот и всё, - преспокойно пояснил феззанец, глядя ясными глазами на собеседника. – Это ведь не кухарка, а царица. Ей нужно соответствовать. Насколько мне известно, её не тронул даже Поплан – это о многом говорит, вообще-то.
- Поплан, будучи циником и бабником, оставил её мне и не скрывал этого, - усмехнулся лейтенант Минц, складывая руки на груди. – Причём тут этот нюанс?
- При том, что те, кто разбирается в женщинах, меньше совершают ошибок в остальном – оттого Лоэнграмм и Ян столько бодались, что у обоих с этим всё было в порядке, их дамы любили, - неторопливо пояснял торговец. – Ты рискнёшь утверждать, что эта красотка всерьёз любит тебя? Или честно скажешь мне, что намерен управляться со всем её руками, как это делал Ян с Фредерикой?
- С каких это пор факт выхода замуж не означает любви к избраннику? – нахмурившись, проворчал Минц.
- С тех пор, как республиканец женится по приказу Императора, - бесстыже улыбаясь, пожал плечами Конев. – Не спорю, в твоём положении сейчас это наилучший выход, но как долго ты намерен сохранять видимость тихони – или это твоя настоящая суть, всё-таки?
- Вообще-то статус командующего с меня никто не снимал, - ответил тем же собеседник. – Так тебя интересует дальнейшая стратегия автономии Хайнессена, или всё же наличие любви в моём браке?
- И то, и другое, - важно осклабившись, сложил руки на груди феззанец. – На самом деле тут много общего – всё всегда держится на личных симпатиях, а не потому, что некто, полагающий себя командиром, считает других обязанными нечто выполнять. А личные симпатии надо завоёвывать – и это нелёгкая работа, требующая постоянной энергии и внимания.
- Это ты к чему? – хмуро осведомился Минц, чувствуя себя неуютно.
- А ты вспомни историю с правительством Хайнессена, которое побежало убалтывать Императора сделать то, что они хотели – и получило просунутую под дверь номера в отеле бумажку с уведомлением, что они неинтересны этому человеку. Ты можешь сколько угодно негодовать, как это было нехорошо, но факт остаётся фактом – не вызвав к себе уважения или хотя бы интереса, рассчитывать на то, что люди пойдут навстречу твоим желаниям, просто глупо. Или ты настоящий республиканец и полагаешь, что мир обязан вести себя так, как он ему приписал в своих теориях?
- Что ж, мир несовершенен, и люди тоже, но разве можно утверждать, что понимание должного невозможно? – вздохнув, ответил Юлиан. – Разве тот, за кем правда, может смущаться тем, что не смог произвести впечатление на того, за кем сила?
Феззанец даже поперхнулся от неудовольствия.
- Бьюкок тоже изрекал что-то подобное, но он не доказал ничем, что за ним правда, совершив своё последнее дефиле по арене и укусив Императора за каблук! Отвага сумасшедшего – отвага, безусловно, но она не вызывает у нормальных людей желание рехнуться! И с такими мыслями ты посмел жениться, а!
- Ты о чём? – мило улыбнулся республиканец. – Мы ведь всё равно победим, вопреки чему угодно.
Конев в избытке чувств хлопнул себя по лбу и сокрушённо покачал головой.
- Похоже, это не лечится. Разве что расстрелом в упор. Какое всё же жалкое зрелище, - и исчез среди толпы.
Юлиан в смущении почесал затылок и взглянул на сцену. Как раз произошла быстрая смена мелодий на более жёсткую и быструю, ту, что с ещё доконферативных времён получила название рок-н-ролла… На сцену лихо взлетел молодой имперец без куртки мундира, в кружевной рубахе на её месте – кажется, офицер наблюдения из отеля, да и некому больше, пожалуй. В отличие от остальной толпы, спешно разбившейся на пары и также начавшей буквально жарить старинный танец, ему и Катерозе места на сцене вполне хватало, чтоб продемонстрировать своё искусство полностью. Это выглядело стильно и завораживающе, и Юлиан с восторгом залюбовался мастерством танцоров.
- Даже сняв мундир, он остался капитаном космофлота Рейха, - задумчиво проскрипел кто-то совсем рядом. – Видишь теперь, как грустно не уметь танцевать? Когда страной начинает править женщина – значит, очень плохи дела в этой стране…
Обернувшись на голос, новобрачный увидел перед собой тучную фигуру Маринеску.
- О чём это Вы? Что странного в том, что моя жена любит танцевать, а я – нет?
- Странно утверждать, что не любишь то, что тебе на деле неведомо. Это позиция лжеца – не пробовал, но имею мнение, - проворчал Маринеску, подняв указательный палец вверх. – А я о том, что теперь тебе придётся мириться с тем, что прежде, чем выполнить твой приказ, побегут за разрешением к твоей жене. Впрочем, возможно, тебя это вполне устраивает, а зря ворчу. Но рано или поздно это может кончиться рогами – не думал об этом?
- Вы слишком сгущаете краски, - радушно улыбнулся Юлиан. – Я не замечал у Катерозе амбиций властителя, хотя, конечно, она довольно резкая девушка.
- Амбиции – признак развития личности, а их отсутствие – наоборот, - сухо заметил собеседник. – При смене обстановки они просто обязаны возникать. Ей может понравиться рулить, а тогда твоя карта бита – стоило прилететь адмиралу Мюллеру на Изерлон, как замужество Фредерики стало лишь вопросом времени. Ты же уже сейчас сдал все позиции имперцам – на какое детское ностальжи ты надеешься, когда вокруг ходят взрослые мужчины?
- Причём тут страна? – пожал плечами Минц. – Харизма харизмой, а выносит решения Совет.
- Почему Лоэнграмм стал императором, хотя формально династия Гольденбаумов живёхонька? – криво усмехнувшись, фыркнул Маринеску. – Вот тебе и пример, как харизма лидера влияет на страну. А уж там, где привыкли устраивать выборы – ты уже опоздал, и тебе придётся договариваться с каждым выигравшим их. Конечно, твоя жена договорится с кем угодно, только одну бровь подняв – но как на этом фоне будешь смотреться ты? Ян-то ушёл в прошлое безвозвратно, оставив республике одну планетку с твоей помощью, а долго ли пыхтел со своей автономией Эль-Фасиль, на который Рейх даже не взглянул, потому что они не кидались в драку с его офицерами? Думаешь, твоей жене нужен будет Совет? Даже если она и учредит его, то под своим каблуком прочно. Её предпочтения яснее некуда – она танцует не с тобой.
- Вы так всё расписываете, будто я женился на политическом деятеле, - миролюбиво произнёс Юлиан. – И как будто мне придётся бороться за власть.
- Ты не понял, парень, - снисходительно покачал головой собеседник. – Это политический деятель женился на тебе, но как только приданое твоё закончится – а оно уже на исходе – никакие красивые речи не спасут тебя от объективной реальности, учти это. Что касается власти – это штука, необходимая в обществе, несмотря на все байки о равенстве и даже братстве, и служит она лишь для того, чтоб для тех, кто верит в эти байки, не наступило реальное рабство. А это с ними происходит всегда. Желаешь царства людоедов? Оно наступит в обществе без власти.
- Но смысл демократии…
- Смысл демократии в том, что нужна легитимная власть, сиречь монархическая структура. Потому должность монарха учреждена для того, чтоб правильно пользоваться властью на благо людей, а не играть в тиранов, как уверяли тебя в детстве горлопаны из агитпропа, работавшего на таких, как Трюнихт. Или даром тебе говорил капитан Шейнкопф, что народ желает диктатуру, а не чехарду из выборов, с которых греют руки только мошенники? Знаешь, в чём смысл работы императора, на деле-то?
Юлиан вместо ответа втянул голову в плечи, и Маринеску продолжил чуть свысока:
- Она состоит в том, чтоб защищать народ от его правительства. Как видишь, всё существование Союза доказало, что без этого элемента система превращается машину для уничтожения всего человеческого.
- Но абсолютная власть монарха…
- Всего лишь один из инструментов, которым он осуществляет эту защиту – когда понадобится, он пользуется им, но не раньше. Или ты по-прежнему склонен путать мясника и хирурга?
- Но где гарантия, что они не перепутаются? – с вызовом рявкнул Минц.
- Чья бы корова мычала – учитывая, что по этой теме творилось в Союзе, - высокомерно усмехнулся Маринеску. – Но если быть точными, то разве не получают люди то, что они хотели, в конечном итоге? Им просто стыдно в этом признаться, оттого они и кричат, что недовольны – а между тем на этой войне куча народу без сожаления расставалась с жизнью, зная, что получит то, что на деле желала. Меркатц, например, или Машунго – чего ходить далеко.
- Это ужасно! – попытался прервать его молодой человек.
- Это нормально, - Маринеску с важным апломбом сложил руки на груди. – Итак, что понуждает людей приписывать другим свои помыслы – уж не зависть ли к собственным фантазиям и нежелание их исполнять самому? Ты ведь воспринимаешь наличие монарха в штыки лишь потому, что сам не чужд амбициям тирана, но стыдишься сознаться в этом. Для того вся эта болтовня про республиканскую демократию и существует, чтоб валить с больной головы на здоровую и создавать хаос, пожирающий в итоге всё.
- Зачем Вы мне всё это говорите? – вспылил новобрачный. – Сегодня такой день…
- В качестве свадебного подарка как раз – дабы ты не рассорился с женой прежде, чем станешь мужем окончательно, - весело фыркнул в ответ Маринеску. – Она слишком хороша для тебя, это все видят. Надеюсь, у тебя хватит ума любить её, а не учить своему пониманию нужных принципов, - и, сокрушённо покачав головой, Маринеску растаял среди танцующих, как дымка в свежем воздухе.
Таким образом, налюбоваться на танцы, которых хватило ещё на сорок минут, у Юлиана без лишних мыслей не получилось. И все эти мысли были достаточно безрадостны. Возможно, он бы и смог поддаться безудержному веселью, но про него как будто все полностью забыли, и пришлось просидеть на диване в одиночестве всё время, пока толпа и пара, её без устали зажигающая, не соизволили прийти к концу дискотеки вместе. Аттенборо тоже плясал со всеми, как бешеный, и ни разу не подошёл больше к жениху. Да и сопровождал он их с невестой только до лимузина, положенного отвезти их куда-то, бесцеремонно заявив, что уходит искать приключения до следующего утра.
Сам Дасти ещё не знал, что в точности выполнит то, что в запале посмел, едва ли, не крикнуть – отправившись в отель переодеться, он застал там горничную. Милую, очаровательную и по-детски восторженную. Выпитое вино сыграло с Дасти скверную шутку – как и слишком обтянутые аппетитные формы девушки… Правда, услышав после: «Хотите, я уеду с Вами на Ваш Хайнессен?», Аттенборо уже не жалел о случившемся. Сим обстоятельством объясняется тот факт, что ещё на протяжении трёх суток он не вспоминал о новобрачных. И откуда взялась его будущая жена столь вовремя в отеле, тоже не думал вообще. Справедливости ради стоит сказать, что об этом была осведомлена Катерозе фон Кройцер, но она не сочла нужным когда-либо давать повод думать, что ей известно что-либо на эту тему.
А с новобрачными приключилась и вовсе любопытная история. Едва лимузин проехал около трети предназначенного пути, как Юлиану надоело молчать и ждать, когда суровая миледи вновь станет нежной феей с Изерлона – впрочем, этого он не дождался вообще уже никогда… Поскольку весь свадебный церемониал так и не содержал в себе ожидавшегося крепкого поцелуя молодожёнов, молодой муж решил, что момент, когда они фактически одни на диване авто, самый что ни на есть подходящий. Каково же было его изумление, когда сначала от него вежливо отстранились, а затем веером дали понять, что пытаться не следует…
- Почему? – растерянно спросил молодой человек, нарушив, наконец молчание.
- А зачем? – невозмутимо пожала плечами девушка. – Если тебе показалось, что Император на дуэли был слеп, значит, мы уже целовались, верно? Да и не люблю я обжиманцев в авто, я уже не подросток.
Юлиан Минц пьян не был, но ощутил, что становится зол. Однако он сдержался и сказал вполне миролюбиво:
- Катерозе, а что у тебя было с Императором?
Он совершенно не думал, к каким роковым последствиям приведут эти слова… Всё-таки Карин была дочкой капитана Шейнкопфа в полном смысле этого слова и унаследовала многие его замашки, случайно либо нарочно. Последнее, что успел зафиксировать мозг Юлиана – это резко приближающийся кулак, кажется… В следующий момент этот мозг постигло очень серьёзное сотрясение – с потерей сознания на трое суток, а образовавшийся в половину лица синяк было невозможно свести в течение полумесяца. Поэтому слова, прогремевшие над ухом уже после удара, Юлиан не слышал.
- Плебейская душонка, всё меряет по себе, - ядовито процедила Катерозе, вынимая из-под корсета блок связи и набирая на нём нужный номер. – Остановитесь, пожалуйста, - вежливо попросила она водителя.
Через три секунды на вызов ответили, и Катерозе сухо скомандовала адресату:
- Герман, подъезжай уже, пора.
Выбравшись из авто, молодая дама уселась за спину лихо подрулившего к ней мотоциклиста в форме имперского капитана и унеслась с ним в направлении, только ему известном. Заметив это событие, водитель счёл нужным заглянуть в салон. Там он обнаружил обмякшее и бесчувственное тело жениха и пышную юбку невесты, с которой большая часть белых лилий уже была сорвана.
- Впервые вижу такого неуклюжего новобрачного, - проворчал он себе под нос, прикрывая дверь и отправляясь на своё место. – Интересно, что он ей сказал? – и взял курс на ближайший медпункт при полицейском участке.
Покинувшая свадьбу имперская часть собрания внушительным кортежем двигалась к оперному театру. На этот раз представление ожидалось в пять отделений, в старомодном стиле древних парижских подмосток, отчего те, кто не особо интересовался собственно спектаклем, до которого оставалось ещё добрых сорок минут, вполне могли развлекаться прогулками по садам вокруг и посиделками в крохотных кафе поблизости. Император Райнхард отчего-то вдруг решил вспомнить свои прошлогодние заскоки с подчёркнутым интересом к культуре, однако на этот раз он не то определился в собственных предпочтениях, не то сразу решил действовать только по заранее выбранному стилю, жёстко дав понять заинтересованным лицам, что его привлекает только классика. Оттого театр и расстарался, резко вспомнив собственные исторические корни на таком уровне – а сотрудники служб безопасности решили, что финал лета выдался горячим… Собственно, маньяков оперы даже знаменитого сумрачного германского гения было немного – оттого куча народа стремилась посетить одно из отделений, наловить счастья от созерцания живого и здорового монарха и весело удрать себе восвояси. Сам он, к ужасу кое-кого из штаба, по всей видимости, принадлежал к такому уровню маньяков – ни нынешнее представление, ни ещё пара подобных в этом сезоне не заставили его всерьёз утомиться, скорее, по-настоящему порадовали хорошей музыкой. В следующих сезонах он появлялся на спектаклях также с Её Величеством – к великой радости женской половины планеты. Сотрудники театра воспринимали эту жаркую пору как крестьяне погожую погоду в страду – серьёзно и восторженно, оттого в этот раз, в отличие от исторических традиций, нигде не случилось ни безбилетников, ни гаменов, воспетых известным охотником до чужих юбок и штанов, Виктором Гюго. Это, впрочем, не означало, что гамены исчезли на Феззане вовсе – окончательно они уйдут под патронаж имперской полиции только через шесть лет, когда население Галактики полностью смирится с мыслью, что династия Лоэнграммов – это не временное явление…
Зеваки в тот вечер были щедро вознаграждены за своё любопытство – кроме кортежа самого Императора со штабом и целой армады сопровождающих офицеров со своими дамами, к театру прибудет также пара лимузинов с разных сторон – чёрный, в котором любой гамен опознает личную парадку министра обороны, а заодно и серого кардинала Рейха, Пауля фон Оберштайна, и некий стильный белый, с гербами династии такого размера, что поначалу не только гамены начнут ломать голову, кто на нём прибыл. Водители этих авто чётко и аккуратно припаркуют их рядом – и Оберштайн очень галантно собственноручно откроет дверь загадочного лимузина, чтобы увести Аннерозе Грюнвальд в ложу, где они останутся на виду у всей публики целых три отделения спектакля. Появление родной сестры Императора на людях вызовет эффект разорвавшейся бомбы – теперь думать о том, что эту даму что-то не устраивает в Новой Империи, не приходилось никому. Двор, которого у молодого монарха просто не было по причине того, что он был слишком часто занят то войной, то столицей, вдруг показался во всём своём блеске и великолепии не только Феззану, но и остальному Рейху. Даже Биттенфельд умудрится не только проторчать на виду у всех четыре отделения спектакля, но и получить от этого удовольствие. У него вполне хватит хладнокровия также наблюдать, как Оберштайн с грацией настоящего актёра драмы по окончании третьего отделения наденет кольцо на руку даме, кавалером которой оставался во время всего пребывания в театре. Когда все без исключения глаза тех, кто лицезрел это неожиданное для всех действо, обернутся к Императору – они увидят лишь снисходительную улыбку и сдержанный кивок, как будто ничего особенного не произошло. К чести Биттенфельда, да и остальных адмиралов и офицеров, ошарашившая всех новость будет воспринята позитивно – и вызовет страшный шок только у Меклингера. Следует также заметить, что среди множества публики, на долю которой выпала удача наблюдать столь важное событие, как подтверждение замужества кронпринцессы, значительную часть составляли также те феззанцы, кому удалось погулять на свадьбе республиканцев только что и выполнить свой профессиональный долг в полной мере. По этой причине всё, что появилось на следующий день в прессе по поводу событий этого дня, будет носить очень восторженный характер – вопреки известному ироничному менталитету жителей этой планеты.
Однако, удаляясь со свадьбы Катерозе фон Кройцер, венценосец и его главный советник поначалу долго ехали в одном лимузине – эта дежурная ситуация время от времени возникала в штабе коронованного вояки, и никого не удивляла никогда. Райнхард был явно взволнован – всё его извечное хладнокровие и невозмутимость, которую он ранее сознательно демонстрировал, доказывая окружающему миру, что он может быть солидным командиром, а затем просто не имея нужного количества сил, чтоб реагировать на что-либо без царственного спокойствия, как будто сдуло горным ветром. Завалившись на диван с бесцеремонностью и вальяжностью капризного мальчишки, молодой император сначала несколько секунд улыбался совершенно озорной улыбкой удачно напроказившего ребёнка, а затем взялся шарить в баре, демонстрируя те же манеры.
- Итак, отстрелялись, - не без гордости в голосе объявил он, доставая то, что хотел – но это была не винная фляжка, а кое-что похожее иной конструкции. – Мне стоило усилий наступить на горло своим амбициям, но придётся признать, что участь Хайнессена под этим дамским каблуком гораздо более ужасна, чем я мог бы организовать при всех моих возможностях…
- Эта планета слишком старательно выпрашивала себе эту участь, коль скоро она таки на неё упала, - невозмутимо пожал плечами Оберштайн. – Я ведь и сам не планировал такой расклад, мне его подарила наша огненная миледи. Пока мне даже придраться не к чему, честно говоря.
- Эх, пять лет – это почти вечность, особенно для меня сейчас, - ослепительно улыбнулся Райнхард, доставая из фляжки толстую сигару. – Но придётся с этим мириться. Покуришь со мной, Оберштайн? – весело осведомился он, лихо управляясь с гербовой зажигалкой.
- Пять лет мы когда-то сэкономили благодаря своевременной смерти кайзера Фридриха, - с извечным спокойствием отозвался тот и с некоторым удивлением взялся наблюдать, с каким неспешным удовольствием его сюзерен делает затяжки – тут уже ничего общего с мальчишкой увидеть было нельзя. – С Вашего позволения, сейчас не стану – не люблю бабье ворчание на сей счёт, а у Аннерозе склонность к истерикам имеется, и сильная. После, когда и с ней закончим.
- Тогда прости, что дразнюсь – понервничал я с этой рыжей звездой, честно говоря, - тихо пожал плечами Император, потягиваясь. – Такая милая девушка, но жёстче меня самого в её годы. Не хотел бы я даже гипотетически оказаться среди тех, кого она не взлюбит – но похоже, Минц попал в это число прочно, ха-ха!
- Так и есть, - холодно кивнул головой советник. – Никакое поражение в космическом бою не сравнимо с тем, что получил сейчас себе этот паренёк – и очень скоро в этом убедятся все.
- Чёрт с ним в таком случае, - с озорной усмешкой подытожил Райнхард и уставился немигающим взглядом в глаза собеседнику. – Оберштайн, отчего меня не навещает Катрин? Я начинаю уже сильно скучать, право.
Но он так и не понял, удалось ли ему застать того врасплох или заставить понервничать. А браслет, который очень кстати высунулся из-под мундира на правой руке венценосца, как будто случайно из-за манипуляций с сигарой, явно не был ему вовсе знаком – это Райнхард отметить для себя успел. Что несчастье, чертыхнулся про себя молодой человек, у Катерозе тоже не было на эту вещицу никакой вообще реакции, так значит, она и сестра из курортного домика – разные люди?!
- У неё какие-то сложности со своим мужчиной, вот она там и завязла, - холодно пожал плечами министр. – Я сам её не видел с тех самых пор, похоже, замужество – это для неё слишком серьёзно.
- И даже моя просьба проведать – не аргумент? – похолодев, поднял брови Райнхард. – Я думал, что ей вовсе не плевать, что со мной и как я себя чувствую. Неужели ошибся?
- Хотел бы я сам знать, что ответить, Ваше Величество, - сокрушённо покачал головой Оберштайн. – Рискну предположить, что медработники устроены чуть иначе, чем оно нам представляется. Либо дама отчего-то не считает возможным продолжать с Вами общаться в Вашем полноформатном обличье, так сказать.
- Да уж, с этим мне уже приходилось сталкиваться, - помрачнев суровей грозовой тучи, процедил молодой император, стряхивая пепел в походную пепельницу. – Прошлый август меня чуть не доконал, право.
- Но ведь Вы ничего не потеряли в итоге, - осторожно заметил советник.
Слишком осторожно, отметил про себя Райнхард. Или боится, что я не вовремя устрою истерику, или знает больше, чем говорит. В любом случае, дело глухо, – с грустью решил он для себя, понимая, что вынужден отступить. Хотя моя интуиция визжит, уверяя, что моя настоящая новая сестра и Катерозе фон Кройцер – одно лицо, эти оба запираются старательно, не поймёшь, искусно врут или сами не в курсе дела. А что, если снова занять выжидательную позицию – дождался же уже однажды Хильду, а кабы шёл напролом, разрушил бы вообще всё… Что ж, как ни обидно, а другого способа пока не просматривается.
Оберштайн же заметил нехорошее пламя в глазах Императора и успел немало испугаться, хотя и никак не проявил этого.
- Кроме Ройенталя и нескольких лет жизни за эти четыре месяца, - слишком спокойным тоном, чтоб можно было подумать, что он и впрямь невозмутим, холодно уточнил венценосец, продолжая играться с сигарой, но уже без всякого удовольствия. – Интересно, чего мне будет стоить возвращение сестры.
- Зачем же настраиваться на потери? – как будто обычным тоном, которым поддерживают беседу, отозвался советник. – А если предположить, что ожидание отобьётся приобретениями?
- На это у меня с некоторых пор смелости не хватает, - желчно уронил Райнхард, прикрыв глаза – это означало, что он на грани настоящей истерики, хоть и говорит искренне. – И даже Гюнтер не может мне здесь помочь со своими ободрениями – я слишком болен, по всей видимости.
- Тогда, может быть, поможет Клаус? – очень осторожно, но твёрдо на деле произнёс Оберштайн. – Отчего бы не поговорить с ним об этом – он вообще стоит над ситуацией и вполне может подсказать в ней то, что Вы не видите, находясь внутри?
Райнхард медленно открыл глаза – но сейчас там вместо черноты сияли вполне себе чистые голубые брызги…
- А ведь ты снова прав – и мне эта идея нравится, - с тихим вздохом сказал он уже спокойно. – Всё-таки у Господа нашего всё возможно… Скомандуешь остановку сам, я пока отключусь ненадолго, ещё спектаклем заниматься столько, - и, затушив сигару, он убрал её остаток снова во фляжку.