Тим... Высокий, худой. Синеглазый. Всегда к ней добрый… - это казалось теперь оcобенно важным, важнее даже, чем тогда – то, что он всегда был «за нее» несмотря ни на что, чтобы с ними ни происходило. А происходило много чего…. Нелепый своей случайностью, никак не объяснимый, взрыв считавшегося очень надежным двигателя - и все… Его нет… совсем, «абсолютно» нет… Но она чувствовала и знала - на самом деле нет ее. Вся жизнь, все произошедшее в ней тогда и все еще, видимо по инерции, происходящее в теперешнем обесцвеченном и обессмысленном черно-белом «сегодня», в явном и неявном, объективном и субъективном видах было неразрывно связано с ним. Она давно уж и не пыталась что-то изменить в череде обыденных дел и своих, в общем-то не меняющихся рассуждениях о их недолгих годах, заполнивших всю ее уже странно долгую жизнь, и никаких сомнений, что здесь все «без вариантов» у нее не было. Но вот, недавно, она поняла, что, боже мой, «Память» – возможно, не единственное решение ее так никчемно оставшейся жизни. И, как это было раньше о Памяти, теперь она могла думать только об этом - о существовании альтернативы, «второго» варианта. Думать опять и опять, стараясь разложить все на более или менее «логические полочки», пытаясь быть хотя бы чуть-чуть объективной, и все равно, то и дело передергивая и перетасовывая безличные факты и личные надежды в откровенно все более желательном и, что греха таить, даже счастливом для нее варианте. Она понимала, шансов мало, но они есть. Это главное.
- Все-таки мы живем в ХХVI веке, даже уже почти в XXVII, а это что-нибудь да значит! И мы обречены не только на память…. – вновь и вновь, словно мантры, повторяла себе Таня.
С того момента, как она поняла, что «это» возможно, – О боже, - она даже боялась это вслух произнести, весь мир, все его достижения и победы, с учетом того, что «уже почти - ХХVII век!», сфокусировались в одном – в попытке воссоздать - да, именно так! - его... Впервые за много лет, жизнь в ее обычном, буквальном смысле опять обрела для нее ценность.… У нее появилось совершенно новое чувство, будто она выкарабкивается из совершенно бездонной ямы, в которой все это время безысходно была - это чувство пьянило и окрыляло ее. Но…неужели это возможно, неужели она сможет?
…Все началось с задуманной ею Персональной художественной выставки Тима. После его гибели, Тане все чаше вспоминалось, как ему хотелось реальную, физически осязаемую, персональную выставку своих работ, как они вместе о ней мечтали.… Но тогда, в той, другой, их счастливой жизни, такой выставки у Тима так никогда и не было. Это была еще одна несправедливость, в общем-то, конечно, совсем маленькая по сравнению с гигантской – его гибелью. И, казалось, это утешает - эту несправедливость она сможет исправить: она сделает его персональную выставку. Теперь. Посмертно.
- Завершенные работы, а также наброски и этюды. Все, что смогу отыскать. – Решила Таня. Тим любил раздаривать свои работы: ему, как, впрочем и ей, всегда казалось, что напишет и сделает «еще миллион», и конечно, даже еще лучших работ, что - это только начало. Губы Тани горько сжались…
- И, конечно, только оригиналы. Хорошая «персоналка» - это, пожалуй, теперь единственное, что я могу для него сделать, - думала Таня.
Тим славился портретами. А автопортреты – это, пожалуй, лучшие его работы, и уж точно самые ею любимые. Их было не очень-то много, хотя Тим писал много, при этом частенько шутя: «И натура всегда под рукой, а если повезет, можно еще и что-то важное понять в себе и для себя…» Именно под впечатлением этой его шутки, когда-то в одной из своих, теперь странно далеких, почти позабытых ею, искусствоведческих статей, Таня писала: «При написании автопортрета художник пытливо всматривается в себя в зеркале, и видит там то, что он в состоянии увидеть в это мгновение своей жизни, отображая на холсте, как его «измененное» сейчас сознание воспринимает себя. Вот почему большинство автопортретов полны драматизма, а часто и трагизма, как, например, автопортреты Ван Гога и Рембрандта. Редко можно увидеть художника на автопортрете в достаточно равновесном состоянии, как, например, на знаменитом автопортрете Карла Брюллова. И, наверное, еще реже – в состоянии повышенной психической активности положительного знака, как в автопортрете с Саскией Рембрандта», - она вспомнила, как Тим, читая это место, рассмеялся и пообещал ей написать свой автопортрет в состоянии «очень повышенной» психической активности и, конечно, положительного знака, «полный влюбленности» в нее. И как потом, в их последний ее день рождения - они были все время вместе, как было удивительно хорошо, и он все порывался броситься писать обещанный автопортрет, а она не хотела, чтобы он уходил, и все повторяла:
- Не уходи, давай потом… Это же не в последний раз….., - если бы тогда знать, что в последний, - думала сейчас Таня. - Ладно, хватит. Если бы все повторилось, я его все равно тогда бы не отпустила и, даже, наверное, еще убежденнее – жизнь все равно дороже.… Теперь я это точно знаю - дороже даже шедевра. Даже …его шедевра. - Таня опять тяжело вздохнула и привычно заставила себя вернуться к мыслям о выставке.
- Все равно, все работы собрать никак не удастся, - она думала о нескольких автопортретах, утерянных много лет назад. Особенно ей было жаль того, написанного прямо при ней, когда они, тогда еще оба студенты, уже выходили из дома, уже открылись двери, и вдруг Тим, случайно взглянув на себя в зеркало, что-то там в себе увидел и, мгновенно сбросив пальто, бросился к этюднику. За 30 минут портрет был готов. На семестровом обходе группа приглашенных профессоров остановилась перед этой работой:
- Студент так нарисовать не мог. - Таким было резюме комиссии. Тим был очень доволен, считал это большим комплиментом, объяснял ей, как почетно такое мнение профессоров. Он вообще многое объяснил ей в этой жизни, на многое она стала смотреть иначе, в другом ракурсе - именно в результате его влияния на нее. Больше того, она вполне осознавала, что и теперь, когда его уже столько лет нет, многое она чувствует и делает так, как почувствовал и сделал бы он. И была ему за это благодарна. Часто ей казалось, что даже картины она, маститый искусствовед, видит его глазами, оценивает его чувствами, его отношением.… Вся система ее ценностей, и не только в области искусства, все эти годы стояла на фундаменте его выбора, его мнений и предпочтений. И она это прекрасно понимала.
- Вот тебе и отраженная субъектность…. Ай да ХХ век! Ай да сукин сын! – улыбнулась Таня, она всегда любила Пушкина. - Именно в ХХ веке было открыто, что послежизненная, информационная фаза существования психики может быть зафиксирована у конкретной личности в форме отраженной субъектности. Феномен «отраженной субъектности» - инобытие одного человека в другом, продолженность человека в других людях, или в их деяниях, сколько я об этом еще со студенчества писала! – рассуждала Таня, сидя вечером в кресле с чашкой крепкого кофе, перебирая события прошедшего дня. – Вполне реально…. Нужно только, чтобы были люди, которые любят… Преданно и «сильно-сильно», как сказал бы мой отец, - Таня улыбнулась далеким воспоминаниям, - с этим, наверное, главная трудность. Это уж кто как может, у кого как получится и кому как повезет…
Вспоминая историю появления того, внезапно написанного автопортрета, Таня ощутила знакомое, обычно неотступно следующее воспоминаниям о Тиме, ноющее чувство боли где-то глубоко внутри нее. Ее лицо болезненно сморщилось - именно этот автопортрет был вскоре так глупо утерян на одной из групповых выставок, впрочем, тогда они не сильно расстраивались, сейчас ей было жалко этой потери несравненно больше.
- Ничего, зато я смогу показать даже более ранние работы, - радовалась Таня, думая о бережно хранимом ею, написанном просто в школьном альбоме, небольшом акварельном автопортрете, наверное, вообще одном из первых его автопортретов. Тим рассказывал ей, что когда-то благодаря именно этой работе, неожиданно понравившейся директору художественной академии, его приняли туда учиться.
Кроме портретов, автопортретов, композиционных картин, ей очень хотелось собрать для экспозиции все особо любимые и важные для Тима этюды, наброски и зарисовки к композициям. И, конечно, скульптуры. Хотя, это вряд ли - в последнее время почему-то именно скульптуры стали часто увозить, и теперь их можно было увидеть в самых разных пространствах нашей Вселенной.
-Хорошо хотя бы, что еще нашей, - Таня невесело улыбнулась, - Собрать их теперь просто не реально… - попробуй, найди что-то в этом огромном мире…
Конечно, у нее были диски с красивыми каталогами многочисленных различных межпланетных выставок с работами Тима, но и в них все информационные данные о местонахождении работ давно устарели – жизнь мчалась вперед стремительно и неудержимо.
-Ладно, попробую достать еще хотя бы ту, - Таня подумала об одной из последних небольших скульптурных работ, для которой она ему немного позировала. Это была памятная медаль супружеской паре, погибшей в трагической катастрофе омнибусов. Медаль Тиму заказал отец жены к 10-летней годовщине их гибели. Вспомнив это, Таня печально усмехнулась – Надо же.…
…Все приглашенные на открытие выставки, хорошо знали друг друга и сейчас наперебой говорили о Тиме, об «одном из нас», смотрели, обсуждали его картины.… Когда поздно вечером шумно прощаясь, друзья разъехались, она, все же устав за этот, такой долгожданный день, с удовольствием «погрузилась» в одно из самых мягких и самых глубоких кресел в центре выставочного зала и уже сама, в который раз, начала рассматривать картины Тима. Взяв пульт, она приближала и отодвигала стены с картинами так, что, в конце концов, оказалась в плотном кольце самых ею любимых. Многие из них были особо «родными»: она помнила, как и почему он начал их писать, под впечатлением чего находился, где в это время была она, что чувствовала и о чем тогда думала… Автопортреты… Портреты.… Тим не раз говорил ей, что в лице есть «все» – потрясающая фактура и уникальный, сложный рельеф, спектр тончайших цветов и оттенков, постоянное «чувство момента», потрясающая выразительность.… А вот и ее портреты…
- Интересно, - подумала Таня, - наверное, такой красивой меня только Тим и видит… Незаметно для себя, она подумала: именно «видит», а не «видел», - «Что было бы куда более нормальным» - тут же, заметив это, сама себе ехидно сказала Таня.
Казалось, сегодня, как никогда, она погрузилась не в кресло, а в саму вкусную и манящую атмосферу их жизни, атмосферу все плотней и плотней сейчас ее обволакивающую. Ей казалось, что в зале даже запахло кофе, именно тем кофе, которое они так любили пить вместе, чтобы «не хотелось спать, ведь еще столько надо сделать.…» О, это ненавистное чувство «хотения» спать, как они мечтали от него избавиться.… Сейчас Таня приготовила именно этот кофе, придвинула к себе поближе бутылку их любимой «Алеатики», достала рюмку, нет - две рюмки…
- Давай-ка, наконец, и мы с тобой, вдвоем, отпразднуем твою персоналку!... – она улыбнулась автопортрету… Ей давно уже не было так хорошо.
Таня смотрела на картины, и вдруг ясно ощутила, что выпускает что-то важное, очень важное, что грандиозно и, пожалуй, неотвратимо происходит прямо здесь, сейчас, в этом зале.… Но она никак не могла додумать, понять – что именно….
- Так, спокойно. Давай-ка все сначала, и по порядку… Я знаю, в каждой его картине, в каждой его скульптуре – безусловно, есть часть его самого. Где-то в большей степени, где-то - в меньшей. Но обязательно есть, - стараясь быть спокойной, думала Таня. Она вдруг ясно почувствовала, что вот-вот «придет и наступит» что-то настолько нежданное и настолько ошеломляюще-огромное, что это перевернет всю ее жизнь.
– Дальше.…Как там я писала в своих статьях, фактически речь идет об инобытии - инобытии художника в созданном им произведении искусства. Понятно, особенно «много» художника в его автопортретах. - Она придвинула кресло ближе к той стороне зала, где размещались автопортреты и, сняв несколько со стены, оперев их на стулья, окружила ими себя. Как же они были ей до боли знакомы – каждый штрих, каждое движение кисти.… И все равно, что-то в них постоянно, неуловимо менялось, она это постоянно ощущала. Как будто в них шла какая-то своя, скрытая от мира и даже от нее жизнь…
- А может быть, это «что-то» меняется во мне, и я смотрю на них каждый раз уже немного другими глазами, - стараясь быть объективной, размышляла Таня. Она подумала о поэте далекого, все того же, потрясающего ХХ века Анне Ахматовой, которая, придя с похорон великого Блока, заметила изменения в портрете «сероглазого короля»…
Как и почти всегда, сейчас она отчетливо ощущала в каждой картине, наброске, этюде и, особенно, конечно, в автопортрете – их автора, вполне очевидно для нее продолжающего жить в этих, созданных им, артефактах.
- Можно сказать, эти произведения искусства - фактически выход Тима за пределы собственной телесности. Это - инобытие художника в объективно существующих, им созданных, материальных предметах.… - Сейчас, в общем-то, впервые находясь среди такого большого количества его произведений одновременно, Таня почти физически ощущала его рядом, его квазиприсутствие. Казалось, она чувствует аромат его одеколона, запах его одежды – и это был совсем не запах красок…. Она почти задохнулась от этой, уже забытой радости «слышать» его запахи. Нет, сегодня она никуда отсюда не уйдет…. Молча, она неподвижно сидела, боясь спугнуть эти переполняющие и ошеломляющие ее чувства.
-Что-то это все, все же значит…, - задумчиво подумала Таня. Мысли, закручиваясь в немыслимом вихре, казалось, заполнили все пространство, вновь и вновь проворачиваясь и возвращаясь. - Все не просто так. Не просто так, я вдруг сделала эту выставку, и совсем не просто так что-то совершенно невероятное сейчас происходит.… Мне бы только понять и осознать это, сформулировать - что…
Уже начало светать, когда усталость все же заставила ее заснуть. И, как это бывало с ней еще с юности, решение проблемы, которая, казалось, вообще не имеет решения, пришло во сне. Рано утром открыв глаза, она уже четко знала, что нужно делать.
- Главное, собрать как можно больше автопортретов, ведь подсознание, его содержимое – это главное в нашем деле… - не в силах еще сама поверить, что она «это» делает, лихорадочно думала Таня. – Ведь понятно, что кроме всего, автопортрет – это и непосредственно топография лица художника, его мимика, характерная поза и жест и, конечно, особая цветовая гамма портрета. И все это – здесь, и передано им, самим Тимом!
Наскоро выпив кофе, отобрав флешки с голограммами и репродукциями важнейших произведений Тима, она спешно вызвала свою «крылатку». Уже в ней условилась о встрече с единственно совершенно необходимым ей сейчас человеком. Это был знаменитый теперь ученый – о нем говорили, писали, интервью с ним показывали на всех Н-Д экранах, и это была вполне заслуженная плата общества за те научные достижения и открытия, которые он совершил. Тане же он был другом, давним и преданным, как бывает только с друзьями детства, когда искренность и есть сама ткань жизни. Они росли по соседству и вместе играли, вместе учились в школе. Потом – вместе же в лучшем университете планеты Земля – имени Альберта Эйнштейна, на его физическом факультете. Он уже тогда был пленен вопросами синтеза материи. Его, как у нас и водится, никто не принимал всерьез – надо же, время идет, а многое так и не меняется…. Чтобы лучше во всем разобраться Стив, его звали Стив, уже без нее затем учился еще и в медицинском, закончил его. Он часто провожал ее домой, всю дорогу рассказывая о своих исследованиях - кажется, она одна тогда готова была его слушать. Он был влюблен в Таню, она это знала, и ей это нравилось. Хотя иногда она думала, что это, пожалуй, несправедливо, и тогда пыталась объяснить это и ему. А он старательно переводил разговор на что-то другое, смотрел в сторону или просто уходил. Так шла жизнь. Потом его провожания прекратились, сейчас Таня никак не могла вспомнить почему. Может быть, ее просто увлекли «другие дали» - она с головой тогда погрузилась в изобразительное искусство…
И вот теперь она поняла, что все, вся ее жизнь, сейчас в его руках. Но она всегда считала, что руки у него надежные. … Просто она любила Тима, так уж получилось.
- Ну вот, оказывается, все было не случайно. Не случайно я с ним дружила, не случайно он меня провожал, и я слушала его рассказы - все не случайно…
Стив, который первым в их огромном мире научился синтезировать живую одухотворенную материю, как и всегда, сейчас был рад Тане. Как будто, и не было всех этих лет после их учебы и его провожаний, не было почти целой стремительно промчавшейся жизни… Конечно, он сразу понял, что что-то случилось – что-то настолько важное, что это заставило Таню найти его после стольких лет и приехать….Но он ничего у нее не спрашивал, помня как она не любила вопросы – расскажет сама, когда найдет нужным…. А пока - он показывал ей свой институт, знакомил с сотрудниками. Она была восхищена всем - и его друзьями-коллегами, и новейшей аппаратурой, и тем, что происходило в лабораториях и тем, как оно происходило……
- Ты знаешь, этот институт – поразительно похож на тот, о котором ты мечтал в нашей юности, на «НИИЧАВО» … Такие же талантливые, яркие типажи сотрудников и делаете вы не менее потрясающие, неслыханные ранее вещи, пожалуй, не хватает только зеленого попугая…
На какой-то миг она задумалась:
- Хотя мне всегда больше все же нравилось у Стругацких их «Трудно быть богом», помнишь, мы с тобой еще вечно спорили…. – грустно улыбнулась Таня.
"Теперь я бы с тобой уже не спорил. Чтобы ты ни говорила. Только бы ты была со мной" – подумал Стив, ощущая ставшую уже привычной, когда он думал о ней, боль.
-У нас даже зеленый попугай есть, и, конечно, тоже Фотон, и чтобы ему было не скучно мы ему нашли дружка – ярко желтого попугайчика, мы его зовем просто «Птичка» - как можно веселее сказал Стив.
- Давай, наконец, сядем, и расскажи, как ты жила все эти годы… - Стив, совсем как в детстве, настойчиво потянул Таню за рукав, усаживая в мягкое кресло. - Ты же знаешь, для меня все это очень важно. Расскажи, что случилось, я же вижу…. Давай, рассказывай. Не сомневайся…
Таня благодарно улыбнулась… Конечно, она расскажет ему все - о себе, о Тиме, о его гибели, о «потом»… Она говорила и говорила, боясь остановиться… вдруг Стив откажет, что тогда делать?!
Стив не отказал, только подумав, серьезно спросил:
- Он тебе – кто? - Таня не знала, как сказать… Слова: «Я его люблю», - сейчас, в контексте всего происходящего, казались ей слишком легковесными и даже пошлыми.
И осипшим вдруг голосом, она из себя выдавила единственный в эту минуту ответ:
– Он – это все…
Стив, как в юности, став мгновенно красным, опустил глаза. Она знала – больше он никогда об этом не спросит. Как будто перебивая собственные мысли, он быстро заговорил о чисто исследовательских и организационных вопросах, особенно его интересовало все о выставке: сколько там работ, какие, какой степени важности была каждая для автора и в каком материале выполнена. Таня все подробно рассказала, стараясь ничего не упускать, радуясь, что она «в курсе». Она знала - каждая, незначительная, казалось бы, мелочь, может оказаться очень важной… Записывая ее рассказ в скрытый ранее в стене большой компьютер, Стив делал какие-то пометки. Теперь он думал только о деле, и только оно сейчас было важно. Он любил свою работу и продвинулся в исследованиях в своей области значительно дальше других. И очень хотел сделать все - все, что только мог для Тани. Сколько он мечтал об этом.… И вот, впервые, появилась такая возможность. Но как это сделать, он не знал – его исследования, некоторые его этапы, еще не прошли полной апробации, имелись еще и не вполне проработанные тонкие моменты. А в таком деле даже самая малейшая неясность могла привести к катастрофе, - это понимали и он, и Таня. Но все равно, она настаивала:
– Стив, ты должен понять, мне терять все равно нечего. Я погибла тогда вместе с Тимом и все, что было потом – это уже не жизнь, меня уже нет…. Понимаешь, ты - единственный, кто это может понять. Именно ты…. Для тебя понедельник всегда начинался в субботу… - все повторяла она. Как волшебное заклинание из их далекой юности, все объясняющее и все «могущее». – А я на годы застряла в бесконечном, никчемном воскресении… Ты должен понять, я жила до этого и, может быть, буду жить опять – и это, если ты мне сейчас поможешь, станет лишь перерывом жизни, а не ее концом. Если у нас получится…. Только бы у нас получилось….
-Да, я знаю, ты права… Я это тоже уже давно понял, - подумав, покорно ей, соглашался Стив. Он еще в детстве беспощадно понял, что все равно все будет делать так, как она хочет. Уже давно в своих революционных статьях и докладах на многочисленных международных и Всемирных симпозиумах он показал - при наличии непосредственно авторских артефактов, например, изобразительного искусства, извлекая из каждого «частичку» его автора, специальными, разработанными его исследовательской группой, анализом и соответствующим синтезом, теоретически вполне возможно воссоздать самого художника. Даже на физическом уровне. При этом необходимо наличие и таких объективных материализованных репрезентаций, как его голос, фотографии, и, хотя бы некоторые из сохранившихся психометрических представлений. И, конечно, понятно, что это возможно только в случае, если произведения художника по-настоящему талантливы и искренни. Речь идет об информации, являющейся интеграцией непосредственно художественной информации со всем объемом известных данных, в том числе и об изображенном на полотне, и об отношении художника к нему. При этом художественная информация представляет собой сумму семантической, (содержание которой составляют сюжет, композиционные решения, перспективные построения и т.д.) и эмоционально-эстетической (цветовое решение полотна, жанровые и стилистические особенности «письма» художника и т.д.) И, конечно же, для этого должно посчастливиться жить в ХХVI, даже уже почти в XXVII веке, с соответствующим ему уровнем «понимания» и развития технической оснастки лаборатории. Его исследовательским институтом в результате многих лет работы всего коллектива, были созданы и совсем недавно апробированы новые мощнейшие синхроциклотрон АКБ-4 и реактор ЮН-14. Наконец, совсем последнее достижение - усовершенствованный знаменитый W-ступенчатый тандем-генератор Брусиловского….. Уже не говоря о гордости Стива – сконструированной им на основе флоатинг-капсулы 6-Ми Звездина, мульти-капсулы ВТ-41. Хотя, все равно, гарантий, понятно, никаких… В таком сложном целостном объекте, как человек, процессы аддитации, естественно не работают – здесь наряду с аддитивными, имеются и неаддитивные свойства, которых к тому же большинство…. Именно эти, эмерджентные свойства, главные в определении специфики объекта, сейчас и волновали Стива больше всего. Он еще и еще раз обдумывал и «проигрывал» в голове разработанные им сложные непрерывные процессы. Спешно собранные на Научный Совет сотрудники, делали последние поправки на расчеты, проверяли компьютерные настройки… Все очень старались. И все очень волновались…
Ну вот, все необходимое, тщательно отобранное и привезенное Таней в лабораторию для анализа и синтеза информации, заключенной в них, было «в деле». Пока все шло хорошо. Картины, еще недавно вызывающие у зрителей взрывы чувств и эмоций - сейчас, после лабораторной работы с ними, опустошенно, словно лишенные души манекены, равнодушно и безучастно сгрудились в углу лаборатории. Странно, но сейчас это зрелище совсем не расстраивало Таню: – «Ничего, теперь еще будут другие, много, очень много других его работ. Все еще будет…»
Таня неотрывно смотрела на Стива: малейшие изменения или трудности в работе сразу отражались на его выразительном, так хорошо ей знакомом лице – оно, как всегда, скажет все. Лицо Стива напряженно, он с удовлетворением следит по мониторам за ходом работы. Он знает, она напряженно наблюдает и это приятно: наконец-то, что-то важное в ее жизни зависит и от него. Пока все идет хорошо. Тане казалось, что она с громадной скоростью, «захватив дух», летит навстречу самой Судьбе – немного укачивало и подташнивало, но страшно не было. Только бы получилось…
Но нет, что-то не так – лицо Стива болезненно сморщилось, он склонился над компьютером.… И вот уже быстро, волнуясь, он говорит ей:
– Не хватает. Чего-то не хватает…. Не получается…. Приборы вполне очевидно регистрируют - для полноценного синтеза живой одухотворенной материи, информации, заложенной нами, катастрофически не хватает. Где ее можно взять?! Прости меня,… видишь, я совсем не волшебник…. Я не знаю, что делать…
Но Таня уже знала решение. Она его знала давно, еще с той памятной ночи открытия персональной выставки…. Да иначе, она это всегда понимала, и быть не могло – ведь за все, как известно, надо платить. И она хотела платить. Очень хотела. Для нее эта игра стоила всех свеч мира…
– Не хватает меня… Стив, там не хватает меня.… Понимаешь, во мне его больше, чем меня самой…, я - в полной мере его отраженная субъектность.… Ты должен использовать интроецированные содержания субъективации его во мне…
Стив резко отвернулся, но она знала, как выглядит сейчас его лицо. И почти наверняка знала, что он чувствует.
- Извини,… это я не могу. Я не могу… Это же ты… Я не могу так с тобой поступить.
…Стив стоял молча. Таня понимала, для него - это тяжелое решение. Терять тяжело… особенно, когда любишь. Даже если он – тот, кого любишь, сам об этом просит… Может быть, так даже еще тяжелей. В этом она теперь знала толк. Господи, только не этот выбор…
-Ты должна понимать, если сделать, как ты хочешь – ты будешь уже другим человеком, и даже никогда об этом не узнаешь.… И, самое страшное, неизвестно, как сложатся ваши с ним отношения после этого, ведь и ты, и он - будете иными, и неизвестно - насколько. Чем сильнее ты его любишь, а ты – человек глубокий, я знаю, тем больше будет изъято, тем более другой ты будешь. Это страшно… Но, ты должна знать – я буду любить тебя всегда, – лицо Стива страдальчески сморщилось, кажется он пытался ее успокоить… и Таня подумала, какое это большое счастье – иметь такого прекрасного друга. «Наверное, я все-таки сделала в этой жизни что-то очень хорошее, раз со мной все это происходит…»- Таня не сомневалась в своем решении.
- Не бойся, все будет хорошо. Я должна это сделать, это моя судьба…. - Она постаралась как можно увереннее ему улыбнуться. - Все должно получиться. Ведь посчастливилось же нам жить в ХХVI веке, даже уже почти в ХХVII. Это что-нибудь да значит, ничего не бывает напрасно. А иначе и жить не стоит…. Давай, начинай. И… Стив, спасибо!
-И пусть он меня не узнает. И не будет любить такой, какой я стану… Ничего.… Зато он будет жить, будет писать свои картины. Он так этого хотел…. Мы оба этого хотели. – Продолжала уже «про себя» думать Таня.
…Когда она пришла в себя, увидела как-то очень странно выглядящего, но отчаянно пытающегося ей улыбаться, Стива:
- Стив, что это с тобой?
-Все хорошо. Все, как ты хотела. Как ты себя чувствуешь?
-Хорошо. Немного странно…
Когда она попыталась встать из сложного, опутанного множеством проводов кресла, но это оказалось непросто – тело не слишком ее слушалось, немного кружилась голова. Да еще что-то остро уперлось в ногу - в кармане брюк нащупав жесткий, сложенный вчетверо листок, она узнала бумагу еще из школьного «специального» блокнота Стива – он им пользовался лишь в особых случаях и никогда, даже в их беззаботном детстве, не вырывал оттуда литки.
-Что-то очень важное, - подумала Таня.
Еще не вполне послушными пальцами она развернула записку, и тотчас узнала так хорошо знакомый почерк Стива, успела удивиться: – Почему написал «от руки?» – и вот уже читает:
- «Тата!», - она подумала, что так он ее называл лишь несколько раз, и только в минуты очень сильного волнения, поняла, что случилось что-то невероятное, - «прочти, пожалуйста, это. Я тебя всегда любил, ты знаешь. Я очень хотел тебе помочь, но ничего не получалось. Но я все равно нашел решение… Сейчас все расскажу. Я вернул вас обоих на 16 лет назад, когда вы только познакомились. Помнишь, мы с тобой тогда стояли в садике возле института, и я все упрашивал тебя поехать после занятий в новое, Н-Д кино… Ты тогда была еще совсем «без него»… Помнишь, он торопливо прошел мимо нас, но вдруг вернулся и спросил у тебя, как попасть в Центральную лабораторию. Тогда вы познакомились… Я пробовал вернуть вас обоих в тот момент, в то же место, но ничего не получилось. Ты там была прежней, но он – уже другим и между вами ничего «не возникло» - ты просто показала ему лифт, сказала этаж, он прошел, больше вы не виделись. Я знаю, это не то, что ты так сильно хочешь. И.. это несправедливо по отношению к вам обоим. Поэтому я и решил - то, что решил. Теперь у вас точно все будет хорошо.
Внимательно все это прочти, потому что потом я уже не смогу тебе это объяснить. Понимаешь, я подумал… (строчки записки начали коряво и бесстрашно ползти вверх). Ты уже давно стала частью меня самого и мой мир - это не только я, это еще и ты. Думаю, я тебя люблю не меньше, чем ты – его. Я подумал, что это мой звездный час – я смогу тебе помочь. Ты, конечно, уже поняла… Видимо, только так возможно сохранить тебя. И ты с ним еще будешь счастлива. Как же ему повезло…
Я знаю, что «после этого» буду уже совсем не тот, что раньше. И этот, новый парень мне не очень-то нравится – ведь, что я без тебя.… Но, пожалуйста, дружи со мной … и таким. И, когда-нибудь, может быть, я очень этого хочу, я вернусь к нам обоим… »
Таня поняла, как трудно было Стиву найти это решение, и еще труднее - на него решиться…. Как же она ему благодарна…. Когда-нибудь она ему об этом непременно скажет.… Когда-нибудь, не сейчас. Прости, Стив… Но сейчас она могла думать только о Тиме. Оттого, что она его увидит, у Тани перехватило дыхание, но вдруг она поняла, что они еще даже не знакомы, что она встретит, вроде бы, почти чужого человека. Что «все не просто»…. На какое-то мгновение она впервые за многие годы почувствовала страх, но, подумав, сколько жизни и жертв, и не только ее, стоило происходящее, сама эта возможность происходить тому, что прямо сейчас происходило, твердо сказав себе:
– Ничего, я должна, я смогу. Мы сможем. И все еще у нас всех будет… - Стремительно шагнула навстречу жизни, навстречу Будущему.