Командировка, поезд, ехать больше суток. Это тебе не «Красная стрела», - подумала Вероника, занимая, свою на эту поездку правую верхнюю полку купе, - вечером сел, ночь проспал, и рано утром уже на месте. Да еще, каком месте! Ну, ничего, так тоже неплохо. Командировка на этот раз была «не волнительная» и, значит, можно пока спокойно, ни о чем не беспокоясь, просто спать
- И выспаться «за всю» уже прошедшую и даже, может быть, еще хватит,- подумав это, Вероника печально усмехнулась, - если и не на всю, то хотя бы на какую-то ближайшую часть, оставшейся жизни.…
Это верно, но только в том случае, если можно закрыть глаза и отдаваясь ритму стука колес, «покачиваясь и укачиваясь», блаженно ни о чем не думать.… Так обычно в командировках и бывало, и Вероника привычно настроилась именно таким, «корыстным», как она для себя его называла, образом использовать и сейчас это вынужденное время в поезде.
Купе попалось шумное, наполненное на редкость «неуставшими» молодыми людьми, которым, очевидно, было жалко проспать все это драгоценное время в пути. Вероника подумала, что когда-то ей вот так же было жалко спать - «просто так» терять время на сон. Как будто, добровольно и планомерно, день за днем, отдаешь частицу своей жизни. Маленький купейный столик быстро превратился в скатерть-самобранку, усатый, почему-то тоже неуставший проводник принес горячий чай в почти старинных подстаканниках. Удобно рассевшись на нижних полках, пассажиры быстро перезнакомились, шутки перешли в истории, и тут же наперебой все начали вспоминать заезженный анекдот еще советских времен о том, как друзья в поезде, заняв купе, рассказывали анекдоты, а потом поспорили о наличии здесь же прослушки. И, чтобы проверить, громко заказали чай (один из спорящих в тайне от других, чтобы доказать свою правоту о присутствии «жучков» в купе, заранее договорился с проводником о чае). Утром он проснулся один в пустом купе – проводник ответил, что «всех уже забрали», и что «нашему майору Ваша шутка с чаем очень понравилась…». Все снисходительно посмеялись, чувствуя себя, сегодня, живущими в несравненно лучшие времена. «Может быть и так, - подумала Вероника, поудобнее устраиваясь на своей второй полке, – а может быть, теперь просто некому этим заниматься - в бизнес все подались.… Да и сама «прослушка» советских времен, сегодня уже древняя старушка…»
Тема анекдотов в условиях равнодушной безопасности как-то быстро себя исчерпала, пассажиры заскучали, и кто-то, «спасая» этот необычный вечер, предложил рассказывать истории «из своей жизни», еще кто-то – экстремальные. Сосед с мягким голосом многозначительно добавил – Давайте-ка, экстремальные со знаком «-».
-Возможно, этим – на своей второй полке подумала Вероника, - он хотел как-то уравновесить общее настроение со значительным, бьющим через край, знаком «+». В общем-то, классика, вполне в традициях всем известных рассказов «попутчикам» - случайным людям, с которыми, вообще говоря, вряд ли когда-нибудь еще в жизни встретишься.…
В конце концов, решили рассказывать по очереди, каждый о самом плохом, неприятном человеке своей жизни….
- Нет, давайте еще интереснее – о таком человеке и конкретно о каком-то его поступке, оказавшемся для Вас наиболее «обидным». А может быть и «больным», - добавил «мягкий голос», ставший к этому времени уже совсем «бархатным».
Купе немного призадумалось, притихло. Теперь особенно громким казался стук колес поезда, слишком, неестественно яркими - вспышки света встречных поездов.… Каждый думал о своей жизни, о нанесенных людьми и жизнью обидах, впервые, может быть, «взвешивая» их, пытаясь определить наиболее весомую. Молодая женщина (-Как будто сошла с автопортрета Серебряковой, - подумала про нее Вероника) с нижней полки слева, немного поколебавшись, не очень уверено (видимо ей было непривычно и неловко рассказывать, только что еще чужим людям, «такое» про себя) начала первой:
-Я расскажу о своей многолетней соседке. Пусть ее имя будет, скажем, Надя. Надя жила вдвоем со своим отцом, профессором математики. Профессор – прекрасный человек, был в то время уже довольно преклонного возраста. Высокого роста, очень худой, когда он шел по улице из магазина домой, казалось, что от малейшего дуновения ветра его может снести, вместе с раскачивающейся «авоськой», откровенно хранящей купленные продукты, в руках. Мы с ним дружили, да и с Надей, в общем-то, тоже. В последние годы Надя ушла с работы, занималась только отцом – диета, уход.… Еще через какое-то время, будучи уже глубоким стариком, профессор умер. Теперь Надя жила одна, ее дверь была вплотную рядом с нашей. Через какое-то время я начала замечать ее неприкрытую «заинтересованность» моим мужем. Стоило мне пойти выгуливать наших, в то время еще совсем маленьких детей, Надя, накрасившись и нарядно одевшись, очевидно пронаблюдав в глазок мой с детьми шумный уход, звонила в нашу дверь. И с избитыми выдумками типа «забыла где-то ключи от квартиры» или, «не работает телефон» она заходила к нам и уходила, лишь, когда мы с детьми возвращались. Муж при этом растерянно разводил руками – «Что мне, ее выгнать, если она потеряла ключи или просит позвонить?» Скажу вам честно, это начало меня доставать и после каждого такого захода я становилась возле общей очень тонкой стенки между нашими квартирами и устраивала громкий скандал. Надя, однако, делала невозмутимый вид – она, вроде как, ни при чем... Меня это просто бесило…
Дальше Вероника уже не слушала. «Не так уж и страшно, вообще ерунда, - подумала она, - главное ведь, что для самого мужа эта соседка была никто…»
«Житель» второй нижней полки, что справа - высокий, светловолосый и худощавый с орлиным носом мужчина – тот, что вежливо предлагал Веронике поменяться с ним местами, вспомнил как в детстве, в школе он ненавидел одного своего одноклассника.
- Никогда после я так никого не ненавидел, - добавил он, - Понимаете, он, Славик его звали, неправильно подсказывал. Нет, я, конечно, знаю, - каждый может ошибаться… я тоже так сначала думал. Но все дело в том, что он подсказывал неправильно специально. Понимаете, специально…
- Ничего себе. Хорошо, что у меня в школе таких матерых подлостей не было, - подумала Вероника, уже прислушиваясь к необычному разговору.
Третий пассажир, с интеллигентными маленькими руками, хорошо сейчас видимыми Веронике (он сидел внизу, прямо под Вероникой), и мягким, «поставленным» голосом, начал свою историю.
- Наверное, он преподаватель, - подумала Вероника, - видимо, он со второй верхней полки – той, что слева.
Веронике показалось, что он собирается рассказать что-то о неверности какой-то там по счету его жены. Но она его уже не слушала…
Еще недавно мечтавшая наконец-то выспаться, охотно занявшая свою, идеально подходящую для этого, верхнюю полку, теперь, растревоженная разговором соседей, Вероника, как и они, вернулась в события своей жизни. Именно те, долгое время которые она старалась не вспоминать. Не вспоминать - значит, о них не думать. Главное – не думать, это она давно поняла. И делала это, как ей самой казалось, виртуозно. Как только мысли сами собой привычно перескакивали опять на ЭТО, она, усилием воли заставляла себя думать о чем-то другом, вообще говоря, все равно о чем. Она научилась этому еще в ранней юности, когда погибли ее родители, и ни о чем кроме них и их смерти думать было невозможно. Сначала она научилась петь – особенно хорошо получалось петь гимны и военные песни. Потом она поняла, что может читать стихи, это было открытие. Нравившееся стихотворение она переписывала на отдельный листок, который носила с собой в кармане и, куда бы ни шла, всю дорогу учила. Главное – не думать. Так она выучила огромное число стихотворений – почти всего Блока, Есенина, Евтушенко…
Уже через много лет, она была потрясена, прочитав у Хемингуэя в его «Островах в океане», как главный герой после трагической гибели двух своих сыновей, обнаружил, что может читать газеты. Но не все, лишь некоторые из них…
Сейчас, лежа на спине, на верхней полке размеренно стучащего колесами поезда, участвуя, хотя и незримо, в общем разговоре, Вероника, уже не слушая соседей, вспоминала о ней – о Кикиморе.… И уже не могла, да и не хотела остановиться. Все, что она столько времени сдерживала в себе, сейчас нахлынуло почти неуправляемым потоком. «Ну и ладно, хватит это все в себе держать, - почти зло подумала Вероника, - здоровее буду!». Не думая, будет ли она рассказывать об этом «купе», да это было уже и не важно, Вероника вспоминала.
Она думала о муже. - Но нет, здесь все-таки нужно поставить ограничение, – твердо решила Вероника, - не вспоминать всю жизнь, те счастливые мгновенья, которые ее наполняли. Нет, это нет – это ей и сейчас не выдержать.… Сейчас она будет думать только о его болезни и его смерти, и о Кикиморе… - человеке, просто олицетворяющем подлость, как таковую…
Муж, который вообще не болел, купался зимой в море и презрительно относился к болезни вообще, вдруг (ну, тогда казалось, что это – вдруг) поскользнулся на мокрой после дождя земле, упал, поломал бедро. Скорая, больница, операция. Долгое и мучительное невыздоровление… Вероника вспоминала, как приезжала в больницу каждый день рано утром - до утреннего обхода врачей, чтобы успеть с мужем к нему приготовиться. После обхода до конца дня - уколы, лекарства, еда, туалет и т.д. Так каждый день. Дети, трое их детей, оставались дома на весь день одни. Утром Вероника выкладывала им немного денег, ключи от входной двери, что успевала приготовить из еды. Дальше они все делали сами. Она приезжала домой после больницы вечером, а утром опять ехала в больницу. Дети как-то продержались. «Они – герои, - думала о своих детях Вероника. Тогда еще была надежда - надежда на выздоровление, надежда на жизнь.… Потом оказалось, что плохо прошедшая операция, не происходящее выздоровление, не проходящее плохое состояние мужа, объясняются просто и страшно – рак.… Вот здесь все и началось. С момента, когда стало известно, что у мужа рак, отношение Кикиморы резко изменилось. Она поняла, чем все, скорее всего, закончится, сделала выводы и собралась действовать. План был готов быстро. Изменился ее тон и интонации. Изменилось все и это было страшно.
Почти случайно, Вероника узнала, что она приходит к мужу в больницу по вечерам (когда самой Вероники там уже нет!), с диктофоном (!!), требовательно и жалостливо прося, чтобы он задиктовывал ей ее диссертацию (!!!). Это она делала, зная, что у него рак. Даже больше того, именно поэтому – ей же надо было успеть. А он, конечно, еле живой, прикованный страшной болезнью к кровати, с последних сил, диктовал….
- Господи, да за это задушить – мало, - Вероника почти застонала…
И уже совсем хладнокровно заключила: - Или душить, но долго.… Очень долго…
- Странно, - думала Вероника, - почему, когда на человека обрушивается горе, обусловленное неизлечимой болезнью, стихийными бедствиями или какими-либо катастрофами, то-есть тем, что никак не связано с людьми, их деятельностью - тем, что стоит как бы над всеми и, в общем-то, может случиться и затронуть каждого – это обычно сплачивает, объединяет. Наверное, потому что дает ощутимо почувствовать, что есть «общий враг», очень могущественный враг, а значит нужно быть вместе и помогать друг другу.… И мы все - на одной стороне.… Вот почему, наверное, истории спасательных операций полны героизма и самопожертвований. И именно поэтому, когда кто-то стремится использовать такую трагическую ситуацию в своих, сугубо корыстных, да еще во вред другим, целях - это всегда двойное предательство…
Для Вероники, их семьи диагноз мужа означал конец всего их мира, всей их жизни... Кикимора же решила, что это, как говорят, ее шанс. Теперь она была очень занята – деятельно готовила себе почву для счастливой, полной благополучия жизни «после того, как…». Она безумно хотела командовать, хотела быть начальником. Видимо, сказались комплексы, наработанные, очевидно, годами.… Жаль, что об их существовании столько лет никто и не догадывался.
- Как же ей подходит это прозвище, Кикимора,… - Вероника вспоминала, как как-то они все вместе на автобусе возвращались в лабораторию с завода. Ехали долго. Пожилая женщина, сидящая на сиденье напротив, долго пристально смотрела на нее, а потом в ужасе воскликнула: «Боже, какая Кикимора!».
- Просто гениально, можно сто лет думать, лучше не скажешь…. Несомненно, у подлости именно такое лицо, конечно, если у нее вообще есть лицо.… И я не хочу его больше видеть, - усилием воли Вероника отогнала это, навязчиво возникающее в памяти, хорошо ей знакомое уродливое лицо….
Муж умер. Теперь Кикимора начала готовить письма, вроде бы написанные им еще во время болезни. Одно Вероника даже сама видела, напечатанное на компьютере, коряво подписанное, якобы, больным мужем. Кикимора копировала его подпись, а ее непохожесть, умело и сочувственно, «с придыханием» объясняла тяжелой смертельной болезнью шефа. Общий смысл этих писем, если не считать мелодраматических отступлений (вроде «я надеюсь скоро выздороветь» - и это написать после его похорон?!!) сводился к тому, что она, Кикимора, грубо говоря – «теперь главная». Она ходила с этими письмами и на всех углах их института (не говоря, уже, конечно, о кабинетах начальства) скорбно и требовательно их демонстрировала.
В тот момент, после смерти и похорон, Вероника была совершенно не в состоянии с ней бороться. «Пусть делает, что хочет, - почти равнодушно думала Вероника, - лишь бы меня оставила в покое.… Потом когда-нибудь разберемся. А сейчас нам с детьми надо выжить…» Однако Кикимору даже такой вариант не устраивал. Казалось, теперь сам факт существования Вероники и детей приводит ее в бешенство.… Изредка, когда Вероника пыталась дать отпор по тому, или иному поводу, дома ее ждало всегда одно и тоже – совершенно неожиданная болезнь с резко высокой температурой, или негаданная серьезная физическая травма - кого-либо из детей. Это она уже четко усвоила, как ни нелепо это звучит.
- Вполне возможно, накупила соответствующих книжек, теперь они на каждом углу продаются, начиталась и делает гадости, - почти обреченно думала тогда Вероника, - Странно, что ей это все не возвращается.… Ведь еще не изучено, что же это все-таки такое,… что в такой ситуации делать, и есть ли здесь справедливость – как наказывается тот, кто это сознательно и многократно делает другим.… Хотя и от этого уже не на много легче…
А ведь Кикимора, приехав откуда-то издалека учиться в их город, начала работать под руководством мужа, будучи еще студенткой их политехнического института - подошла и просто попросилась к нему в лабораторию, а он не любил людям отказывать.… После окончания института - уже в качестве оплачиваемого научного сотрудника. Так шли годы. У мужа был, вообще говоря, «японский» стиль работы и руководства лабораторией, все сотрудники были как бы члены его семьи: он был в курсе всех их семейных дел, знал, где и как учатся дети, был знаком с их классными руководителями.… По каждому малейшему поводу к нему обращались за помощью, помогал всем, чем мог.… За эти годы она стала ближайшим доверенным лицом. При каждом удобном случае, мне говорила: «Ты мне как сестра». Когда мы с мужем шли в буфет перекусить (как же мы любили эти моменты!), всегда приходила следом и подсаживалась к нам за столик…
- Она, конечно, маньячка, - устало подумала сейчас Вероника, - нормальный человек не может быть таким подлым.… Уже получила, что хотела, и все равно, ей мало.… Как же далеко может увести зависть….
Погрузившись в эти думы, Вероника не заметила, что уже давно глубокая ночь и все ее, вконец измотанное затронувшим всех разговором, купе спит.
- Когда это они успели все лечь,- удивилась Вероника, и облегченно вздохнула, - Это хорошо. Теперь мне уж точно не надо будет это все рассказывать этим приятным людям. Может быть, им даже так повезет - проживут свои жизни и не узнают, что бывает такая подлость на свете.… А вот мне, пожалуй, уже не заснуть.…
Перед ее взором вновь проходили фрагменты жизни, она вспоминала, как Кикимора после похорон специально становясь возле нее, все свои фразы издевательски громко начинала с демонстративного: «Мой муж» сказал то-то или «Мой муж» сделал то-то и т.д. Везде звонко и гордо, с вызовом звучало: «Мой муж….». А ее муж, профессиональный танцор, который ранее при встрече всегда, на манер американских молодежных фильмов, норовил по-родственному чмокнуть Веронику в щечку, теперь вдруг легко и просто перестал с ней здороваться…(??!). Вероника вспоминала, как Кикимора демонстративно замолкала, когда она входила в комнату, и также демонстративно переводила разговор на другую тему; как нарочно приходила на несколько часов позже договоренного, не говоря новый код, чтобы Вероника часами ждала ее перед закрытой рабочей дверью…
- Конечно, теперь это просто смешно, обхохочешься, - Вероника тяжело вздохнула, - но тогда это все было дьявольски обидно… Легко добивать раненого, особенно когда знаешь, где рана, - подумала Вероника. Еще многое сейчас, под равномерный стук колес, резких вспышек света и безмятежного сопения соседей, она могла бы вспомнить. И как она вынуждена была уйти из лаборатории, и как потом через годы, Кикимора вновь и вновь, чуть изменив начало и конец, публиковала под своим именем их статьи, даже на них не ссылаясь, и как.… Все это рвалось и прорывалось.… Но нет, она привычно приказала себе больше обо всем этом не думать…
Потом она все же заснула. Ей снился сон, преследовавший ее с детства – периодически он повторялся и был похож на тягостное удушье – она ползет с последних сил по песку. Вокруг пустыня. Но вот она видит рядом свою маму, она знает, что идти они уже не могут, поэтому и ползут, совершенно с последних сил. То впереди мама, то – Вероника. Сил у них уже нет никаких, но они все равно, подбадривая друг друга, стараются двигаться вперед. Вокруг абсолютно голая выжженная пустыня, шансов, видимо, нет никаких. Но они все равно ползут…
Проснувшись (Боже, какое это счастье – проснуться…), Вероника почувствовала движение поезда, за окном в ночи безучастно мелькали полустанки.… Нахлынуло все, с чем она заснула. Вспомнился тягостный, преследующий ее сон, и в тот же момент она резко ощутила неприятный привкус во рту. Кое-как умылась в доступном сейчас ночном, отчаянно железолязгающем, туалете.
- Нет, это не «Красная Стрела», - вздохнула Вероника, возвращаясь в свое купе, уже начавшее просыпаться. Она твердо решила больше о Кикиморе не думать.
– Она того не стоит, - уже совсем спокойно, решила Вероника. И тут же, как бы одобряя ее, в памяти всплыли все объясняющие и все итожащие, любимые их с мужем, слова Блока: «…ведь решена задача: Все умрут». Действительно, вот и решение…
Весело переговариваясь и наскоро перекусив, купе перешли к чаю. Оказалось, что всем очень понравилось вечернее (или правильнее сказать, ночное) обнаружение «самого подлого» человека своей жизни. Неожиданно для себя, все почувствовали, что рассказ принес облегчение и чувство, похожее на боль в желудке, время от времени неожиданно напоминающую о себе, уходит.… Вдохновенные этим негаданным открытием, решили перейти к «вытаскиванию на свет»» личных, абсолютно экстремальных ситуаций, имеющих, возможно, место в жизни каждого. Веронике показалось, что это предложение озвучил опять «бархатный голос».
- Интересно, кто он? Наверное, психолог. Или, все-таки преподаватель… - прислушиваясь к разговору, подумала она, - или и то, и другое. А, может быть, и - третье…
Дальше она не стала додумывать – уж очень интересный разговор начинал закручиваться внизу. Там решили, что рассказывать можно экстремальные ситуации как «хорошие», так и «плохие». Это оказалось захватывающей темой, все начали вспоминать самые экстремальные события своей жизни. Очень быстро выяснилось, что таких случаев у каждого даже слишком много на одну дорогу и одно такое маленькое купе. Решили «усложнить» условия и кто-то, Веронике снова показалось, что это – тот, третий, что с верхней полки слева, мягким, вкрадчивым голосом предложил каждому рассказать случаи не просто экстремальных ситуаций, а в самом полном значении этого слова, физического спасения своей жизни совершенно случайными людьми, если такие случаи, конечно, имели место.
- Боже мой, - подумала Вероника, «включаясь» в общий разговор и радуясь, что больше не надо спать, - сколько же я могла бы им рассказать, сколько у меня было таких случаев в жизни! Совершенно чужие, незнакомые люди спасали мне жизнь, а я даже лица не помню…
Попутчики молчали, был слышен лишь звук громыхания поезда и немного – «питья чая»…
-Ну и задачку Вы задали, так сразу и не вспомнишь…, - задумчиво сказал «Орлиный нос».
- Давайте и Вы, спускайтесь к нам. А то мы переживаем – Вы ничего не едите, а у нас тут почти пир, - мягкий голос прозвучал прямо рядом с лицом Вероники.
- Конечно, спускайтесь, пожалуйста…, - это уже «автопортрет Серебряковой»…
- Ладно, - подумала Вероника, - действительно, почему бы и нет. Все равно придется, уже скоро приедем…
Внизу было прохладно и уютно. Вероника перепробовала все, что наперебой ей предлагали попутчики. С чаем решили не спешить и продлить это несомненное удовольствие «вплоть до конца» пути или, во всяком случае, пока посуду не заберет все тот же усатый и может быть даже уже уставший, проводник…
- А давайте, Вы нам расскажите, были ли с Вами случаи, когда незнакомые люди Вас спасали. Ведь это – как подарок судьбы. Всегда совершенно неожиданно, всегда очень трогательно. Как цветок - на снегу.…
- А он – поэт, - подумала о «Бархатном голосе» Вероника…
- Ну вот, вижу по Вашему лицу, что с Вами такое бывало. Рассказывайте, а то мы все вчера еще долго сидели, разговаривали, но без Вас. Давайте наверстывать…
Пассажиры Веронике нравились, еда была вкусной, а чай – горячий и с лимоном…
- Почему бы и нет, - опять подумала Вероника.
- Хорошо, - с удовольствием отхлебнув сладкий обжигающий чай, сказала она, - давайте расскажу, когда меня спасли в первый раз …:
-Вот я иду вечером, после занятий, только что вышла из трамвая и, как назло, одна. Уже совсем стемнело. Обычно на нашей остановке выходило еще два-три человека и я, пытаясь не отставать, с таким случайным, но, тем не менее, надежным эскортом доходила почти до самого дома. Но сейчас я шла одна и последствия этого незамедлительно сказались – сзади я услышала торопливые, вроде как догоняющие меня, шаги. Еще через мгновенье сильные руки сзади обхватили меня – одна закрывала рот, не давая кричать, вторая – мои руки, не давала пошевелиться.… Пытаюсь вырваться, делаю неимоверные усилия, но не могу. Чувствую, как он все больше начинает злиться, распаляться, как все грубее и грубее становятся его руки. Вот он уже повалил меня на землю и, в какое-то мгновенье, я вдруг ясно поняла – «Все. Это все. Больше уже нет сил…». Казалось, конец. И вдруг, действительно, трудно поверить, на дорогу, что вела домой, выехала большая грузовая машина, водитель, увидев, что на тропинке что-то происходит, включил фары. Рядом с водителем сидел еще здоровенный мужик, и они оба недвусмысленно высказали намерение вмешаться: машина начала тормозить, мужики угрожающе шумно выходить.… Увидев это, нападавший немедленно оставил меня и бросился в бегство. Я поднялась с земли, взяла брошенный портфель… Мои спасители спросили меня, все ли в порядке, я сказала «Да», и лишь когда они на своем грузовике отъехали, поняла, что опять совершенно одна, а до дома еще надо дойти.… Но ничего, дошла.
Сидящие вокруг Вероники люди ее внимательно слушали. «Автопортрет» участливо заохала, с орлиным носом мужчина злобно прошипел: «Вот гад!». А третий пассажир, с мягким голосом, виртуозно, вообще говоря, играющий роль ведущего, просил продолжать: – Пожалуйста!
- Ладно, расскажу еще…, - Веронике нравилось, как они ее слушали, понравилось как искренне за нее переживали, и она продолжала:
- Это было, когда уже умер мой отец, и я ехала на трамвае к нашему большому другу – известному писателю и журналисту, посоветоваться в отношении папиного архива. Трамвай подъехал к нужной мне остановке. Открылись двери, я вышла. Случайно посмотрела на незнакомую женщину, стоящую напротив на остановке, еще на тротуаре. И оторопела: очень резко взмахнув обеими руками, выразительно смотря мне в глаза, женщина сделала мне знак немедленно остановиться. Я, ничего не поняв, автоматически замерла на месте и в эту же секунду, на огромной скорости мимо меня, нет, в миллиметре от меня, промчалась легковая машина. Шанса выжить в такой ситуации у меня вообще не было. А я даже лица той женщины почти не помню…
- И Вы ее никогда раньше не видели? - спросил «Орлиный нос»
- Нет. И потом тоже, - добавила Вероника.
- Интересно. Как будто сама судьба послала ее Вас спасти…, - это уже «мягкий голос»
- Это Вы точно подметили, - Вероника благодарно улыбнулась, - У меня тоже было именно такое чувство…
- Теперь, еще, - Вероника уже не дожидаясь, чтобы ее просили, продолжала, - Я отвозила рукописи отца в университетский архив, ехала на трамвае. Почти пустой трамвай, у меня в обеих руках – тяжелые сумки с драгоценными бумагами. Я стою на передней площадке, резко сзади – крупные железные ступеньки вниз, к двери. Вдруг трамвай делает какой-то немыслимо резкий поворот, и я ясно понимаю, что сейчас упаду спиной прямо в эту пропасть со ступеньками. Между мной и ней - нет никого и схватиться совершенно не за что, да и руки «заняты» книгами. - Все, конец, успеваю подумать я – туда так, спиной, упасть – как в железную пропасть, уже не встанешь.… И вдруг, в последний момент, какие-то неведомо откуда взявшиеся крепкие руки меня хватают и удерживают - все время зигзага трамвая. Чьи это были руки – не знаю, я даже и лица так и не увидела…
Вероника сама не думала, что вспомнит все эти, хотя и полузабытые, но памятные случаи ее жизни. Сейчас ей самой стало интересно - действительно, чего только с ней не было… Она рассказывала, уже теперь и сама радуясь такой возможности – видела, все, сочувствуя и волнуясь за нее, внимательно слушают.
- Дальше. Вот мы с мужем и нашими детьми на море. Полудикий пляж, людей мало. Зато здесь мы можем наловить мидии, а их мы все очень любили… Дети отошли купаться, они все вместе, и я не очень волнуюсь.… Когда в следующее мгновение я опять на них смотрю, вижу - спортивного вида парень, до этого сидящий на берегу как раз в том месте, где купались дети, вытаскивает из моря на берег нашего младшего …
Старшие дети рассказали, что они зашли глубже, чем обычно, малый начал тонуть…
Тот парень исчез раньше, чем мы сообразили его хотя бы просто поблагодарить.… В общем, «Ищут пожарные, ищет милиция … парня какого-то лет двадцати…». Больше мы его никогда не видели…
- Потом, - Вероника собралась рассказывать дальше, у нее возникло сладкое чувство, сродни хорошо знакомому творческим людям - она создавала неведомую баснословной ценности нить, нанизывая на нее драгоценные, яркие и прекрасные кристаллы – эти пережитые ею, удивительные фрагменты жизни…
Неожиданно по резко нарушившемуся ритму движения поезда, все вдруг поняли, что все, «кажется, мы уже почти приехали…»
Вероника растеряно замолчала…
Пассажиры купе, не реагируя на замедление поезда, почти недоверчиво на нее смотрели:
- И что, это все произошло прямо с Вами?!!
- Да, прямо со мной… это еще не все… - невольно извиняясь, сказала Вероника.
Все молчали. Зашел проводник, раздал билеты, удивленно посмотрел на притихших пассажиров:
- Собирайтесь! Прибываем.
Все задвигались, засуетились.… Объявили прибытие поезда.
Недолговременные жители купе, чувствующие после этой необычной дороги друг к другу почти родственные чувства, собирали последние вещи, прощались, обмениваясь телефонами, хотя каждый знал - эта бумажка, очень дорогая сейчас каждому, наверняка скоро затеряется и скорее всего они никогда больше не встретятся… Вероника тоже уже была готова покинуть купе. «Надо побыстрее где-то выпить кофе, да покрепче, - подумала она, - ехать в поезде, это не просто…»
- Знаете, Вы прямо как магнит. Притягиваете к себе в жизни события - хорошие, но бывают, конечно, и это неизбежно, и плохие. Поэтому с Вами происходят невероятные для обычного человека, вещи…, - мягкий голос звучал еще мягче и Веронике показалось, что она в нем слышит какие-то необыкновенные, переливчатые нотки…
- Похоже на стихи кого-то из поэтов-фронтовиков, - улыбнулась Вероника, - кажется, там так: «Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины…». По-моему, это Семен Гудзенко.… Очень верно.
Хозяин мягкого голоса почти сокрушенно покачал головой и, подхватив с верхней полки слева свой, видавший виды портфель, странно наклонив как-то набок голову, стремительно прошел впереди Вероники по вагону к выходу…
- Да, это не «Красная Стрела»… Там такого просто не могло бы произойти, - улыбаясь подумала Вероника, - хотя бы потому, что там вся дорога – одна маленькая ночь, да и то не полная…