Может, смысл жизни в часах отдыха? А жизнь – лишь серия картинок?
Володя.
Он делал диплом в нашей лаборатории. Теперь Володя провожает меня домой с филармонического концерта. Прощаясь у самых дверей, он просит разрешения прийти ко мне дня через два. Володя моложе меня на восемь лет. Когда он приходит раз, другой, я бросаюсь мыть пол. Родители переглядываются в недоумении, только что у виска пальцем не крутят. «Не видите что ли, – говорю я им потом, – он же ребёнок!». «Ребёнок» выгуливает меня по окрестным паркам. Ждёт долго, настойчиво в местах встреч. Часто он меня раздражает вязкостью суждений. Такой тип молодых людей одна моя приятельница определила: сырой. Мы посещаем заезжую оперетту. Я чувствую себя неловко, как в семнадцать лет с отцом. Володя окончил музыкальную школу. Дома у него фортепиано, большая фонотека. В серванте красивая посуда – едят из алюминиевых чашек.
У Володи в сентябре день рождения. Он любит Достоевского, особенно «Подросток». Принимаюсь читать – не могу. Покупаю Володе в подарок альбом «Достоевский в портретах, иллюстрациях, документах» (вот он передо мной). В последних числах августа Володя собирается на юг. Встретились вечером. Говорит, вышел из дома под предлогом: заказать билет. Ему вдогонку мама послала: «Не закажи ещё чего-нибудь!». Она уже пугала его ребёночком. Оперетка, как выразился Володя, обратилась в фарс. Расстаюсь без сожаления, предчувствуя, что моя жизнь опять начнёт сползать вниз…
Весело!
Праздник в лаборатории по случаю встречи Нового Года. Женщины в маскарадных костюмах: длинная «Маня», маленький «Ваня», «выезд» с песней «Мы поедем, мы помчимся на оленях…» и, конечно, цыгане. У меня цветок в волосах и всё остальное, как мне казалось, роднящее меня с цыганкой. Мужчины, чуть ли не во фраках, поют с задором:
"Как хороши металловедки, как хороши металловедки!
Лучше синьорок, лучше синьорок не назовём!.."
Смех, возгласы, рукоплескания. Доморощенный фотограф бегает чуть не по столам: «Бабоньки! Бабоньки! Что вы меня не предупредили? Я бы цветную плёнку зарядил». Входит директор института. Садится в окружении цыганок. Одна, сузив дистанцию на сколько позволяла ситуация, говорит, зардевшись: «Положи мне на ручку 300 рублей в месяц – всю правду скажу!» – «После праздника приходи», – говорит ей директор. Наша шумная, разноцветная толпа проливается в полумрак актового зала. Все чуть расступаются. Невесть откуда у меня в руках появляется бубен и не только у меня. Развеваются юбки, мелькают сапоги нашего «цыгана», с волосами до плеч...
В горах Тянь-Шаня.
Похоже, я мало меняюсь. В детстве – выскакивание из-под колёс автомобиля и прыжки с крыши амбара. Став взрослой – лыжи в тридцатиградусный мороз и ни с того, ни с сего - альплагерь.
В тот год небо надо мной заволокло тучами настолько плотно, что оставалось только в альплагерь податься. Сначала Алма-Ата – сборный пункт. Ночёвка в деревянном доме. Все спят кучками на полу, вповалку. Я – одна, и одна такая взрослая. Утром отъезжаем на открытых грузовиках к Талгарскому перевалу, а потом идём десять километров на высоту 2640 метров к альплагерю. По мере подъёма меня начинает качать из стороны в сторону. Когда амплитуда становится большой, с меня снимают рюкзак. Без него качает ещё сильнее. Приходится лечь в сторонку, пока другие пройдут. Меня поджидает инструктор, вместе достигаем лагеря.
В лагере ни одного очкарика. Никто не чихает, не кашляет. Это только до медицинского контроля. После него очки прыгают на носы, а воздух сотрясается от затрудненного дыхания.
Участвовать в восхождениях мне не разрешили. Живу в домике с девочками-студентками. Я для них – не в свои сани села. По утрам довольно жёсткая для меня зарядка. Инструктор из Ижевска близок мне по возрасту. Вид у него нездоровый. Он не скрывает своего непонимания: «Зачем я здесь?», но поблажек мне не делает. Умываемся в горной речке. Вода ледяная. Еда простая – только ложки «свистят» (алюминиевые). Пытаюсь выходить в окрестности, когда остаюсь одна. Дежурный инструктор делает замечание. Прохожу маршрут налегке в компании директора лагеря и его жены вслед за ушедшими с холодной ночёвкой группами. Идти выше облаков – это сказка.
В дороге.
В Алма-Ата рынок завален фруктами. Яблоки, как любила говорить моя тёзка, с детскую головку. В поезде на обратном пути случилось два происшествия. Потерялся человек в дороге. Я могла бы дать существенные показания по приезду в Свердловск, но по недомыслию не сделала этого. Тогда же представился случай оценить внутреннюю силу человека.
Со мной в купе ехал дед, не набравший лишнего веса на горячей и хлопотливой работе термиста, и молодой человек, лет тридцати, проводивший свои отпуска на нехоженых тропах Сибири - он ехал в Караганду принимать кафедру в университете. Подъезжая к вокзалу, почти заведующий кафедрой вынес из купе ручную кладь и попрощался с нами. Когда поезд стал останавливаться, мы услышали шум в проходе. Выглянув, я напоролась на глаза нашего смущённого попутчика, сцепившегося со здоровым амбалом-казахом. Я дёрнулась назад, стыдясь своего бессилия. А дед подошёл к ним и просто сказал: «Не надо, ребята, бросьте!». И они расцепились. На перроне казаха забрала милиция, а молодого человека с рассечённой губой окружили друзья и коллеги.
Я в проёме дверей своего института, как портрет в раме. Пребывание в горах благотворно повлияло на здоровье, чувствую, как раздвигаю собой пространство. Мне бы шагнуть на ступеньку, чтобы вынесло меня наверх…
В Гималаях.
Прошло много лет... Я в концертном платье за кулисами. Небольшой зал всё заполняется, что заметно по нарастающему гулу…
После долгого перерыва я возобновила игру на фортепиано – даже учительницу себе нашла. И так совпало, что через год пригласили меня в этот зал. Одержимая игрой, я решила сдать экзамен – сыграть на юбилейном вечере своего педагога музыкальной школы. По совету молодой учительницы выбрала пьесу. Учила её практически самостоятельно. К исполнению меня допустили.
Выходит ведущая концерта, тоже ученица моего школьного педагога. Что-то говорит, говорит. Я волнуюсь, меня всё сильнее бьёт дрожь. Мне бы отменить своё выступление, но на это не хватает здравого смысла. Я играю первая. Лечу по узкому проходу, справа вижу свою учительницу, наклоняюсь к ней, слышу возглас: «Ой, Галя!», целую её руки. «Зачем?», – вспыхивает в мозгу. Сажусь за рояль. Непосредственно за моей спиной разговаривают две дамы: они давно не виделись. Кончается только первая страница нотного текста. Я оказываюсь будто в горах – самых высоких, Гималаях – в облаках, белёсых, розовых, алых оттенков на фоне голубого неба.
Я встала. Дамы, сидящие за моей спиной замолчали. «Я очень волнуюсь», – объясняю публике и кланяюсь. В ответ – оглушительные аплодисменты. Не помня себя, покидаю зал. Ведущая концерта продолжает говорить, бойко играют дети. «Я тоже окончил эту музыкальную школу, – слышу я голос руководителя известного в городе оркестра, – но играть я не буду». Продолжается чествование восьмидесятилетней учительницы музыки без меня - одной из начинающих у неё учениц. Так и не набравшись отваги появиться в зрительном зале, я ухожу по окончании церемонии пристыженная, растоптанная.
"Я никого не сбила, ни на кого не наехала", – успокаиваю себя...
1996, июнь 2014