ТОТ САМЫЙ ОСТРОВ
EINS
24/VIII-1944
Сегодня я окончательно решил доверить свои мысли бумаге. Вернее, просто писать дневник. Проверяя школьные сочинения, старый учитель Лотар Хенке говорил, что во мне дремлет писатель. Очень даже возможно. Весь класс знал, что он любит запрещённого Генриха Гейне. Думаю, за это он и попал в гестапо, и что с ним стало дальше, я не знаю. Он был добрый человек, но я уверен, что долгожданную победу Рейху принесут не такие.
Два часа назад покинули Кристиансанд – это наша первая охота. Четыре месяца мы усиленно тренировались в Штеттине, это 4-я учебная флотилия, сразу после того как мы приняли U-925. 16 августа мы перешли на ней в Хортен, а оттуда в Норвегию. Наш первый поход заодно будет переходом в Брест, в знаменитую Первую флотилию, которая в самом начале войны носила гордое имя «Веддиген». Мы спешно готовили лодку в наш первый патруль и даже не успели посмотреть город, который из-за забора базы вообще-то выглядит довольно хмуро. Пришлось довольствоваться рассказами более опытных товарищей с других лодок флотилии, которые побывали тут во всех барах. Многие из них даже успели обзавестись девушками – а вот наше время придёт после боевого похода, притом во Франции.
Экипаж рвётся в бой. Томми и янки отбивают у нас позиции в Атлантике одну за другой, но мы, веря в скорый перелом в ходе военных действий, всё ждали, когда же нас, наконец, отправят в море. Парням не терпится показать себя. Да, потери наших лодок всё растут. Ну и что с того? Подводнику Третьего рейха надлежит думать о другом. Мы – элита Кригсмарине, «серые волки», мы просто честно делаем своё дело, невзирая ни на что. Когда-нибудь я напишу об этом подробно, а пока буду потихоньку записывать отдельные эпизоды для памяти, дабы чего-нибудь не забыть.
Утром 23 августа командира вызвали в штаб, откуда он вернулся весьма довольный, хотя и сильно озабоченный. Примерно полчаса он о чём-то говорил на конце пирса с первым вахтенным офицером, который кивал и что-то помечал в блокноте.
Нашего командира зовут Гельмут Кноке. Он родом из Трира, ему тридцать восемь, и экипаж видит в нём как бы старшего брата – каждому из нас чуть больше двадцати, а двоим и того меньше. Ему уже довелось повидать войну на U-50 и U-462, где он был первым вахтенным, а теперь к нему самому обращаются «Herr Kaleun*», несмотря на то, что он пока что обер-лейтенант.
* Жаргонное сокращение от Kapitanleutnant, точный аналог русского «каплей» (капитан-лейтенант). Здесь переводится как «господин капитан».
И он не единственный, кто успел вкусить настоящих боевых действий, среди нас есть ещё несколько опытных парней. Инженер-механик, например. Или старший дизелист Кольб. А нашему боцману Эйхелькрауту и сам чёрт не брат.
Закончив беседу, командир с инженер-механиком пролезли по всей лодке, от носа до кормы, после чего Кноке объявил, что сегодня же предстоит принять полный запас торпед и продовольствия, и что к 19.30 офицеры лодки приглашены к командиру базы на ужин. Всё стало понятно: завтра в море. Помню, обер-машинист Пфайффер прошептал при этом «ура», и мы весь вечер, обливаясь потом, таскали на лодку ящики с ананасовым соком и колбасу.
Сразу же после этого случился воздушный налёт. Зенитками сбит один «либерейтор», а всего их было больше двадцати. Одна бомба попала в недостроенный бетонный эллинг, где стоят две лодки, но обошлось. Говорили, много разрушений в городе, ещё несколько бомб взорвалось прямо в бухте, и до нас докатилась только волна.
Никого из нас в город, понятно, не пустили: во-первых, работы невпроворот, а во-вторых, рассказывают, что Кристиансанд наводнён британскими шпионами. Это раньше выход лодки в море сопровождался оркестром (впрочем, как и приход), когда проводить подводников собиралась вся база, а дамочки кидали на палубу цветы. Мы не застали те времена. Сейчас война складывается не лучшим для Германии образом, но это временно, и волшебный меч Зигфрида себя ещё покажет. Мы до глубокой ночи грузили торпеды и провизию, а потому, закончив работу, свалились и уснули, как убитые. Меня и второго радиста, кроме того, ещё долго проверял офицер-связист из штаба. Он приволок новую «энигму», и нам пришлось впопыхах сдавать зачёт вместе с вахтенными офицерами.
Моя милая Гретхен улыбается с фотографии каждому, кто заглядывает в радиорубку, и мне приятно, что все видят, какая она красавица.
Обязанностей у меня – целая куча: шифрование и отправка радиограмм, приём и дешифровка указаний штаба, контроль работы второго радиста и гидроакустиков... Я и сам акустик, но с приходом на лодку музыканта Йозефа эту заботу с меня сняли. К тому же есть ещё Алоиз Мюллер, он тоже музыкант, и Йозеф его всё время учит. Из Алоиза непременно выйдет толк, а вот его брату-погодку Гансу в детстве медведь на ухо наступил.
Также в моём заведовании патефон, который я запускаю по приказу капитана. Список дней рождения тоже у меня, и я обязан каждое утро извещать Старшего брата, есть ли у нас сегодня очередной именинник. Ну и за трансляцию по отсекам тоже отвечаем мы, радисты.
Ещё нам вменено обслуживать штурманский радиопеленгатор и «Тунис», который предупредит, если нас будет облучать вражеский радар. Помню, на самой первой учебной лодке была дурацкая деревянная антенна, «бискайский крест». Его надо было выносить и ставить на мостике вручную, а при погружении убирать вниз, что было чертовски неудобно. А «Тунис» – это настоящая аппаратура! Радар нам пока не установили.
Мне нравится наш экипаж. Не знаю, как там на других лодках, но наш Старший брат сумел внушить парням простую истину: у нас нет людей важных и второстепенных. Каждый зависит от каждого, и только так. Единственный, кто стоит особняком – это командир. Лишь только он приоткрывает рот, все сразу замолкают. Для нас совершенно неважно, что Старший брат ещё не утопил ни одного вражеского корабля и пока не стоит в одном ряду с Генрихом Либе и Виктором Шютце. Время придёт – и мы покажем себя, в этом нет сомнений. И вот оно, кажется, пришло – об этом свидетельствовал также вечерний приезд на пирс целого гауптмана с прицепленным к запястью портфелем. Кноке получил из его рук пакеты, расписался и пошёл к себе.
Выспаться, конечно же, не дали. Среди ночи командир поднял экипаж на ноги, и лодка начала готовиться к выходу – без излишней спешки, но поторапливаясь. Для нас главное – выскользнуть из базы засветло, и ищи нас потом!
В пять утра отвалили от стенки эллинга. Нас провожал лично командир базы с тремя офицерами штаба.
– Хайль U-925, ребята, – сказал он, приложив ладонь к козырьку. – Ваш Лев просил передать: он верит в удачную охоту и готов менять тонны на кресты.
– Благодарим вас, – ответил за всех капитан. – Прошу передать Льву: мы идём не за крестами. Но уж тонны мы ему подарим, не извольте сомневаться! Отдать швартовы, оба мотора – малый назад. Убрать кнехты, очистить палубу. Счастливо оставаться!
Выходили под электромоторами, поскольку вчерашние «либерейторы», кроме бомб, накидали в бухте мин, и наверняка акустических. Встали в кильватер дежурному сторожевику и за ним вышли в океан. Сторожевик помигал ратьером – пожелал нам хорошей охоты и удачного возвращения, а мы ему, в свою очередь – спокойного дежурства.
Охота действительно обещает быть хорошей. Конвои союзников ползут в Британию из Америки одной длинной колбасой, точнее, длинной связкой вкусных сарделек – только выбирай цель пожирнее. Говорят, за прошедший год эскорт конвоев стал куда сильнее, чем прежде, но каждый конвой будет кусать не одинокий волк, а целая стая, и никак иначе. В этом залог успеха. Главное – проскочить в океан.
Мы будем драться не за кресты, мы просто будем делать своё дело. Мы не подведём Льва. Он полгода учил нас подводной войне, и мы докажем, что недаром. А потом настанет день, и наша лодка вернётся в базу; мы войдём в гавань под ярким солнцем, а на приподнятых перископах будут развеваться треугольнички вымпелов – белые, жёлтые, красные... и на каждом будет написано «7000», «12000», «16000»... Вот они, тонны наших побед! На пирсе нас встретит командующий с оркестром и сотня красавиц – в Бресте, Лориане или Ля-Рошели, что, впрочем, всё равно. Нам вручат знаки «Боевой подводник», а кому-то и кресты. А ещё я отправлю Гретхен письмо, которого она так ждёт.
Жаль, что запретили эмблемы на лодках. Уж мы бы себе нарисовали... Наша лодка непременно станет настоящим «волком».
Судьба благосклонна к нам: океан чист. Старший брат ждёт радиограмму с уточнением задания, но её почему-то нет. Мы по очереди дежурим в радиорубке, и есть возможность выйти наверх на пару затяжек. Идём пока в надводном положении, не знаю куда.
Кноке в последнее время вообще выглядит подавленным: десять дней назад, едва мы вышли из Киля, он узнал о гибели U-618, где командиром был Эрих Фауст – то ли какой-то его родственник, то ли просто хороший приятель. Лодку Фауста повредили эсминцы, а добил самолёт – это было где-то в Бискайском заливе.
В 17.10 замечен самолёт курсом на нас. Командир успел погрузиться и отвернуть, поэтому две бомбы взорвались далеко по корме. Первая бомбёжка. Хуберт Пёйлен изрёк в пространство, что, мол, неплохо бы и обмыть это дело, но Кноке только показал штурману кулак. Через полчаса всплыли под перископ и выставили антенну – ждём радиограмму. Идём так, пока не подсядут батареи. С наступлением темноты, скорее всего, поднимем шнорхель и пойдём под дизелем.
19.25. Есть радиограмма, но совсем не то, чего мы ждали. Вариант номер три. Выйти на рубеж Исландия – Фареры и дважды в сутки передавать сводку погоды из квадратов AE 83, 86 и 85, контакта с противником избегать. Командир чертыхнулся и приказал не давать квитанцию, чтобы нас не запеленговали – мы просто изменили курс. Экипаж расстроен, потому что всем хотелось драться, однако с командованием не спорят. Пути союзных конвоев зависят от погодных условий, и в штабе эта информация на вес золота. Старший брат объявил всё это весьма кислым тоном, но счёл необходимым добавить, что наша добыча никуда от нас не уйдёт, и что после выполнения основного задания мы вдоволь настреляемся и придём в Брест без единой торпеды.
Однако досада всё равно осталась, особенно после прочтения оповещения о том, что в квадрате АМ 18 через сутки ожидается крупный конвой курсом ост. Радиограмму предваряли номера «волков» и фамилии командиров лодок-охотников, которым надлежит идти на перехват, но нашего Кноке там не было. А даже если б и был – слишком далеко это, за сутки не успеть никак.
Конечно, все мы прекрасно понимаем, что выполнение роли лодки-метеоролога очень рискованное занятие. Два раза в сутки оповещать неприятеля о своём присутствии в такой-то точке, причём вовсе не коротким сигналом... Мы, конечно, будем идти не по прямой, а хитрыми галсами, но враг-то ведь тоже не дурак. Это как шахматная партия в океане; стая гончих охотится за зайцем... можно придумать не одно подходящее сравнение.
Первый вахтенный офицер, который после выхода из базы всё ходил и плотоядно улыбался, сел в «кают-компании» и целых полчаса с унылым видом что-то рисовал. Потом чертыхнулся, оставил листок на столике и ушёл в носовое торпедное. Из интереса я не поленился и глянул. Нет сомнений, что это портрет Черчилля, и снизу написано «жирный боров», но у него получилось больше похоже на рейхсмаршала Геринга. Поэтому во избежание недоразумений обер-лейтенант Мюнке приписал снизу: «британский».
25/VIII-1944
Штормит. Очень низкие облака. Не хочу ничего писать. Настроение мерзкое. Еда в рот не лезет. Половину команды стравило до жвака-галса. Да, это не Балтика... Движемся к точке первого поворота. Секретный «вариант № 3» уже проложен штурманом в виде генерального курса, и каждый может мимоходом заглянуть в карту. В квадрат AN 425, потом на норд до широты Фарерских островов. После этого – прямо на вест, к острову Исландия. При полном радиомолчании с нашей стороны, до первой метеосводки.
Фельдшер, он же помощник боцмана Роге по кличке Инквизитор, шёл в кубрик с вахты, на качке не сумел разойтись с зенитным перископом (он был поднят для проверки), стукнулся об него и набил здоровенную шишку. Весь экипаж хихикает: шишка у фельдшера – это добрый знак. Значит, будем здоровы.
ONE
14 августа 2003 года.
Добро пожаловать на борт, сэр! Сдаётся мне, вам приглянулся мой парусник. Вы стоите здесь уже полчаса, я вас заметил через иллюминатор. Заходите в гости. Вы говорите по-английски? Прекрасно. В ваших глазах есть что-то такое… располагающее к интересной беседе. Меня зовут Седрик. Да, вот такое старинное имя… Седрик Джереми Мак-Кин. А? Очень приятно, сэр. У вас длинная и странная фамилия… Вы – русский? О! Встречался я и с русскими раньше… Забавно. Если у вас есть часок, мы можем посидеть на борту моего корвета…
Да-да, я называю его корветом – и не иначе. «Лодки», «яхты» – это вон там, видите? А у меня корвет. Я, знаете ли, к этим современным пластиковым мыльницам отношусь… э-э… как бы вам сказать… надеюсь, вы поняли. Это не то, что мне нужно. Вот раньше были деревянные. У них был дух. А какой же дух будет жить внутри фибергласса? Или с некоторых пор Господь начал сажать стеклопластиковые деревья? А вы, я вижу, разбираетесь в парусниках. Иначе вы бы не торчали возле «Отчаянного» битых полчаса и не разглядывали бы мою хитрую проводку шкотов. Нравится? Это я сам придумал. Я и Мэгги. Я плавал с Мэгги, но теперь я один…
М-да… А как насчёт рому, сэр? Я знаю, русские совсем не дураки выпить. Вот и прекрасно. Я буду рад, если мне удастся вам угодить. С некоторых пор я пью только ром. Дух добрых старых времён пиратства… романтика, хе-хе. В душе я флибустьер. Нет, конечно, никого за всю жизнь не ограбил. Времена, знаете ли, не те. Да и не это главное для флибустьера в моём понимании. Можно быть флибустьером, и ни разу никого не ограбить. Быть флибустьером значит быть свободным, это главнее всего. Свободным от всех – ну, кроме, наверно, самого себя. Вам сколько плеснуть? Ого! Приятно слышать. Конечно, что ж мы, краёв не видим? У вас, кстати, неплохое произношение. Поверьте, это не комплимент. Видно сразу, что вы не англичанин, но артикуляция вполне приличная… у вас были хорошие учителя. Итак! За встречу. Ну, что скажете? Ром плохим не бывает, это я вам точно говорю.
А что занесло вас на яхте сюда, в Скапа-Флоу? Россия-то – ух, далеко… На Исландию, вы говорите? И дальше в Рейкьявик и Галифакс? Маршрутом северных конвоев той страшной войны? Ого. Это похвально. Мой дед погиб в те годы… PQ-17, история известная… у бабки был большой счёт к адмиралтейским лордам. Правда, она так и не могла вспомнить, на каком судне плавал дед. Впрочем, какая разница… Давайте по второй. Чтоб ваш поход был удачным. Память – великая штука, сэр. Когда идёте дальше? Ну… значит, у нас есть время. Мне приятно с вами болтать. А вам? Такое впечатление, что мы и в прошлой жизни встречались. Вы не верите в такие штуки? Когда долго торчишь в океане один, в голову приходят неожиданные вещи. А я плаваю один – с тех пор, как Мэгги смыло за борт… это было у Южных Сэндвичевых... Она была француженка, её звали Манон, но я называл её Мэгги, потому что... кгм... просто потому что. Какая разница? Главное – мы с ней доказали всему миру, что англичане и французы могут, наконец, помириться, и даже любить друг друга… Ни с кем мне не было так хорошо плавать, как с Мэг. Она умница. Её заносило даже в Антарктику. Знаете Жерома Понсэ? Вот. И она никогда не привязывалась, даже в самый жуткий шторм… а однажды океан забрал её. Я так думаю, домой… Единственное, что меня в ней бесило, так это то, что она называла меня по инициалам на американский манер, но… дорого б я дал... эх, ладно.
А мой корвет – самый лучший. Времена дерева, пожалуй, прошли. Сталь – это да. Это «Робертс-532». Самый удачный кеч на свете. Сильный и упрямый. Любой шторм выдержит. И к ветру круто идёт. Штурвал можно хоть на час бросить – с курса не сбивается. Внутри, конечно, не роскошь, а она мне нужна? Я не баронет в десятом колене и зубы чищу забортной водой. Как вам мои зубки? Вот то-то.
Что? Где плавал? Хо, да где я только ни плавал… Был у меня свой домик в Уэльсе – не смотрите, что фамилия шотландская, но однажды вот что-то потянуло в море. Я тогда был немножко моложе… Пару раз вышел с приятелем на прогулку в Канал, арендовали катер. Понравилось. Поехал и продал дом ко всем чертям. Купил лодку. Парусную. Поплавал, продал – это всё было не то... А теперь вот – «Отчаянный». Брожу по миру. Что? На Аляске-то? Конечно, был. И в Австралии. И на острове Питкэрн – а как же. А на Ваникоро… Боже, как же мы с Мэг там надрались, поминая Лаперуза! Это надо было видеть. И север, конечно. Как-то раз даже залезли в пролив Ланкастер, это выше семьдесят четвёртого градуса, но дальше не пустили льды. Я там ещё побываю. В общем, парусный цыган. Мир – он очень интересный, да вы и сами знаете. Он для того и создан, чтоб по нему бродить. А лучше парусника ещё ничего не придумали… Что? Э-э, сэр, а вот это вопрос некорректный. Да неважно откуда. Главное, что их хватает. Мне что – много нужно? Ром есть, трубка есть, табак есть, гитара. Подкрасить борта, залатать паруса, солярка для дизеля – на это несложно заработать в любой марине. А главное – встречаются интересные люди, которым есть что рассказать. Это – самое замечательное в этом мире. Не находите, сэр?
Вот вы мне скажите, что такое горизонт? Что? А вот и нет. Горизонт – это, конечно, линия, но суть его не в этом. Я вам открою маленький секрет. Горизонт – это направление. Направление, куда плыть. Понимаете?
А с русскими я встречался. Да. В первый раз на... не скажу, каком атолле – был там ваш один, примерно лет семь или восемь назад. Прятался от всех, а вы думали – он такой герой, рекордсмен, кругосветку мотает, один на борту... Я его сразу раскусил. Звали его Теодор, или что-то вроде. Я ему всего-то один вопрос задал и сразу всё понял, ха-ха. Говорят, у румын есть такая поговорка: «Путешественник-одиночка может рассказывать что угодно». Так что серьга в левом ухе ещё ни о чём не говорит.
Ещё я видел вашу яхту «Апостол Андрей» у Кейптауна. Кажется, в девяносто шестом. Правда, издалека – но слышал, как они с берегом по радио говорили. Молодцы ребята. Плавают себе – и молодцы. Арктика и Антарктика – это здорово. А в Датч-Харборе познакомился с русским яхтсменом-художником, он в одиночку на маленькой парусной мыльнице дважды Тихий океан пересёк, с Камчатки до Сиэттла и обратно. Замечательный человек, зовут его Сергей, а фамилия совершенно невозможная, никак не могу запомнить. Па-си... нет... Па-сю... м-м... упс, бесполезно. А ещё я как-то раз беседовал с одним русским адмиралом. Было дело, не скажу где. Спустя полгода после того, как погибла ваша субмарина «Курск»... Ну, кому тайна, кому и не очень. Что? Нет, сэр, я сказал только то, что сказал. Просто некоторые американские моряки в свободное время тоже плавают по океану на яхтах и иногда ром пьют. И на соседние яхты в гости заходят. А мой ром кому хочешь язык развяжет. Вот так-то. Всегда уважал и буду уважать их – кто неделями в жестяной банке, да под водой. Я бы так не смог.
Говорят, что лучше всех на свете пьют русские и французы. Есть, знаете ли, такое мнение. А? Ну да, конечно. После тысяча восемьсот двенадцатого года, ага? Наверно, сильно разбавили французские гены... Мэгги любила водку, но пила её через трубочку. Говорила, что в этом есть особый шарм. Для меня это было непостижимо. Я пью ром, и только ром. Кубинский, ямайский – самые лучшие для меня. Но только не виски. Виски – дрянь. Согласитесь. У виски и бренди нет души. И быть не может.
Что? А-а… ну да, ха-ха! Вот все спрашивают одно и то же. Нет, сэр, ни в Бермудском треугольнике, которым всё пугают, ни у мыса Горн – а я там дважды был… Не видел я «Летучего голландца», увы. Пока не довелось... И, тем не менее, конечно, верю. Где-то плавает. Но пока не встречался. А вот Вилли де Роос его видел... Кто, я? Конечно, знаком. Вилли сам голландец и «Летучего голландца» видел. И Эрик Табарли видел. И ещё кое-кто… Давайте-ка ещё по одной. Честное слово, вы мне нравитесь. Можно будет потом посмотреть вашу яхту, с экипажем познакомиться? Спасибо! А Бермудский треугольник – болтовня и только. Ничего там такого нет. Нормальный океан, как везде. Ну, саргассы… да пошли они, эти писаки.
Океан-то, конечно… он ещё много тайн хранит… хм, даже не знаю… рассказать вам, что ли... Время есть. Я послезавтра уйду на Ирландию, оттуда на Азоры и потом в Бразилию. Вы будете смеяться, но я ещё не был в Рио. Вот не заносило пока. А вообще-то я много где был. И не хвастаюсь я, просто мне хочется поделиться с вами этим миром. Он мой, а ещё он ваш. И меня это весьма радует. Вас, как я понимаю, тоже.
Раньше ром запивали водой, но я считаю, что это идиотизм. Глупее этого может быть только виски с содовой. Я предлагаю вам вот этот сыр, настоящий, французский, попробуйте вот так, с местной колбасой. Здесь, в Скапа, можно купить отменную колбасу. Лучше баварской. А вот здешнее пиво я бы не рекомендовал. По секрету: отрава просто.
Да, сэр, конечно, все эти книги – мои. Не очень много, зато самые любимые. Всё про море, конечно, хотя затесался и Хайям. Люблю его пышную лаконичность. Хотя интересно, вот что бы он писал про красавиц и вино, окажись он где-нибудь посреди Атлантики? Ха-ха! А остальное – вот Мелвилл, Конрад… Стивенсон, конечно. Обожаю с детства, а вы? Вот «Приключения Бена Ганна», раз в полгода перечитываю, а всё как в первый раз. Здорово рассказано, и, может, даже лучше, чем «Остров Сокровищ». Есть ещё «Приключения Долговязого Джона Сильвера», это Дэнис Джадд написал. Для комплекта. Эти три книжки всегда со мной. А Делдерфилд, между нами, наврал только в одном. Не там этот остров находится. Почти, да не там. В другом месте. А? Ну… раз говорю, значит, так оно и есть, сэр… Да почему же, могу и рассказать. Что мне, жалко? Тут уж не до вранья – до сих пор волосы шевелятся, как вспомню некоторые эпизоды.
Дотянитесь-ка вон до той книжки. Нет, левее, следующая. Ага, спасибо. Видите, замусолена, зачитана до дыр. Ей лет сорок, наверно. Вот листок вложен, а на нём – карта. И ещё одна… Я потом специально сравнивал описание острова, всё точь-в-точь. А ещё мне интересно: вот между Стивенсоном и Делдерфилдом сколько времени, а они об одном и том же пишут. Как это может быть? Неужели оба там были? На том острове! Это ж уму непостижимо… Но сначала ещё по глоточку рома, и я буду как раз в нужной кондиции. Хорошо забирает. А в полярных морях ещё и греет. Там, знаете ли, не жарко – что в Чукотском море, что в Норвежском. Ну, кампай, как говорят в Японии. Ваше здоровье, сэр!
А дело было ровно три года назад. Считайте, что день в день. Ну, почти день в день.
Мы с Мэг шли с Ла-Тортуги на Гренадины…