Венькино горе

Юрий Жук 2
Проза соц. реализма. Венькино горе

        В  комнате было душно и накурено, а на полу, в груде окурков, валялись пустые бутылки.
Венька Ломакин пил третьи сутки. Пил один, тяжело, уже не пьянея и не замечая вкуса водки. Но боль, которая в нем сидела, не проходила, и Венька, пытаясь заглушить ее, пил снова и снова. На дальнем конце стола, справа от него, лежал сложенный вчетверо листок бумаги, вырванный из тетрадки в линейку. В нем, в этом листке, красивым округлым почерком были написаны страшные слова, сумевшие в момент сломать большого Веньку.

       Работал Венька грузчиком в порту, зарабатывал хорошо и был, в общем, доволен собой. Был у него домик на берегу Волги, небольшой, но ладненький. Срубил Венька его сам на месте старой покосившейся хатенки, оставшейся от матери. Срубил в две недели, а когда дом был готов, привел в него молодую жену Валентину.
       Валентина работала там же в порту, в буфете. Познакомился Венька с ней в клубе на танцах, где его будущая жена покоряла местных донжуанов стройностью фигуры, роскошными волосами цвета вялой соломы (потом Венька узнал, как этот цвет делается) и легкостью в танце.

       Венька танцевать совсем не умел, но в клуб любил захаживать. Вставая где-нибудь у стенки, он смотрел на танцующих и слегка завидовал ребятам, которые так запросто, обняв девчонку за талию и плечи, могли вертеть ею из стороны в сторону. Почти двух метров росту, с широкой спиной и крепкими руками, он в свои двадцать пять лет так и не сумел наладить сколько-нибудь определенные отношения с женским полом. Напрасно девчонки на танцах стреляли в его сторону глазками, напрасно ребята толкали его в бок:
       — Смотри, Венька, как на тебя смотрит вон та, черненькая в брючках. Хочешь познакомлю?
       — Нет, — отвечал Венька и поспешно отходил в сторону.
      
       Если объявляли "дамский танец", Венька спешил выйти из зала, чтобы его не пригласили, как это уже было однажды. Он стоял, как обычно, у стенки рядом с ребятами, и, услышав за спиной: "Разрешите вас?.." — сначала не понял, что это к нему относится. Но тут снова послышалось настойчивое: "Разрешите вас?" — и его потянули за рукав пиджака.
Венька обернулся и увидел перед собой ту самую в брючках. Он растерянно посмотрел на смеющиеся физиономии ребят и, растерявшись еще больше, вдруг почувствовал, что спина под рубашкой стала мокрой от моментально выступившего пота, а ноги налились тяжестью и стали совсем чужими.
       — Извините, я...
       — А девушкам неприлично отказывать, — прервала его бойкая брюнеточка.
       — Да нет, я... Понимаете... Дело в том... — большего Венька вынести не мог и позорно бежал под дружный хохот ребят и насмешливое хихиканье брюнеточки в брючках.
После этого случая Венька не был в клубе месяца два. А однажды, заглянув туда на минутку, сразу с порога увидел Валентину. Да так и остался до конца вечера околдованный ею.

        Ее нельзя было не увидеть: такой, как она, второй не было. Венька остановился в дверях и, не отрываясь, смотрел на нее до конца танца. Его толкали, ворчали, что встал на дороге, но он ничего не видел, кроме ее лица и красивых, пышных волос.
Когда танец кончился, Венька схватил за руку пробегавшего мимо знакомого парня и, показывая глазами на Валентину, спросил:
       — Слышь, Павлик, кто это? А?
       — Веничка, и ты тоже, да? Ну дела пошли, — заулыбался парень.
       — Чего тоже? Не знаешь, так и скажи.
       — Это, Вень, Валька, Новая буфетчица, которая вместо тети Маши. Что, проняла? — парень хихикнул и для чего-то добавил; — Это тебе не трень-брень! — шмыгнул в толпу танцующих.

       После этого случая Венька снова стал регулярно захаживать в клуб. Выбрав себе местечко где-нибудь у стенки, он простаивал до конца вечера, незаметно наблюдая за Валентиной.
       И вот однажды, как обычно, после объявления "дамского вальса" Венька поспешно двинулся к выходу, чтобы до начала музыки успеть выскочить из зала. И в дверях столкнулся лоб в лоб с Валентиной. Так близко Венька ее еще не видел и потому чуть не захлебнулся от нахлынувшего жаркого незнакомого чувства. Он уже хотел было шагнуть в сторону, чтобы освободить проход, как вдруг Валентина, глядя прямо ему в глаза, проговорила:

       — Вальс, дамский вальс. Я вас приглашаю.
       Венька оторопело посмотрел на нее, потом неожиданно для самого себя взял девушку под руку, крепко прижал локоть к своему боку и смело повел партнершу в самую гущу танцующих.
       Как все это произошло, Венька потом не мог объяснить даже самому себе. Да он, собственно, не очень-то и пытался понять события этого вечера. Это произошло, и Венька танцевал. Танцевали с Валентиной первый раз в своей жизни. Танцевал не слыша удивленных возгласов знакомых ребят. Никого и ничего не видя, кроме огромных немного удивленных и таких непонятно волнующих глаз. Все вокруг: весь мир, вся Вселенная растворились в этих глазах. Не было ни времени, ни пространства. Были только эти глаза, такие близкие и такие родные.

       Через две недели Венька и Валентина поженились. Ни секунды не переставая удивляться своему счастью, так неожиданно свалившемуся на него, Венька не мог понять, как же так случилось, что Валентина выбрала его, Веньку. Много раз он пытался завести разговор на эту тему, но Валентина только ласково трепала его вихры и смеялась так, как могла смеяться только она одна.
       От ее смеха Венька шалел и превращался в огромного неуклюжего щенка. Ему хотелось прыгать, плясать, смеяться и плакать одновременно. Он брал Валентину
на руки, кружил с ней по комнате, сам хохотал взахлеб. Потом падал на диван и принимался целовать молодую жену, стараясь не давать ей сказать ни единого слова. Но это ему не всегда удавалось.

       — Венька. Ну, Венька. Ну, Веник же... Медведь, задавишь, слышишь? — выкрикивала Валентина, пытаясь вырваться. — Ой, задохнусь... Кому говорят. — платье, платье помнешь... Перестань, перестань же, хватит. Она довольно ощутимо хлопала Веньку по щеке, и тот, явно огорченный, отпускал раскрасневшуюся Валентину. Потом они садились на диван и беседовали. Вернее, говорила одна Валентина, а Венька сидел и слушал. За день у Валентины накапливалась куча новостей, и она выстреливала ими в мужа со скоростью крупнокалиберного пулемета.
       — Сегодня прибежала из столовки Анна. Да ты ее знаешь, высокая такая с усами. Ее еще все "гусаром" зовут. Ну вот. Валь, говорит, выручай. Двести штук котлет с субботы осталось в холодильнике. Как про них забыли, ума не приложу. Раскладка на сегодня готова. На завтра оставлять нельзя, и так сколько простояли, пропадут. Куда девать? Возьми, говорит, в буфет. Они у тебя холодными на бутербродах пройдут. А я свой товар только
получила: окорок и колбасу по два восемьдесят. Нет, говорю, Ань, куда мне их. А потом, думаю, повесят на нее эти котлеты, придется платить девке. Взяла, жалко стало. Окорок, правда, на витрину не выставляла. Ничего, с пивом все разобрали...

       Да, Вень, совсем забыла. Забегал Лешка из вашего профкома. Афишу в буфете вешал. Какая-то "Эврика" из Москвы. Я ему говорю, ты, мол, два билета имей в виду. Он сначала ни в какую: "Все билеты распредели¬ли, сам себе взять не могу..." Потом в обед все-таки занес два. И места хорошие...

       Вечерами они выходили на улицу. У них был свой любимый маршрут для прогулок. Вдоль шоссе до магазина и обратно до клуба. Иногда, по субботам, они заходили в клуб на танцы. Танцевала одна Валентина, Венька же, после того единственного раза, не отваживался больше на подобный подвиг. Он проходил в буфет, выпивал две-три кружки пива, потом пробирался в зал, вставал у стенки и смотрел на жену. Случалось, что во время танца Валентина ловила на себе его взгляд и отвечала ему незаметным кивком и только ему одному предназначенной улыбкой. Валентину приглашали много. Венька нисколько не ревновал. Наоборот, когда какой-нибудь кавалер подходил и спрашивал позволения при¬гласить его жену, он гордо кивал головой и отвечал:
       — Пожалуйста.
       Венька радовался тому, что у него спрашивают позволения пригласить самую красивую женщину на танцах, а Валентина, конечно же, была самой красивой, радовался тому, что он имеет все права на эту женщину, радовался, когда на его робкое:
       — Может быть, пойдем, Валюта? — она покорно кивала головой и отвечала: — Пойдем.
       Домой возвращались они неторопливо, уставшие, но довольные. Валентина опиралась на Венькину руку и была тиха и задумчива, Венька же млел от переполнявшей его нежности к жене.
       Дома, лежа в постели, он зарывался лицом в ее длинные, пахнущие чем-то неуловимо родным волосы, и долго лежал неподвижно, боясь шевельнуться и разбудить спящую жену, опасаясь спугнуть тихую радость, переполнявшую его.
       По утрам они вместе шли на работу, расставаясь у проходной, буфет Валентины был за территорией порта. В бригаду Венька приходил обычной неторопливой походкой, ничем не выдавая своего счастья. И только тот, кому удавалось заглянуть поглубже в Венькины глаза, мог заметить там весело плясавшие шальные искорки.

       Боль, сидящая в горле, неожиданно зашевелилась, и Венька, плеснув из бутылки, выпил новую порцию водки. Вдруг взгляд его случайно остановился на листе бумаги, лежащем на дальнем конце стола. Венька потянулся к нему рукой, расправил своими непослушными пальцами, положил его перед собой и прочел уже в который раз:

       "Веник, ты был моей роковой ошибкой. Я поняла это, когда два месяца назад встретила на танцах нашего бухгалтера Костю Николаева. Он пригласил меня на вальс, и у меня в голове все завертелось, так он на меня подействовал. Я поняла, что это моя судьба. Ты в этот момент пил пиво в буфетной и ничего не заметил. Потом он меня еще и еще приглашал, и ты позволял ему, когда он спрашивал у тебя разрешения. Так что, ты сам во многом виноват. Не сердись, Веник, и прости. Теперь уже ничего вернуть нельзя. Костя очень хороший, и он обещал мне, что я буду с ним счастлива.
Прощай, Веник. Целую тебя, твоя жена Валентина.
P.S. На развод я подам сама. Костя говорит, что все хлопоты мы возьмем на себя".

       Венька скомкал листок и зашвырнул его в дальний угол комнаты. Он стукнулся о подоконник и отскочил прямо в распахнутую дверцу шкафа, где сиротливо висел Венькин выходной костюм в окружении пустых вешалок из-под нарядов жены. Венька вдруг вспомнил, что точно такой же костюм носил этот самый чертов Костя Николаев. И перед Венькиными глазами встало лицо бухгалтера. Узкое, с аккуратной ниточкой усов над верхней губой, оно Веньке внушало даже какие-то симпатии, хотя Николаев чаще других приглашал Валентину танцевать. Тогда ему даже нравилось, что этот симпатичный парень так ловко танцует с его женой. А Валентина после каждого танца приходила раскрасневшаяся и смущенная.

       Вспомнил Венька и еще один случай. Когда, забежав в буфет, встретил там Николаева. У Валентины был обеденный перерыв, и потому Веньку удивило присутствие там бухгалтера. Удивило и то, что сидели они за столиком, бухгалтер уплетал котлету, запивая ее пивом, а Валентина сидела напротив и подливала ему из бутылки. Венька вошел неожиданно, увидел эту картину и оторопело остановился в дверях. Сидящие за столом его не заметили и продолжали беседу, причем Валентина называла бухгалтера Костиком, а он ее Заинькой. Венька явно расслышал фразу:
       — Заинька, ну сколько можно тянуть?
Ничего не понимая, Венька попятился назад, собираясь потихоньку выйти, но наткнулся на стул и уронил его.
       — Ну куда, куда? Перерыв же! — крикнула Валентина. Такого тона Венька у нее никогда не слышал. Но тут она увидела Веньку и будто поперхнулась. Он же вдруг почувствовал себя ужасно неловко.

       — Я, Валь, на минутку... Я сейчас, мне нужно тебя, — мысли в Венькиной голове прыгали, путались, и он ни¬ как не мог вспомнить, зачем же пришел сюда. Растерянность с лица Валентины исчезла.
       — Венька, так же до смерти напугать можно, подкрался, как шпион. Ну чего ты там торчишь? Иди к столу, садись, у меня пиво свежее.
       Бухгалтер вдруг заторопился. Оставив на столе недоеденную котлету, он одним глотком допил пиво.
       — Спасибо, Валентина Григорьевна, надо бежать, дела. И, обогнув все еще стоявшего столбом Веньку, боком выскользнул за дверь.

       — Чего это он тут? А, Валь? — спросил Венька. — Какая ты ему Заинька?
Валентина поставила на стол принесенное пиво, убрала недоеденную бухгалтером котлету, и только после этого, глянув на Веньку своим обычным насмешливо ласковым взглядом, ответила:
       — Дурашка ты, дурашка. Их тут ко мне за день знаешь сколько ходит? И каждый как-нибудь называет. Кто вот, как он, Заинькой, кто еще как. Ничего не поделаешь, Веник, клиенты. Они мне план делают. А ты, что это, никак ревновать вздумал? Эх ты, Отелла, иди-ка лучше, пей свое пиво, — но видя, что Венька не трогается с места и продолжает стоять у входа, сама подошла к нему, взяла за руку и, как маленького, провела и усадила за стол.
В тот вечер она была особенно ласкова с Венькой, и то неприятное чувство, что возникло у него в буфете, постепенно уступило место его обычной нежности к жене.

       ...Венька плеснул из бутылки, залпом опрокинул ста¬кан, потом тяжело встал и, пошатываясь, прошел к окну. На улице уже горели фонари, и мимо окон шли люди со смены. Шли густо группами по несколько человек, а то и просто сплошным потоком. От этой картины, такой привычной, у Веньки на душе стало совсем паршиво, а боль, которую не могла заглушить уже никакая водка, вдруг вырвалась наружу каким-то сдавленным клокотанием. Не в силах больше, да и не желая этого делать, сдерживать ее, Венька повалился на кровать и заплакал. Эти слезы не были пьяными слезами. Так плачут дети, когда их чем- нибудь незаслуженно больно обидели.

       Всю ночь пролежал Венька на кровати, глядя перед собой, больной и опустошенный, а когда часы на стене пробили четыре раза подряд и в окна ткнулся серый осенний рассвет, встал, и подчиняясь какой-то еще не совсем ясной ему мысли, вылил в помойное ведро остат-ки водки, чисто убрал со стола и тщательно вымыл заплеванный пол. Потом, раздевшись до пояса, сбрил со щек трехдневной давности щетину и помылся сам.
       Окончив эти дела, Венька с удовлетворением окинул взглядом преобразившуюся комнату и, довольный, вышел в сени. Вскоре он вернулся, неся в руках кусок прочного капронового шнура, на котором Валентина обычно сушила стиранное белье. Спокойно, без колебаний, Вень- ка завязал на конце петлю, а другой, свободный конец шнура, подставив табуретку, надежно прикрепил к металлическому крюку, на котором висела люстра, Beнькин подарок жене на праздник Восьмого марта.

       Последнее, что услышал он, отталкивая табуретку, это был мелодичный перезвон райской музыки.

       Очнулся Венька от ощущения, будто кто-то ласково гладит его теплой ладошкой по щеке. Он не торопился открывать глаза, боясь спугнуть это приятное ощущение. Венька осторожно шевельнулся и тут же услышал знакомый перезвон райской музыки. Долгое время не мог он сообразить, что же с ним произошло. Откуда эта музыка, где он, что с ним, и есть ли вообще у него то, что у людей обычно называют телесной оболочкой.

       Вдруг все вернулось, и Венька отчетливо вспомнил все события последних трех дней. А вместе с воспоминаниями вернулась и прежняя боль. Он открыл глаза и понял, что лежит на полу. Лицо его гладит прорвавшийся через плотную завесу облаков и оконных занавесок тоненький лучик ласкового солнца, а на груди лежит рухнувшая вместе с державшим ее крюком люстра, и от каждого его движения вздрагивает, отдаваясь малиновым перезвоном, висевших на ней висюлек-хрусталиков.

       И вдруг Веньке стало стыдно. Стыдно за себя, так нелепо пытавшегося прекратить свои страдания, стыдно за Валентину, которая смогла так просто взять и разорвать, разломатъ то дорогое, ради чего Венька жил посление эти годы, стыдно за бухгалтера Костю Николаева. Но чувство это было много сложнее, чем простой стыд, потому что к нему примешивались еще и доля жалости к себе и жене, доля горечи за то, что он не сумел сберечь самое для него дорогое в жизни. Мысли в Венькиной голове танцевали какой-то немыслимый танец:они то спутывались в клубок, то ярко вспыхивали, то загасали, а то начинали кружиться в хороводе, обгоняя друг друга, и переплетались между собой.

       Венька понял, что если он сейчас, сию же минуту не встанет и не остановит этот дикий танец, то он не сможет остановить его никогда. Он вскочил, и наскоро одевшись, выбежал на улицу, по которой густым потоком шли спешащие на работу в порт люди.
В бригаде знали о Венькином горе, и потому никто  ни о чем по спрашивал. Сам же он ни о чем не говорил. Внешне его было не отличить от того прежнего спокойного, чуть ленивого в движении Веньки, И только тот, кому удавалось перехватить его  изредка брошенный куда-то в сторону взгляд, мог увидеть какую то звериную тоску, пробивавшуюся из самого глубины Венькиного нутра.
            
       И жутко становилось на душе от сознания того, что человек может чувствовать такое.