* * *
Теперь можно было возвращаться в Большой дом. Но я решил, что раз уж знакомство с хозяйством моего, с позволения сказать, дворца начато, то нужно довести его до конца – и направился дальше.
Мой путь пролег сначала мимо хижин, в которых квартировали гвардейцы вождя. Я на всякий случай сосчитал хижины и прикинул: воинство Сурова могло состоять солдат из трехсот. Но сделать вывод, что их командующий настолько неусыпно заботится о боевой подготовке защитников острова, как он мне об этом рассказывал, я не смог. Несмотря на давно начавшийся день, добрая половина войска просто валялась безо всякого дела в тени хижин. Оружия при них не было. Другая половина, надо полагать, занималась тем же внутри хижин. При моем приближении ни один из воинов даже не попытался как-то поприветствовать свою верховную власть. Видимо, такого рода церемонии у них еще не были введены.
Обойдя «военный городок», я намеревался направиться через небольшой пустырь к другому скоплению хижин, служивших жильем для тех, кто все это хозяйство обслуживал. За хижинами виднелся высокий забор, скрывавший от посторонних глаз территорию «прекрасного цветника», а дальше находился уже Большой дом – круг моего маршрута замыкался.
Я зашагал по пустырю и вдруг остановился, окаменев: до моего слуха отчетливо донеслись приглушенные протяжные стоны. Мне показалось, что стоны эти идут откуда-то из-под земли.
Пришлось снова призвать на помощь Хитра, который по-прежнему следовал за мной, уже и не маскируя ничем свое сопровождение.
– Яма для заслуживших наказание, – спокойно пояснил он, узнав, в чем заключается очередное мое обращение к нему.
– Покажи! – потребовал я.
Хитр прошел с десяток шагов в сторону. Я последовал за ним. Он нагнулся и приподнял частично прикрытую дерном деревянную решетку.
Стоны сразу стали громче. Но в открывшейся темной дыре я пока еще ничего не мог различить. Лишь минуты полторы спустя, когда глаза привыкли к полумраку ямы глубиной роста в два, а то и побольше, я увидел смутные очертания туловища, лежащего на ее дне.
– Кто это?
– Теперь уже, можно считать, никто. За свое ужасное кощунство он должен был быть казнен немедленно, как только его схватили. Но у нас сейчас такие дни, в которые казнь не проводится. Вот его и оставили в этой яме – немного подождать.
– И когда состоится казнь?
Хитр посмотрел на меня, прикидывая что-то в уме. Похоже, он размышлял, можно или нельзя сказать мне об этом.
– На третий восход, считая от завтрашнего, – наконец сообщил он и добавил: – Если, конечно, он сам раньше не околеет.
– А что такое особенное он сотворил?
– Об этом даже говорить не хочется. Только твой интерес, великий повелитель, принуждает Хитра осквернить свои уста рассказом о той неслыханной дерзости, которую сотворил этот святотатец. В ночь, когда большая часть воинов отправилась к тебе, чтобы смиренно просить твоего согласия возложить на себя бремя верховной власти, он попытался проникнуть в прекрасный цветник. И хотя у Большого дома оставалось совсем немного воинов, они сумели не допустить столь чудовищного попрания устоев, по которым живет наше племя.
«Уж не этот ли инцидент имел в виду Суров, когда вчера говорил мне, что начальнику воинов редко выпадают даже спокойные ночи и что у меня нет повода опасаться бед, причиняемых нарушителями табу? – подумалось мне. – А я и не понял, что своим намеком он напрашивается на похвалу. Впрочем, награду от меня он так и так получил. Да такую, что ему и не снилось!»
– Зачем же этому несчастному понадобилось так кощунственно попирать ваши устои? – продолжал я расспрашивать Хитра.
– Об этом его никто не спрашивал и спрашивать не намерен. Есть факт попытки нарушения великого табу: ни один мужчина, кроме повелителя, не должен лицезреть обитательниц прекрасного цветника. А о том, что не должен проникать в прекрасный цветник, и речи нет! Отщепенец, который валяется в яме, решился на такое – и этого достаточно. Он сам поставил себя вне нашего племени – и заслужил казнь. А причины значения уже не имеют.
– А я бы как раз хотел разобраться в причинах…
– Мой господин и повелитель! На нашем острове не найдется никого, кто стал бы разговаривать с нарушившим табу. Этого не сделают даже его отец и мать.
– Но он же его еще не нарушил…
– Да – но только потому, что ему не дали этого сделать.
– Хорошо. Тогда разговаривать с ним буду я сам – я ведь не принадлежу к вашему племени.
В глазах Хитра отразилось страдание.
– Позволь своему глупому слуге спросить: зачем тебе это нужно, могущественнейший из могущественнейших?
Мне показалось, что Хитр хочет услышать от меня совсем не то, о чем спрашивает, и я ответил так, как поняп смысл его вопроса:
– Не беспокойся! Он сполна получит то, что ему положено по обычаям племени. Это я говорю как ваш повелитель, который вовсе не намерен расшатывать и ломать устои, по которым вы живете. Но как не чуждый любознательности чужеземец, которому к тому же выпала судьба стать вашим повелителем, я просто не могу пройти мимо такого случая. Хотя бы для того, чтобы постараться не допустить подобного впредь.
– Да исполнится воля великого повелителя! – произнес Хитр с еще большим отчаянием в голосе, чем когда он говорил эти слова по поводу моего приказа перестать наказывать стряпух. – Позволь ненадолго покинуть тебя – я вернусь так быстро, как только смогу.
Хитр убежал и с десяток минут спустя возвратился во главе нескольких воинов. Воины, не говоря ни слова, спустились в яму и подняли несчастного на поверхность. Он был без сознания. Лицо нарушителя табу представляло сплошное кровавое месиво. Одеяние его было все разодрано в лохмотья – драка с воинами у него, видимо, произошла позавчерашней ночью нешуточная. Сквозь многочисленные прорехи на теле также виднелись раны, кровоподтеки и синяки.
Один из воинов окатил лежавшего несколькими кувшинами предусмотрительно захваченной воды, и тот, снова застонав, открыл глаза. Он долго переводил бессмысленный взгляд с фигуры на фигуру, пока наконец с трудом разлепил разбитые губы:
– Пить…
– Ему что, даже воды не давали? – спросил я.
– Кому бы это было нужно! – равнодушно бросил Хитр, но вспомнив, с кем разговаривает, тут же поправился. – У нас не заведено, величайший, цацкаться с теми, кто идет против установлений племени.
По тому, что в его словах не было и тени обычной почтительности, я заключил, что в глазах островитян сморозил сейчас нечто совершенно бестактное. Тем не менее, я решил и дальше продолжать в том же духе.
– Напоите его!
Один из воинов, все так же не говоря ни слова, смочил остатками воды какую-то тряпку и приложил ее ко рту отверженного. Тот устремил на меня благодарный взгляд.
– Ты можешь говорить? – спросил я.
– Да… – прохрипел он.
– Как тебя зовут?
– Мил…
Хм… Все имена, с которыми мне доводилось до сих пор встречаться на острове, довольно точно отражали сущность или какие-то характерные особенности их носителей. Я даже стал думать, что их здесь в течение жизни меняют по несколько раз, чтобы это соответствие постоянно сохранялось. И вдруг на тебе – такое доброе имя у аборигена, совершившего столь тяжкий, говоря нашими категориями, антиобщественный поступок!
– Ты знаешь, кто с тобой говорит?
– Да. Ты – добрый чужеземец…
– Я – твой повелитель!
Сказано это было совсем не потому, что меня вдруг обуяла мания величия. Просто я хотел максимально возвысить в глазах Мила значение нашего разговора – тогда стало бы больше шансов, что сказанное им будет правдой. Однако мой верховный статус не оказал на него ожидаемого гипнотизирующего воздействия.
– Нет… Ты тот, кем я тебя назвал… – Мил с трудом шевелил губами, однако упорно стоял на своем.
И это непонятное упорство делало разговор важным уже не для него, а для меня. Потому что, может быть, именно от Мила мне будет суждено услышать, чем должно закончиться мое пребывание на здешнем острове.
– Несите его в Большой дом! – приказал я воинам.
Приказал – и не поверил своим глазам: вместо того, чтобы кинуться немедленно исполнять распоряжение верховного вождя, они продолжали стоять и лишь непонимающе переглядывались друг с другом.
– Это невозможно! – закричал Хитр. – Повелитель, прикажи лучше вместе с этим святотатцем казнить за дерзость своего слугу, но ты сам сейчас совершишь кощунство: нарушитель табу войдет в Большой дом – такого не было еще никогда! Тебя перестанут почитать! И ты не сможешь быть удостоенным высочайшей чести – уподоблению богам!
Чуть позже я в очередной раз подумал о том, сколько раз в жизни мне доводилось страдать из-за неспособности мгновенно соображать! Вот и сейчас, думалось мне, догадайся я вовремя, что возможность избавиться от чести быть уподобленным богам – это как раз то, что мне нужно, я сберег бы для более достойного применения многие миллионы своих нервных клеток и мог бы спокойно отправиться к астромаяку, чтобы продолжить его ремонт. Но, как уже было сказано, об этом я подумал чуть позже. А в тот момент отчаянный крик Хитра и неподчинение воинов парализовали мою способность хоть как-то соображать. И я решил, что сейчас чуть было не совершил нечто, могущее очень сильно осложнить мою судьбу верховного вождя.
– Хорошо, – дал я задний ход. – Пока что он останется здесь. Но ты, Хитр, головой ответишь, если в мое отсутствие с него упадет хоть один волос!
Я поспешил в Большой дом, чтобы захватить свой контейнер с медицинской аппаратурой и, возвратившись, объявил воинам и Хитру, что они могут быть свободны.
Воинам говорить об этом дважды не пришлось. Необходимость находиться рядом с нарушившим табу претила им настолько, что они, едва услышав эти слова, мгновенно ретировались со скоростью, которая сделала бы им честь при преследовании любого противника.
Хитр же отошел на десяток шагов и уселся на землю, всем своим видом показывая, что просто решил здесь немного отдохнуть, а то, что буду делать я, его нисколечко не интересует.
Первым делом я проверил своей аппаратурой, целы ли у Мила кости и нет ли повреждений внутренних органов. К счастью, с этим все оказалось в порядке. А с поверхностными ранами моя система медпомощи справлялась очень быстро.
Минут за тридцать, следуя подсказкам своего электронного лекаря, я обработал его раны. За это время мелкие царапины и ссадины затянулись бесследно, повреждения средней степени значительно уменьшились, а самые серьезные раны покрылись аккуратной коричневой корочкой и пугали уже совсем не так сильно. Лицо Мила больше не напоминало отбивную котлету. Он перестал стонать и начал пытаться шевелить руками и ногами.
Воду я с собой тоже прихватил, и теперь, когда он уже мог есть и пить самостоятельно, она оказалась весьма кстати. Правда, с едой надо было подождать до обеда: в промежутках между визитами моих стряпух в Большом доме ни кусочка съестного найти было невозможно.
Мил утолил жажду, и не успел я его хоть о чем-то спросить, как он заговорил сам:
– Добрый чужеземец, ты хочешь спасти мне жизнь, но я не прошу тебя об этом: по обычаям нашего племени я заслужил смерть и готов принять ее. И даже если тебе удастся добиться невозможного, я все равно повторю то, что пытался сделать позапрошлой ночью – так скоро, как только смогу. Так что не трать напрасно время и силы. Ты облегчил мои муки и не дал умереть от жажды – спасибо тебе. А теперь предоставь событиям идти своим чередом и задумайся о собственных делах.
– Пока ты не расскажешь, для чего тебе понадобилось попасть в прекрасный цветник вождя, я от тебя не отстану, – твердо пообещал я.
– Зачем тебе нужно знать об этом, если ты все равно ничего не сможешь изменить…
Теперь, кажется, я рассердился всерьез:
– В тех землях, откуда я прибыл, я привык всегда доводить дело до конца. И не тебе судить, что и как я смогу или не смогу изменить. На тех, кому очень нравится валяться в сырых зловонных ямах, дожидаясь, пока их отправят на казнь, у меня и в самом деле времени нет. Ступай обратно в свою яму – и прощай!
Мил начал неуклюже подниматься на ноги. Я смотрел на него и чувствовал, что мой взрыв сумел что-то повернуть в его мозгу, и наш разговор на этом не закончится. Так и случилось – отойдя на несколько шагов, он остановился и повернулся ко мне.
– Добрый чужеземец, позволь только спросить тебя: ты ее видел? Как ей живется в прекрасном цветнике? Не накажут ли ее за то, что я не смог без нее жить?
– Кого ее?
– Ясну…
Ясну? Вот какие пироги…
– Я отвечу тебе. Но прежде объясни, почему ты не желаешь называть меня повелителем?
– Потому что тебе не успеть им стать. Скоро в Большой дом снова придет тот, кого сейчас называют властителем вчерашних дней, но который всегда был, остается сейчас и будет оставаться впредь подлинным повелителем нашего племени, покуда боги не призовут его к предкам.
Краем глаза я уловил, как встрепенулся сидевший неподалеку от нас Хитр и стал внимательно прислушиваться, о чем мы говорим.
– Мил, я прекрасно слышу. Пожалуйста, говори потише, – я взглядом указал ему на Хитра.
Мил моментально меня понял и согласно кивнул головой.
– А когда повелитель вчерашних дней возвратится в Большой дом? – продолжил я почти шепотом.
– Я отвечу на это. Но прежде скажи мне про Ясну… – так же тихо ответил он.
Несмотря на всю драматичность ситуации, я едва сдержал смех – ловко же Мил перехватил мой прием!
– Да, я видел Ясну. Выглядит она хорошо. Но счастливой и довольной я бы ее не назвал – на душе у нее явно неспокойно.
– Ясна всегда выглядит хорошо – она очень красивая. Ее красота и навлекла на нас беду. Мы любим друг друга, и скоро уже должна была состояться наша свадьба. Но пришли старухи, ухаживающие за прекрасным цветником повелителя. Вместе с ними были воины Сурова. Они разлучили нас – Ясну силой увели в Большой дом. А я не могу без нее жить. Я знал, что в ту ночь, когда я пришел к Большому дому, там оставалось мало воинов. Другого такого случая пришлось бы ждать несколько солнцеворотов. Я был уверен: либо я смогу вызволить оттуда Ясну, либо погибну сам – и тогда уже не буду мучиться, тоскуя по ней. Увы, духи смерти не пожелали сразу принять меня в свои объятья. Должно быть, в ту ночь у них было слишком много дел… Вот зачем мне понадобилось проникать в прекрасный цветник. Ты хотел знать об этом – и ты узнал.
– Понятно. Возможно, я смогу сделать так, чтобы ты увидел Ясну. Ну а теперь все же ответь на другой мой вопрос…
– Повелитель вчерашних дней возвратится в Большой дом на третий восход, считая от завтрашнего.
Произнесенные Милом слова показались очень знакомыми: совсем недавно я их уже слышал, вспомнилось мне. Их произнес Хитр. Только вот я никак не мог вспомнить, в ответ на что они были сказаны. Я сосредоточился, пытаясь мысленно воспроизвести ситуацию, в которой они прозвучали. О чем же мы тогда говорили? Ах, да – я спросил его, когда будет казнен нарушитель табу, которого казнить немедленно, как то предписывали обычаи племени, сейчас почему-то было нельзя. Но, оказывается, можно будет сделать это одновременно с возвращением в Большой дом старого вождя. Любопытное совпадение… А как факт возвращения вождя в свою резиденцию ознаменуется для меня?
– Мил, тогда уж, пожалуйста, скажи еще, чем закончится мое пребывание здесь, когда возвратится настоящий повелитель?
– Прости, добрый чужеземец, что я не могу рассказать тебе об этом так, как ты желал бы услышать. Мой ответ будет краток: ты удостоишься чести быть уподобленным богам. И большего тебе не скажет никто.
Уподобление богам… В третий раз уже я услышал эти слова – сначала от Ясны, потом от Хитра – в смысле, что я не смогу быть уподобленным богам, если приведу в Большой дом нарушившего табу, – а теперь вот от Мила. Но как узнать, что они означают?
– Хорошо, Мил. Давай поговорим о другом. Что будет со мной, ты сказать не хочешь…
– Не могу…
– Ладно, пусть будет так – не можешь. Однако что ожидает тебя, ты знаешь прекрасно. Но теперь, когда ты объяснил мне, что заставило тебя решиться на столь вопиющее в глазах твоих соплеменников нарушение установлений, я понял, что казнить-то тебя не за что. И хотя ты готов покориться судьбе, я постараюсь в оставшееся время придумать что-нибудь, чтобы спасти тебя. О большем я не говорю – пока остановимся на этом. Но, может быть, мне удастся вытащить из прекрасного цветника и Ясну.
– Добрый чужеземец, если на это есть хоть самая крохотная надежда, я не хочу умирать!
– Вот это я и желал от тебя услышать. Но давай договоримся: чтобы это получилось, ты должен беспрекословно выполнять все, что я от тебя потребую. Даже если что-то покажется тебе очень странным, – на всякий случай добавил я.
– Добрый чужеземец, да если у тебя это получится, я готов беспрекословно повиноваться и служить тебе хоть всю жизнь!
– Значит, договорились. Извини, но пока что тебе придется вернуться в свою яму. Я скажу, чтобы туда принесли еду и питье. Ты сможешь сам спуститься в нее?
– Конечно!
– А вылезть?
– Если туда будет спущена прочная веревка, которую привяжут к чему-нибудь наверху, то смогу. Мои раны уже почти не болят, и я чувствую, как силы возвращаются ко мне.
– Вот и прекрасно. Ступай – и жди вестей от меня.
Я посмотрел, как он пошел – все еще заметно прихрамывая, и направился к Хитру.
– Надеюсь, ты уже отдохнул? – обратился я к нему.
– Служа своему повелителю, Хитр не ведает усталости!
– Какой же ты молодец! Ну, вот видишь, я сделал все, как обещал: нарушивший табу сейчас вернется в свою яму, чтобы ждать справедливого решения его участи. Так что пойди за ним и закрой яму крышкой. А потом возвращайся следом за мной в Большой дом.
(Продолжение http://www.proza.ru/2014/06/05/1123)