СЛАДКАЯ ВАТА
Вы когда-нибудь ели сладкую вату? Мне кажется, каждый человек на планете её ел. Итак, когда вы берёте в рот кусок сладкой ваты, она тут же таит в полости рта, и это несмотря на то, что кусок может быть настолько огромным, насколько хватит ширины вашего рта. Вы можете (опять-таки если позволят свойства или характеристики рта) засунуть хоть всю порцию целиком, эффект будет практически тот же самый.
РАЗОЧАРОВАНИЕ
Причём здесь сладкая вата и рецензия на книгу, спросите вы? В разочаровании. Разочарование заключается в несовпадении того объема (большого и заведомо вкусного) продукта питания (любого предмета), который ты поглощаешь, и той малой толики удовольствия, которое ты получаешь от поглощения продукта. Более коротко, ожидания объёма не соответствуют результату от пользования этим объёмом. Не обязательно эти ожидания должны соответствовать результату, но на то они и ожидания: когда они есть, разочарование максимально интенсивно ударяет по нервной системе.
К НАШИМ БАРАНАМ
А теперь к Кортасару, точнее, к «Игре в классики». Я зол. Почему? Много слов – а ничего не сказано. «Игра» – это огромная порция сладкой ваты. Вот она у меня в руках, на палочке, всю неделю я мечтал о ней, и теперь мама мне её купила. Я счастлив, я улыбаюсь, я сжимаю эту тоненькую палочку, вокруг которой намотан огромный кусок, размером с приличный осиный улей, очумело-вкусной фигни – «Игры в классики». Открываю пасть – открываю «Игру в классики», засовываю в рот – начинаю читать «Игру в классики», вата таит – разочарование от чтения «Игры в классики».
ОБЪЯСНИТЕЛЬНОСТЬ
Это не роман. «Улисс» и то – роман. Мне кажется, Котрасару не давала покоя слава экспериментов Джойса. Но если Джойсу эксперименты в романной форме удались, то Кортасару нет. Что бы автор ни совершал с формой романа, в нём обязательно должна присутствовать повествовательность. В «Игре» повествовательности нет, она разрушена. «Игра в классики» – это набор слов, точнее, ощущений самого автора, возбудителем которых является окружающий мир. Кортасара волнует только он сам и его ощущения. Его герои (я даже могу предположить, что это прототипы, то есть существовали в действительности все эти великовозрастные фрики), – так вот, персонажи «Игры в классики» присутствуют в тексте или анализе действительности лишь для того, чтобы помочь Кортасару разобраться в окружающем мире, но не только. Главное для него – обосновать собственное существование, переходящее в агрессивное, по отношению к окружающим, желание что-то объяснить. Объяснить что-то такое новое, иррациональное, тайное. Но все эти попытки выглядят страшно жалко после идей Достоевского. Раздражает именно эта гнусная, подлая и пошлая объяснительность его романа наряду с желанием найти для него новую форму. Кортасар разрушает форму, чтобы, как кубист, найти новую из тех осколков реальности, которые остались после его индивидуалистского писательского взрыва (и тут он, понятно, Бог), и одновременно, как пёс, вертит хвостом перед человеком (не читателем), который клюёт на оригинальность Хулио. Человек, ты главное не уходи, я оригинал не только на словах, я мыслю и чувствую оригинально, не уходи, человек, посмотри на меня, люби меня. Хулио в экстазе радости и желании понравиться уже падает на землю спиной, обнажает пузо и пах, влажный язык вывалился из пасти, хвост бешено вилият-елозит по пыльной земле. Да, Кортасар оригинально чувствует, но не мыслит. Чувствует он оригинально благодаря особенностям своей психофизики. Чувство как раз подходит для рассказа, для стихотворения. Именно рассказы Кортасару удавались на все сто. В них он так же красив, стремителен и ударен, как боксёр. А в романе он устаёт. Сам вязнет, и читателя вынуждает вязнуть. Не его это – роман. Он и сам признавал, если роман выигрывает по очкам (вязкость, монотонность боя, скука), то рассказ нокаутом.
ФЛЁР
Я не в курсе, что считается началом постмодерна, но Кортасар вполне может побороться за первое место среди его, постмодерна, начинателей. Все эти анархические псевдоидеи Орасио ни что иное как неумелый сборник цитат прошедших культур, искусств и гуманитарных наук. Он сам очень часто в диалоге то с Осипом, то с Рональдом, то с Этьеном и ещё кем-нибудь спешит уточнить, что их диспуты исключительно дилетантские. Уже хорошо. Дилетантские, но при этом выдаёт свои идеи как оригинальные. Множеством слов, диалогов и монологов, мелочей, ценных только Кортасару, множеством непонятных сцен с не менее непонятными персонажами он пытается высказать одну-единственную мысль о том, что не так уж сильно следует полагаться на разум, что история, следовательно, опыт как таковой, не имеет значения. Но это детский сад, ей-богу! Орасио часто повторяет, что надо отказаться от действия. Да, он отказался. Точнее, автор, Кортасар от него отказался, лишив роман повествования, а следом и Орасио. Разумеется, повествования нет, действия нет. Всё происходит в голове Кортасара. Только у себя в голове Кортасар и живёт, у себя в голове живёт и Орасио. «Игра в классики» – яркий пример книги, где эгоцентризм одного автора расцвёл буйным цветом и благодаря истерии постоянных читателей, видимо, стал культурным событием той эпохи и последующих лет. «Игра в классики» – настолько наглый и нисколько не прикрытый диалог автора с самим с собой, что просто злость берёт! Пока читаешь, так и хочется спросить у автора: «Извините, я вам не мешаю? Ничего, если я читаю всё это, что вы тут написали? Нет? Ну хорошо, спасибо. Я тихо, я вам не помешаю. Вы размышляйте-размышляйте». Эти поиски свободы, которые мучат Орасио, занимали меня в студенческие годы, когда всё очень остро воспринимаешь, когда на тебя валится поток интеллектуальной информации и окружающий мир. Но все эти интеллектуальные бунты проходят с годами. Ты понимаешь, что можно мило ****еть, накидываясь винчиком или травой, но со временем же приходит осознанность. Мир с каждым годом становится злее. И романтический флёр, который окутывал тебя со страниц того же Кортасара, он растворяется. Флёр – но не красота кортасаровских строк из рассказов. Бунты в реальности они жёстче. За фаллос, нарисованный на пролёте моста, могут ведь и посадить. И это серьезно. Хотя рисовалось, видимо, с улыбкой. А в романе Кортасара ничего нет. Пустота на пустоте и пустотой погоняет. Роман сух. В нём нет ни настроения, ни структуры, ни чётко выписанных персонажей. Часто говорят, что герои Достоевского, как фанеры, перемещаются в пространстве и высказывают идеи. Так по сравнению с героями «Игры в классики» персонажи любого из романов Достоевского плоть от плоти живые существа! Нет, «Игра в классики» не роман, а чёрт знает что! И вот почему. Поэт Кортасар зачем-то ставит перед собой цель создать крупную прозу. В этом и заключается системная ошибка. Кортасар делает жалкие попытки совместить несовместимое. Вспомните его ранний роман «Выигрыши», точнее, его структуру. Там сюжет как бы раздвоен: в одном идёт обычное повествование, а в другом – какие-то сумбурные поэтические выплески. И вот так у Кортасара, видимо, всю жизнь. Гармонии в этом тривиальном повествовании и его, Кортасара, поэтической реальности не будет никогда.