Не делай этого сейчас

Василий Вялый
 
 День клонился к закату, неохотно отпуская последнее тепло октября. Побеспокоенные опавшие листья, словно рассердившись, раздраженно шуршали под ногами. Вечерний туман, вперемешку с дымом костров, обволакивал землю, словно тревожный сон. Сырость и тлен неспешно уходящего бабьего лета витали в воздухе.
 Я возвращался с тренировки. Приятная молодому организму физическая усталость теплой истомой наполняла тело. Слегка побаливали отбитые о боксерскую грушу кисти рук. С равнозначной настойчивостью во мне боролись два желания – есть и спать. Мечты о кружке теплого молока с грузным ломтем ржаного хлеба, щедро сдобренного ароматным майским медом, и – без какой-либо паузы – мягкой разобранной постели, перебил знакомый хрипловатый голос:
  – Василь, давай скорее сюда.
 Тембр и интонация незатейливого приглашения принадлежали Виктору, патриарху местных бражников, вечно пьяному философу с грязными ногтями. Он выглядывал из кабины длинномера-рефрижератора, владельцем которого был мой сосед Сергей, редко появляющийся дома из-за частых длительных командировок. Дальнобойщик прославился неуемной страстью к пышнотелым представительницам альтернативного пола. На подъезде к городу он за пару сотен покупал на ночь проститутку, запасался дешевой выпивкой, и чтобы не было скучно, – о чем с бабой говорить? – уже на своей улице приглашал кого-нибудь из дружков-собутыльников. Как правило, никто не отказывался. На сей раз под руку попался Виктор, чья пригодность для альковных мероприятий, мягко говоря, была весьма условной. Он успешно совмещал спорные уличные убеждения с антисанитарным образом жизни и беспробудным пьянством. Его прошлая начитанность и некое подобие маргинально-философского мышления – истина на дне стакана – были втоптаны в однообразное существование, как окурок в октябрьскую грязь. Лицо Виктора постоянно украшали лиловые, бордовые, ультрамариновые, спело-желтеющие разного размера и свежести синяки – результат его ораторских способностей, о происхождении которых он узнавал только поутру от очевидцев. Он не помнил все прошедшие пьяные дни: они почти всегда были похожи друг на друга, как граненые мутные стаканы на его невзрачной кухне – «сели, выпили, а потом х… его знает». Очевидно, чьё-то уважение-неуважение распространилось на остальных собутыльников, не согласных с его точкой зрения. Результат на лице.
 Виктор открыл дверцу машины и, подвинувшись к середине сиденья, освободил мне место.
 – Давай залазь, спортсмен, – он выпустил мне в лицо облачко винного духа и радостно улыбнулся. Виктор невероятно обтрепан, но жизнерадостен. Несколько месяцев назад я отбил его у группы подростков, с которыми он выяснял отношения далеко не дипломатическими способами. Правда, свои законные «украшения» он успел получить.
 – А чё они, козлы, лысыми ходят, – потирая ушибленные места, оправдывал тогда свою справедливую ярость Виктор. С тех пор он «шибко уважает» меня и при встрече, с регулярной настойчивостью, предлагает стакан портвейна. Пиетет его к моей персоне значительно возрастает, ибо я с такой же частотой отказываюсь от угощения.
 Початая бутылка «три топора», как почтенно называют портвейн 777 окрестные забулдыги, бережно – для устойчивости – прислонена к лобовому стеклу. Вдруг раздался женский стон. Затем еще. И еще. За сиденьем, на полке, предназначенной для отдыха дальнобойщиков, послышались возня и чьи-то вздохи.
 – Cерега шмару с трассы привез, – Виктор мотнул головой на цветастую шторку, скрывающую прелюбодеев и скабрезно хихикнул. Впрочем, о присутствии женщины настойчиво сообщал густой запах приторных духов. Виктор наполнил стакан темно-коричневой жидкостью и протянул мне. Я жестом отклонил его, и он, облегченно вздохнув, вылил содержимое в свое тщедушное тело.
 Страсти на полке, похоже, утихомирились и, вскоре, из-за занавески показалась взъерошенная голова хозяина машины.
 – Привет, Василь, – он достал из пачки сигарету и, тряхнув коробком, чиркнул спичкой. Мерцающая точка заалела в темноте, время от времени – при затяжках – наращивая свечение. Сергей натянул на себя спортивные брюки и спустился на широкое сидение.
  – Ну, давай вперед, – он взглянул на Виктора и кивнул на полку.
 – Рожденный пить, е…ть не должен, – философски, с напускной
  гордостью ответил алкаш.
  – А, ну-ну… – Сергей усмехнулся и похлопал его по плечу.
  – Спортсмен, а ты не желаешь? – он покосился на меня.
  – Водила, мы так не договаривались! – шторка снова распахнулась и, оглянувшись, я увидел сидящую по-турецки обнаженную девушку. Увидеть нагой женщину в такой ситуации – значит утратить нечто возвышенно-волнующее. То, о чем я трепетно и сладострастно мечтал каждую ночь, предвкушая нескончаемый поток поцелуев, неизведанных ранее женских ласк, обжигающих прикосновений, от которых останавливается дыхание и … вдруг это является так обыденно и удручающе доступно в образе женщины, пахнущей дешевым вином и не более дорогими духами.
 Она потянулась за сигаретами. Ее мягко отвисающие груди слегка качнулись у меня перед глазами. Где-то в глубине живота горячо перекатился красный комок желания, но тут же остыл, уступая место холодному и злому разочарованию, которое стремительно наполняло мое юное тело. Унизительная продажно-принудительная любовь протягивала ко мне свои липкие пальцы, предлагая совершить постыдное соитие.
 – Ты не говорил, что вас будет трое, – взгляд девушки обратился в лобовое стекло (очевидно, она пыталась определить в каком районе находится), но вдруг остановился, уткнувшись в бутылку.
 – Это и всё, что осталось? – беспокойство немедленно отразилось на ее лице. Оранжевые волосы по-осеннему полыхали в сумраке прокуренной кабины. Наконец, она накинула на тело Серегину рубашку и свесила ноги с полки.
 Водитель достал из сумки еще одну бутылку портвейна и, подкинув ее в руке, показал девушке. Сергей многозначительно хмыкнул и кивнул головой на меня.
 – Ой, да ты мертвого уговоришь, – проститутка поспешно поменяла решение и протянула ему пустой стакан. Говорила она голосом плаксиво-тихим и даже заискивающим.
 Все, кроме меня, выпили и снова задымили сигаретами. После нескольких затяжек взгляд Виктора сфокусировался за пределами трех измерений и, прислонившись к дверце машины, он впал в глубокую медитацию. Его монотонное сопение вскоре трансформировалось в оглушительный храп больного алкоголизмом сорокалетнего мужчины.
 Сергей, прищурившись от едкого дыма пролетарской «Примы», взглянул на часы.
  – Ну что, голуби, ныряйте на полку, а я пока этого …, – он долго подбирал соответствующее определение Виктору, но так и не смог этого сделать, – домой отволоку. Сейчас в этом мире для него он был настолько несущественной величиной, что ни одно приличное слово ему было не впору.
  – У меня, Серега, это лучше получится, – я открыл дверцу и, придерживая Виктора за куртку, опустил его на землю. – Пока, – я махнул водителю на прощанье рукой и, взвалив безжизненное тело соседа себе на плечи, медленно двинулся к его дому.
 – Как знаешь, спортсмен, – уже вдогонку обиженно-удивленным тоном сказал водитель. – Строит из себя целку… – донеслось до меня его бурчание.
 Едва живая ноша моя сопела, кряхтела и безуспешно пыталась что-то сказать, исторгая из себя лишь нечленораздельные звуки. Обходя многочисленные лужи, я уже с трудом переставлял ноги, когда Виктор довольно твердо, насколько это было возможно от его состояния, произнес:
 – Пришлиии…
 Коим образом он опознал свою территорию, трезвому человеку никогда не понять. Можно лишь предположить, что сработал внутренний голос, откликнувшийся на многолетний опыт подобной доставки домой.
 Я сбросил крючок с покосившейся калитки, прислонил хозяина к стене и постучал в окно, за которым теплилось убогое существование семьи пьяницы. Через несколько секунд в доме полыхнула включенная лампочка. Чтобы избежать традиционных вопросов, я немедленно ретировался со двора.
 – Опять где-то нажрался, как собака, – с привычно-возмущенной интонацией в голосе запричитала его жена. – А где же тот паразит, что напоил тебя? – она, вероятно, услышала шум моих удаляющихся шагов. – Чтоб ты провалился, басурман, – проклятия несчастной женщины еще долго звучали в тишине моросящей ночи.
 Засунув руки в карманы куртки и поеживаясь от холода, я спешил в тепло дома. Заблудившиеся мечты о позднем ужине с возросшей настойчивостью вернулись в мое сознание. Вдруг на лавочке возле чьего-то дома, в скудном свете уличного фонаря, я увидел закутавшуюся в плащ, сгорбленную фигуру. Из-за поднятого воротника знакомо сверкнули ярко-рыжие волосы.
  – Эй, что ты здесь делаешь? – я тронул ее за плечо.
 С пьяной медлительностью девушка подняла голову.
  – Сижу… – На меня взглянули затянутые хмельной поволокой глаза.
  – Так домой надо ехать.
  – Куда, в Новороссийск?
  – Ты, что живешь в Новороссийске?
  – Ну … – она удрученно хмыкнула. – Твой сосед пригласил меня прокатиться в Краснодар, – девушка достала из пачки сигарету и похлопала себя по карманам. – Дай спичку.
  – Не курю. – Я в подтверждение сказанному стукнул ладонью по куртке. – Ну и что?
  – Что-что… Сказал завтра домой отвезет, а сам, сука, сейчас из машины выгнал.
  Понятно… История, повторяющаяся с завидной регулярностью в порочной биографии дальнобойщика. Возвращаясь из рейса, он брал дешевую проститутку, как правило, из другого города, и после оказанных услуг, вышвыривал ее из машины. За местную могли заступиться сутенеры, а из-за одной девушки из Новороссийска, например, никто не поедет искать обидчика. Пронзительный ветер настойчиво трепал блестящие мокрые ветки с остатками листьев, которые время от времени, бесшумно кружась, падали в промозглую хлябь. Фонарь, отвратительно скрипя, раскачивался на столбе, причудливо меняя освещение.
 Девушка снова посмотрела на меня. Казалось, она смотрела прямо внутрь меня и видела то, о чём я и представления не имел.
 – Вставай, пойдем, – сказанная помимо моей воли фраза повисла в воздухе.
  – Куда? – она притворно-непонимающе прищурила глаза.
  – Ко мне домой, – противоречивые мысли лихорадочно челночили в моей голове, не попадая в такт здравого смысла.
 – А мама не заругает? – ее заплетающийся язык попытался сохранить ироничную интонацию.
 – Не заругает, мы пойдем во времянку, а рано утром ты уедешь в свой Новороссийск.
 Когда я задерживался, то чтобы не будить родителей, ночевал в небольшом флигельке, пристроенном к дому, а так как в нем был отдельный вход на кухню и ванную, мы не беспокоили друг друга по утрам. Изначально времянка служила мне, как художественная мастерская, но вскоре вкус относительной свободы настолько пришелся по душе, что я перебрался туда жить.
 Повинуясь моему настойчивому взгляду и тону, она покорно встала, с трудом утвердившись на непокорных ногах, но, едва сделав первый шаг, рухнула в цветник.
 Я бранью прокомментировал событие: транспортировка недееспособных граждан сегодня для меня становилась привычным занятием. Но, поднявшись с моей помощью, девушка пошла самостоятельно, и я лишь слегка поддерживал ее под руку.
 Родители, к счастью, уже спали, и мы незаметно прошли во флигелек. Я включил электрокамин, и маленькое помещение стало быстро набирать тепло. Я застелил диван постельным бельем, заварил кофе, достал чистое полотенце. Она сидела на стуле и рассеянно следила за моими движениями. Нынешний вид ее вряд ли мог привлечь любое мужское внимание, кроме пьяного: темные расплывшиеся пятна под глазами обозначали некогда нанесенную тушь, остатки губной помады «украшали» не только губы; щеки и подбородок местами также были покрыты алыми островками застаревшей косметики. Изначально голубого цвета плащ, отличался еще и отсутствием нескольких пуговиц. Носки поношенных туфель матово-грязно выглядывали из-под стула. Я хмуро посмотрел на девушку.
  – Как тебя зовут?
  – Ирина.
  – Очень хорошо, Ирина, – хотя хорошего, в моем понимании, было ничтожно мало, – возьми полотенце и иди умойся. Если хочешь, прими душ, – я протянул ей махровый халат.
  – Угу, – выдохнула она в своей непритворной печали, – чересчур утомительная для нетрезвого человека череда действий, – и побрела в ванную.
  - Только постарайся не разбудить родителей.
 Я плюхнулся в кресло, и устало вытянул ноги. Ну и вечерок сегодня выдался! Его события с калейдоскопической скоростью прокручивались в моем воображении. Почему Виктор, Ирина и еще тысячи таких, как они, оказываются на обочине бытия. Жизнь опустившегося человека, очевидно, складывается таким образом, что не дает ему возможности быть другим. Тщетность усилий, пронзительная пустота, безразличие к пагубным привычкам и страстям настолько полное, что именно оно и становится основным ощущением жизни.
 Ирина вышла из ванной посвежевшая, хорошо пахнущая и, смыв остатки косметики, даже похорошела.
  – У тебя выпить есть? – она взгромоздилась на диван и, скрестив руки на груди, с надеждой смотрела на меня.
 Я отрицательно помотал головой, хотя в шкафу, на всякий случай, стояла початая бутылка сухого вина.
  – Тебе и так хватит, – мне была противна моя назидательность, но я не хотел ее снова видеть пьяной. – Пей кофе, он уже остыл, – я поставил на стол сыр и печенье.
 Она ела мало и рассеянно, с лицом человека занятого важным и ответственным делом, и вдруг спросила:
  – А спать мы вместе будем?
 Мне захотелось сказать что-нибудь дерзкое, обидное, но, рявкнув короткое «нет», я вышел из комнаты.
 Стонущий ветер гнал по небу рваные ультрамариновые тучи. Ночь темная и медлительная накрыла пустоту мокрого сада своим темным одеялом.
 Когда я вернулся, Ирина, укрывшись простыней, спала на диване. В комнате был полумрак. Пурпурный свет от прикрытого полотенцем светильника двумя косыми лучами падал на ее огненные волосы. Я щелкнул выключателем, и размытые очертания комнаты стремительно поглотила темнота. На ощупь добрался к креслу, и, скрючившись на нем, моментально уснул.
  Проснулся я от жары. Полотенце упало с торшера, и его яркий свет слепил глаза. Ирина сидела на диване нагая, растрепанная, печально-трезвеющая, с волнующей большой грудью и с решительным забвением скромности и целомудрия. Завитки рыжих волос замысловатым узором выложились на ее запотевшем лбу.
  – Жарко очень, – она время от времени обмахивалась простынкой. – Выключи камин.
 Я судорожно сглотнул и отвернулся к стене.
  – Потеряла я квалификацию, если даже мальчишку совратить не могу, – проворчав, Ирина легла на диван.
 Я молчал, ибо еще не знал того, что необходимо знать в подобных ситуациях, но интуиция подсказывала, – нет, кричала, – не делай этого сейчас!
 За окном занимался хмурый рассвет. Края неба медленно розовели. Я старался не думать, что рядом со мной находится обнаженная женщина, и она явно не против того, чтобы я перебрался на диван. Вожделение стремительно наполняло мое тело и вскоре оно перешло во вполне внятное желание. Не было никаких сил бороться с ним. Сейчас я встану и …
   – Ты знаешь, я, пожалуй, пойду. Уже утро… – она медленно, словно нехотя стала одеваться. – Ты проводишь меня к автобусной остановке?
 Мы вышли из комнаты и, стараясь не шуршать гравием, пошли по дорожке, засыпанной опавшими листьями. Из окна, с демонстративно осуждающим лицом, на нас смотрела моя мама.