Гром Господень

Владимир Микин
 

Бернар Клавель
ГРОМ ГОСПОДЕНЬ
(Кто меня одолеет)

Bernard Clavel
Le Tonnerre de Dieu (qui m'emporte)
Перевод с французского В. Микина

ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

В 1957 году французский писатель Бернар Клавель написал замечательную повесть «Le Tonnerre de Dieu» (Qui m'emporte)  - «Гром Господень» (Кто меня одолеет).

Эта история повествует о полутора годах  из жизни двух главных героев –  пожилого француза Леандра Дюрана, чья артистическая карьера не задалась, и девицы легкого поведения Симоны.  Рассказ ведется от имени Симоны.

Разочарованный в жизни, Леандр раз в неделю отправляется в Лион - напиться  в каком-нибудь кабаке и забрать из приюта, чтобы  привезти домой,  очередного бездомного пса.   Похоже, руководствуясь теми же чувствами,  Симону Леандр забирает из борделя  и привозит в дом, расположенный в горной долине, где он живет со своей женой.

 Динамика и драматизм разворачивающихся событий захватывают читателя.
В 1965 году по повести был поставлен франко-итальяно-германский  фильм, где роли главных героев исполнили бесподобный Жан Габен и Мишель Мерсье, известная нашему зрителю по роли великолепной Анжелики. В нашем прокате фильм шел под названием "Гром небесный".

Авторы фильма несколько изменили обстоятельства и характеры действующих лиц, что-то исключили, что-то добавили в развитии сюжета. В фильме, полюбившемся и нашему зрителю,  добро так же, как  и в повести, торжествует.

Повесть Клавеля на русском языке, насколько я знаю, не издавалась. Предлагаемый перевод повести «Le Tonnerre de Dieu» я сделал в 80-х годах прошлого века. Подредактировав, представляю его на суд читателя. Не сомневаюсь, что эта небольшая по объему увлекательная повесть Б.Клавеля понравится читателю не меньше, чем фильм.

 
                Жану Беверзи в знак восхищения и дружбы

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1
 Со вчерашнего дня столько  всего приключилось, что как подумаю об этом - аж голова кругом идет. Придется теперь как-то выбираться из этой катавасии, только вот как - ума не приложу. Нужно бы все  обмозговать спокойно, да что-то   пока не больно получается. Правда, - никто меня  и не торопит. Честно говоря,  единственное, что мне сейчас хочется, это  не решать пока ничего,  не думать ни о чем, а просто  хоть немного еще отдохнуть. Вообще-то, если бы я не была вчера такой уставшей, все, наверное,  обошлось бы как обычно, без этих лишних заморочек.

 Дело в том, что последние два дня я почти не спала. И много курила. Башка была как чугунная. Когда я уходила от моего последнего клиента, часы показывали два часа дня. Марсель уже больше недели был в отъезде. Вообще-то я не люблю, когда он уезжает. Но тут подумала, что можно воспользоваться свободой и отдохнуть. Вот только есть очень хотелось. И поэтому перед тем, как подняться к себе в комнату, я направилась к Джо, чтобы купить сэндвичей. Решила, что так будет быстрее, чем обедать в ресторане. Я могла бы их съесть в постели и сразу уснуть.

Но только я  открыла дверь бара - подлетает ко мне Маринетта.

 - Слушай, - говорит, -  здесь у нас тот самый  Брассак. Заходи, мы тут  животики надрываем.

Наши мне часто говорили про этого Брассака, да все было как-то не до него. И уж тем более -  сейчас. У меня всегда так: когда хочу спать, - мне ни до чего. Но Маринетта, чувствую, пристала - не отвяжется. Отказаться просто так было как-то неудобно.  Что придумать - я не знала.  Поэтому пошла и села  к столу: это было проще,  чем изобретать отмазку.

 Смотрю - за столом вся  наша шайка-лейка и еще один здоровенный тип,   широкоплечий и толстый, - он, явно, успел уже крепко набраться. Маринетта меня усадила рядом с ним. Я сразу заметила, что он смахивает на комика Рэмю. И жесты у него тоже были какие-то чудные.  Только говор другой, - характерный южный. Мне еще раньше говорили  наши, что манерами он похож на   актера провинциального театра. И еще рассказывали, что он достает всех своими рассказами о театре и о бродячих собаках, но тут уж надо перетерпеть, потому что после того,  как пропустит стаканчик - другой,  начинает сорить деньгами направо и налево.

Закончив свою очередную  историю, он повернулся ко мне, и тут Маринетта говорит:

 - Это Симона, славная девочка.

Он меня разглядывал некоторое время, а потом заявил, что, пожалуй, бог слепил меня получше, чем ее. Все заржали, а Маринетта сказала:

 - Если она тебе нравится, - не стесняйся, Брассак, она у нас совсем новенькая.

 Он взял меня за подбородок, как это делают старики, когда разговаривают с детьми, и посмотрел мне в глаза. От него несло перегаром. Я к этому привыкла, притерпелась, а только все равно было противно. И потом еще что-то меня стесняло. Я тогда подумала, что это из-за того, что он меня слишком пристально разглядывал, но сейчас мне кажется, что  было тут и еще что-то. Что-то такое в его глазах. Это трудно объяснить. Я видела, что он уже крепко выпил, только глаза у него были почему-то не пьяные.

От этого ощущения мне стало тогда не по себе. И притом до такой степени, что когда он спросил меня о возрасте, у меня не было даже желания его приуменьшать, как это всегда делают, если клиенту за сорок. Маринетта видела, что я не в своей тарелке, и поспешила сказать:

 - Да, ей двадцать шесть, но она всего полгода в работе.

 Брассак спросил меня, как я сюда попала, потом наконец отвел глаза, чтобы налить себе вина. Мне хотелось спать, я чувствовала себя усталой, но уже не так, как раньше. И, кроме того, я настолько свободно владела всей этой классической саморекламной трепотней, что мне не стоило большого труда выдавать ее не задумываясь по первому требованию.

При нашей работе часто встречаются  такие вот типы, которые просят рассказать о твоей жизни. Они вечно воображают, что до них этот вопрос никто тебе не задавал. А иногда начинают делиться с тобой своими чувствами, и, как правило, сетовать по поводу того, что двадцатилетние девушки опускаются до панели. Сначала они казались мне смешными. Сейчас я уже не обращаю на это внимания. Я давно поняла, что все всегда кончается одинаково, и что ходят они к нам вовсе не ради удовольствия нас пожалеть. Короче говоря, все это - часть нашего ремесла. И у нас как везде: кто лучше подаст свой товар, у того и дела лучше идут. Слава богу, я пока не очень износилась, поэтому мужчины верят мне, когда я им говорю, что я дебютантка. Вот чего никогда не надо забывать - так это говорить, что ты занялась профессией из-за несчастной любви. Воображать, что девушка предлагает себя всем мужчинам из-за того, что один из них ее отверг, - это одна из вещей, которые их больше всего заводят.

 Когда я закончила, Брассак спросил, нравится ли мне мое ремесло. Я сказала, что нет, но жить ведь чем-то надо. Потом, наверное,  из-за того, что он злил меня своей настырностью, и еще потому, что я чувствовала, как усталость все больше сковывает мне поясницу, я добавила:

 - А вообще-то все мужики козлы.

Все расхохотались. Брассак не смеялся. Наоборот, он стал орать, что я права.  Он повернулся ко мне. Затем театрально поднял руки, и это опять всех рассмешило. Не обращая на это никакого внимания, он сказал:

 -  Малыш, ты ошибаешься. Я, Антонин де Брассак, докажу тебе, что ты  ошибаешься.

 Он расплатился и поднялся. Какое-то время покачивался на месте, потом, когда утвердился на ногах, сказал мне:

- Идем, малыш.

 Я ответила, что не желаю терять время с типом, который будет читать мне проповеди. Маринетта тут же возникла:

- Ты что, дура?  Иди!

Брассак перегнулся к ней через стол. Казалось, что он  ее сейчас раздавит:

 - Ты, рыжая, заткнись. Если я забираю малышку, так это не для того,  чтобы с ней переспать. Ты поняла?..  Не для того!

 Вся компания за столом помирала со смеху. Я еще раз сказала, что не желаю терять время. Тогда Брассак вытащил из кармана свой бумажник и положил передо мной пять купюр по тысяче франков. Я немного поколебалась, потом сгребла деньги и пошла за ним. Обернувшись, чтобы попрощаться, я увидела, что  Маринетта смотрит нам вслед, и физиономия у нее презабавная.

 На улице Брассак повторил мне:

- Идем, малышка, ты об этом не пожалеешь.

 Я думала, что мы поднимемся в мою комнату. Но нет, он двинулся куда-то по улице. Я шла за ним, не говоря ни слова, - до самого вокзала де Перраш. Мы вошли в буфет. Он нашел свободный столик и усадил меня на стул напротив себя. Когда пришел официант, я заказала себе грог, потому что замерзла. Брассак взял для себя бутылку красного. Мы выпили, и Брассак некоторое время не произносил ни слова. Улица немного взбодрила меня, но в помещении буфета было полно народу, и гул разговоров опять стал нагонять  на меня дремоту. Я опустила голову на стол.
 Было жарко. Я не спала по-настоящему, но постепенно сон одолевал меня все больше. Мне было хорошо. Время от времени я открывала глаза. Напротив меня, облокотившись на  стол,  сидел Брассак и продолжал пить.

 Потом, похоже, я уснула. Когда  вновь открыла глаза, на столе стояли уже три пустые бутылки. Увидев, что я смотрю на него, Брассак заговорил. Сначала я его слушала, потому что меня забавлял его акцент, потом   уже больше не обращала внимания на слова. Помню только, что он все толковал о каком-то шелудивом псе. И еще повторил несколько раз, что я тоже бедная собачонка, но что он меня спасет, что у всех самок должны быть детеныши. Его акцент уже больше не развлекал меня, и потом я слишком хорошо знала пьяных, чтобы придавать значение их рассуждениям. В конце концов я заснула по-настоящему. Когда он меня разбудил, на столе перед ним стояли уже пять пустых бутылок. Он медленно поднялся. Полусонная, я двинулась за ним. На улице было холодно. Вечерело. На бульваре Верден уже зажгли световую рекламу. Когда мы вошли в зал ожидания, я взглянула на часы.  Они показывали половину шестого. Я спросила Брассака, что он собирается делать, и он ответил:

- Не беспокойся. Идем.

 Ему как-то удавалось идти, но язык его заплетался. Меня по-прежнему клонило в сон. В каком-то тумане я вдруг подумала о том пути, который мне придется проделать, чтобы вернуться обратно. Он  казался  мне очень длинным. И еще я вспомнила о скамейке в буфете.  Она была гораздо ближе. Я бы с удовольствием осталась там. Брассак возвратился от окошка кассира. Я стояла, не двигаясь, возле входа. Люди задевали меня своими чемоданами. Брассак подтолкнул меня к проходу на контроль, и поток пассажиров вынес нас на платформу. Перед дверью вагона я заколебалась.  Вспомнила, что никогда нельзя соглашаться идти с клиентом куда-нибудь,  кроме своей комнаты или отеля. Но я была все еще полусонная и не очень-то соображала. Вдобавок, войдя в вагон,  увидела, что это не поезд дальнего следования,  а пригородный. Наверное, это меня и успокоило окончательно. Как только я устроилась, то тут же заснула.

                * * *
Я не помню, как мы ехали. Вспоминается только гул, какие-то толчки и огни, которые иногда проносились мимо.

 Когда мы вышли из поезда, холодный ветер сразу прогнал мой сон. Было темно. Поезд уже ушел. Я дрожала от холода. Брассак взял меня за руку и сказал:

 - Идем!

 Поскольку я сопротивлялась (сама, впрочем, не знаю, почему), он спросил меня, - может я не выспалась?

 Я огляделась вокруг. Несколько человек вышли из здания вокзала. Станционных служащих не было видно. На вокзальной стене, рядом с часами, я увидела освещенную лампой эмалированную  вывеску. На ней – большие красные буквы – «ЛУАРА». Было без четверти восемь.

 Я ничего не понимала. Мне всегда казалось, что Луара – это название департамента, а не города или поселка. У меня, наверное, было забавное выражение лица, потому что Брассак рассмеялся и спросил:

 - Что ты ищешь? Не бойся, ты не заблудилась!

 Я спросила, где мы находимся, и это его рассмешило еще больше.

 - Где мы находимся? Господи, да в Луаре же! Вон, посмотри, - «Луара», - там написано достаточно крупно.

 Он закашлялся, сплюнул на блестевшие в темноте рельсы, и добавил:

 - Ну, идем, мы еще не пришли.

 Постепенно холодный ветер прогнал остатки сна, и я смогла  идти. Некоторое время, вглядываясь в темноту, я еще пыталась сообразить,  где же оказалась. Нигде не было видно никаких огней, кроме той вокзальной лампы. На платформе уже никого не было. Что же, подумала я, - раз я до сих пор следовала за этим мужчиной, то самое простое будет пойти спать туда, куда он меня приведет.

 Сначала мы шли по асфальту. Было по-прежнему темно, но дальше впереди светились окна, которые иногда скрывались за деревьями. Дойдя до первых домов, мы повернули направо по маленькой улочке, которая поднималась в гору. Дорога была неровной, фонари были далеко один от другого. На мне были туфли на высоких каблуках, и ступни подворачивались на каждом шагу. Скоро мы вошли в сплошную темноту. Домов больше не было. Дорога шла вверх все круче, и по шуму ветра в сухой листве я поняла, что вдоль дороги росли деревья.  Было слышно, как при порывах ветра скрипели их ветви. Брассак по-прежнему держал меня за руку. Его пальцы и ладонь были шершавыми. Я, наверное, сжала его руку сильнее, потому что он спросил, не боюсь ли я. Я ответила, что нет, но  думаю, что в действительности мне было немного страшно. Во всяком случае, если я боялась, то не его. Не знаю почему, но у меня не было ощущения, что этот человек мог бы сделать мне что-нибудь дурное.

 В какой-то момент мне показалось, что такое со мной уже когда-то было, но  сейчас было не до того, чтобы копаться в воспоминаниях. Между тем дорога под ногами становилась все более каменистой, и я несколько раз споткнулась. Брассак приостановился, чтобы спросить, не устала ли я. Я сказала, что устала, и что меня извели мои туфли.

 - Если ты устала, нам нужно найти машину.

 Мы остановились. По тому, как он говорил, я поняла, что он немного протрезвел. Я спросила, далеко ли нам еще идти. Он сказал:

 -  Да, четыре километра. И там, выше, дорога поднимается еще круче.

 Я вздохнула. Мы вернулись к последнему дому деревни. Ставни окон были закрыты, но через две прорези в них, имеющих форму сердца, был виден свет. Брассак постучал кулаком по деревянной ставне и крикнул:

 - Эй! Мамаша! Это Брассак, откройте!

 Я смотрела на две светящиеся в ставнях прорези. Брассак тоже смотрел на них. Он вдруг сказал так, словно читал стихи:

 -  Два солнечных сердца во тьме,  две души.
 
 Тут открылась дверь. Мы вошли, и я увидела что-то вроде крохотного кафе. Маленькая старушка, худенькая и морщинистая, посторонилась, пропуская нас в помещение.

 Брассак представил меня как свою племянницу, объяснив, что я устала и что мне надо бы подождать здесь, пока он отыщет машину. Он выпил один за другим два больших стакана красного вина и вышел. Я попросила себе грог. Старушка прошла в соседнюю комнату, и я услышала, как она гремит там посудой. Откуда-то издалека детский голос спросил, кто пришел. Старуха ответила:

 - Это месье Дюран со своей племянницей. Спи.

Когда она принесла мне грог в большом бокале, я хотела спросить, почему она называет Брассака «месье Дюран». Но не стала, потому что не хотелось разговаривать. С этими старухами только начни болтать, так и конца этому не будет. Я по-прежнему чувствовала себя усталой, но спать уже не хотелось. От нечего делать я стала разглядывать помещение кафе. За исключением стола с мраморной столешницей, неудобных кресел и маленькой стойки оно, пожалуй, ничем не отличалось от обычной квартиры. Вид этого деревенского бистро был мне в диковинку, и у меня вдруг возникло странное ощущение, будто я приехала к старой родственнице. Это было довольно забавно, потому что я никогда не приезжала к старой родственнице, - по той простой причине, что у меня ее нет.

 Брассак отсутствовал недолго. Машина остановилась перед дверью, и он вошел в сопровождении маленького человечка лет тридцати, одетого в комбинезон механика, с замасленной кепкой на голове, с узким лицом и тонкими усиками.  В общем-то вид у него был слегка бандитский, и он сразу  стал  бесцеремонно разглядывать меня с головы до ног. Брассак спросил, что он будет пить.

 - То же, что и вы, месье Брассак.

 Говоря эти слова, маленький человечек как-то хитровато ухмыльнулся, и мне показалось, что старуха ему подмигнула. Брассак заказал бутылку вина. Я все так же сидела на своем месте.  Оба мужчины смотрели на меня,  облокотившись на стойку. Старуха стояла неподвижно за стойкой, немного ссутулившись и спрятав руки под черной шерстяной шалью. Лицо у нее было какое-то мертвое, но маленькие глазки непрерывно бегали. Ее взгляд перелетал, как муха, с бандита-механика на Брассака, чтобы потом вернуться ко мне. Потом механик выпил свой бокал, а Брассак – то, что оставалось в бутылке, и я уже подумала, что мы выходим, когда старуха спросила:

 - Так что же, она к вам отдохнуть приехала,  ваша племянница?.. Воздух там,  наверху,  пойдет ей на пользу, а то вон она какая бледненькая.

 Брассак повернулся к ней всем телом. Он смерил взглядом старуху, потом маленького человека, прежде чем ответить:

 - Вы не угадали, мамаша. Вы не знаете Брассака. Эта малышка только что потеряла свою мать, и у нее больше никого нет. И вот теперь я ее удочерил. Потом он начал развивать какую-то сложную мысль, только я не очень поняла, о чем он толковал, да он и сам не смог эту тираду закончить. Маленький разбойник исподтишка посмеивался, опустив голову. Что касается старухи, то она с забавным любопытством  разглядывала мой красный корсаж, видневшийся в вырезе мехового пальто. Маленький человек не хотел больше пить, а Брассак заказал себе еще два стакана, которые очень быстро осушил. Когда он прощался со старухой, язык его почти совсем не ворочался. Выйдя на улицу, он вдруг резко обернулся и пробормотал:

 - Эй, мамаша, дайте мне еще бутылочку на дорогу. Малыш вам  вернет посудину.
 Потом он уселся впереди рядом с шофером, а я села сзади.

 Машина,  старенькая  «розали»,   сильно подпрыгивала на ухабах. Я смотрела на дорогу, освещенную фарами. Дорога петляла, и по обеим ее сторонам высокие деревья сменялись черными оврагами, дна которых не было видно. Брассак время от времени подносил к губам бутылку, прерывая питье только чтобы послать проклятия колдобинам на дороге.

 Когда мы выехали на ровную площадку, водитель замедлил ход, а затем остановился и сказал:

 - Я вас тут высажу, -  дальше рессоры не выдержат.

 Брассак, язык  которого заплетался все больше, спросил, сколько он должен. Человек назвал сумму. Брассак заплатил, и мы вышли из машины. Стоя на обочине, мы смотрели, как машина разворачивается. Когда она тронулась, Брассак прокричал шоферу:

 - Не забудь отдать бутылку…   мамаше.

 Тот высунулся в окно и ответил:

 - Хорошо, месье Дюран!

 Брассак принялся бормотать проклятия по поводу машины, но красные огни уже исчезли за деревьями.

 Темнота, казалось, становилась все гуще. Одна я не смогла бы сделать ни шагу, и Брассак потянул меня за руку по тропинке. Земля была неровной и твердой, мои ноги проваливались в рытвины, и мне приходилось все время опираться на руку Брассака, чтобы не упасть.

 Скоро он остановился. Он отпустил мою руку, и по звуку я поняла, что он открывает калитку  какой-то изгороди. Тут же заскулила негромко собака и стала обнюхивать мои ноги. Брассак проворчал что-то. Собака убежала. Закрыв калитку, мы пошли по еще более неровной дороге. Несколько раз я хотела остановиться, так болели ноги. Тогда Брассак обхватил меня за талию, чтобы мне помочь, но я чувствовала, что ему самому трудно держать равновесие. Через несколько шагов он с большим трудом выговорил:

 - Тебе кажется странным, а, что я не такой, как все?

 Сделав еще несколько шагов, он добавил:

 - При этом у меня тоже есть чем… И я умею этим пользоваться.

Он немного поколебался, потом прижал меня к себе одной рукой, а другой попытался задрать мне пальто.

 - И,  ей-богу, желания у меня тоже хватает!

 Я смогла освободиться, оттолкнув его. Тогда он снова взял меня за руку, пробормотав:

- Извини, малышка… Ты понимаешь, я немного перебрал.

 Я толком не могу объяснить, почему я его оттолкнула. Без сомнения, из-за усталости, и еще оттого, что мне все больше и больше хотелось лечь. Тогда я не понимала, почему он извинялся. Ему незачем было это делать. В конце концов,  он заплатил вперед.

 Мы двинулись дальше. Ноги больше меня не держали. Если бы не ветер, бушевавший в ветвях деревьев, я бы, наверное,  улеглась тут же, на склоне, - только бы вытянуться.

 Наконец, далеко впереди,  появилась полоска света. Брассак тоже ее увидел. Он пробормотал:

 - Похоже, старая еще не легла.

 2

 Перед домом мы остановились. Пес опять подбежал к нам. Я чувствовала его теплое дыхание на моих икрах. Какое-то время Брассак, казалось, колебался. Потом он приказал псу отправляться спать, и решительно распахнул дверь. Свет ударил мне в глаза. Я закрыла их и не открывала; тогда Брассак подтолкнул меня сзади, сказав, чтобы я входила.

 Я сделала несколько шагов. Позади дверь закрылась с громким стуком. Мои глаза быстро привыкали к свету, и первое, что меня поразило, были размеры комнаты. Я ощутила себя здесь куда более одинокой, чем в темноте ночи. Там я ничего не видела, а здесь все, что я увидела, казалось мне очень далеким.

 Комната была прямоугольной. Углы исчезали в полумраке. Я не понимаю, почему я стала изучать каждую вещь, прежде чем посмотреть на женщину, которая стояла неподвижно у плиты.

 Первое, что я увидела у этой женщины, была ее рука. Я увидела большую плиту, высокую, на ножках.  Рука женщины держала длинную деревянную  ручку медной сковороды. Рука была большая, смуглая. Она выглядывала из  рукава синей, почти черной блузы;  запястье было полным, а кисть – с узловатыми пальцами. Обычно я не обращаю внимания на детали, и сейчас  сама себя спрашиваю, почему все это так ясно запечатлелось в моем сознании.

 Только когда Брассак начал говорить, я посмотрела на лицо женщины.  Это было круглое лицо без морщин. Ее глаза смотрели на меня, и вместе с тем нельзя было сказать, что она действительно меня разглядывает.

 Я не помню первые слова Брассака. По-видимому, он говорил не очень громко, но голос его наполнял всю комнату, странно резонируя в ней. Сейчас я не слышала шума ветра, что бушевал снаружи, но голова моя еще была наполнена скрипами ветвей больших деревьев.

 Не переставая говорить, Брассак приблизился к столу. Некоторое время он  стоял, его голова была на высоте лампы. Электрический свет освещал его лицо, не оставляя теней, и от этого оно казалось очень жестким. Он придвинул кресло и тяжело сел. Потом, полуобернувшись, он сказал мне:

 - Давай, малышка, садись, перекусим.

 Он повременил, и,  указав подбородком на женщину, добавил:

 - Это Мария. Моя жена. Она занудливая,  но  в общем-то неплохая.

 Он говорил медленно,  подыскивая слова и старательно их выговаривая. Поскольку я не шевелилась, он повторил уже громче:

 - Да иди же ты сюда!

Не рассуждая, не думая о том, что там, за дверью, была ночь, я пробормотала:

 - Я, пожалуй, пойду.

 Тут Брассак затрясся от хохота, который закончился приступом кашля. Лицо его налилось кровью, он поднялся, чтобы сплюнуть в топку плиты. Женщина посторонилась, давая ему пройти. Я медленно приблизилась к столу. Женщина некоторое время, казалось,  выбирала слова, затем, наконец, проговорила:

 - Садитесь, … мадам.

 Брассак снова уселся в свое кресло. Облокотившись на стол, он отдышался, потом бросил:

 - Это не дама, это шлюха,  путана.

 И снова захохотал.

 Что ж, верно, я путана. Я никогда этого не стыдилась, но в тот момент  почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо.

 Пожав плечами, женщина попросила меня не обращать внимания. Ее голос, как и взгляд, был лишен всякого выражения.

 - Что значит – не обращать внимания! Ты, может, скажешь, что я пьян?

 Я вздрогнула. При возгласе Брассак ударил ладонью по столу. Он некоторое время глядел на жену, потом, поскольку она не отвечала, продолжил:

 - Ну, ладно, да, я пьян. Нагрузился до бровей. Но ты можешь спросить у девчонки, - за все заплачено!

 Тут он повернулся ко мне:

 - Тебя как зовут-то?

- Симона.

 - Хорошо, Симона… так… Ну что же ты? Скажи ей, чем ты занимаешься…  Ты же видишь,  - ей надо поставить все точки над i. Да, у нее это так… Ты знаешь, она неплохая, моя старуха, хоть пороха и  не выдумает.

 Он снова захохотал. Вся комната дрожала от этого хохота, -  громогласного и раскатистого. Я старалась не двигаться. Я не глядела на женщину, но чувствовала, что она все время наблюдает за мной. Мне уже не хотелось спать. Но тело мое было отяжелевшим, и я думаю, что это спала моя усталость. И потом мне никак не удавалось осмыслить все это. Смех Брассака раздавался в моей голове, где гудел еще и злой ночной ветер.

 Время от времени его наиболее сильные порывы сотрясали дверь позади меня и оконные ставни справа, в самой темной части комнаты.

 Когда я только вошла, мне было не до того, но сейчас я почувствовала, как здесь было жарко. Плита казалась мне спящей, но это от нее распространялся жар. Ее маленький красный глаз мерцал. Она потихоньку ворчала, подвывая, когда ветер усиливался.
 
У меня вдруг возникло странное ощущение. Мне казалось, что нас было четверо в комнате: мы трое и эта большая печь.

 Я не ответила на вопрос Брассака. И вздрогнула опять, когда он сильно закашлялся, перед тем как снова закричать:

 - Так ты ей объясни! Иначе она будет думать, что я не соображаю, что говорю… Я пьян. Хорошо. Только знайте, что даже пьяный в стельку, Брассак все соображает. Давай, Симона, скажи ей…

 Я чувствовала, что оба они продолжают смотреть на меня. Я еще больше опустила голову. Не повышая голоса, женщина сказала:

 - Помолчи, Леандр. Ты уж совсем..

 - Хорошо. Раз я не имею права говорить, я замолкаю. Но это еще не причина, чтобы морить нас голодом.

 Женщина стала накрывать на стол на двоих. Проходя мимо меня, она спросила, не хочу ли я снять пальто. Когда она назвала меня «мадмуазель», Брассак снова начал кричать. Он жестикулировал, повторяя, что меня зовут Симоной, и что я не мадмуазель, а шлюха. Женщина уже не обращала внимания на его слова. Она поставила на огонь кастрюлю и подала на стол половину копченого окорока. Тут я вспомнила, что когда я встретила Брассака, то шла к Джо, чтобы купить сэндвичи. Я ничего не ела с самого утра. Желание спать и усталость заставили меня забыть о голоде, но когда я увидела этот аппетитный розовый окорок,  поняла, что мне очень хочется  есть.

 Женщина у плиты готовила, очевидно, какой-то суп. Ее спина была широкой и сутулой. Немного тесный корсаж плотно обтягивал ее располневшее тело. У нее была короткая шея со складкой под волосами,  собранными   в не очень аккуратный пучок.

Когда она обернулась, наши взгляды встретились, и мне показалось, что она попыталась улыбнуться. Женщина поставила передо мной кастрюлю, из которой шел пар, предложив мне самой налить суп в тарелку. Тут я увидела, что Брассак задремал, раздвинув локти и положив голову прямо на стол, с лицом, повернутым в мою сторону. Он вовсе не выглядел отвратительно, но приоткрытый рот придавал ему дурацкий вид.

 Когда женщина протянула к нему руку, я сказала тихо:

 - Может, лучше оставить его, - пускай спит?

 - Нет, он скоро проснется, и тогда придется снова подогревать суп.

 Сказав это, она слегка потрясла его за плечо. Он поднял голову и заморгал мутными спросонья глазами, затем, взглянув на меня, снова засмеялся. Увидев кастрюлю, он состроил гримасу, посмотрел на жену и медленно поднялся. Некоторое время он покачивался.  Перевел несколько раз взгляд с кастрюли на лицо жены, затем опять на кастрюлю. Наконец, он направился к двери. Там обернулся, и, театрально ударив себя в грудь, произнес:

 - Я, Антонин де Брассак, выше этого. Вы слышите?.. Выше этого.

 Он снова ударил себя в грудь. Казалось, он ищет еще какие-то слова. Потом вдруг он снова стал кричать очень громко:

 - Выше этого, вы слышите!.. Малышка будет спать на постели... Я иду на сеновал.

 И он вышел. Я слышала, как он прошел под окном. Он пел что-то, но из-за ветра слов нельзя было разобрать.

 Когда он ушел, жена пожала плечами и вздохнула. Вернувшись к столу, она пробормотала:

- Костюм, который он и надевал то всего два раза. Разве это не горе?

 Потом она сказала мне, чтобы я поела, пока она приготовит мне постель. Когда она выходила из комнаты, я заметила, что ее лицо наконец что-то выражает. Что-то вроде искренней досады. И я подумала, что это из-за костюма.

 Но я недолго размышляла. И принялась за еду, потому что на самом деле была ужасно голодна, да и окорок был удивительно вкусным.

3

 Когда я проснулась утром,  было еще темно. Я не сразу вспомнила,  где  нахожусь. Сначала я спросила себя, почему, привыкшая обычно спать до десяти часов даже на плохой постели, проснулась так рано.  А эта была отличной.  Я долго лежала не двигаясь и прислушивалась, пока не поняла, что меня разбудила тишина. У меня дома по утрам всегда слышен шум улицы. В отелях тоже, и еще эти приходы-уходы клиентов и персонала.

Ветер утих. Тишина окружала дом. Темнота и тишина.

 И тут вдруг мне вспомнилось вчерашнее.  Поезд, ночь, мужчина и женщина; и еще большая комната с кухонной плитой.

 И тотчас же подумала о Марселе. Я вдруг поняла, что, сама того не желая, уехала из Лиона, - сделала то, чего, наверное, никто никогда не осмеливался делать.
И при этом я вовсе не собиралась оттуда  сбегать.

 Моим первым побуждением было тотчас же подняться и уехать, чтобы попасть в Лион до наступления дня. Потом,  поразмыслив немного, я сказала себе, что этого делать не нужно. Достаточно будет вернуться к полудню.

Пропел петух, очень далеко, потом другой совсем близко. Значит, скоро рассветет.  Снова мне захотелось быстро одеться и потихоньку уйти. Не только из-за Марселя, а еще потому, что мне никак не улыбалось снова встретиться с этой женщиной.

 И еще я себя спрашивала, что подумает мужчина, когда протрезвеет.
 При всем при том я не шевелилась.

 Я лежала в постели голой, и мне было очень уютно. Перина была мягкой, мое тело было окружено приятным теплом. Мне очень нравится одной  лежать в постели, утром, когда впереди много времени. А сейчас, говорила я себе, наверное, часов пять, и эти люди наверняка не станут меня беспокоить часов до десяти – одиннадцати.

 Я потянулась, потом, чтобы еще больше насладиться этой прекрасной постелью, перевернулась на живот и уткнулась носом в подушку.

 Ткань наволочки была душистой. Я никак не могла понять, что это за запах. Долго вдыхала его понемножку, маленькими порциями. Ощущался, конечно, запах моих волос, но еще и другой, совсем иной, и почему-то он не казался мне незнакомым.  Я подвинулась немножко в сторону, туда, где моя голова не лежала. Опять стала вдыхать маленькими глоточками, потом более продолжительными.
 И тут я испытала в какое-то мгновение странное ощущение, что  уже вдыхала когда-то точно такой же аромат. Я сказала себе, что это невозможно, и решила, что  больше не буду ни о чем думать. Это мне почти удалось. Очевидно,  я уже совсем засыпала, когда вдруг вспомнила этот запах.

 Это было как удар, - я даже вздрогнула.

 И потом долго лежала без сил. Я себя ощущала переполненной воспоминаниями, которые пришли из далекого прошлого. Из самых глубин моей памяти.

 И все их вызвал только этот запах.

 Только этот запах, который я вдруг вспомнила.

 Сейчас я уже вдыхала изо всех сил, почти непроизвольно, почти до опьянения -  этот аромат полевых трав, которыми деревенские женщины перекладывают белье в шкафах.

 Я забыла название этих трав, но их форму и цвет видела ясно. Это были сухие травы, зеленовато-серые, со скрученными листьями, которые потрескивают, как веточки на огне, когда к ним прикасаешься; ими в деревнях пересыпают  стопки белья, хранящиеся в шкафах.

 Красивые стопки аккуратно сложенных простыней, стопки кухонных полотенец с красными полосами и еще стопки вышитого белья на средней полке.

 У того шкафа были две дверцы. Две дверцы, которые скрипели, когда их медленно открываешь.

 Я чувствовала, что эти воспоминания несут боль, и, наверное не стоит их пробуждать. Но было уже слишком поздно. Весь этот далекий прошлый мир  уже ожил во мне.

 Створки здешнего шкафа были закрыты. Стопки белья больше не отдавали своего аромата в комнату. Но деревянные узоры на дверцах странным образом вырисовывали в полумраке лики двух сказочных монстров. Я видела на них каждую морщину, каждую бородавку с необыкновенной ясностью.

 Что-то мне говорило, что  я  еще долгие годы не смогу освободиться от этих воспоминаний. Но сейчас мне не хотелось об этом думать.

 И только когда в полусне мне почудилось, что я  различаю в узорах на дверцах руки старой женщины, я чуть не вскрикнула, и села на постели.  Попыталась думать о наступающем дне. О дороге. О поезде, на который нужно будет сесть. О Лионе. О моей работе. И еще о Марселе, который возвратится в субботу.

 Потом, когда мне стало холодно,  снова легла.

 Вероятно, я долго лежала так, в полудреме.

 Когда  открыла глаза, потолок был серым от утреннего света. Я разглядывала каждую трещину на нем, каждое пятно. И  подумала, что мне никогда не удавалось рассмотреть потолок моей комнаты или комнат отелей, где я часто проводила ночь.

 Конечно, этот потолок был иным. Он был чем-то вроде запаха этой постели.
 Мне было страшно, и я чувствовала себя по-настоящему одинокой.

 А потом постепенно все, что меня страшило, будто растворилось в каком-то тумане,  и  вдруг, не знаю откуда,  пришло ощущение, что все будет хорошо. И значит, я могу спокойно отдыхать.

 И еще, подумала я, - если бы кто-то сейчас вошел в комнату, чтобы объявить, что меня приговорили вечно лежать на этой перине и смотреть в потолок,  я не стала бы протестовать. Мне не надо было бы ни о чем заботиться. Мне не надо было бы ни о чем думать, и я могла бы тем не менее жить, наслаждаясь прелестью тепла этой мягкой постели.

 Прошло еще несколько часов, а я все так же лежала, совершенно не двигаясь.
 И лишь когда  услышала звуки шагов под окном, я вздрогнула.  Эти часы безмятежного отдыха унесли меня от реальности дальше, чем ночной сон. У меня было ощущение, что я одна на целом свете, а этот звук шагов вдруг напомнил мне, что здесь живут еще два человека.

Уму непостижимо то число мужчин и женщин, с которыми я существую бок о бок ежедневно в обычной жизни, но вместе с тем я почувствовала, что мне будет намного тяжелее встретиться вновь с этими двумя людьми, чем увидеть всех, кого обычно встречаю каждый день в Лионе.

 Шаги остановились, и в дверь внизу очень сильно постучали. Почти сразу же я услышала, как эта дверь открылась и закрылась, затем -  какое-то невнятное бормотание. Потом - голос Брассака. Он, видно, опять кричал.
 Женщину я почти не слышала. Через некоторое время дверь опять открылась, затем захлопнулась с такой силой, что стекла в моем окне задрожали. Очень тяжелые шаги, явно  Брассака,  стали удаляться от дома. Тихонько заскулила собака, мне даже показалось, что скулили несколько собак. Брассак вернулся. Послышался радостный лай, потом вновь воцарилась тишина.

 Прошло несколько минут. Дверь опять открылась и закрылась, стали слышны другие шаги. Я спрыгнула с кровати и подбежала к окну. Уткнувшись носом в стекло, я смогла увидеть между планками жалюзи женщину, которая удалялась от дома.

 Я оделась очень быстро.  Взяла сумку и вышла из комнаты. Я чувствовала, что мне нужно покинуть эту комнату,  и никогда сюда больше не возвращаться.

 Когда я входила в кухню, то еще толком не знала, что  буду делать. Вместе с тем понимала, что нужно во что бы то ни стало воспользоваться отсутствием Брассака и его жены, чтобы сбежать отсюда.

 Я быстро окинула взглядом комнату в поисках зеркала. Оно висело у окна. Я посмотрелась в него, и вдруг у меня возникло странное ощущение,  что  вижу кого-то другого. Это длилось всего мгновение, и я слишком спешила, чтобы разбираться, откуда пришло это чувство. Мои волосы были растрепаны, и я не могла уйти, не причесавшись. Кроме того, надо было подкрасить губы. Все так же быстро я разыскала расческу и губную помаду в своей сумке.

 Я уже надела пальто, когда дверь неслышно открылась. Вошла женщина. Она оглядела меня, как и вчера, ничего не выражающим взглядом. Потом подошла и поздоровалась со мной. Я ответила. Она меня спросила:

 - Вы что, уезжаете?

 Я кивнула, спрашивая себя, должна ли  ее поблагодарить, но она опередила меня:

 - Не нужно уезжать так.

 - Но мне действительно надо ехать.

 Мой голос звучал не очень уверенно.

 - Надо бы вам остаться.

 - Но у меня нет никаких причин оставаться здесь.

 Женщина некоторое время колебалась и слегка морщила лоб, как будто мой ответ поставил ее в затруднительное положение, потом сказала:

 - Вам надо остаться. Иначе… иначе он подумает, что это  я вас заставила уехать.

 - Да нет же, я сама хочу уехать.

 - Да, но он мне не поверит.

 Я задумалась на минуту, прежде чем спросить, где Брассак.

- Не знаю, - сказала она, – он в полях,  но не сказал, в каком именно месте.

 На ее лбу сейчас были такие же морщины, как тогда, когда она беспокоилась за костюм мужа. Она на мгновение сложила руки, прежде чем вытереть их о свой фартук, и проговорила:

 - Останьтесь хотя бы до полудня, чтобы он видел, что я вас не прогоняла.

 Я не ответила, но  положила свою сумку и сняла пальто. У женщины, похоже, сразу гора с плеч свалилась. Она принялась ходить от шкафа к своей печи, заявив, что сейчас даст мне на завтрак молоко от своей коровы. Вкусное, парное молоко!

4

 Женщина поставила передо мной большую чашку кофе с молоком. И еще хлеб, масло и мед. Потом вышла, взяв  с меня перед этим обещание не уезжать до возвращения мужа. Ее голос был по-прежнему тихим и ровным, взгляд не выражал ничего, но мне показалось, что она была искренней и действительно хотела, чтобы я осталась.

 Оставшись одна, я стала есть. Я не была голодна, но все, что она мне дала, было так вкусно, что я принялась за еду с удовольствием. Каравай хлеба был большой и пышный, с коричневой корочкой. Мед  - светлый и ароматный, молоко –  густое как сливки, а большой кусок масла лежал на зеленой тарелке, на которой были нарисованы листья. Все было ново для меня и не похоже на то, что я ела обычно в городе. Еда была отличной, и еще - все это немного походило на какую-то игру.

 Пока я ела, мне начало казаться, что  когда-то уже  играла в эту игру. И еще  поняла, что то, что было связано с запахом постельного белья и трещинами на потолке, продолжается.

 Никогда не могу остановиться, если что-то мне доставляет удовольствие.  Всегда позволяю себе идти навстречу сиюминутной радости, даже если потом мне придется за это дорого заплатить. Наверное, именно поэтому я  съела еще три бутерброда, потом быстро достала сигарету из моей сумки и закурила. Во-первых, мне захотелось курить, а во-вторых, табак – это было хоть что-то от моей жизни в Лионе.

 Некоторое время я делала все, что могла, чтобы только не думать. Чтобы ничего не видеть, кроме дыма от моей сигареты. Выдыхала этот дым потихоньку, чтобы он оставался возле меня. Но, несмотря  на мои старания, он все же уплывал, и я провожала его взглядом.

 Кончилось это тем, что я  стала разглядывать все, что было в комнате.

 Мебель, да и вообще все вещи были приземистыми и тяжелыми. Тишина тоже была какой-то тяжелой.

 Мне было не по себе. У меня возникло забавное ощущение,  что вещи за мной наблюдают. Они были похожи на тех больших котов, которые делают вид, что спят, а на самом деле подглядывают через щелочки чуть приоткрытых глаз.

 На самом деле, я чувствовала стеснение в их присутствии. Повторяла себе, что это ужасно глупо, но мне действительно казалось, что они разглядывают меня, потом переглядываются друг с другом, чтобы обменяться впечатлениями на мой счет или расспросить обо мне друг друга. Что касается меня, то у меня было странное чувство, что я вновь вижу старых знакомых.

 Поскольку я не терплю никакой борьбы, даже с самой собой, мне захотелось во что бы то ни стало освободиться от этого наваждения.

Я поднялась с кресла и подошла к большому пузатому буфету.  Дотронулась до его поверхности, и мои ладони скользнули по гладкому дереву. Теперь я уже не была полусонной, и в комнате было светло. Мысли мои были ясными. И я вовсе не была сумасшедшей.

 Конечно, это был не тот старый буфет, в который я ставила когда-то выщербленные тарелки моей бабушки; и все же, чем больше я его разглядывала, тем больше мне казалось, что  уже когда-то его видела.

 Непроизвольно я присела возле него, чтобы вновь сделаться ростом с маленькую девочку, и увидеть дверцы и массивные железные накладки так, как  я их видела во времена моей бабушки. Постепенно меня охватывало все большее волнение. Если бы дело было только в этом буфете, достаточно было бы просто повернуться к нему спиной. Я уже решила так и сделать, но и это, казалось мне, тоже прямехонько шло из моего детства:  что-то вроде тогдашнего наивно-забавного «я с тобой не вожусь».   И  потом меня притягивала не только мебель, но и все остальное, что было в этой комнате. Я  стала двигаться  по кругу, останавливаясь подолгу перед каждым предметом. Я гладила верх потемневшего от времени шкафа, заполненного посудой и безделушками, когда у меня вдруг возникло ощущение, что я здесь не одна. Резко повернувшись к окну, я увидела, что на меня со двора в окно смотрит женщина. Она тут же ушла, а я замерла, не двигаясь, ругая себя и не зная, что же теперь делать. Башмаки простучали возле порога, и женщина медленно вошла. Она долго смотрела на меня, потом сказала очень тихо:

 - Вы не думайте… мне не хотелось бы, чтобы вы подумали…

 - Что вы за мной следили? Но это ваше право. Вы у себя дома, и вы знаете, кто я.

 Поскольку я разозлилась, то говорила, наверное, очень громко.

 Женщина робко приблизилась. Она сложила свои большие руки на животе и теребила пальцы, как это делают дети, когда не знают урока. Мне это показалось забавным. А она все повторяла:

 - Нет, мадмуазель, вы не думайте, что…

 Похоже, меня больше всего раздражало, что я никак не могла догадаться, о чем она думает. Чтобы избежать дальнейших объяснений, я пожала плечами и отвернулась. И, пока я  шла к окну, она продолжала бормотать тем же жалобным тоном, который злил меня:

 - Вы решили, что я плохо о вас подумала? Право, вовсе нет. Я не поверила ни одному слову из того, что он мне про вас сказал. Вчера вечером он был пьян, а сегодня утром злился.

 Мне было любопытно, что он мог обо мне сказать, протрезвев.  Повернувшись к ней,  я спросила:

- Сегодня утром он вам говорил обо мне?

 - Да.

 - И он вам повторил то, что говорил вчера?

 Она замялась, потом снова стала нервно теребить пальцы.

 - Да, но я же знаю, что это неправда.

 - И как вы думаете, - кто же я?

 - Я не знаю… Но не… не то, что он сказал.

 В ее глазах по-прежнему была пустота, но эти неловкие движения ее рук уже меньше раздражали меня.  В них было что-то трогательное. Мне вдруг захотелось крикнуть: «Да, я шлюха! Настоящая! Ну и что! Жрать-то надо! Это ремесло не хуже других!» Я не смогла.  Просто сказала:

 - И,  тем не менее,  это правда.

 Ее руки замерли на мгновение, потом возобновили свое движение. Женщина немного опустила голову. Она, похоже, думала, что сказать. Наконец,  решилась:

 - Это неважно. И это не причина, чтобы вы думали, что я за вами следила.

Она что-то хотела добавить. Видно, не знала, как ей это выразить.  В конце концов я решила, что она просто немного туповата.. Чтобы покончить с этим, я  спросила:

 - Ну, тогда почему же вы меня так разглядывали?

 - Да ведь я правда долго смотрела на вас. И когда вы дотрагивались до этого буфета,  мне показалось, что вы вы были не так печальны.

 Сказав это, женщина взглянула на меня.   И вдруг быстро, словно стараясь избежать какой-то опасности, вышла из комнаты.

5

 Пообещав ждать до полудня, я удобно устроилась у окна на  низком  кресле. Мне было хорошо и уютно.

 Когда женщина вернулась, она стала готовить обед. Время от времени я поворачивала голову, чтобы посмотреть, что она делает. Два или три раза наши взгляды встречались, и каждый раз у меня было впечатление, что она пытается улыбнуться.

Где-то незадолго до полудня кованые башмаки, с которых,  видно,  счищали грязь, проскребли у порога. Дверь открылась, и вдруг - целая свора собак ворвалась в комнату. Они принялись носиться по всей кухне, обнюхивая пол и опрокидывая стулья. Спустя минуту эта карусель закончилась, и все они собрались вокруг меня.   Самый большой пес с сероватой жесткой шерстью, очевидно, и самый храбрый, подошел ко мне и бесцеремонно положил свои лапы мне на колени; а потом, не успела я даже пошевелиться, несколько раз лизнул меня в лицо.

 Брассак крикнул что-то, что – я не поняла, и собаки тут же отбежали от меня к его ногам. Оправившись от изумления, я рассмеялась.

 Брассак подошел, протягивая мне руку. Он поздоровался со мной, и спросил, не испугалась ли я. Я ответила, что нет, что очень люблю собак,  просто они застали меня врасплох.

Когда собаки снова приблизились ко мне, я присела, чтобы их погладить. На самом деле их было всего пять, но когда они ворвались в комнату, у меня действительно создалось впечатление, что это была целая свора. Брассак принялся их мне представлять.

 - Этот большой дворовый, который помыл вам нос, - Брютус. Самый надоедливый, но и самый ласковый из всех. Однако будьте уверены, весит он около 40 килограммов,  и способен запросто опрокинуть вас на землю. Маленькая черная с короткой шерстью, которая обнюхивает ваши ноги, это Диана, тоже славная, но трусливая. Боб, большой с обрезанными ушами, у которого хвост боксера, -  это лучший сторож.

 Брассак объяснил мне, что Мики, маленькая черно-белая собака,  - настоящая норная. А вот это - старый Дик, - это он встречал нас вчера вечером во время нашего прибытия.

Не обращая на нас внимания, женщина накрывала стол на троих. Мы сели за стол, и во время еды Брассак продолжал рассказывать о своих собаках. Он снова говорил громко, много жестикулируя. Но, поскольку я люблю собак, меня все интересовало, и я не обращала внимания на его манеру разговаривать. И его огромная фигура больше не поражала меня. Наоборот, все в этой кухне казалось сделанным под него, по его размерам. Я не говорила ничего и слушала его с большим удовольствием.

 Между прочим, он сказал:

 - Вы увидите, скоро они признают вас за свою. Даже маленькая Диана. Зверье очень хорошо распознает тех, кто их любит.

И я не удивилась, услышав это.

 Закончив эту фразу, он повернулся к жене. Занятая тем, что снимала сковороду с плиты, она не могла видеть гримасы, которую он состроил по ее адресу. Но когда она обернулась, то сказала:

- Леандр думает, что я их не люблю, потому что не ласкаю их.

- Нет, это потому, что ты злишься, когда я привожу новых.

 - Ну конечно, если бы я его слушала, их было бы уже в доме несколько сотен. А их же надо кормить.

 - Это тебе обходится не так дорого,  спасибо Роже.

 Я спросила, кто этот Роже, и Брассак сказал, что это их сосед. Он повернулся к окну и показал мне дом, который виднелся вдалеке, наполовину скрытый деревьями, по другую сторону долины. Он сказал, что Роже работает в Живоре, на заводе по изготовлению клея. Он на грузовике собирает кости во всех мясных лавках этого округа. Каждую неделю он набирает мешок костей, и, поскольку у него есть мотоцикл, привозит его сюда.

 Когда жена сказала о хлебе и о каштанах, которые нужно добавлять, чтобы сделать похлебку для собак, Брассак повысил голос. Тогда она продолжала есть, не говоря больше ни слова.

 В течение всего обеда Брассак непрерывно говорил о своих собаках. О тех, которые сейчас, и обо всех тех, которые у него были. По его словам выходило, что собаки лучше людей. Он считал также, что ни одна из них не бывает злобной без причины, и он, Брассак, ручается, что может без всякого риска приблизиться к самому злобному сторожевому псу. У него нет какого-то особого дара, или магической силы. Он любит собак, вот и все. Но он их любит по-настоящему. Вообще-то он любит всех животных. У него только бессознательный страх перед змеями, но не настолько сильный, чтобы их убивать. Это сильнее его, он не мог бы поднять руку на животное. Когда его жена заметила, что это его увлечение часто дорого обходится, он стал кричать, что никогда не платишь слишком дорого, если делаешь добро.

 - Я думаю, что лучше таким способом купить мне и тебе местечко в раю, чем  отдавать свои су кюре.

 Произнеся эту фразу, он захохотал. И как вчера, его смех раскатывался по всей комнате. Но его жена не смеялась. Напротив, она казалась очень раздосадованной,  и сказала, что ей не нравится, когда о рае говорит человек неверующий.

 Однако видно было, что Брассак решил не заводиться. И  объяснил мне, что, когда он приехал сюда, то потратил значительную сумму, чтобы огородить большую часть своих земель. Теперь он может запретить охотникам заходить на них, а дичь -  может жить здесь спокойно. Еще он сказал, что ненавидит охотников, и с некоторыми из них дело доходило даже  до драки.  Когда он говорил об этом, его огромные кулаки сжались, и вены на волосатых предплечьях вздулись. Его жена воспользовалась моментом, чтобы сказать, что это тоже кончалось неразумными расходами. И пояснила, что Брассак колотит их, если дерется, очень сильно. Три раза его приговаривали к возмещению убытков и морального ущерба, нанесенного пострадавшим, и это были большие штрафы.

 Брассак пытался заставить ее замолчать, но на самом деле, думаю, он очень гордился своими подвигами, и был доволен, что я о них узнала. И еще я спрашивала себя, не гордится ли так же и жена Брассака его силой. Все же после третьего штрафа он приобрел и установил ограждения. И еще купил ружье, - не для охоты, а от охотников.

 Я находила все это великолепным, и,  во всяком случае, даже забавным, когда об этом слушаешь.

 Утром, когда сидела одна в кухне, я сказала себе, что уеду сразу после полудня.  И сейчас, пока Брассак говорил, я несколько раз смотрела в сторону окна. Снаружи светило солнце. Лес на холме напротив,  с его красными и желтыми деревьями, казалось, был охвачен пламенем. Вершина холма, поросшая соснами, была,  наоборот,  в полумраке. Еще выше было небо. Оно было почти бесцветным.

 Пока женщина готовила кофе, я почувствовала, что меня охватывает приятная истома. Голос Брассака куда-то удалялся от меня. У меня было такое же ощущение, как и в буфете на вокзале де Перраш, но здесь не было других звуков, кроме голоса Брассака. Кроме того, я думаю, что  позволила себе поддаться этой полудремоте уже не из-за усталости. Нет. Это было просто от удовольствия, которое я испытывала. Потому что  действительно  ощущала какую-то умиротворенность, и у меня не было причин противиться ей.

 Мы выпили кофе, потом Брассак встал из-за стола и спросил, не хочу ли я пойти с ним посмотреть «его земли». Не раздумывая, я кивнула в знак согласия и в свою очередь поднялась. Когда мы уже собрались выходить, женщина заметила мне, что я не смогу идти по полю в моих городских туфлях. Она мне одолжила свои, и, так как они были мне велики,  дала еще пару комнатных тапочек, связанных из грубой шерсти. Когда я обулась, у меня возникло ощущение, что я не смогу идти в этих туфлях без каблуков. Я чувствовала себя совсем маленькой, и совсем близко к земле.

6

Брассак положил три пустых мешка на ручную тележку и отправился по тропинке, спускающейся в долину, которую я видела из окна. Я шла в нескольких шагах позади него. Некоторое время собаки носились вокруг нас, потом побежали гуськом впереди. Один только старый Дик трусил вслед за Брассаком. Время от времени он останавливался, поворачивал голову в мою сторону, потом снова бежал за хозяином. Мне казалось, что он доволен, что я тоже с ними. Глядя на то, как он себя ведет, я вспомнила, что говорил Брассак. И в самом деле, если приглядеться, глаза этого пса говорили больше, чем, допустим, глаза женщины.

 Тропинка привела нас в каштановый лес. Все деревья здесь были могучими и корявыми. Они потеряли уже половину листвы. Тропинка была усыпана опавшими листьями. На некоторых поворотах листья собирались в кучи, и я испытывала удовольствие, погружая в них ступни. Меня это забавляло, я скользила подошвами по земле в куче листьев, и когда добиралась до ее конца, то видела, как из листьев вылезают большущие широкие башмаки с квадратными носами. У меня было впечатление, что я иду на чужих ногах. В лесу не слышно было даже дуновения ветра, и запахи ощущались здесь очень сильно. Это было приятно, и я совсем  не чувствовала себя чужой в этом лесу.

 Возможно, думала я, это никогда больше не повторится, но почему-то меня это не беспокоило. После долгого подъема  тропинка выбралась из каштанового леса. Она продолжилась на лугу, где стала шире. Потом потерялась в траве.

 Брассак остановился. Я подошла к нему. Мы были на вершине холма, который как бы замыкал долину. Первое, на что я обратила внимание, был ручей, который солнечным пунктиром золотился внизу,  среди деревьев и трав.

 Брассак сказал, что ручей выходит из земли там внизу, прямо под нами, у самого подножья холма, между двумя каштанами. Потом я посмотрела налево.  Отсюда не было видно дома Брассака, скрытого от нас лесом. Зато хорошо был  виден дом соседа на холме справа. Низкий и серый, он располагался на крутом склоне. Прямо под ним виднелась маленькая сосновая рощица, и казалось, что она там для того, чтобы не дать дому соскользнуть вниз по склону .

 Долгое время Брассак не говорил ни слова. Он вынул свой платок и вытер вспотевший лоб. Он тяжело дышал и смотрел на долину. Отдышавшись,  спросил меня, нравится ли мне этот пейзаж. Я сказала, что да, и показала на небольшой холм, который возвышался посреди долины. Я спросила, что за постройка видна на его вершине, под соснами. Брассак объяснил мне, что это полуразрушенный деревянный барак. Потом добавил:

 - А вон  то желтое – это площадка для игры в шары. Она еще не совсем заросла травой, потому что ее делали основательно, с хорошим покрытием из камней.

 У меня был, очевидно, озадаченный вид, потому что Брассак рассмеялся и сказал:

 - Вас это изумляет? Вы не первая. Все, кто это видит, тоже удивляются.

 И тут произошло что-то, чего я не поняла: Брассак перестал смеяться, и лицо его как-то затвердело.

 Я подождала, потом снова стала расспрашивать. И, как будто я его внезапно разбудила, он удивленно взглянул на меня. С минуту колебался, потом сказал:

 - Мне надо наполнить мешки…  Когда-нибудь я  вам все объясню.  Я вам расскажу об игре в шары и о ферме, которая вон там.

 Я посмотрела в том направлении, которое он указывал. На самом деле, там, наполовину скрытый деревьями, стоял дом; виднелись лишь часть его стены и угол крыши.

 Я не настаивала, и стала тоже помогать ему собирать каштаны. Но они кололи мне пальцы, и дело у меня продвигалось медленно. Его мешок был уже полон, когда в моем было меньше половины. Однако это занятие вовсе не показалось мне скучным.

 На закате мы отправились в обратный путь, и собаки все так же бежали впереди.

 Женщина нас ждала. Она накрыла и на меня. Два или три раза за едой я хотела заговорить о моем отъезде, и не смогла.  Не знаю почему, но мне казалось, что об этом нельзя было говорить здесь, за этим столом, в этой комнате, этим людям.

 Брассак опять говорил о своих собаках. Я тоже рассказывала истории про собак. Потом настало время идти спать, и я с огромным удовольствием снова улеглась в мою замечательную постель.

 Сейчас я понимаю, что мне нужно было обдумать все это, чтобы принять,  наконец,  решение об отъезде, но я сказала себе, что  сделаю это завтра, потому что сегодня вечером  все еще чувствовала себя очень усталой.

 Этой ночью я буду спать одна на этой прекрасной постели, и, похоже, в два раза крепче, чем обычно.

                ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  7

Вот уже больше двух недель, как я здесь, но мне с трудом в это верится.
Иногда мне кажется, что я только что приехала, а иногда – будто  всегда здесь жила. Во всяком случае, у меня никогда здесь не возникало ощущения, что время течет медленно.
Нужно еще заметить, что в первые дни я была какой-то полусонной. Брассак сказал, что это из-за того, что здесь другой воздух. Это, конечно, верно, но надо учесть еще и здешнюю тишину, которая для меня была так непривычна.  Знаю, что это мне на пользу, но иногда, особенно  когда я  одна,  чувствую как бы тяжесть, которая мешает мне дышать свободно.

Место, где расположен дом, возвышается почти над всеми холмами долины. Вид отсюда открывается шикарный,  к тому же пейзаж меняется несколько раз в течение дня. Правда, порой мне кажется, что вообще весь мир ограничен вершинами холмов, окружающих долину. Здесь не скучнее, чем в любом другом месте, но к этому надо привыкнуть.  По вечерам, например, особенно когда небо хмурится, все же чувствуешь себя немного потерянной. И потом ведь нигде не видно ни души. Правда,  в воскресенье  утром, когда   еще лежала в постели, я услышала мотор мотоцикла. Я поднялась, и через щель в ставне увидела мужчину, который отвязывал от багажника мотоцикла большой мешок.  Я догадалась, что это Роже, сосед, о котором мне несколько раз рассказывали; потом я опять легла.

 Мои странные открытия  продолжались. Я имею в виду те вещи, которые напоминают мне о моем детстве. Только сейчас эти открытия  уже не мучили меня, потому что я здесь уже пообвыклась,  и не старалась избегать их. Просто поняла, что этого делать не нужно, и, по правде сказать, это перестало быть для меня чем-то неприятным.

 И еще, что мне здесь нравится – это солнце. Смешно, но в городе никто понятия не имеет, что это такое. И потому там никто не озабочен тем, как уберечь кожу от загара. Во всяком случае, мне так кажется.

 В общем, мне здесь очень хорошо, и  думаю, что так могло бы продолжаться очень долго. Если бы не пришло это письмо от Марселя.

 Конечно,  не могу сказать, что я не думала о Марселе. Только в первые дни, как  в полусне, я видела его где-то далеко, потерявшимся в каком-то тумане, и у меня было впечатление, что ему меня оттуда не достать. Потом, когда я вернулась к реальности,  просто уже ничего не решалась сделать. Было слишком поздно.  Знала, что вернись я после стольких дней отсутствия, - то, что меня ожидает,  будет ужасным.

 Так и бежали день за днем. И с каждым новым днем я сознавала, что возвращаться мне – ну, никак невозможно.

 Позавчера рано утром Брассак разбудил меня, и мы вдвоем отправились собирать каштаны на другой стороне долины. Небо было покрыто тучами, и около одиннадцати часов начал моросить дождик. Мы очень быстро вернулись. Запахи под дождем в лесу стали сильнее, чем обычно, и пейзаж не казался мне печальным. Мокрые деревья блестели. Ветви иногда принимали цвет неба. Тропинка, покрытая опавшими листьями, стала грязной от дождя, и  я два или три раза чуть не упала. Это меня только забавляло. Брассак оставил свою тележку и понес на плече полмешка каштанов, которые мы успели набрать. Он тяжело дышал, но тоже смеялся, глядя на мои мокрые волосы, прилипшие к щекам. Собаки бежали гуськом перед нами. Лапы и животы у них были забрызганы грязью.

 Когда мы пришли, Мария стала хлопотать возле меня, повторяя, что я могу простудиться и что мне нужно пойти наверх переодеться. Она нагрела на чайнике, стоящем на плите, махровое полотенце, и оно было горячим, когда Мария мне его дала. Но мы шли так быстро, что я больше взмокла от пота, чем от дождя. Все же я поднялась переодеться и спустилась вниз  в платье Марии, в котором могли уместиться две таких, как я.

 Мне было смешно, но, войдя в кухню, я увидела, что Брассак смотрит на меня с каким-то беспокойством. Поскольку Мария упрекала его за то, что он взял меня с собой, когда начинался дождь, я подумала, что он тоже боится, что я простужусь.

 Я хотела было его успокоить.

 - Не берите в голову. Я не сахарная.

 Он хотел улыбнуться, но было заметно, что это стоит ему немалых усилий. Я увидела также, что он показывает рукой на стол. Рука его при этом двигалась так медленно, будто поднимала тяжелый груз.

 Я посмотрела на стол. На углу его  лежал конверт. Я его сразу не заметила, и это было странно, потому что конверт выделялся на столе белым пятном, которое сразу бросалось в глаза. Не знаю, сразу ли я поняла, что письмо не сулит ничего хорошего, но мне точно показалось, что эта слишком белая бумага как-то не на месте в этой комнате. Поверхность стола была почти черной, углы комнаты были сумрачны, и даже занавески на окне были серыми, почти такими же серыми, как небо.

Я подошла к столу, и, не дотрагиваясь до конверта, прочла: «Мадмуазель Симоне Гариль, у месье Брассака, в Луаре, (Рона)». Я  узнала почерк Марселя. Но сразу мне как-то не пришло в голову ничего определенного.

 Я взглянула на Брассака, потом на Марию. Они стояли рядом, не двигаясь, и оба смотрели на меня.

 Я по-прежнему еще не думала ни о чем, но что-то внутри меня уже происходило. Это было похоже на то, будто там встретились две реки. Шум крови в моих висках и шум дождя за окном становились все громче.

 Брассак сказал мне:

- Вы не хотите прочесть? Может быть, это что-то важное.

Его голос прозвучал как бы издалека. Как будто он говорил с другого берега потока.

 «Важное… важное… важное…»  И эхо повторяло это слово.

 Совсем не помню, что со мной творилось. Я просто видела мою руку, которая протягивается  к столу. Она словно принадлежала  другому человеку. Мои пальцы дотронулись до конверта, но я не чувствовала, что прикасаюсь к бумаге. Они протянули конверт по поверхности стола до края, прежде чем я взяла его.

 Тут я, кажется, помедлила в нерешительности, потом разорвала конверт и очень быстро прочла письмо. Впрочем, это была очень короткая записка. Марсель писал, что я ему нужна, и что завтра он за мной заедет.

 Я огляделась. Мгла, окружавшая меня, еще не разошлась. Потом она вдруг порвалась с шумом, от которого мне стало больно. Да, мне на самом деле было больно. И я почувствовала, что сейчас заплачу. Потом я опустилась в кресло, положила локти на стол и взялась руками за голову.

 Я уже несколько лет не плакала, но, наверное, - это естественно, когда берутся за голову руками, если плачут. Я не старалась спрятаться. Мне было не стыдно плакать. Я не могла стыдиться, потому что толком даже не знала, почему плачу. Наверное, я плакала довольно долго, но, когда  подняла голову, Мария и Леандр все так же стояли на том же месте. Мария теребила себе пальцы. Леандр ссутулился, будто его большие руки, опущенные  вдоль вельветовых штанин, тянули его вниз.
 Я долго смотрела на эти руки. Не знаю, почему я их разглядывала. Никогда они не казались мне такими огромными.

 Потом все вдруг стало удивительно ясным. И я не смогла сдержать себя. Я подбежала к Леандру.  Вцепилась в него и умоляла не бросать меня. Я не понимала  ни того, о чем я прошу его, ни того, что могу ожидать от него. Но он был сильным. Это же было очевидно, и это казалось мне достаточным.

 Не помню, что они оба говорили мне, но их голоса были мягкими. Они говорили со мной, не отталкивали меня, и мне не нужно было ничего больше.

 Леандр прочитал письмо Марселя.

 Когда он закончил, я увидела, как сжались его огромные кулаки, и я думаю, именно это вернуло мне самообладание.

 Некоторое время спустя Леандр тихо заговорил со мной. Я чувствовала, что так он мог бы говорить с ребенком, и я слушала его. Мне казалось естественным, что он именно так разговаривает со мной. Он мне объяснил, что я должна согласиться увидеться с Марселем. Я боялась. Он, должно быть, почувствовал это, потому что сказал:

 - Вы ничем не рискуете, потому что я буду здесь же.

 Произнеся это, он снова сжал свои огромные кулаки.

 И еще добавил:

 - Вы понимаете, ему надо сказать, что вы не хотите возвращаться. Нужно, чтобы вы сами ему это сказали. Тогда он отстанет. У него нет на вас никаких прав. Я ему скажу. И потом он сам это прекрасно понимает.

 Ко мне вернулось спокойствие, и я посмотрела на Леандра. Я вдруг вспомнила Брассака, каким я встретила его в Лионе, и мне показалось невероятным, что это был тот же самый человек. Он не жестикулировал. Он говорил спокойно, как все люди. И вместе с тем мне было достаточно лишь видеть его, чтобы поверить, что он сильный, и что я могу положиться на него.

 Пока он говорил, Мария заканчивала готовить еду и накрывала на стол. Мы сели к столу.

 Сначала кусок не лез мне в горло, но скоро аппетит вернулся ко мне. Леандр опять говорил очень громко. Он без конца жестикулировал, а Мария следила за его жестами. Было видно, что она им гордится.

 Мне было совсем не важно, что он опять преобразился в актера. Было достаточно, что я  увидела и услышала его таким, каким он был, когда говорил со мной. Наоборот, сейчас мне доставляло удовольствие слушать его невероятные истории.

 Поскольку дождь продолжался, мы оставались на ферме всю вторую половину дня. Леандр принялся выстругивать ручки для инструмента, а мы с Марией лущили сухую фасоль. Пять наших собак дремали вокруг плиты. Время от времени какая-нибудь поднималась и шла к Леандру,  или подходила ко мне, чтобы положить морду мне на колени. Я их узнавала уже не глядя, -  только по манере приближаться и по весу головы. Не подходили только Диана и старый Дик. Она – потому, что еще не совсем ко мне привыкла, а он – потому, что был очень стар и мог лежать, не шевелясь,  целый день.

 И все же все они были тут. Возле меня. Я все время думала об этом, и говорила себе, что они здесь для того, чтобы защитить меня. Что мне не о чем беспокоиться.
 В этот вечер мы не ложились дольше, чем в остальные дни. Никто вслух не подметил это, но я понимала, что Мария и Леандр хотели по возможности оттянуть тот момент, когда я останусь одна.

 Когда мы, наконец, собрались идти наверх, чтобы ложиться, собаки уже давно скреблись в дверь, просясь, чтобы их выпустили. Леандр вернулся  после того, как запер их в сарае, и сказал нам, что небо расчистилось, дождь прекратился, и что завтра наверняка будет хорошая погода.
 
8
 
Оставшись одна в своей комнате, я продолжала думать обо всем этом, и заснула очень поздно. Поэтому на другой день утром Марии пришлось прийти, чтобы разбудить меня. Он открыла ставни в моей спальне, и солнце,  впущенное в комнату, добралось и  до  моей постели. Мария спросила, не заболела ли я. Я сказала, что нет, и  что, наоборот, чувствую себя  отлично.

 И это было правдой. Я была рада просто отметить, что Леандр не ошибся, объявив нам, что будет хорошая погода. Мне казалось, что Леандр вообще не может ошибаться. И еще мне казалось, что осеннее солнце  весь этот мягкий чудесный свет посылало для меня, только для меня одной.

 Перед тем, как выйти из моей комнаты, Мария сказала, чтобы я не слишком задерживалась, так как «этот месье» может появиться с минуты на минуту. Она сказала «этот месье», и это меня рассмешило.  Думаю, она не очень понимала, кем для меня был Марсель. Она представляла себе, наверное, что он был кем-то вроде  жениха, которого я больше не хочу видеть, потому что он не очень мне подходит.

 Я поднялась очень быстро, потому что  начала ощущать уютное солнечное тепло на моей постели и опасалась, как бы моя лень не оказалась сильнее меня.
 
 На кухне мой завтрак ждал меня. Я поела, потом отправилась во двор, где работал Леандр. Он приготовил кувалду и четыре металлических клина, собираясь заняться разделкой  бревен, которые были сложены под навесом. Когда я удивилась, что не вижу собак, он объяснил мне, что если мы хотим спокойно поговорить с Марселем, лучше будет сделать так,  чтобы ничто постороннее не раздражало его. И он добавил:

 - А в случае,  если он будет не один, и если они начнут изображать из себя крутых, Мария будет наготове, чтобы открыть сарай.

 И он расхохотался очень громко, сжимая кистью рукоять кувалды.

 Все это, - манипуляции с  кувалдой,  несколько аффектированный хохот, собаки, которых Мария готова спустить, -  здорово смахивало на театральную постановку, и, вместе с тем, - я доверяла Брассаку. В сущности, меня и не должно было особенно заботить, каким образом все устроится.  Главное, чтобы Марсель все понял.

 Брассак принялся за работу. То, как ловко он орудовал кувалдой, походило на цирковой номер. А ведь обычно,  когда он так разделывал бревна, у него не было других зрителей, кроме собак. Наверное, отрабатывая каждое движение,  он делал это для собственного удовольствия. Я довольно долго наблюдала за ним, и должна признать, что им можно было залюбоваться. Затем  вернулась на кухню. Мария чистила овощи для супа к обеду. Я села напротив нее и тоже занялась овощами.

 Время от времени мы переглядывались. Мария улыбалась. Это была почти незаметная улыбка, но я знала, что она хотела мне сказать. Эта улыбка означала, что Мария меня любит. Я тоже улыбалась ей, -  чтобы сказать, что я не боюсь.

 Было около 11 часов, когда собаки залаяли. Леандр тут же отложил кувалду и пошел к сараю, чтобы заставить их замолчать.

 Автомобиль поднимался по дороге.

 Сейчас, когда не раздавался звук ударов кувалды, гул мотора был хорошо слышен.

 Мария перестала чистить овощи, и я видела, что нож дрожит в ее руке. Я снова улыбнулась, стараясь сохранять спокойствие.

 Автомобиль очень быстро закончил подъем, и мы услышали, как он остановился у поворота на грунтовую дорогу. Я подошла к двери, но от дома дорога была скрыта каштанами. Брассак сказал мне, чтобы я вернулась к Марии. Он остался стоять посреди двора, опираясь рукой на рукоять кувалды. Он немного запыхался, и его волосатая грудь под расстегнутой рубашкой  поднималась чаще обычного. Однако Брассак улыбался, и вид у него был очень спокойный.

 Я вернулась к Марии. Она отложила свой нож. Обе ее руки были на столе. Они заметно дрожали. У меня немного стучало в висках, но страха не было. Прошло несколько минут, все было тихо. Псы больше не лаяли, но один из них зарычал, и Брассак вновь приказал ему замолчать. Потом я услышала звук шагов на тропинке, и почти тут же – Брассака, который воскликнул своим самым великолепным театральным голосом:

 - Приветствую тебя, Марсель! (он произнес Марсэ-эль). Тебе не составило труда меня найти?

 - Нет, я спросил внизу.

 Голос у Марселя был спокойный. Естественно, я была готова к его приезду. И все же что-то во мне шевельнулось, когда я его услышала. Он тут же добавил:

 - Привет, Брассак, как дела?

 - Нормально…  Скажи пожалуйста, это очень мило с твоей стороны, что ты приехал повидаться со мной!

 Тут голос Марселя изменился. Он затвердел, когда Марсель ответил, что приехал не ради визита, а за своей женой.

 Брассак захохотал.

 - За женой? Ты говоришь о Симоне, я думаю.

Марсель подтвердил, и спросил, здесь ли я. Я чувствовала, что он очень нервничает и с трудом себя сдерживает.

Леандр ответил, что здесь, и пригласил Марселя зайти выпить стаканчик вина. Они пересекли двор, и Марсель вошел первым, за ним Леандр, который был на голову выше Марселя.

Я поднялась и поздоровалась с Марселем, протянув ему руку. Ухмыльнувшись, он спросил, хорошо ли я отдохнула, и на пользу ли мне пошли каникулы. Я просто сказала «да». Тогда он процедил сквозь зубы:

 - Это хорошо, тем лучше, но каникулы окончены, пора возвращаться.

 Я только собралась ответить,  как Леандр спросил Марселя, что он будет пить. Было видно, что Марселю стоит больших трудов сдерживать себя. Он сказал:

 - Мне буквально полстопки. Я спешу.

 Мария принесла два стакана, наполнила их красным вином (она ужасно дрожала),  Брассак пригласил Марселя присесть. Он удивился, что Марсель так спешит, и спросил, неужели у него так много работы. Но Марсель сдержался. Он открыл рот лишь затем, чтобы сказать мне, чтобы я шла обуваться  и надевать пальто. Я села и сказала ему:

 - Это ни к чему, потому что я остаюсь здесь.

 Мне было совсем не трудно произнести эти слова. Они как-то сами вылетели, я их не готовила специально. Но Марсель тут же взорвался.  Он изменился в лице и стал кричать, что шутка слишком затянулась, что он еще посмотрит, кто тут командует, - он или я. Леандр, который держал свой стакан, поставил его на стол и медленно приблизился к Марселю. Он положил свою огромную руку ему на плечо и проговорил:

 - Потише,  малыш. Здесь не принято орать,  здесь обычно говорят спокойно.

 Марсель сжал кулаки. Его подбородок дрожал. Некоторое время он смотрел на Брассака, как бы оценивая его, потом вдруг стремительно повернулся и направился к двери. На пороге он остановился, и, обернувшись, крикнул:

 - Если ты хочешь нанять ее на все время, Брассак, нужно договориться о цене. Я даю тебе время на размышление до завтра.

 Когда он убрался, Брассак вышел вслед за ним. Он бросил ему вслед своим громовым голосом:

 - Собери ее чемодан, я на-днях за ним заеду.

 Затем он вернулся, громко хохоча. Его смех наполнял огромную кухню. Он опорожнил свой стакан одним глотком, потом, взяв стакан Марселя, к которому тот не притронулся, выпил и его, поклявшись, что больше никогда не потратит ни су на  выпивку для этой свиньи. Я не знала, что я должна сделать. Но когда он взглянул на меня,  почувствовала, что мне надо подойти и поблагодарить его. В этот момент  собаки вдруг залаяли очень громко, и мы все трое бросились к двери.

 По тропинке возвращался Марсель в сопровождении троих  приятелей. Дальше все произошло очень быстро. В три прыжка Леандр очутился на площадке, где он разделывал бревна. Я, увидев, что Мария побежала в кухню, помчалась к двери сарая. Когда я обернулась, убедившись предварительно, что задвижка на двери сарая свободно открывается,  Леандр двигался навстречу тем. В левой руке он держал кувалду, а в правой один из металлических клиньев. Перейдя через двор, он встал у выхода на тропу и крикнул:

 - Первый, кто приблизится, получит вот этой штукой!

 Все остановились, за исключением одного, невысокого и широкоплечего, -  единственного, кого я не знала. Он сделал три шага. Я смотрела на него, но одновременно видела и Леандра. Его правая рука поднялась, затем резко устремилась вперед, подобно отпущенной пружине. Человек отпрыгнул в сторону, и железный клин ударил по камням тропинки как раз в то место, где несколько секунд назад находились его ноги. Отрикошетив, клин задел ногу Большого Гастона, который стоял справа от Марселя. Гастон завопил:

 - Ах, ты так, сукин ты сын!

 Как по команде, все четверо бросились на Леандра. Тогда я без колебаний подняла задвижку и рванула на себя дверь сарая изо всех сил. Она распахнулась, и я закричала:

 - Ату их! Ату! Ату! Ату!

 Как будто  знала, что нужно делать, чтобы разозлить собак. Однако  думаю, что можно было этого и не делать. Они уже выскочили, все пять, Боб и Брютус впереди. Нападавшие замешкались, остановились, потом повернули и бросились наутек. Резко прозвучал голос Брассака. Псы  тут же остановились, подняв засветившееся в лучах солнца облако пыли, и легли на траву у тропинки. Когда собаки возвращались к ногам Брассака, из кухни вышла Мария. Она была ужасно бледна, но когда я ее увидела, то чуть не рассмеялась. На вытянутых руках, держа его горизонтально, она несла ружье Леандра. Когда Леандр оглянулся и увидел, как она приближается,  он расхохотался. Потом, взяв ружье, с сухим щелчком взвел курки и дважды выстрелил в воздух.

 Эхо разнеслось по долине, от холма к холму, и в это время мы услышали, как завелся мотор машины.

Мы молча слушали, как она удаляется. Леандр опирался на свое ружье, я гладила собак, которые крутились вокруг нас.

 Ни одной секунды я не боялась. Я думаю, случись даже драка, я бы не стала прятаться. Однако когда мы вошли в кухню, мои ноги стали дрожать, и мне пришлось сесть. Мария, наоборот, уже снова порозовела. Она подошла ко мне, минуту поколебалась, потом крепко расцеловала меня в обе щеки. Я почувствовала, что снова сейчас заплачу, и встала. Брассак стоял возле стола и показался мне вдруг каким-то покинутым. Он покачивался на месте, опустив руки. Тогда я подошла к нему и поцеловала его. Я хотела сказать ему что-нибудь, но не смогла, да, думаю,  это было и не нужно.
 
9
 
Остаток дня пролетел быстро. После еды мы все втроем отправились собирать последнюю кукурузу. Когда мы вернулись, мне захотелось из нее на огне сделать что-то вроде попкорна. Правда, зерна были слишком спелыми, и попкорн не очень получился, но мне он все равно показался замечательным, наверное потому, что это тоже было частичкой моего детства. Мария улыбалась, а Брассак хохотал, называя нас девчонками. Все собаки были здесь, вокруг плиты, языки пламени из которой поднимались высоко. Мы оставили дверь и окна открытыми, чтобы сквозняк вытянул дым. Снаружи день клонился к вечеру, и внизу в долине было уже темно. Я чувствовала себя совершенно счастливой. И в этот момент  впервые поняла, что действительно могла бы жить здесь, с Марией, Леандром и собаками.

 Потом я пошла с Марией в хлев, и была там все время, пока она доила Руссетту. Там было почти ничего не видно, светила только очень слабая лампа, вся покрытая паутиной. Через полуоткрытую дверь в хлев проникал свежий ночной воздух. Но в общем было тепло, и я вновь, как когда-то давно, ощущала здесь запах коровьего хлева, который ни с чем не спутаешь. Я сама отнесла на кухню ведро молока, с пеной на его поверхности. Когда я выпила большую чашку парного молока, Леандр дал мне зеркало, чтобы я увидела себя с белыми усами.

 Мы ели, и во время ужина Леандр много говорил. Под конец я увидела, как Мария задремала в своем кресле. Тогда я встала, чтобы убрать со стола, но чем-то загремела, и это ее разбудило. Мы вместе прибрали стол, пока Леандр отправлял собак на ночлег.

 Поднимаясь наверх, он взял с собой ружье. Он шутил, и, вместе с тем, я думаю, что у него были основания остеречься. Я тоже поднялась наверх, но ружье Леандра вновь навело меня на мысли о Марселе. Лежа в постели, я  долго об этом думала, и даже боялась, что совсем не усну. Только я устала, и сон все же сморил меня.
 
Однако, проснувшись утром, я чувствовала себя как-то не очень спокойно. Мне казалось, что я должна сделать что-то, но никак не могла сообразить, что.
 
Когда я услышала, что Мария спускается, я тоже встала. Увидев меня поднявшейся так рано, она очень удивилась. Я сказала, что решила посмотреть восход солнца над холмами,  и хочу немного пройтись перед завтраком.  Думаю, что Мария была встревожена, но она успокоилась,  когда я сказала, что возьму с собой Боба.  Из всех пяти псов только Боб соглашался сопровождать меня, если я выходила одна. Я знала, что с ним я не рискую ничем.

 Я пошла по тропинке, по которой мы шли с Брассаком на другой день после моего приезда, и вскоре оказалась на том месте, откуда было видно площадку для игры в шары и заброшенную ферму. Там  присела на камень и стала ждать, когда солнце появится из-за холма. Небо на горизонте было желтым между почти черным  лесом и длинной линией фиолетовых облаков. Боб лежал у моих ног. Он смотрел туда же, куда и я, и мне казалось, что он тоже ожидает восхода солнца.

 Тут у меня почему-то возникло ощущение, что я  пришла сюда не только ради восхода солнца, но понять, какая другая причина меня сюда привела, мне не удавалось.

 Конечно, я провела часть ночи, повторяя себе, что  должна принять решение. Я не могла продолжать дальше такую жизнь у этих людей.  Это и было, возможно, тем, что привело меня сюда, потому что мне требовалось наконец  все  взвесить  и решить наедине с самой собой.

 Я всерьез задумалась обо всем этом как раз в тот момент, когда показалось солнце. Странно, но это было то, чего я, похоже, никогда в жизни не видела. В городе, даже когда ты на рассвете  находишься на улице, никогда не видишь восхода солнца. И очень жаль, потому что это зрелище, которое стоит посмотреть. Минут пять, а то и больше я не могла перевести дыхания. Казалось, вся земля пришла в движение, но тишина при этом была полная. Очень быстро полумрак, царивший в долине, стал опускаться вниз и исчез совсем, спрятавшись где-то под кронами деревьев. Луга засветились, а ручей стал казаться огненной тропинкой среди каштанов.

 Когда солнце отделилось от холма, все замерло. Одни лишь облака медленно двигались на север.

Я попыталась вновь вернуться к ходу моих размышлений, но единственная мысль, которая жила в моей голове, - это было, пожалуй, ощущение счастья, которое я испытала в течение этих нескольких минут.

 Я собиралась уже подняться, чтобы идти, когда услышала звук мотора, доносившийся со склона холма. Я вздрогнула. Потом  сообразила, что это мотоцикл, и поняла, что это Роже, тот мужчина,  что привозит кости нашим собакам. Боб вскочил и побежал к тропе. Я окликнула его. Он вернулся, но смотрел на меня печальными глазами. Тогда я отправилась в обратный путь, сказав себе, что пока  дойду, человек уже уедет.

 У меня не было желания увидеть его, но, услышав мотоцикл, я поняла, что сегодня воскресенье, и это меня поразило. Я подумала, что живу здесь уже больше двух недель, что уже были воскресенья, и что,  если бы не этот звук мотоцикла,  я о них никогда бы не вспомнила.

                ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   
   10

Я все больше убеждаюсь, что, наверное, не способна   принимать ответственные  решения.  И еще менее - чтобы   бороться и размышлять серьезно. Все случившееся вызвало у меня чувство тревоги и растерянности.  Леандр же по этому поводу  сказал: «Если бы все можно было решить одним разом, - это было бы слишком просто. Когда покончено с личностями, остаются вопросы, которые нужно решать еще и  с администрацией».

Похоже, я поверила в то, что избавилась от Марселя. Впрочем, он не подавал признаков жизни. Вместе с тем мне было ясно, что Марсель наверняка приложил руку к появлению того письма из префектуры, которое я получила спустя восемь дней после его визита. Это же я сказала и Леандру,  когда  прочитала, что меня просят явиться, чтобы «урегулировать мою ситуацию». Марсель достаточно часто пользовался услугами своих друзей, поэтому я сразу сообразила, откуда ветер дует. Леандр все отлично понял, и тут же заявил, что ему, пожалуй, стоит сначала самому зайти в префектуру, чтобы узнать, чего именно они хотят, и какие формальности требуется выполнить. Я подумала и согласилась, что так будет лучше.

И вот однажды утром Леандр уехал, а я осталась одна с Марией и собаками. За исключением Боба, который не отходил от меня, все собаки были обеспокоены. Они крутились без конца на кухне, а когда мы открыли дверь, побежали по тропинке к дороге. Там они уселись возле ограды и стали ждать. Когда я их позвала, они возвратились, опустив хвосты. Только старый Дик отказался возвращаться. Это меня беспокоило, потому что вот уже два или три дня как опять задул ветер и похолодало. Когда я спросила Марию, что же делать, она сказала мне:

-  Ничего. Пусть остается там. Так бывает каждый раз, когда Леандр уезжает. Вообще-то шерсть у Дика густая, и он ничем не рискует. Когда выпадает первый снег, он может лежать в нем часами.

С тех пор, как я появилась здесь, Брассак ни разу не уезжал. Я об этом не думала, и когда увидела, что собаки загрустили,  поняла, что  тоже чувствую себя не так, как в другие дни.

Я наблюдала и за Марией. Я уже немного привыкла читать на ее лице, и поняла, что она озабочена. Мне захотелось воспользоваться отсутствием Леандра, чтобы узнать что-нибудь о их жизни до моего появления здесь.  Однако мои вопросы мало что прояснили. Мария мне только сказала, что земли она унаследовала от своих родителей, которые жили здесь и умерли  пятнадцать лет назад. И после их смерти она вышла за Леандра.

Потом, уж я не знаю в связи с чем,  Мария стала говорить мне о Боге и о религии. Мария верующая. Я поняла, что она цепляется за веру в Бога каждый раз, когда у нее случается какое-нибудь несчастье. Мне было непонятно, как можно за это цепляться, но я  ничего не сказала. В общем-то у меня создалось впечатление, что Мария мало что знает о Боге и о религии,  и не может объяснить, почему она верует.

 Мне хотелось узнать, что она подразумевает под «несчастьями». Когда я стала спрашивать ее об этом, она призналась, что ужасно боится своего мужа, когда тот возвращается пьяным. Я улыбнулась и сказала, что это случается не так уж часто. Тогда Мария мне сказала:

 - Конечно, с тех пор, как вы здесь, он не ездил в Лион. Но вы увидите, сегодня вечером он вернется пьяным. Раньше он отправлялся туда каждую неделю. И всякий раз, когда он возвращается, он грубит и оскорбляет меня .

Я ответила, что очень сожалею, - ведь ему пришлось поехать в город из-за меня.
 Тогда она как-то странно посмотрела на меня и сказала:

 - Наоборот, мне вас, наверное,  стоит благодарить. Я думаю, что это ваше присутствие удерживало его здесь.

 Произнеся  эти последние слова, она грустно улыбнулась.  Потом мы почти не разговаривали, но я постоянно думала об этой улыбке Марии. Мне казалось, что она страдает, и не только из-за того, что Брассак  может вернуться пьяным. Мне бы хотелось, чтобы она высказалась откровеннее, но я не знала, как ее расшевелить.

*

 День мне показался очень длинным. Время от времени я подходила к окну. Ветер по-прежнему не утихал. Этот западный ветер продувал всю долину насквозь. Его порывы поднимались к кронам каштанов, так сильно взметая и кружа  увядшие, уже мертвые листья, что порой казалось,  будто с неба падают огромные желтые хлопья снега.  На холме, что напротив,  ветер раскачивал сосны. По мере того, как день клонился к вечеру, небо как будто  опускалось все ниже, и незадолго до наступления темноты облака уже опирались о лес на холмах, чтобы перешагивать через долину.

 Я вспомнила, что когда  была маленькой, моя бабушка называла этот вечерний час временем «между собакой и волком ». Прежде чем зажечь керосиновую лампу,  она сажала меня к себе на колени, и я смотрела в окно, слушая, как она рассказывает мне всякие истории. Эти рассказы я почти забыла, зато хорошо помню, что деревья за окном в этот час всегда принимали для меня очертания людей. Сейчас я узнавала их в ближних каштанах. И, как моя  бабушка, Мария ожидала наступления полной темноты,  прежде чем зажечь свет. Это,  наверное, смешно, но,  когда она повернула выключатель, я на какое-то время пожалела, что у нас нет керосиновой лампы.

 Я вернулась к столу и продолжала очищать от листьев початки кукурузы. Мария принялась вновь за штопку, но я заметила, что она часто поглядывает на часы. Она знала расписание поездов, и, очевидно, рассчитывала время, которое понадобится Леандру, чтобы подняться сюда от вокзала. Она больше не говорила ни слова. В течение нескольких часов выражение ее лица не менялось. Я же не решалась заговорить сама. И, кроме того, я не знала, что сказать.

 Каждый раз, когда какая-нибудь из собак шевелилась, Мария смотрела на нее. Наконец, в восемь часов она встала, чтобы накрыть на стол. Увидев, что она ставит только две тарелки, я спросила, не стоит ли нам подождать Леандра.

 - Это бесполезно. Если бы он выехал последним дневным, то был бы уже здесь, - сейчас зимнее расписание.

 Она говорила все тем же тоном.

 Мы закончили ужинать, и Мария проводила собак в сарай. Когда она возвратилась, я спросила, удалось ли ей заставить вернуться Дика.

 - Нет, - сказала она, - бесполезно звать его, из-за ветра он не услышит. И потом, он нас не послушается.

 - Хотите, я схожу за ним?

- Лучше оставить его снаружи. Если вы заставите его вернуться, он будет выть, тогда станут беспокоиться и другие.

 После этого мы поднялись наверх, чтобы ложиться.

 Я никак не могла заснуть.  Долго прислушивалась к шумам ночи и думала о Брассаке. В полусне он представлялся мне  смертельно пьяным, в баре, где я впервые его увидела.  Может быть, он встретил там Марселя. Мне было тревожно. Вместе с тем я знала, что Марселю не нужны неприятности, и это меня немного успокоило. Еще я думала о Марии, о тех вечерах, которые она проводила, по-видимому, в одиночестве, так же прислушиваясь и следя за поведением собак. После визита Марселя у меня создалось впечатление, что она по-настоящему привязалась ко мне, да и я полюбила ее тоже. Правда, меня смущало то, как она вела себя сегодня утром. И еще она мне казалась чересчур замкнутой.

Вместе с тем, подумав о той жизни, которую она вела все время, пока жила здесь одна с Леандром,  я не могла на нее сердиться.

11

 Меня разбудил голос Леандра. Было темно, и я поняла тотчас же, что  спала недолго. Леандр, очевидно, был на кухне и громко кричал, требуя Марию.

 Он, похоже, опрокинул стул, потом послышались тяжелые шаги Марии. Я встала и на скорую руку оделась. Когда я вошла в кухню, Мария разводила огонь в печи. Брассак сидел, облокотившись о стол, и смотрел на нее. Она не стала тратить время на одевание,  и была в белой ночной рубашке, очень широкой и доходящей ей до пят. Под столом что-то шевелилось. Я нагнулась, чтобы посмотреть. Между ногами Брассака лизал себе лапы очень маленький совершенно черный щенок.

 Брассак захохотал без всякой причины, потом сказал мне:

 - Держи, малыш, вот весь твой бордель.

 Он с трудом ворочал языком.  Вытащив из кармана какие-то бумаги,  он широким жестом бросил их на стол. Я поблагодарила его и спросила, не было ли это слишком хлопотно. Он опять захохотал, ударяя себя в грудь кулаком.

 - Запомни, малыш, что для Антонина де Брассака не существует непреодолимых трудностей. Брассак – это человек сложных ситуаций…  Спроси у старой…

 И он разразился длинной тирадой, где речь шла о целой веренице приключений, одно другого опасней, из которых он выходил не хуже юных героев из ковбойских фильмов.

 То, что он рассказывал, его манера говорить и жесты могли бы позабавить немало народу, если бы дело происходило, например, где-нибудь в кафе. Я подумала о Маринетте и о других, кто мне часто говорил о нем как об уморительном субъекте. Мне же сейчас было не до смеха. Скорее наоборот.

 Я немало повидала пьяных, они мне были всегда противны, – одни больше, другие меньше, но никогда пьяный мужчина не вызывал во мне такого чувства. Когда надо было подчиняться, я их ненавидела. Вначале мне часто хотелось, чтобы лишний стакан довел их до полной отключки. А сейчас, когда я слушала пьяную речь Леандра, когда смотрела на Марию, которая сгорбившись двигалась от стола к шкафу и обратно, сердце у меня разрывалось на части.

 При одном из жестов Леандра я заметила, что рукав его куртки был порван, а на запястье запеклась кровь. Я подошла к нему и спросила, не ранен ли он. Он засмеялся и сказал:

 - Царапина, малыш.  Крохотный след от ножичка.  Считай ласковое прикосновение.
 Он помолчал, потом, повысив голос, продолжил:

 - Но Брассаку такие ласки не по нраву. И тот сутенеришка, что размахивал ножом,  думаю, охает и стонет сейчас, лежа на больничной койке. Если он только уже  не в морге. Но нет, разрази меня гром, -  помоги бог, чтобы этот сукин сын не околел после удара моего кулака.

Тут он вдруг резко поднялся. Его стул упал, а щенок под столом заскулил, потом отправился за плиту и устроился там. Брассак не обратил внимания ни на щенка,  ни на упавший стул. Он уже ходил вдоль и поперек по кухне, крича:

 - Бог ты мой, какую бойню вы устроили там, уважаемый месье де Брассак! И в какое жалкое состояние вы обратили этих подонков и всю утварь этой вонючей забегаловки, которая была свидетельницей вашей победы над шпаной Рю Мерсьер!...

 Мария обернулась. Очень бледная, она следила взглядом за его передвижениями по кухне. Брассак не обращал на нас никакого внимания. Пошатываясь, он ходил из угла в угол. Останавливался иногда перед окном, смотрел в него некоторое время,  продолжая при этом кричать,  потом  снова принимался ходить.

 Язык его по-прежнему ворочался плохо. Однако мне  ясно представлялась сцена, которую он пытался живописать. Я знала бар, где она разворачивалась, и большую часть персонажей. Мне было известно, что полиция почти никогда не вмешивается в такого рода разборки, просто потому, что хозяин ее не вызывает. Это меня немного успокаивало. И потом я была убеждена, что Брассак приувеличивает. В то же время я видела напряженное лицо Марии. Ее низкий лоб был весь в морщинах. Она становилась все бледнее. Очевидно, она знала, что перебивать Брассака опасно, и сдерживала себя. И все же, когда он остановился, она спросила:

 - А если они подадут жалобу, придется опять платить?

 Она произнесла это едва слышно, но Брассак услышал. Он повернулся к ней всем телом, изрыгая кучу проклятий. Опустив голову и сжав кулаки, он двинулся на Марию, которая обезумела от страха. Она вскрикнула и бросилась к лестнице. Но только она взбежала на три ступеньки, как запнулась о подол своей слишком длинной рубахи и упала ничком, ударившись всем телом.

 А Брассак перегнулся пополам и захохотал, хлопая себя по ляжкам. Я побежала к Марии, чтобы помочь ей подняться. По-видимому, она ушиблась, но не сильно. Оглянувшись, я увидела, что Брассак сидит. Он на нас не смотрел, но продолжал хохотать.

Мы стали подниматься по лестнице, и перед выходом на площадку я еще раз посмотрела на Брассака. Сидя так же на стуле, наклонившись вперед, он кашлял и плевал себе под ноги.

 Подойдя к своей двери, Мария повернулась ко мне. Она смотрела на меня. Ее глаза больше не были пустыми. В них был страх. Я не знала, что делать. Мария заговорила первой. Она сказала мне:

- Обычно, когда он в таком состоянии, я запираюсь на ключ в моей комнате.

 Я поняла, что она не осмелится сейчас этого сделать, потому что Леандр не мог пойти спать в ту комнату, которую теперь занимаю я. Тогда я спросила ее, не хочет ли она пойти спать ко мне. Она молча последовала за мной.

 Брассак внизу больше не кричал. Он, должно быть, ел.

 Лежа в постели рядом со мной, Мария не двигалась. Мне даже показалось, что она затаила дыхание.

 Прошло довольно много времени, когда был слышен лишь шум ветра в решетках ставен. Затем я услышала, как Брассак, спотыкаясь,  поднимался по лестнице, после чего остановился перед нашей дверью. Он что-то бормотал, но я не могла разобрать слов. Потом он направился в конец коридора. Другая дверь была открыта, но Брассак не пошел туда. Он, очевидно, зажег свет и увидел, что Марии там нет, потому что я услышала, как он опять направился к нам, уже более быстрым шагом. Мария задрожала, и я почувствовала, как она придвинулась ко мне.

Ручка двери повернулась, но я раньше заперла дверь на ключ. Брассак трижды ударил в дверь. Мария прошептала:

 - Он сломает дверь.

 Брассак заорал:

 - Открывайте, шлюхи… или я… я все тут разнесу!

 Я почувствовала, что Мария зашевелилась. Я взяла ее за руку, сказав, чтобы она не вставала. Мне было страшно.

 Брассак продолжал сыпать оскорбления в наш адрес. Но он пытался говорить громко и быстро, и я не понимала половину того, что он говорил. Затем умолк и ударил два раза в дверь ногой, потом стал кричать более раздельно и внятно:

 - Вы две шлюхи… Вам это, должно быть, нравится,  – спать вдвоем… Брассак, у тебя две шлюхи…  Однако тебе придется перейти на самообслуживание.  Шлюхи забастовали!

 Тут он остановился, и целую минуту хохотал,  потом снова:

 - Ты слышишь, Мария Моласс? Ты такая же шлюха, как та, другая… Ты одна из тех, кто отдается мужику, а результата  – никакого.  У тебя никчемное брюхо, слышишь ты, - никчемное брюхо. Оно не может даже произвести ребенка!
 Мария заплакала. Она плакала, медленно всхлипывая через равные промежутки времени.

 Каждое оскорбление Брассака пронизывало меня болью за нее. А он все продолжал. Я некоторое время сдерживалась, потом, спрыгнув с кровати, подбежала к двери. Мария крикнула:

- Симона!

 Я сказала, чтобы она замолчала. Не включая свет, я быстро повернула ключ и распахнула дверь. Увидев меня, Брассак перестал кричать. Его руки опустились вдоль его огромного тела, которое продолжало покачиваться. В его взгляде уже не было злости. Он мне вдруг напомнил Боба, когда его бранят. Я вышла с намерением выругать его, и даже дать пощечину, если будет нужно. Но я просто сказала:

 - Вы омерзительны.

 Он что-то пробормотал, потом медленно пошел прочь. Его большие кисти, казалось, тянули руки к полу.

 В этот момент у меня возникло странное ощущение, что Леандр будет вечно идти по этому коридору длиной всего в несколько метров,  и никогда не закончит свой путь, а я все буду стоять здесь и смотреть на него.

 И все же он дошел до двери и закрыл ее за собой, так и не обернувшись.

12

 На другой день утром меня разбудила, поднимаясь, Мария. Она изо всех сил старалась не шуметь, но я спала плохо всю ночь. Несколько раз я просыпалась, и когда чувствовала рядом тепло другого тела, это вызывало смутное беспокойство. Я сделала вид, что еще сплю, и дала Марии выйти из комнаты. Она, наверное, была очень измотана ночными событиями.

 Ночью она долго плакала. Я несколько раз слышала, как она всхлипывает и вздыхает. Мне хотелось ее успокоить, но после всего, что наговорил Брассак, я не знала, как лучше  это сделать, и предпочла молчать. И потом, когда я слышала ее регулярные всхлипывания,   то вдруг вспомнила о роднике, который был внизу под большими каштанами. Когда закрываешь родник рукой, вода тут же находит другую щель в камнях. Ничего не поделаешь,  - надо, чтобы родник имел выход. Горе Марии было похоже на этот родник.

Когда она вышла, я хотела опять уснуть, но не смогла, и мне не пришлось делать особых усилий, чтобы подняться самой.

 Когда я спустилась, Мария была удивлена, и извинилась за то, что меня разбудила. Я сказала, что это неважно.

 Подойдя к столу, чтобы взять бумаги, брошенные туда Брассаком,  я заметила там еще одну, с несколькими словами, написанными  от руки.  Мария, увидев, что я ее разглядываю, сказала мне:

 - Вы видите, он ушел до рассвета и оставил эту записку, чтобы его не ждали к завтраку.

 - И где он?

 - Должно быть, в лесу, на той стороне, на Старых Землях. Наверное, рубит сосны, я слышу звук топора там, наверху.

 Я вышла из дома и перешла двор. Действительно, здесь слабо слышны были равномерные удары топора по стволу дерева. Я стала смотреть на сосновую рощу, которая виднелась на вершине холма и называлась лесом Старых Земель. Несколько раз мне казалось, что вижу там какое-то движение, но на самом деле все было в движении, потому что ветер дул с удвоенной силой. Было очень холодно, и я обратила внимание на то, что дул он не с запада, а с севера.

 Когда я вернулась, у меня зуб на зуб не попадал. Мария уже разожгла огонь, и в уютной  теплой кухне пахло вкусным кофе с молоком.

 Я принялась за завтрак. Я была голодна, и я очень люблю кофе с молоком и подрумяненные тартинки с маслом, но мысли мои были заняты Леандром. Я спросила Марию, взял ли он с собой еду, и она сказала, что, вероятно, он захватил с собой хлеб и отрезал  кусок сала.  Через некоторое время,  немного поколебавшись, добавила:

 - Это, считай, почти ничего: целый день без глотка горячего, в такую погоду; вот ведь беда.

 Потом Мария сразу же вышла с ведром корма,  который она только что приготовила для свиньи. 

 Утро мне показалось очень длинным. Я не знала, чем заняться. Мария не говорила ни слова. Но когда наши взгляды встречались, мне казалось, что что-то изменилось. Это не было так, как раньше. Конечно, было еще немного стеснения, но между нами возникла уже какая-то душевная близость, как будто мы обе знали секрет, который следовало хранить.

 Около десяти часов я спросила Марию, что она думает насчет того, чтобы пораньше приготовить суп, и тогда я могла бы отнести его в котелке Леандру. Она мне сказала просто:

- Это было бы хорошо, но не так-то легко туда забраться.

 Я никогда раньше  не поднималась к тому лесу, и подошла к окну, чтобы прикинуть путь, который надо пройти. Конечно, это было далековато. Но я подумала обо всем этом предстоящем дне, подумала о Леандре, который забрал с собой собак, и сказала Марии:

 - Ничего, я  все же пойду.

Мы тут же почистили овощи, и Мария принялась варить  суп со свиным салом и копченой колбасой.

 В полдень мы пообедали вдвоем, и я могла идти. Мария приготовила небольшой пузатый чугунный котелок, куда она налила суп, положила сало и половину от круга колбасы.

 - Это котелок, который он всегда берет с собой. Он и не тяжелый, и суп в нем можно там разогреть.

 Она положила в рюкзак ложку, миску и хлеб.

 Я пошла по тропинке, и мне казалось странным, что передо мной не бежит Боб. Ветер дул все так же сильно, и сухие листья беспрестанно кружились, образовывая вихри, устремляющиеся ввысь. Ветви каштанов скрипели при порывах ветра. Я шла быстро, и мне не было холодно. Ветер дул в спину, и создавалось впечатление, что он обнимает меня за талию, забираясь под пальто. Порой это было похоже на прикосновения рук мужчины.

Подумав об этом, я вспомнила прошлую ночь. Тепло тела Марии, которое меня разбудило и обеспокоило.

 С тех пор, как я утром поднялась, возникло что-то новое, что тревожило меня. Конечно, я думала о Марии и о Леандре. О жизни, которую они вели долгие годы, ссорясь без конца все по одной и той же причине. Но это было не все.

 Я шла,  ветер продолжал подгонять меня, и поднятые им  листья били по ногам и в лицо. Я прошла уже три четверти пути, когда поняла, что с самого утра вижу перед собой лицо Марселя.

Я остановилась. Я была уже не той, что в первую неделю после моего приезда сюда. Сейчас я была способна размышлять.

 Неужели мне действительно был нужен Марсель? Я знала, что ходьба не прогонит эту мысль. Несмотря на это, я подняла котелок и продолжила путь, зашагав быстрее. Тропинка поднималась теперь между оставленной под паром пашней и лугом. Больше не было деревьев, защищавших от ветра, который сейчас дул справа. Я побежала. Но, добежав под прикрытие сосен, я должна была остановиться, чтобы перевести дыхание.

 Как только я тронулась дальше, на меня налетел Боб. Он чуть не опрокинул меня вместе с моим котелком, но я не стала бранить его. С тех пор, как я приехала сюда, это был первый случай, когда я была одна и не видела его целые полдня. Я погладила и  потрепала его за холку, а потом мне оставалось только следовать за ним, чтобы найти Леандра.

 Леандр уже срубил и очистил от сучьев пять больших сосен.  Сейчас он делал из срубленных ветвей большие вязанки, поэтому некоторое время я не слышала звуков топора.  Когда он меня увидел, то в первый момент взгляд у него был смущенный, потом он улыбнулся, - немного печально. Я подумала, что лучше сделать вид, что ничего не случилось, и крикнула:

 - Обед, обед! Лесной человек, прошу к столу!

 Тогда Леандр подошел ко мне и сказал:

 - Это слишком далеко, не стоило.

 Но я чувствовала, что он очень рад моему появлению.

 Поскольку суп остыл, пока я шла, надо было развести костер.  Этого нельзя было сделать на вершине холма, -  среди куч хвороста и на ветру. Мы спустились к ручью. Здесь, у костра, который Леандр развел между двумя камнями, было очень уютно. Ветер почти не чувствовался, он был высоко над нами, где скрипели ветви деревьев и слышалось его завывание. Он не достигал дна долины, перелетая поверху с одного гребня холмов на другой.  Случалось, что ветер, неся мертвую листву, терял несколько сухих листьев, и они медленно опускались к нам. Еще было забавно наблюдать, как дым от нашего костра поднимается медленно вверх, а на высоте, где дует ветер, закручивается и исчезает.

 Леандр сидел на земле напротив меня. Я его видела сквозь дым. Он все так же немного грустно улыбался. Когда суп разогрелся, он захотел, чтобы я тоже поела. Меня не надо было долго упрашивать, потому что я успела немного проголодаться, пока добиралась сюда. Вдобавок Леандр заявил, что суп, разогретый здесь, на костре,  намного вкуснее. И правда, он показался мне очень вкусным. Леандр съел все, что осталось, потом вымыл  котелок и  миску в ручье с песком. Когда он закончил, то подошел и сел рядом со мной. Я видела, что он хочет мне что-то сказать, и чувствовала, что это облегчило бы его, но не знала, как вызвать его на разговор.

 Наконец, прокашлявшись и сплюнув в костер, он повернулся ко мне и сказал, глядя мне прямо в глаза:

 - Вчера вечером я был отвратителен.

 - Немного, да. Только все, что случилось, было из-за меня.

 - Нет. То же случалось и раньше. Может быть, даже хуже.

 - Ничего, зато просто шик, - то, что вы сделали для меня.

 - Не стоит об этом говорить. Главное, что сейчас ты можешь быть спокойна. С Марселем покончено. Не только благодаря мне, -  я знаю, что у него к заднице прилипла одна грязная история, и в его интересах, чтобы о нем забыли.

 Леандр закончил говорить о Марселе, потом, после долгого молчания, спросил меня:

 - Что именно я говорил этой ночью Марии?

 Тут я помедлила некоторое время, потом сказала:

 - Всего я не помню. Но это было достаточно скверно.

 Он опустил голову. Мне было не просто, но я думала о Марии, и добавила:

 - Вы не должны так пить. Я не понимаю, -  вы же можете в течение нескольких дней не пить ни капли вина.

 Он помолчал, потом поднял голову и сказал:

 - Это сильнее меня.

 Я спросила его, - что, - оскорблять Марию, как он это делает, и даже обзывать ее шлюхой, - это тоже сильнее его?

 Леандр стал клясться, что он не помнит, чтобы он ее так обзывал. Потом, немного подумав, спросил меня, не говорил ли он еще чего-нибудь обидного в адрес Марии. Я опять поколебалась, потому что подумала, что это будет для него чем-то очень горьким, но, в конце концов,  решилась. Когда я сказала, он вздрогнул, потом опять стал клясться мне, что, будучи трезвым, он никогда не упрекал в этом Марию. Он знал, что то, что она не может иметь ребенка, было не по ее вине. Он считал, что она не меньше его страдает по этому поводу.

 Я чувствовала, что он был очень несчастен, но понимала,  что ему будет легче, если он выговорится. Думаю, слова были для него чем-то вроде слез для Марии.
 В какой-то момент он замолк. Потом вздохнул и сказал, понизив голос:

- Знаешь, малыш, когда твоя жизнь не удалась, особенно хочется иметь ребенка. Возникает такая потребность. Чтобы сделать так, чтобы он, по крайней мере, не испортил свою.

Он опять замолчал, потом, подняв голову, указал мне подбородком в конец долины и сказал:

- Ты видишь, - там тупик. Вот и я, - что-то в этом роде. После меня никого нет.

И он снова заговорил. Он говорил долго, чтобы объяснить мне, как хотел стать большим артистом. Брассак – это имя его родной деревни. На самом деле его фамилия Дюран, но он взял этот псевдоним, когда был актером. Сейчас ему все равно, если его называют Дюраном, за исключением тех случаев, когда он бывает пьян. Я в этом уже могла убедиться. Он объяснил мне также, что женился на Марии в возрасте 40 лет, когда понял, что его театральная карьера не задалась. Он был без работы, без денег. У нее были свои земли, и он пришел, чтобы обосноваться здесь. С тех пор он больше не выезжал отсюда, кроме как чтобы напиться и устроить  очередной спектакль в Лионе.

Тут он остановился, опустил глаза и сказал:

 - Весь ужас в том, что я всем обязан Марии. Дело не только в землях и доме, но когда я вот так пью, - это тоже получается на ее деньги. На средства, которые она имеет, и которые могли бы помочь нам жить лучше. Ты понимаешь, это ужасно, когда ты не знаешь, что делать, если возникает нужда в дополнительных расходах.

 Пока он говорил, маленький черный пес, которого он привез вчера, подошел и уселся между его ног. Леандр стал его гладить, потом, когда перестал говорить, я спросила, где он его нашел. Он посмотрел на меня, потом сказал:

 - Я его не нашел. Я их вообще не нахожу. Я их забираю из приюта для бездомных собак.

Я спросила еще, почему он так часто привозит собак, хотя знает, что Марии это не нравится.

 - Я не знаю, - сказал он, –  не знаю. Наверное, это тоже сильнее меня.

 Тогда я вспомнила тот день, когда он привез меня, и замолчала.

 Поскольку было уже поздно, мы поднялись к месту, где лежали срубленные сосны. Леандр собрал в одно место заготовленные вязанки, подобрал топор с тесаком. Он поднял на плечо котелок, продев топорище в его ручку, я забрала рюкзак, и мы отправились в обратный путь, и собаки снова бежали впереди.

 Ветер не успокаивался, и, как это уже было утром, у меня возникло ощущение, будто чьи-то руки ласкают мое тело. Только я меньше обращала на это внимание, потому что думала обо всем том, что мне рассказал Леандр.

13

Я размышляла  об этом все время, пока мы шли, глядя на спину Леандра, который шагал впереди меня с топором на плече и котелком за спиной. Время от времени он останавливался, чтоб убедиться, что я не отстаю, и улыбался мне.

 А я не могла вновь представить себе ночную сцену, его отталкивающую пьяную физиономию, и вдруг подумала, что если бы у меня был отец, я бы очень хотела, чтобы он был таким, как Леандр. Но моя бабушка никогда не говорила мне ни о моем отце, ни о матери. Я никогда не думала о них, и сейчас спрашивала себя, почему вдруг у меня появилась эта мысль, когда я смотрела на эту широкую и немного сутулую спину передо мной.

 Когда мы вышли из леса, Леандр остановился на том самом месте, куда он привел меня в первый день. Чтобы немного передохнуть, мы  присели у подножья склона, где ветра не чувствовалось. Настоящие сумерки еще не сгустились, но из-за того, что небо было все в тучах, долина выглядела печально, будто уже опустилась ночь. Собаки расположились около нас. Маленькая черная подходила чаще других, чтобы обнюхать Леандра, и чтобы ее погладили. Потом она легла у него в ногах, и больше не шевелилась. Леандр взял ее голову в свои ладони, и сказал:

 - Вы видите,  она меня уже признала.

 Он, казалось, размышлял некоторое время, потом добавил:

 - Странное дело, каждый раз, когда я завожу новую собаку, то потом никогда в ней не разочаровываюсь.

 И опять я вспомнила день нашей встречи. Но, поскольку мне сейчас не хотелось об этом думать, я напомнила Леандру, что он обещал мне рассказать историю этой долины. Он некоторое время смотрел на меня, потом сказал:

 - Вы знаете, это не очень веселая история.

 Я ответила, что это не имеет значения, и он заговорил.

 Когда Леандр приехал сюда, - после женитьбы на Марии, - на покинутой сейчас ферме, что виднеется за деревьями, жила еще большая семья. В другом доме, кроме Роже, который тогда был совсем юным, жили его отец и мать, и еще четверо детей. Вот таким было общество, населявшее долину, но все эти люди встречались только на лугах, или приходили к соседям лишь за тем, чтобы о чем-то попросить.

 Именно тогда у Леандра возникла идея об этой игре в шары.

 И сейчас он мне рассказывал обо всем этом просто, не жестикулируя, и в голосе его не было театральности. Иногда он замолкал и подолгу смотрел на холм для игры в шары, потом продолжал:

 - Сначала они смеялись, когда я им говорил об этом. Но потом, поскольку была зима, и работы было не так уж много, мы все же это сделали. И я думаю, что удовольствие они получали не только от работы. Собирались все, в том числе женщины и дети. И это было развлечение в течение всего дня. Так что вечером всем не хотелось расставаться.

 Чем дольше Леандр рассказывал, тем более понижался его голос. Под конец мне казалось, что он забыл обо мне и говорит сам для себя.

 - Собирались каждое воскресенье. Остановить нас могла только плохая погода. Каждый с собой что-нибудь приносил, все это собиралось в общий котел, чтобы устроить большой обед. Мы играли в шары, женщины вязали, болтали между делом, а дети веселились.

 Мне показалось, что Леандр закончил, потому что он надолго замолчал. Его взгляд переходил с холма на дом Роже, потом на покинутую ферму. Но после долгого молчания он вздохнул, и сказал, повернувшись ко мне:

 - Это было, казалось, не бог весть что, ты понимаешь, - это почти ничего не меняло, но это была жизнь. И потом старшие, что были там, это были люди. У нас с Марией было слишком мало земли под пашню, чтобы держать лошадь, поэтому я пахал, запрягая в плуг корову. А это не так просто.  Да и  не дело – так использовать скотину. И вот тут на помощь пришел отец Роже с его кобылой. А я стал помогать ему, когда надо было рубить деревья в его лесу.

Я спросила, почему Роже не продолжил заниматься хозяйством. Леандр пожал плечами и сказал:

 - Его не надо за это осуждать. Он держался дольше всех после смерти отца. Только, знаешь, в одиночку это очень нелегко. И, в конце концов, он поступил, как остальные – нашел себе работу на заводе. Притом он единственный, кто сюда возвращается, остальных мы больше не видели.

 Леандр снова вздохнул. Боб подошел, лег между нами и положил голову мне на колени. Леандр погладил его, потом прибавил:

  - Что поделать, видно, нужно здорово разочароваться в людях, чтобы жить так, как живу я…   Или же надо как Мария, - родиться здесь и никогда не думать о том, что можно жить иначе.

 Темнота сгущалась, и я все больше ощущала через мое пальто холод стылой земли. Я поднялась. Мы снова пошли по тропе, проложенной под кронами деревьев, которые приняли уже свои ночные очертания.

 Леандр больше не говорил. Он шел, широко шагая, и маленький чугунный котелок раскачивался за его спиной.

 Я шла за ним, и все думала об этой,  такой, в общем-то,  небольшой долине. О тех временах, когда люди здесь играли в шары, и звучал их смех. Не знаю, может, это наступающая ночь все изменила вокруг меня, но мне казалось, что все персонажи тогдашней жизни стали моими. Это было странное ощущение: они были здесь, и я могла их заставить делать все, что захочу.

 Я была примерно в том же состоянии, какое бывает, когда только проснешься, и хочется, чтобы сон продолжился.

 И еще в моих ушах звучали, повторяясь все снова и снова, слова Брассака: «другая жизнь». Мне вдруг снова представлялась эта долина, окруженная холмами со всех сторон, где эта  жизнь и впрямь существовала. Вот здесь, вокруг, была «другая жизнь».

 Тут мы вышли из последней каштановой рощи. Я увидела в конце тропинки огонек, который светился в хлеву, где Мария, должно быть, доила корову. Я подумала о ней. Ведь это и о  ней говорил Леандр, когда произнес эти слова, - «другая жизнь».
 Конечно, Мария никогда не думала о жизни в каком-нибудь другом месте. Если бы обстоятельства этого захотели, подумала я, Мария с ее слабым характером вполне могла стать проституткой.

 Тут же я рассердилась на себя, потому что  люблю Марию, но все же, думаю, я была права.

 Мы вошли, наконец, во двор. Мне показалось, что Леандр колебался. Возможно, он решал, - войти ли в хлев, где была Мария, или пройти сразу на кухню, чтобы отдалить момент, когда он ее увидит. Я не знаю. И еще я не знаю, что произошло во мне самой. Я взяла руку Леандра, встала перед ним и сказала:

 - Леандр, обещайте мне, что вы не будете больше так напиваться.

 Он нагнулся ко мне, чтобы лучше видеть мое лицо в сгустившейся темноте. Ветер вдруг усилился, создав вихрь во дворе.

- Да, надо бы.

 Леандр произнес эти три слова чуть слышно. Потом, повернувшись, он быстро направился к хлеву.

14

 Я подумала, что Леандр хочет поговорить с Марией, и не пошла за ним.
 Когда они входили на кухню, я уже накрыла на стол, и мы тут же сели ужинать. Они не разговаривали. Я тоже ничего не решалась сказать. Ветер за окнами завывал с удвоенной силой, и свет выключался несколько раз. Каждый раз Леандр чиркал зажигалкой, но, прежде успевал зажечь свечу, которую Мария ему дала, свет включался опять. В конце концов это нас рассмешило, но когда мы уже заканчивали ужин, свет погас совсем. Мария как раз поджарила каштаны, и мы ели их при свете свечи.

 Огромные тени танцевали на потолке и стенах. Каждый раз, когда Мария открывала печку, чтобы подбросить дрова, комната освещалась красным светом, тени перемещались, множились, отплясывая свой танец, а искры, потрескивая, вылетали из топки. Пламя в печи бушевало, захватывая все пространство топки.
 Я была счастлива. Я вглядывалась все время в темноту комнаты. При этом я отлично знала, что не увижу там ничего другого, кроме полуосвещенной собачьей морды или угла какого-нибудь шкафа. Все это было мне хорошо знакомо, и все же я продолжала смотреть.

 Я не решалась сказать, что я счастлива. Во-первых,  боялась, что не смогу объяснить, почему. И потом, мне стало казаться, что между Леандром и Марией возникло что-то, что беспокоило их обоих, и это что-то  усилилось, когда свет отключился окончательно.

 В течение долгого времени я молчала. Но потом, видя, что настроение Леандра явно переменилось, я решилась спросить, что с ним. Он объяснил мне, что ветер,  вполне возможно, повредил электролинию на территории их владений. Такое уже не раз случалось, и каждый раз устранение обрыва стоило очень дорого. Вдобавок, во время последней аварии люди из компании сказали, что линия очень старая, и ремонтировать ее бесконечно невозможно.

 Здесь Мария вздохнула и сказала:

 - Если придется заменять ее в этом году, то ума не приложу, где взять деньги..

 Она помолчала, потом добавила очень тихо:

 -  Как тут прожить… На все нужны деньги.

 Я увидела, что Леандр посмотрел на меня, потом на Марию, но она не подняла глаз.

 Все, что радовалось во мне, вдруг замерло. И тени на стенах танцевали уже не так, как прежде.

 Я было хотела сказать, что устала, и идти наверх к себе в комнату, но тут псы встрепенулись и побежали к двери. Только маленькая беспокойно тявкнула пару раз. Леандр посмотрел на них, потом тут же поднялся и сказал:

 - Это не иначе как Роже.

И в самом деле, вскоре мы услышали звук мотоцикла, который смолк перед входом в дом. Леандр вышел, прикрыв за собой дверь, чтобы не выпустить собак. А я все  продолжала думать о словах Марии: «Как тут прожить…  На все нужны деньги». Я хотела пожелать ей спокойной ночи и подняться к себе до возвращения Леандра, но что-то замешкалась, и мужчины вошли в кухню.

 Псы тут же окружили Роже и устроили вокруг него невообразимую карусель. Роже положил большой мешок, который он внес, на стул. Леандр прикрикнул, и собаки сели в кружок, ожидая угощения. Закончив раздачу костей, Леандр понес мешок в кладовку.

 Мария представила меня Роже и пригласила его садиться. Я не могла его разглядеть хорошенько, потому что свеча стояла между нами. Когда Леандр вернулся, он тут же спросил Роже, есть ли свет в Луаре. Роже сказал, что есть. Мария стала причитать, говоря, что теперь можно не сомневаться, -  линия повреждена у них.

 Леандр слушал ее некоторое время, потом перебил:

- Помолчи, слезами делу не поможешь.

- Тебе хорошо говорить, а где на все это деньги взять?

Тут вмешался Роже:

 - Я не понимаю, что вы раньше времени волнуетесь. Это может быть где-то на дороге. Вовсе не обязательно, что это на вашей территории.

 Его голос звучал мягко и убедительно.

 Они еще некоторое время поговорили про электролинию, потом Леандр спросил Роже, что его заставило приехать в столь поздний час и в такую погоду. Роже объяснил, что завтра он хочет перебрать полностью мотоцикл, почистить и промыть детали, а это займет целый день. У нас остались еще жареные каштаны. Мария подбросила в печку полено и подала на стол литровый графин вина. Мы ели и пили, но уже никто не разговаривал. Снаружи ветер бушевал по-прежнему,  но у нас на кухне слышались другие звуки. Это был шум и хруст, который производили собаки, обгладывая кости. Изредка какая-нибудь из них рычала, но до драки дело никогда не доходило. Боб устроился под столом у моих ног. В какой-то момент мне пришлось его оттолкнуть, когда он обслюнявил мне ступни. Он отвел морду, и я увидела, что Роже напротив меня нагнулся, чтобы посмотреть. Рассмеявшись, он сказал:

 - А ну-ка, марш на место, здоровяк!

 Роже подвинул свой стул левее. Теперь свеча не мешала мне, и я увидела, что глаза у него очень черные, и волосы тоже черные, курчавые и коротко стриженые.
 Мы стали говорить о собаках. Этот разговор, как я чувствовала, послужил некоторой разрядкой для всех, за исключением  Марии, которая молчала. Видя, что Роже говорит о животных с большой симпатией, я спросила, почему у него нет собаки. Он ответил, что это для него практически невозможно, потому что в Живоре у него только маленькая комната, а сюда он приезжает лишь раз в неделю. Тут Леандр рассмеялся и сказал:

 - У него нет собак, но мои – это и его, потому что он их кормит. Знаешь, когда он у себя, если мне надо ему что-нибудь передать, я пишу записку, прикрепляю ее к ошейнику старого Дика или Боба и говорю: «Иди к Роже!» И будьте уверены, через десять минут поручение будет выполнено.

 Мы еще некоторое время болтали, потом Роже сказал, что ему надо отправляться к себе. Он пожал руку Марии, потом мне. После некоторого колебания он сказал мне:

 - Как-нибудь в воскресенье заходите посмотреть мой дом. Он не бог весть какой красивый, но вид на долину там иной, чем здесь.

 Леандр вышел, чтобы проводить его и запереть собак. Мотоцикл затарахтел, но ветер тут же унес шум мотора.

 Я подождала возвращения Леандра и поднялась к себе в комнату.

 Я не стала сразу раздеваться. Несколько минут я прислушивалась к тому, как гудит ветер. После моего приезда сюда он впервые так бушевал. Весь дом сотрясался. По чердаку как будто кто-то ходил.

 Я прошлась по комнате. Поставила на камин свечу, которую мне дала Мария. Машинально погладила мебель, мрамор камина. И чувствовала, как  постепенно во мне поднимаются воспоминания о моем прошлом,  все более наливаясь свинцовой тяжестью.

 Мне стало холодно, и я легла.

 Теперь, под пуховым одеялом, на мягкой перине, в которой утопало мое тело, я уже не ощущала холод. Но мне было не по себе.  В предыдущие вечера прежде чем уснуть, я подолгу слушала ночные звуки, не думая ни о чем.

 Сейчас мне это не удавалось. Вновь звучали слова Марии: «Как тут прожить… На все нужны деньги». И постепенно мне стало казаться, что эти негромкие слова перекрывают шум бури.

 Было достаточно этих нескольких слов, чтобы мне стало страшно. Целая вереница картин пронеслась в беспорядке  в моем сознании. Начиная с моего отъезда от бабушки и до прибытия сюда. Вся та часть моей жизни, с которой, казалось, я рассталась навсегда. Все, что было моей «другой жизнью», о которой сегодня говорил Леандр.

 Расставание с бабушкой, которая плакала, потому что не в состоянии была меня прокормить. И сразу после этого «покровители». Та первая продавщица, всегда великолепно одетая, которая меня так тогда восхитила. Мне было пятнадцать лет, я приехала в Лион в моем деревенском платьице. Эта девушка предложила познакомить меня «с одним другом, который мне поможет». Другом оказался старик, который дал мне немного денег. Денег, которыми я даже не успела воспользоваться. Исправительная колония. Пятьдесят четыре месяца, когда считаешь дни. Пятьдесят четыре месяца жизни с настоящими шлюхами, такими же молоденькими, как и я, которые обучили меня всему тому, что было их  ремеслом.

И потом мое совершеннолетие, освобождение,  и Марсель, который меня ждал. Марсель, которого я не знала, но которого известила о моем выходе одна подруга, с тем, чтобы он «позаботился» обо мне. Потом – жизнь, вошедшая в размеренную колею, -  самая монотонная, какую только можно представить. Терпеть и подчиняться мужчинам, - одному за другим.

Конечно, я понимаю Марию. И еще  понимаю, что мне наконец нужно на  что-то решиться.

 Вокруг дома бушует буря. Кажется, что взбунтовалась вся долина, где я недавно увидела жизнь.

 Я прекрасно понимаю, что здесь, в изоляции от остального мира, жизнь словно замерла. И все же сейчас, размышляя обо всем этом, я с удивлением сознаю, что тут мне никогда не бывает скучно. Когда мне приходится оставаться одной с Марией в течение целого дня, если Леандр на полях, и время будто останавливается, я могу просто выйти из дома, сделать три шага, и увижу что-нибудь новое. А иногда я выхожу во двор и часами сижу на каменной скамье возле сарая, глядя на отражение тополя в маленьком водоеме.

 Может быть, мне надо вернуться в Лион. Снова я понимаю, что мне надо что-то решать, но прихожу к выводу, что лучше всего будет спросить совета у Леандра.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

15

Удивительное дело: вот уже больше трех месяцев, как я  живу здесь, а мне все кажется, что я только вчера сюда приехала. И в то же время моя  жизнь в Лионе вспоминается как  что-то далекое-далекое. Но вот что ярко запомнилось и не хочет уходить из головы, -  так это тот ноябрьский вечер, когда я познакомилась с Роже. С тех пор я часто думала,  почему этот вечер так ясно запечатлелся в моей памяти. Я не знаю, как объяснить эту странность, но время тогда как бы тянулось в трех измерениях. Было, конечно, настоящее время, которое шло своим чередом, с Леандром, Марией, собаками,  мной и Роже, который тогда приехал. И одновременно я как бы находилась во времени  моего детства, которое на этот раз проснулось по-настоящему из-за свечи и теней, танцующих на стенах и потолке. И, вдобавок к этому, была та фраза Марии, которая звучала во мне, повторяясь без конца.

Вот это было самым тяжелым. Вопрос -  что же мне делать, что со мной будет.
И, наверное, именно из-за этой фразы я никогда не забуду еще и ночь, которую  провела после этого вечера.

В три часа утра я еще не спала. Каждый раз, когда  засыпала, меня будили кошмары.

Сначала это был ужасный ветер, но еще вдобавок всплыл Лион. Моя жизнь пробегала передо мной.  «Другая жизнь». Та, что по другую сторону от холмов, отгородивших долину от остального мира.

Я уснула очень поздно, а около пяти часов утра меня разбудил электрический свет. Вечером, поднявшись наверх, чтобы ложиться, я машинально повернула выключатель. Конечно, я поднялась и выключила его, но уснуть уже не смогла.

Ветер немного ослаб, и не он уже мешал мне уснуть. Это были снова слова, сказанные Марией, и все с ними связанное, что вызывало во мне страх перед будущим. Но было также и еще кое-что. То самое ощущение, которое пробудило в прошлую ночь тело Марии рядом со мной, и еще ветер, который заставил меня думать о руках мужчины, обнимающих меня.

Я попыталась считать, чтобы заснуть снова.  И в то же время старалась представить, что  буду делать, если мне придется уйти. Одни и те же мысли и ощущения без конца возвращались.

Поэтому, как только  услышала, что Леандр спускается вниз, я поднялась. И сказала ему, что меня разбудил свет. Смеясь, он ответил мне:

- Меня тоже. Я его оставил включенным специально, потому что беспокоился за линию. Но раз он зажегся сам, это значит, что повреждение было не у нас.

Леандр выглядел счастливым, и, когда он сказал о том, что очень рад, что все так удачно завершилось, он обнял меня и расцеловал в обе щеки. Я тоже поцеловала его, а потом тут же оттолкнула. Наверное, я это сделала слишком резко, -  во всяком случае,  вид у него был удивленный.

Я сказала, что сейчас сварю кофе, потому что проголодалась как волк.  Леандр рассмеялся, и тут мы услышали, как Мария спускается по лестнице. Как только она вошла в кухню, Леандр закричал:

- Ты видишь, это не у нас! Свет-то зажегся!

У Марии тоже был счастливый вид; она спросила меня, что я так рано поднялась. Я опять рассказала историю с выключателем, мы смеялись все втроем, и, поскольку Леандр уже развел огонь в печи, Мария вскипятила воду для кофе.

После завтрака Леандр сказал, что пойдет заканчивать свои вязанки из сосновых ветвей, пока погода не повернула на дождь. Мария не преминула заметить, что сегодня воскресенье, и, как всегда, Леандр отшутился:

- Как ни крути, билет в преисподнюю у меня уже на руках, а где сидеть, на галерке или в партере, - мне все равно.

Когда он уходил, я попросила оставить мне Боба, добавив, что, может быть, пойду прогуляться. Я вовсе не знала, действительно ли пойду, просто попросила машинально.

Но когда Леандр ушел, я занялась своим туалетом. Боб без конца крутился вокруг меня, потому что чувствовал, что раз остальные ушли, то и мы, конечно, дома не останемся. Сказать по правде, мне не так уж и хотелось прогуляться. Уже одетая, я долго стояла у окна и смотрела на долину, преображенную ветром. На деревьях уже не было листьев, но ветер легко находил их и поднимал вверх,  вздымая желтые смерчи выше холмов. Очень далеко, на другом склоне, я видела Леандра; он шел по лугу, перед тем как исчезнуть в сосновом лесу. Суп в котелке он захватил с собой, и мне не надо было ничего ему относить. Я пожалела об этом  какое-то мгновение, потом, когда я отошла от окна, вошла Мария и сказала:

- Ветер ослаб, и он не такой холодный, как вчера. Если вы хотите прогуляться, то поторопитесь, я не удивлюсь, если к полудню начнется дождь.

Я посмотрела на Боба. Он сидел у двери. Смотрел на меня, не отрываясь, и вид у него был несчастный. Когда он увидел, что я беру пальто, то начал радостно прыгать вокруг меня. Он чуть не опрокинул Марию, которая на него заворчала.

Когда мы вышли во двор, он сразу направился по следам Леандра. Я уже не раз замечала: как только Леандр уходил, Бобу всегда хотелось, чтобы мы следовали за ним. Но сейчас я его окликнула, и мы пошли в противоположную сторону. Леандр был слишком далеко, и мне не хотелось без конца следить за Бобом, удерживая его рядом с собой.

В сущности, все, что ему было надо, это побегать на свободе, и я решила, что, потеряв след хозяина, он не будет больше стремиться нагнать его.

Я направилась по тропе, которая вела к дороге, но, не дойдя до нее, повернула направо, в каштановый лес, который спускался почти до основания долины. Под деревьями ветер был слабее, но слышно было, как он хозяйничает над моей головой в ветвях наверху.

Я ощущала его меньше, но все же достаточно для того, чтобы у меня снова возникло то же чувство, что накануне. В конце концов это меня разозлило. Я стала играть с Бобом. Я бросала ветки, а он их приносил. Когда я отнимала их, он не хотел отдавать, и начиналась борьба. Один раз я поскользнулась на корнях и упала в кучу листьев. Боб сначала замер от неожиданности, потом, решив видно, что я хочу поиграть, бросился на меня как раз в тот момент, когда я вставала. Я опять упала. Я схватила его, прижав к себе. Мы покатились в листве. Я слышала его горячее дыхание у меня на шее. И тут я непроизвольно оттолкнула его, шлепнув ладонью по морде, и прикрикнула:

- А ну, пошел!

Он отскочил на несколько шагов. Пока я поднималась и отряхивала пальто, он смотрел на меня своими печальными глазами, и, как всегда, мне стало жалко его.  Я приласкала его и снова стала бросать ему ветки.

Так мы спустились к ручью. Здесь почти совсем не было ветра. Я села под деревом, чтобы отдышаться после быстрой ходьбы и игры с Бобом. Некоторое время я сидела не двигаясь, успокаивая дыхание. Боб тоже, наверное, устал, и потому долго пил воду из ручья. Напившись, он потряс своей большой головой, разбрызгивая воду и  слюну во все стороны. Потом он подошел и сел напротив меня. Я опять чувствовала его дыхание на своем лице, и лапу, которую он положил мне на колено. Я не стала бранить его на этот раз, но  поднялась и направилась к дому.

16

Обычно, если Леандр уходил в поля на целый день, Мария готовила на обед только суп и еще одно какое-нибудь блюдо. Основная еда была за ужином. В это воскресенье она так и сделала, и в час дня мы уже закончили обедать. Оставшись одна, с глазу на глаз с Марией, я снова стала думать о тех словах, что она произнесла вчера. Когда я смотрела на нее, то видела, что она не выглядит более печальной или озабоченной, чем в другие дни. Она молчала во время еды, но это не было для меня чем-то необычным. Когда не было Леандра, мы иногда за целый день не обменивались и тремя словами. Нам просто нечего было друг другу сказать.

Как всегда по воскресеньям, мы выпили кофе.

Когда Мария поднялась, я тоже встала, чтобы помочь ей прибрать со стола. Потом подошла к окну. Боб не отходил от меня.

Ничего не изменилось. Небо было все так же покрыто тучами. Ветер не утихал.

В какое-то мгновение мне показалось, что время остановилось. Потом – что оно продолжает свой бег перед моими глазами, в долине, но замерло позади меня, в кухне. Когда я думаю об этом сейчас, мне это кажется забавным. Но, наверное,  именно это побудило меня выйти в тот день после обеда. Ничто другое не влекло меня на прогулку. Разве что голова Боба, прижавшаяся к моей ноге. Во всяком случае, я недолго стояла у окна. Я повернулась, сказала Марии, что пройдусь, и вышла. Как и утром, Боб побежал по следу хозяина. На этот раз я не окликнула его.  Решила, что немного погодя сверну налево, с тем, чтобы поскорее спуститься в долину.

Я дошла по тропе до того места, где мы были с Леандром тогда, в первый раз. С тех пор я часто проходила здесь, и каждый раз останавливалась.

И сейчас остановилась, чтобы посмотреть еще раз на возвышение, где была площадка для игры в шары и стояли заброшенные дома. Потом, поскольку Бобу не сиделось на месте, мы двинулись дальше.

Теперь, чтобы спуститься к основанию долины, мне надо было или вернуться обратно по тропе, или пробираться без тропы через заросли. Я прошла еще вперед до того места, где тропа раздваивалась. Боб двинулся было направо. Конечно, он стремился вверх, к сосновому лесу, где был сейчас Леандр. Отсюда до этого леса было не более получаса ходьбы. Я позвала Боба. Он остановился в нерешительности, но, когда я свистнула во второй раз, вернулся.

Некоторое время я смотрела вниз, в долину. Там должно было быть тише, чем здесь, на ветру.

Левая тропа тоже поднималась вверх, но не так круто, как правая. Я никогда на нее не сворачивала. У Леандра не было здесь земли, и поэтому я всегда проходила мимо этой развилки. Я знала, что эта тропа ведет к дому Роже, но  повернула на нее вовсе не потому, чтобы отправиться к нему в гости.

И для меня было полной неожиданностью,   когда я оказалась так близко к его дому. Тропа вела через каштановую рощу. Деревья тут были огромные и очень красивые. Каштаны никто не собирал, и пока я шла, то иногда наступала на опавшие плоды в еще зеленой колючей скорлупе, из которой выскакивали глянцевые каштаны.

Дойдя до поворота, я увидела сад, а за ним – крышу и стены дома.

Я долго стояла на опушке рощи. Я ни о чем не думала.  Просто вспомнила, что Роже, наверное, как раз сейчас занимается своим мотоциклом. Я никогда не видела этот дом так близко, и с этой стороны. На двух окнах второго этажа ставни были закрыты. Внизу единственное окно тоже было закрыто, но ставни его открыты. Там были занавески, и я подумала, что это, должно быть, кухня.

Никогда не скажешь, что бы ты сделал или не сделал, пока  такое событие не произошло. Я, во всяком случае, считаю, что все эти «бы» ни к чему, и честно сознаюсь, что не знаю, что бы  сделала, если бы не появился Роже.

Когда  увидела, что он выходит из-за угла дома в сопровождении Боба, который радостно скачет вокруг него, я тут же поняла, что произошло.  Роже явно не ожидал встретить меня. Это было видно по тому, как он на меня смотрел. Приблизившись, он сказал:

- Когда я увидел Боба без послания на ошейнике, то подумал, что где-то рядом Леандр.

Я ничего не ответила.  Смогла только рассмеяться и протянуть ему руку. И только когда он меня пригласил войти в дом,  сказала:

- Нет, вы работаете, я не хочу вам мешать.

Тогда Роже показал мне свои руки, чтобы подтвердить, что он говорит правду:

- Я только что пообедал.  Решил все сначала разобрать и отмочить  детали в керосине.

Сказав это, он направился через лужайку к дому, и я последовала за ним.

Он провел меня в кухню, и я убедилась, что не ошиблась, когда разглядывала дом снаружи.

Это была небольшая комната, похожая на кухню в доме Леандра, но очень уютная благодаря второму окну, за которым открывался вид на долину и на холм для игры в шары. Несмотря на погоду, все было видно очень отчетливо.

Роже подбросил в печь поленце. В комнате было жарко. Я сняла пальто, и тут же подумала, что это смешно, поскольку я не собиралась оставаться здесь надолго.
Но пришлось задержаться, потому что Роже стал угощать меня кофе. Затем он поставил на стол бутылку, наполненную виноградной водкой, с маленьким деревянным человечком внутри, который карабкался по лесенке. Он сказал, что это работа его отца, которой тот занимался, чтобы скоротать зимние вечера. И добавил, что очень дорожит этой бутылкой, потому что она напоминает ему о том периоде жизни, который, увы, не вернуть.

Я подумала о Леандре  и его рассказах про игру в шары.

Мы выпили виноградной водки, хоть она мне никогда особенно не нравилась. Алкоголь мне ударил в голову,  наверное, потому,  что  с момента моего прибытия к Леандру  ни разу не пила крепкого спиртного. Но я вовсе не была пьяна. И все же, когда Роже спросил меня, не хочу ли  осмотреть дом,  то очень хорошо почувствовала, что может за этим последовать.

Я согласилась. И в этот самый момент я по-настоящему поняла, что вот уже несколько дней я хочу близости с мужчиной.

Роже сначала показал мне комнату, где раньше жили его родители, потом провел меня в свою.

Мы не произнесли ни слова, ни он, ни я. Сначала я подошла к окну. Я смотрела на долину. Когда  обернулась,  Роже стоял передо мной. Я приблизилась к нему на полшага. Возможно, он тоже чуть подвинулся мне навстречу, но  думаю, что все же именно я поцеловала его первой. И волна страсти захватила меня. Он тоже был счастлив.

Когда мы поднялись, уже начинало смеркаться. Я сказала:

- Мне надо возвращаться. Мария будет беспокоиться.

Роже поцеловал меня, потом спросил:

- Ты вернешься?

Я обещала вернуться.

Роже проводил меня до опушки; я не хотела, чтобы он шел со мной дальше, потому что ему еще надо было заняться ремонтом мотоцикла.

Первую часть пути я бежала. Мне не хватало дыхания, и я несколько раз останавливалась и отдыхала, прислонившись спиной к дереву.

И только у подножия холма я позволила себе отдохнуть подольше. Я часто и глубоко дышала, а потом мне вдруг стало смешно. Я смеялась, потому что поняла, что бегу так, как будто у меня есть важная новость, которой мне надо с кем-то поделиться.

17

Но нет, конечно же, я ничего никому не сказала. Наоборот, весь следующий месяц я старалась встречаться каждое воскресенье с Роже так, чтобы не привлекать внимания Леандра и Марии. Я все время находила предлог, чтобы выходить одной с Бобом. Это было не так просто, потому что часто погода была не очень хорошей. Однако эти прогулки не казались странными, потому что я выходила каждый день.  Мне они были нужны, чтобы недели не казались слишком длинными.

В первую неделю я много раз приходила, чтобы побродить возле дома Роже. После этого он дал мне ключ, и я могла входить в дом и выходить,  когда хотела. Я никогда не оставалась в доме подолгу, потому что нельзя было там разжигать очаг: если бы Леандр увидел дым, он мог бы что-нибудь заподозрить и заявиться сюда. Чаще всего я сидела на каменной скамейке во дворе, который был очень маленьким. Поскольку дворик был окружен довольно высоким каменным забором, даже слабое солнце хорошо прогревало его. Я часто думала о стариках, которые, наверное, приходили сюда и сидели целыми днями на этой скамейке. Я их очень хорошо себе представляла, - как они сидят, сгорбившись, опираясь подбородком на сухие руки, лежащие на палке. Сама не знаю, почему, но только я каждый раз уходила отсюда немного грустной.

Мне понадобилось несколько недель для того, чтобы понять, что грустила я потому, что все в этом дворе было мертво.

Во времена, когда старики дремали на скамейке, вокруг них, должно быть, постоянно кипела жизнь. А у меня был только Боб, который грелся на солнце возле меня. Клетки для кроликов были пусты, и даже дверцы их были распахнуты. Курятник тоже был пуст. Я часто разглядывала маленькую пристройку к дому. Внутри нее еще сохранилась печь для выпечки хлеба. Должно быть, эта печь помнила о праздничных днях, когда из нее доносился такой вкусный запах свежих булочек.

В одно из воскресений я рассказала Роже про это чувство грусти, которое мне навевают мертвые вещи. Он покачал головой и сказал:

- Мне тоже сначала они казались мертвыми. Но я думаю, что вещи никогда не умирают. Они могут только спать очень долго.

Я ничего не ответила тогда, но с этого дня уже не была такой печальной, когда уходила с этого двора.

А потом, начиная с декабря, появилось еще одно обстоятельство, которое заняло мои мысли. Я подождала две недели, чтобы быть уверенной, что  не ошибаюсь. И в следующее воскресенье объявила Роже, что я беременна.

Я не торопилась, проверяя себя, и при этом почему-то даже не задавала себе вопрос, будет Роже доволен или нет. Сама я об этом думала постоянно, но, по правде сказать,  не чувствовала ни радости, ни огорчения. Когда я сказала об этом Роже, он, как мне показалось, был ошеломлен. Потом он прижал меня к себе, говоря:

- Ты уверена? Ты уверена?

Я ответила:

- Да. Это не может быть чем-то другим.

Тогда он меня очень крепко поцеловал и сказал, что очень счастлив. Я спросила, почему, и он ответил:

- Прежде всего, из-за ребенка, и потом – теперь я уверен, что ты не уйдешь.

Мы провели остаток второй половины дня, обсуждая, что нам нужно сделать. Роже хотел сейчас же объявить об этом Леандру.  Сказал, что знает его достаточно, и уверен, что тот будет так же рад, как и мы. Не знаю почему, но мне было немного страшно. Как будто Леандр был моим отцом, а мне было восемнадцать лет.

Между тем зима брала свое, становилось все холоднее, и мне было все труднее вот так, тайком, встречаться с Роже. Я думаю, что в основном именно по этой причине я и решилась.

Роже пошел вместе со мной. Мы впервые прошли этот путь вместе. Он и до этого провожал меня, но никогда -  до конца из-за открытого пространства, которое просматривалось от дома Леандра. Мы шли очень медленно и часто останавливались. Боб выражал нетерпение. Он подбегал, носился вокруг нас, и Роже бросал ему ветки.

Когда мы подошли к дому, уже темнело. Леандр был на кухне один. Он сидел у огня,  и, должно быть, дремал, потому что, как мне показалось, вздрогнул, когда Боб положил лапы ему на колени. Все остальные собаки окружили нас. Особенно они прыгали вокруг Роже. Но ему нечего было им дать, потому что свой мешок с костями он принес им утром.

Когда Леандр увидел нас вдвоем, он сказал:

- Привет, влюбленные.

Мы с Роже переглянулись, но было слишком темно, чтобы разглядеть выражение наших лиц как следует.

Брассак попросил меня зажечь свет, потому что я стояла у двери, но Роже тут же сказал:

- Не стоит, еще немного видно, без света лучше.

Я подумала, что Мария, по-видимому, в коровнике. Мне хотелось, чтобы Роже поскорее сказал. В сущности,  думаю, что я больше всего боялась реакции Марии.
Мы сели рядом с Леандром, и он спросил  Роже:

- Ну, так что привело тебя сюда в такой поздний час?

Роже кашлянул пару раз. Он чуть помедлил, потом сразу объявил, что я жду ребенка от него, и он хочет на мне жениться.

Сначала Леандр ничего не сказал. Он даже не пошевелился. Молчание, длившееся всего несколько секунд, показалось мне бесконечным. Дважды я посмотрела на дверь. Я боялась, что войдет Мария.

Наконец, Брассак сказал очень тихо, как будто себе самому:

- Вот, значит, как… Вот, значит, как…

Потом резко поднялся. Он подошел ко мне.  Взял меня за плечи. Я поняла, что он хочет увидеть мое лицо в окружавшей нас полутьме. Он сказал, точь-в- точь, как Роже:

- Ты уверена? Ты уверена?

Я кивнула. В горле у меня пересохло.

Тогда Леандр пробормотал:

- Малыш… Малыш…

Он отпустил меня, побежал к двери и широко распахнул ее. С порога, не выходя, он закричал:

- Эй, Мария!  Эй, Мария… Ты слышишь?!

Я услышала башмаки Марии в глубине двора. Тут Брассак снова прокричал:

- Мария! Малыш. У нас будет малыш!

Сейчас его голос звучал по-театральному, с сильным южным акцентом.

Роже стоял рядом со мной. Было уже совсем темно.

Мария торопилась к нам, часто стуча башмаками. Когда она вошла, Леандр повернул выключатель. Свет ударил мне в глаза. Они приблизились вдвоем, и я едва успела вытереть глаза. Чтобы они не видели, что я плачу.

18

В этот вечер Роже ужинал вместе с нами, и ушел очень поздно. Когда Леандр вернулся, проводив его и закрыв на ночь собак, он объявил нам, что пошел снег. Я очень обрадовалась, потому что подумала, что очень давно не видела снега.
Настоящего деревенского снега.

На следующий день, в самом деле, его выпало больше двадцати сантиметров. Собаки словно сошли с ума. Их невозможно было удержать. Каждый раз, как кто-нибудь открывал дверь, они мчались к ней, чтобы выбежать во двор. В кухне повсюду были большие лужи. Я еле успевала их вытирать,  а Мария беспрестанно кричала на собак. Она так шумела, что Леандру пришлось вывести их на прогулку, чтобы дать выход их энергии. Я бы с удовольствием составила им компанию, но у меня не было подходящей обуви.

Когда Леандр вернулся, он увидел, что я все еще стою у окна. Тогда он сказал, что так или иначе, ему надо съездить в Лион.  Завтра же он поедет, и привезет мне пару хороших альпийских сапог.

В этот момент я совсем не подумала о том, что Леандр может опять там напиться, и не обратила внимания на то, как Мария реагировала на это решение.

Только на другой день утром, когда я спустилась вниз после отъезда Леандра, то увидела, как обеспокоена Мария. Она была замкнута, и я уже знала, что это означает.

В сущности, Леандр уехал из-за этой обуви для меня, и потому я чувствовала себя виноватой. Я боялась, что дело кончится тем,  что Мария скажет мне, что это из-за меня он поехал в Лион, где опять  потратит деньги на пьянку.

Тянулось утро; Мария молчала. Я занималась в основном собаками, которые были возбуждены еще больше из-за того, что Леандр уехал. Старый Дик, конечно, был снаружи, и о том, чтобы вернуть его, не могло быть и речи. Время от времени я подходила к окну. Долина, покрытая снегом, была сказочно красива. Небо было по-прежнему серым, и я подумала, что снег пойдет опять.

Чем больше я думала о Леандре, тем больше уверяла себя, что он не станет там пьянствовать. В сущности, он мне никогда ничего не обещал, но, не знаю почему, у меня было чувство, что это больше повториться не может.

Около полудня я решилась поговорить с Марией. Я спросила ее, сердится ли она на меня. Она грустно улыбнулась и сказала:

- Ну что вы, нет. Вы же знаете, что все как раз наоборот. Но что вы хотите, так уж повелось. Что с этим поделаешь… Все равно ему придется туда ездить время от времени.

Напрасно я пыталась сказать ей о том, что  уверена, что Леандр не станет там пить, -  она не хотела мне верить. По ее мнению, это был его порок, с которым приходится мириться. Единственное, на что можно надеяться, это что он не привезет сюда еще одного пса. Слушая Марию, я вдруг вспомнила о тех больных, которые обескураживают врачей, считая себя неизлечимыми. Во вторую половину дня я изо всех сил старалась ее развлечь, но ничего из этого не получилось.

И когда в четыре часа угомонившиеся было собаки поспешили к двери, она прикрикнула, чтобы они успокоились, добавив, что они становятся уже несносными. А я подбежала к окну. Это был Леандр. Он шел быстро, твердо ступая.
Я позвала Марию. Она взглянула в окно, потом на меня, словно не поверила своим глазам. Я улыбалась. Тогда Мария очень тихо пробормотала, отвернувшись от окна:

- Господи Иисусе!

И я увидела, что она перекрестилась, возвращаясь к плите.

А я еще раз посмотрела на снег. Начинало темнеть. За окном кружили крупные хлопья.

19

И в это утро я снова вижу снег, который покрывает всю долину. Но небо уже не серое. Оно голубое, очень голубое. Дует северный ветер. Он поднялся вечером под Рождество, когда мы сидели за столом. Сегодня утром Роже тихонько встал рано, на рассвете. Я уже не спала, но еще не проснулась окончательно. Я не стала открывать глаза. Через несколько минут  услышала его мотоцикл. Когда звук удалился, я поднялась, чтобы открыть ставни. Ветер был просто ледяной. Я быстро закрыла окно и снова легла в теплую постель. Потом стала ждать наступления дня.

Я люблю смотреть, как наступает утро, особенно тогда, когда  знаю, что на дворе холодно.

А вот и Мария, - принесла мне мой завтрак, чтобы я могла оставаться в постели до одиннадцати часов. Это она так захотела, и Леандр тоже. В общем-то именно из-за этого я сейчас здесь. Они хотят, чтобы я оставалась у них до самых родов, чтобы иметь возможность заботиться обо мне. И только потом я переберусь в дом Роже.
Это они решили в тот вечер, в канун Рождества.  Роже тогда приехал. Мария затеяла большую стряпню с праздничными угощениями.

Перед тем, как сесть за стол, Леандр отправился за пакетом, который он припрятал, когда вернулся из Лиона. Это была голубая детская распашонка. Когда я сказала, что это еще очень рано, Леандр опустил голову. Он заявил, слегка путаясь в словах, что ему впервые приходится играть роль Санта Клауса.

Потом, чтобы нас позабавить, он рассказал о сцене с продавщицами в магазине. Он изображал их голоса. А я больше смотрела на Марию. Она смеялась. Я в первый раз видела, как она смеется.

Самое большое удовольствие доставило Леандру заявление одной из продавщиц, которая сказала, что с этими дедушками вечно так, - подавай им самое лучшее.
Потом Мария показала мне постельное белье в своем шкафу и комоде. Она приготовила нам простыни и пеленки.

И все же в первые дни Мария не выглядела по-настоящему счастливой. Иногда лицо ее становилось снова замкнутым. Когда я спросила ее, что с ней, она сказала:

- Нет, я счастлива. Только нужно время, чтобы привыкнуть. Непривычно как-то, что ты станешь бабушкой, хотя детей у тебя никогда не было.

Мне показалось, что она сказала это с некоторым сожалением. И все же я убеждена, что она будет очень счастлива.

Что касается меня, я не очень представляю себе, что это такое, - иметь ребенка. Несмотря ни на что, я довольна, что я здесь. Я знаю, что могла бы здесь остаться. И так здорово, что  никто не  заставляет меня покинуть эту теплую постель, в которой я могу спокойно нежиться и слушать, как северный ветер летит к югу между небом и снегами.
   
Вернезон – Кинсона 1956-1957