Вдовец Серафим, по прозвищу Медведь, мечтал соединиться брачными узами с красавицей Альтук. С одобрением поглядывал на неунывающую и всегда нарядную соседку. Жена его тихо угасла, оставив троих детей. Серафим давно пересчитал движимое и недвижимое имущество Тимофеевых, примеривая на себя роль хозяина. Осталось только получить согласие вдовы. Здесь он сопротивления не ждал. Чего ей выкаблучиваться: на руках четверо детей, а в деревне ни одной работы без крепких мужских рук не сделать.
В колхозе стояла самая горячая пора. На Михайловской границе косили рожь. Альтук уходила на работу ни свет, ни заря и оставляла Елю, которой шёл двенадцатый год, за хозяйку. Дочка стряпала на летней кухне незамысловатый обед, тягала неподъёмный десятилитровый чугун, тужась изо всех сил, и разжигала печку. Маленькая Таня в это время усердно драила полы в избе. Еля не спускала глаз с младшей сестры:
–Таня, подбери подол. Не дай бог, платье испачкаешь или порвёшь.
– Раньше следующей Пасхи нам мама новых не сошьёт, да, сестра?
Таня с готовностью стянула с себя платье и бережно положила на кровать.
Оставшись в синих холщовых штанишках, она скоблила доски крыльца чилигой, обильно поливая водой.
Неожиданно скрипнув калиткой, во двор вошёл Серафим. Не обращая внимания на девочек, он по-хозяйски распахнул ворота, развернул тележку, впрягся в неё и начал выкатывать самодельную «движимость» вдовы со двора. Еля даже растерялась поначалу от очевидной наглости соседа.
– Дядя Серафим, вы чего тут хозяйничаете?
– За телегой вот пришёл, надо бы дров привезти.
Длинноногая, тоненькая девочка решительно встала перед ним.
– А мама не разрешает без спроса ничего со двора выносить! Вечером она вернётся с работы, тогда и приходите!
– Прочь с дороги! Сопля такая! Чего тут путаешься под ногами!
– Не велено ничего со двора отдавать! – топнула ножкой дочь Альтук, сверкая тёмными глазами.
Так как немилость матери была страшнее гнева соседа, то Еля решила отстоять своё кровное добро. Удержать повозку не было никаких шансов. Дядя Серафим получил свою кличку Медведь за недюжинную силу и богатырский рост. Он упорно тащил тележку. Детские силёнки были на исходе, самодельная телега медленно катилась со двора. Еля мысленно распрощалась с папиным наследством и уже слышала в ушах мамины упрёки: «Безрукая, бестолковая». Зазвучавший в голове голос мамы придал ей злости, в отчаянии она схватила соседа-разбойника за волосатую руку и впилась зубами в кисть со всей дури. Он заревел, как бык, забыв моментально о телеге и далеко идущих планах поездки за дровами.
– Отпусти руку, девчонка паршивая!
– Не дадим!– прозвенел высокий, как щелчок кнута в руках пастуха, голос младшей сестры. – Это папино!
– Дрянь такая! Ты чего в меня вцепилась, как голодная собака в кость! – завыл дядя Серафим. – Зар-а-а-з-а!
Почувствовав противный вкус тёплой крови, Еля разжала зубы и выплюнула розовую слюну.
– Тьфу, гадость!
Дядя Серафим позорно удалялся со двора, угрожая девочке всевозможными карами, суля все невзгоды на её непокорную голову, поминая недобрым словом и злосчастную телегу, и саму Альтук.
– Теперь мне влетит, – перевела дух Еля. – Как пить дать, маме нажалуется.
– Не бойся, не влетит, – подбадривала Таня.– Это наша тележка. Её папа смастерил.
– Он меня терпеть не может с того раза. Помнишь, зимой?
Та история приключилась аккурат перед Рождеством, когда мама обнаружила в сарае останки своей чёрной овцы. Еля с ужасом взирала на сиротливо отрубленную овечью голову с застывшими в немом удивлении глазами. Место преступления было обильно полито кровью невинного животного, рядом в беспорядке простирались ноги бедной овцы. Злодей прирезал животину прямо в хлеву.
Жажда справедливости разбудила тогда в Елечке неожиданный азарт ищейки. Она облазила весь сарай, сунула нос во все закутки, пока не наткнулась на кожаную рукавицу, второпях обронённую лиходеем. Видно, окаянник сильно спешил и не заметил пропажи. Еля дотошно исследовала находку: на рукавичке не хватало напальчника для большого пальца. Её осенила неожиданная мысль. Она схватила рукавичку и, подняв высоко над головой, как победное знамя, вылетела во двор, где играла детвора.
– Люди добрые, это рукавица дяди Серафима! – голосила на всю улицу Еля, тряся вещественным доказательством. – У него в войну большой палец на правой руке снарядом оторвало!
На крик выскочили соседи. Для селян кража овцы была чрезвычайным происшествием. В деревне был почти коммунизм: никто дома на замки не запирал. Еля непрестанно повторяла неожиданную весть, звоня на всю улицу, как корабельный колокол.
– Смотрите-смотрите, какая рукавица странная! – тараторила Еля без умолку. – Тут большого пальца нет!
– Истину глаголешь, дочка, – вперившись в рукавицу, говорил сосед, старый Трифон. – И живёт близко, через забор! Уволок вашу овцу. Никто и не заметил!
– И впрямь, его, – осматривали мужики рукавичку, передавая друг другу «вещдок». – Точно, Серафима эта рукавица. Вот безбожник, вздумал вдову грабить! Совсем ирод совесть потерял! Взыщем всем миром у душегуба ярочку!
Послевоенная деревня представляла собой неприглядную картину. В домах царили бедность и скудность. Одёжка и обувка – наперечёт. Зарплату колхозникам платили трудоднями, на магазинных полках – «шиш с маслом». Домашнюю утварь, мебель, одежду селяне изготавливали своими руками. Женские платья, юбки, мужские сорочки шили вручную. Швейные машинки имели самые зажиточные хозяйки, поэтому распознать вещь соседа было делом плёвым. Хозяйки своими руками мастерили из овчины тулупы, шапки, из остатков кроили рукавицы. Деревенская женщина была мастерицей на все руки: и швея, и ткачиха, и вязальщица, и пекарь, и лекарь …
С преступника тогда взыскали всем миром ярочку.
Еля весь день с тревогой ожидала возвращения мамы. Ещё неизвестно, как она отнесётся к потасовке с соседом, чью сторону займёт. Уже и суп готов, и полы помыты, и табун пришёл. Алька лениво мычит в сарае, ожидая, когда её подоят. Уставшая от жары и дневных трудов, деревня готовилась ко сну. Наконец-то со стороны Михайловской горки послышались запевы долгожданной В;й; юрри .
– Едут-едут! – взлетела, как стрекоза, Таня на ворота. – Вон, слышно, как поют!
Еля шустро взобралась на столб, нетерпеливо поглядывая на дорогу, по которой обычно возвращались с поля колхозницы. В лучах заходящего солнца появилась первая рыдванка. Натруженные за день лошади, устало перебирая копытами, торопились домой. Деревянные колёса громыхали по грунтовой дороге. Мелодичная песня разливалась над деревней и доносилась до Тугаса.
Еля быстро покинула свой наблюдательный пункт и стала живо накрывать стол во дворе. Мама пришла в добром расположении духа, рассказывала, сколько ржи накосили, даже похвалила Пантелея, что он как взрослый мужик управлялся со жнейкой. Полина смеялась, вспоминая, как около Пантелея крутилась одна взрослая девица.
Вечернюю трапезу нарушил приход дяди Серафима. Нахально тыча под нос Альтук прокушенную руку, он разгневанно вопил:
– Безобразие! Я фронтовик, награды имею! Мне руку на войне прострелили! А твоя дочь из-за какого-то куска дерьма меня чуть второй руки не лишила!
– Добрые люди в чужих дворах не шастают и чужое имущество силой не забирают.
– Я ведь не враг вам. Я ж к тебе по-соседски пришёл, по-доброму! Где это видано, чтобы честного человека из-за какой-то колымаги калечить?!
– А ты, чего, уважаемый соседушка, в чужом дворе произвол чинишь?! Полагаешь, любой залётный бродяга может распоряжаться моим имуществом? Думаешь, если мой мужик погиб на войне, так и постоять за меня некому? Ошибаешься, вон одна только Еля чего стоит, – выговаривала ему Альтук, тихонько посмеиваясь про себя над соседом и благожелательно посматривая в сторону дочери.
Еля поняла, что мама одобряет её поступок и нисколько не сердится за то, что она ранила соседа.
– Твои дети, Альтук, совсем от рук отбились. А Еля совсем как дикая кошка, на людей бросается. Нет в ней никакого уважения к старшим! – не унимался сосед. – Мужик тебе нужен в дом для порядку.
– Мужик – не башмак, с ноги не сбросишь, – беззлобно смеялась Альтук.
Серафим не терял надежды услышать заветное согласие, тогда бы он навёл порядок в этом бабском хозяйстве, и драчунья Еля получила бы заслуженных вожжей по заднице. Но строптивая соседка не спешила вешать на себя брачный хомут.
http://www.proza.ru/2011/11/04/1645