В гостях у Риты я побывал один-единственный раз и, удивительное дело – именно тогда-то я – впервые! – и ощутил в душе неумолимо растущий протест против скрыто-настойчивого обаяния Риты, против её терпеливой выжидательности и, почти одновременно с этим странным неприятным липким чувством, я ясно осознал и магическую силу привычки, превратившую со временем наши отношения с Ритой в невидимую обоюдную мучительную борьбу за право первого голоса. «У неё характер матери – цепкий, беспроигрышный, - думал я, в то время как Рита ловко расставляла на столе тарелки и стаканы. – Но, к счастью, она не знает меня… Моего маниакального стремления к абсолютной свободе…». Мы сели за стол, и я не удивился /эта официальная жестокая приветливость Виолетты Львовны – матери Риты!/ - первоначально возникшее ощущение натянутости не исчезло, а увеличилось и неподвижно зависло над душным праздничным столом, - говорить было н е о ч е м!.. И вдруг Савелий Петрович – отец Риты – предложил в ы п и т ь ! - и с этого-то предложения тайное, лично-семейное /тщательно скрываемое?/?/ от меня Виолеттой Львовной/ стало явным…
Рита и Виолетта Львовна, слабо протестуя, почти сразу ушли ночевать к соседям, - эта гостевая встреча была знаменательна продолжительной крепкой пьянкой, - сейчас она дала решительный толчок дремавшему во мне желанию к перспективной творческой жизненной свободе, - та, ещё пребывавшая под наркозом винных паров, уже обещала мне ч т о - т о...
Савелий Петрович сразу крепко запил и с ним – за компанию – запил я. Пили всю ночь, до хрипоты проговорили-проспорили за жизнь и музыку /Савелий Петрович когда-то служил военным музыкантом-баритонистом/ до утра, и даже под ранний рассвет немного подрались.
Я уснул на кушетке, спал чутко, невольно вслушиваясь в редкие ночные шаги на лестничной площадке, - я боялся внезапного обличающего прихода Риты с Виолеттой Львовной, - в лице мертвецки уснувшего Савелия Петровича я лишился грозной мужской оппозиционной защитной силы.
Я открыл глаза, - мне почудился странный шорох в соседней комнате, включил настольную лампу, полистал томик стихов Пастернака, - но чтение не пошло, от спиртного я ослабел; сладко зевнул, и, засыпая, неожиданно понял, как глупо близок был к унизительной кабальной пропасти – институту прописки, и от волнения взмок, покрылся испариной, и теперь, напуганный этим своим ощущением, напрочь отогнал мимолётно слетевшую ко мне псевдоспасительную роковую мысль о лёгкой возможности развестись, в случае неудачного московского прописочного брака с Ритой. Я улыбнулся: обильное раскрепощённое распитие спиртного, неконтролируемые пьяным разумом интересные смелые обоюдно-искренние диалоги-монологи, нехитрая беззлобная пьяная драчка – Савелий Петрович сунул нежданно мне в грудь, а я, в ответ, махнул ему слегка и, видимо, попал – неустойчивая плотная фигура качнулась, обмякла и опустилась под стол, скатерть и недоеденная снедь уехали вслед за ним, и я успокоился, услышав мертвецки-пьяный храп своего драчливого визави…
Утром, опохмелившись бутылочным пивом, неловко прощались, - я заметил на опухшем сонном лице Савелия Петровича свежепроступивший крупный лиловый синяк, я тут же извинился за то, что так крепко ему засветил, но он добродушно прощающе рассмеялся, сказал, что глаз подбил себе сам, случайно – падая, потянул на себя скатерть и словил лицом упавший на него гранёный стакан. Но я не рассмеялся, смутился и, простившись, поспешно вышел за дверь. На лестничной площадке я обернулся – Савелий Петрович с жестоко заплывшим левым глазом одиноко стоял в проёме раскрытой двери в потёртом трико и полинялой дырявой майке…
...Я вышел из подъезда, до слёз ощутив себя неожиданным матёрым подлецом. Я торопливо шёл к метро, не замечая ранних редких прохожих. Поддержанный крепким пивом, ночной хмель вернулся, забродил-заиграл во мне и я всплакнул – сначала в меня вошло неуловимо-знакомое, щемящее, эгоистическое, глубокое – я оплакивал самого себя – неуловимая самооценка не уходила, не отпускала – подкупила, обволокла сладкими бесстыдными всепрощающими обильными слезами – логическая знакомая привычная слабинка! – я окунулся в бессмысленную роскошь слёз… - слабая вялая попытка осмысленно-здраво вернуться к истоку, причине слёзного потока, сразу же вызвала катастрофическое оскудение обильной наркотической влаги – никакого нравственного душевного переворота!.. возникшее устойчивое пресное душевное состояние – эмоциональная фикция, поворот-обманка к глубокой эгоистической человеческой сути и, видимо, горько это осознавать, судя по той сиротской пустоте в душе – она вытесняет всё накопленное человеческое лучшее своим ничегонезначащим мёртвым вакуумом – и вот: и обильные слёзы и сам душевный настрой – всё, на серьёзную проверку, оказалось скоропреходящей физиологической слёзной фикцией… Не переделать себя! – вот жестокий приговор блуждающей в душе бесплодной самолюбивой нарцисстической псевдонравственности, – всю жизнь м е ж д у д в у х б е р е г о в ! – а для начала хотелось бы – м е ж д у д в у х о г н е й !.. Фальшивое сострадание входит в душу и превращается в привычный мелкий плоский самолюбивый эгоизм!.. И хотя бы это не осознавать, но э т о обличающим крестом заложено в душе и надо его нести, бесконечно осознавая в себе диалектическую противоречивую нравственную метаморфозу…
Я вошёл в метро, внутренне оскорбившись уже тем, что уже было терзавшие меня эгоистические эмоциональные комплексы бессердечно покинули меня – расплылись, растаяли в уставшем разгорячённом мозгу, - теперь я всё более и более туманно, не так ярко и остро осознавал свои нравственные просчёты – проблема, ранее вызвавшая во мне слёзы стала открыто мелочной, плоской, даже смешной. Я зевнул – обличающая психологическо-нравственная кутерьма в моей голове поулеглась и я задумался о присущем мне с самого раннего детства едком самоедстве – не отсюда ли идут все эти время от времени бичующие меня смысловые нравственные атаки?!. Как всё перемежается, перемешивается!.. Утомительная смысловая мозговая кутерьма!.. Я подумал о Савелии Петровиче, но сейчас для слёз мне не хватило магического волшебного эфира – если эфир сострадательный, он, видимо, не берёт ничьей стороны… А ведь Савелий Петрович – бывший военный музыкант – баритонист, недаром так разошёлся, отстаивая, даже спасая музыку от моих нетрезвых едких нападок на неё, тем самым оставшись н а с т о я щ и м , в отличие от меня, м у з ы к а н т о м , - защищался без ложного надрыва и мелкого самоуничижения в пику моему самоуверенному показному самоедству…