Феникс из пепла

Исай Шпицер
    С Айзиком Тринкманом я не раз встречался в Мюнхене в Объединении  бывших узников концлагерей и гетто, а также у него дома за несколько месяцев по его кончины.
    Фрагменты из его воспоминаний я опубликовал в 2004 году в статье  «Феникс из пепла» в «Еврейской газете» в Германии.
   Здесь я даю его воспоминания целиком, не редактируя авторского текста.
                Исай Шпицер

    Воспоминания бывшего узника лагеря смерти — Печёра «Мертвая петля», Виницкая обл.   

    «Я, Тринкман Айзик, родился 10 апреля 1930 г. в г. Сокиряны Черновицкой области при румынской власти. В 1940 году в Бессарабию и Северную Буковину пришла Красная армия.
    22 июня 1941 года началась война. Наш городок был близок к границе с Румынией и сразу начались бомбёжки. Наша семья - я, отец, мать и все родственники со стороны отца — всего 8 человек, с грудным ребёнком эвакуировалась. По дороге мы попали под сильные бомбёжки. Наш поезд разбомбили на станции Казатин.  Из Казатина мы уже пешком пошли в сторону Киева. Но немцы продвигались стремительно, и мы оказались в окружении вместе с нашими войсками.
    В одном из местечек под Киевом мы оказались на оккупированной территории. Первые три дня были кошмарными: немцы убивали, насиловали, грабили, издевались. Затем эта волна стала немного стихать. Комендант местечка издал приказ, чтобы все приезжие вернулись на место прежнего проживания. Наша семья примкнула к группе беженцев из Винницы и пешком пошла в направлении Винницы. В начале сентября мы оказались в Виннице. Гетто ещё не было, но евреи должны были носить белые повязки с желтой шестиконечной звездой.  Взрослых ежедневно выгоняли на тяжёлые работы. Примерно в октябре начались облавы, солдаты ходили по домам, на улицах ловили людей и заталкивали в крытые машины — это были душегубки. Мужа нашей знакомой так и убили, схватив его на улице. Нас какое-то время прятала украинская семья — мать и дочь, но долго это не могло длиться, мы подвергали опасности этих добрых людей.
   В начале декабря 1941 года немцы издали приказ всем евреям явиться на площадь для отправки в Палестину, при этом иметь с собой драгоценности, ключи от квартиры, продукты питания на три дня. Мой отец догадался, что это провокация, и мы ночью удрали из Винницы. Отец, очевидно, знал, что существует румынская зона оккупации и надеялся, что режим там будет менее жесток. Ушли мы пешком, грудной ребёнок умер ещё в Виннице, а бабушку (мать отца) мой отец и его брат несли буквально на руках. Через двое суток мы оказались в городе Брацлав Винницкой области. Это была уже территория румынской оккупации. Здесь уже было гетто, и нас поместили в него. В этом гетто я запомнил, что было очень холодно, что мы страшно голодали. В конце декабря был издан приказ всем жителям гетто с вещами собраться для отправки. Куда, мы не знали. Нас погнали пешком — это был страшный этап. Суровый мороз, голодные, измученные шли дети, старики, конвой был очень жестоким, особенно начальник. Сам он был хорошо одет, ехал на лошади, объезжал этап. Того, кто спотыкался и падал, он добивал нагайкой, или пристреливал на глазах у всех. Так мы шли двое суток и 1-го января 1942 года оказались в лагере смерти «Печёра» Винницкой области. Лагерь был размещен в трёхэтажном здании бывшей водолечебницы, которая имела большой подвал. Лагерь был отгорожен с трёх сторон высоким забором и обнесён колючей проволокой, а с четвёртой стороны была река Южный Буг.
    Охранялся лагерь полицаями, вооруженными карабинами и дубинками. Когда нас пригнали, помещение лагеря уже было заполнено евреями из Тульчина и окрестных мест. Нас разместили в подвале. Условия были таковы. В здание, где максимум могло разместиться триста человек, согнали пять тысяч. Инвентарь был весь вывезен, все спали на полу, вода и свет были отключены, воду для питья носили из замёрзшего Буга. Совсем не кормили.    
   Мы держались за счёт того, что обменивали вещи у местного населения на продукты. Обмен происходил так: в одном отведённом месте у колючей проволоки под наблюдением полицаев просовывали вещь и в обмен получали кусок хлеба, пару картошек или мороженную свёклу.  В лагере началась эпидемия тифа и дизентерии. Я тоже переболел тифом. Болезни, голод, холод уносили массу людей. Ежедневно вывозили несколько подвод трупов. За зиму 1941-1942 гг больше половины людей в лагере умерли, в том числе и моя бабушка. За попытку выйти из лагеря, чтобы попрошайничать, избивали до полусмерти, а то и расстреливали. Под страхом смерти люди прорывались из лагеря в близлежащие сёла, так как их гнал голод, но возвращаться было необходимо — люди в сёлах боялись нас укрывать.
   Мы все, опухшие от голода, холода, измученные болезнями продержались до лета 1942 года. Летом пригнали людей из Могилёв-Подольска и дургих мест. Примерно в середине июля я с другим мальчиком прокрались ночью через забор и убежали в дальнее село попрошайничать — ближние селяне уже отказывались давать милостыню. Когда я возвращался назад в лагерь, по дороге мне крестьяне сказали, что немцы всех вывозят из лагеря на грузовых автомашинах, и посоветовали спрятаться и не идти туда. Но я помчался в лагерь, по дороге побросал всё, что насобирал, не думая, что меня ждёт. Побежал к центральным воротам, которые были полностью раскрыты, немецкие офицеры покидали лагерь, но машин с людьми уже не было.
   На площади перед зданием сидели одни старики и дети, грудные дети лежали в стороне, стоял жуткий крик и плач — это не описать. Я обежал всю площадь, но никого из своих не нашёл. Увидел старушку из нашей комнаты, звали её Дина, она мне рассказала, что в 5 утра приехали немцы на машинах, всех выгнали на площадь, отделили стариков и детей в одну сторону, а остальных погнали к машинам, погрузили и увезли. Так увезли моего отца, ему было 42 года, мать — 41 год, брата отца -26 лет, его жену — 24 года, двух сестёр отца — одной было 22 года, другой — 28 лет. Так я остался в лагере один  в возрасте 12 лет. Остался в том, в чём был одет, босой в рубашке и штанишках. Нет слов, чтоб описать моё состояние. Я не знал, что делать, метался по лагерю, хотел бежать, чтоб догнать машины, но охрану усилили, привезли полицаев из других мест, вырваться невозможно было ни днём, ни ночью. Потом донеслись слухи, что для оставшихся немощных в лесу роют ямы, и нас повезут на расстрел. И действительно через 3 дня вновь приехали немцы, велели взять вещи, согнали всех на площадь, построили, приказали вещи оставить и залезать в кузовы машин.
   Если кто-то сопротивлялся, били прикладами, я был ко всему безразличен, всё для меня было, как в тумане.  Так, в машинах мы пробыли около двух часов. Затем велели всем слезть и идти в помещение. Как оказалось, румынский комендант установил, что у немцев нет официального разрешения на расстрел оставшихся. Через некоторое время в лагерь вернулся один подросток, Арон Восков, который был вывезен с моими родителями. Он рассказал, что всех увезли в Гайсинский район Винницкой области в каръер, где добывали камни, что мужчин отделили от женщин, заставляли тяжело работать, пищу давали скудную, ежедневно ослабевших расстреливали. Он видел, как расстреляли моего отца. Из вывезенных тогда трёх тысяч человек, никто, кроме этого паренька, не вернулся.
   Так началась моя одинокая жизнь в лагере смерти.
   Первые дни голода не чувствовал, только плакал, потом захотел есть, и приходилось прорываться в сёла просить милостню. Когда полицаи ловили, страшно избивали, на дорогах пастухи травили собаками, били жандармы. Моё тело было всё в ранах, которые не заживали.
Так я продержали до февраля 1943 года. Однажды возвращаясь из села, недалеко уже от лагеря, меня задержал полицай по фамилии Сметанский. Это был самый жестокий и кровожадный из всех полицаев. На его счету была не одна жертва. Он вёл двух пожилых женщин и меня прихватил. Завёл на территорию лагеря, там на проходной была будка, уложил нас на пол и стал бить, отдыхал и опять бил. Особенно старался бить по почкам. Оттуда нас уже вынесли. Но у меня никого не было, некому было забрать, и меня отнесли в изолятор, куда помещали тех, кто уже умирал. Через пару дней я поднялся и побрёл, держась за стенки, весь опухший от побоев и голода. Я понимал, что умираю, но шёл, падал, поднимался и в уме считал, чтоб убедиться, что я что-то ещё соображаю. На меня смотрели с состраданием, но помочь не имели чем.
    На моё счастье, если это можно назвать так, из Тульчинского гетто  в наш лагерь перевели одну семью. Увидев меня (как я потом понял, я был самый измождённый в лагере), они стали меня подкармливать, и я начал отходить. В начале лета 1943 года в ларегь стала поступать помощь от Международного Красного Креста. В лагере в живых осталось человек триста. Открыли кухню, стали кормить пшеном один раз в день, и мы этому были сташно рады.
    Осенью 1943 года собрали всех оставшихся в живых в лагере детей-сирот (нас осталось человек тридцать) и при лагере создали детский дом. Чуть приодели, кормить стали уже три раза в день. А в конце осени нас вывезли на подводах в город Тульчин — там при гетто был детский дом. В начале января 1944 года нас на крытых немецких грузовиках отправили в город Балты Одесской области. В конце февраля туда прибыли представители Красного Креста и еврейских общин из Румынии, отобрали всех детей-сирот из Бессарабии и Буковины и увезли в город Яссы. По дороге с нас сняли лохмотья, умыли и приодели. В Яссах нас поместили в новом здании еврейского дома престарелых. Здесь нам предоставили настоящие постели с бельём и простынями, подушками, на которых я уже более двух лет не спал. К Яссам приближался фронт, и нас в мае отправили на грузовиках в Бухарест. Там нас разместили в детские дома, хорошо кормили, одели, лечили. Оказалось, что у меня плохо с бронхами, почками, желудком, истощение нервной системы. Мне уже было 14 лет, а выглядел я на 11. Правда, нам и тут досталось — усиленно бомбили американцы.
    23 августа 1944 года в Бухарест вошли советские войска. Вскоре комендант города  издал приказ, чтобы все советские дети прибыли в детдом около Северного вокзала. Там мы находились до конца декабря 1944 года. Затем нас отправили в детские дома Одессы. Я попал в Спецдетдом №2. Так я жил в детдоме. Родственники со стороны отца все погибли. Со стороны матери остался в живых один её двоюродный брат. Когда он узнал обо мне, приехал и забрал меня в Черновцы.
   Такова история моего детства».