Крымская экспедиция
(Рассказ очевидца, французского генерала)
(отрывок)
VIII
В начале июля (1854 г.) стали, наконец, поговаривать о Крымской экспедиции.
Первая мысль о ней явилась не на Востоке: её задумали в Париже, и потом, побывав в Лондоне и Вене, и будучи везде принята благосклонно, она достигла и до нас.
В Лондоне негоцианты Сити и акционеры Ост-Индийской компании громко рукоплескали при одной мысли о взятии Севастополя и об истреблении Русского флота в Чёрном море.
Что же касается до приведения в действие предначертанных военных планов, то Английский кабинет, по большей части состоящий из людей коммерческих, мало сведущих в военном деле, вполне полагался на распоряжения нашего правительства, которое, по крайней мере, по-видимому, в этом отношении могло представить верные ручательства за успех.
Почтенный граф Абердэн приходил в восторг от смелости и верности наших соображений; герцог Ньюкестль заранее радовался непременному успеху союзных армий; лорд Пальмерстон опасался одного: ему казалось, что он недовольно ясно доказывает поспешность, с которою Англия дивится гению и принимает планы Императора.
Повторяем, что в Тюльерийском кабинете родилась мысль Крымской экспедиции.
В уединении, согбенный над картою Крыма, не спуская с неё глаз, с циркулем в руке, Император проводил целые часы за составлением плана экспедиции; переписав его собственноручно, он отправил план этот в Константинополь, не показав никому. Император опасался возражений, которые маршал Вальян сделал бы ему неминуемо, – подобных возражений Наполеон III терпеливо не мог бы выслушать.
IX
Маршал Сент-Арно в июле получил повеление о походе в Крым.
Он не сделал на то никаких замечаний, принял его безмолвно и отдал приказ по войскам об экспедиции, будто она была плодом его собственных соображений. Один генерал Мартемпрей знал, в чём дело; войска же долгое время считали Сент-Арно создателем этого плана. Большая часть генералов была того же мнения.
С этой минуты маршал показал баснословную деятельность; он беспрестанно переносился из Варны в Константинополь, из Константинополя в Варну; сам присутствовал при начальных приготовлениях по экспедиции; почти каждый день совещался с лордом Рагланом и всеми силами старался возбудить упавший дух армии.
Маршал обладал в высшей степени даром увлечения; его смелое, прямое, решительное обращение нравилось солдату, но этот же солдат, которому он так нравился, едва маршал отходил от него – приходил в раздумье и спрашивал себя: какое ручательство в успехе заключается в беспокойном, болезненном, изменчивом характере этого человека? – и солдат снова впадал в свои прежние сомнения, и снова принимал вид мрачный, даже угрожающий.
Получив от генерала Канробера рапорт вовсе неуспокоенный, маршал из Константинополя послал приказание дать нетерпеливым солдатам какое-нибудь занятие.
«В Добрудже должны быть Русские, – писал он к Канроберу. – Сделайте на них нападение, одержите над ними верх таким образом, чтобы мы могли поздравить Императора с победою к народному празднику 15-го августа. Не пошлёте ли вы туда генерала Эспинаса: он способнее всех на такое дело».
Приказания маршала были исполнены и эта экспедиция поручена генералу Эспинасу. Несколько сотен казаков, показываясь, издали и, отступая при сближении с ними, завлекли наши батальоны в болотистые равнины со зловредными испарениями, в 25-ти лье (100 верстах) от Варны. Потом, сделав своё дело, казаки исчезли и больше нас не беспокоили.
Дивизия наша была решительно залита потоками дождей, за которыми вслед наступили жары тропические. 6 тыс. челов. Погибли в этой экспедиции, а другие 2 тыс., вследствие болезней, сделались навсегда неспособными к службе.
В то же время холера и тифус свирепствовали в Варне, Галлиполи и Пирее; словом, к 15 августу – вместо победной вести, приходилось послать к Императору донесение о 14 тыс. умерших!
X
Наконец, из Парижа получено было приказание ускорить экспедицию. Сент-Арно возвратился из Константинополя в Варну и созвал военный совет.
Генералы: Канробер, Броун и контр-адмирал Лэйонс, в сопровождении сведущих в этом деле офицеров, произвели рекогносцировку юго-западных берегов Крыма.
Сведения, доставленные ими, показали возможность высадки, под покровительством огня морской артиллерии на нескольких пунктах и позволили определить пути действий от сих пунктов к Севастополю.
Военный совет собрался в Варне, вначале августа, если мы не ошибаемся, 10-го числа.
На совете председательствовал маршал Сент-Арно.
Во время предварительного совещания он сообщил принцу Наполеону и генералам Канроберу и Боске план экспедиции, заранее составленный самим Наполеоном III, присланный из Биаррицы.
Маршал предложил совету обсудить проект десантной экспедиции на берегах Крыма, показал важность её для Англо-Французской политики, разобрал план, к сожалению слишком определённый.
Предстояло, по словам его, избрать пункт для высадки; самый десант произвести под покровительством флота, во что бы ни стало разбить Русские войска, которые по всей вероятности окажут сильное сопротивление, и после победы идти прямо на Севастополь и овладеть им открытою силою.
Таковы были предложения маршала, несмотря на то, что у него вовсе не было никаких положительных сведений ни о силах Русского действующего отряда, ни о Севастопольском гарнизоне, ни о состоянии крепостных верков с сухого пути. Всё, что было известно об этом из разных источников, удостоверяло, что нам не придётся встретить непреодолимых препятствий: Россия только что кончила трудную борьбу на Дунае и не могла сосредоточить в Крыму значительных сил. Перенесение театра войны на берега Крыма с одной стороны сопряжено было со многими опасностями, но с другой – благоприятный климат и самая важность цели делали его заманчивым.
Взятие Севастополя должно было привести к миру, столь желаемому для королевы Виктории и Наполеона III.
В эти минуты все взоры обратились на лорда Раглана, озабоченное чело которого выражало недоверчивость. Он первый указал совету на недостаточность сведений о Русских силах и о состоянии Севастопольских укреплений с сухого пути. Карты, имевшиеся у нас, были неудовлетворительны, также не было ничего известно о состоянии дорог, переправ и вообще о свойствах местности театра войны.
У союзников почти не было кавалерии, тогда как Русские имели конницу, отличавшуюся своими превосходными лошадьми. Все эти обстоятельства обещали нам мало успеха.
Вице-адмирал Гамелен простирал ещё далее сомнение в успех экспедиции, называл предприятие рискованным и говорил, что союзники в этом случае будут походить на искателей приключений.
По словам его силы союзников, были недостаточны. Конечно, флот мог содействовать высадке, но приближавшееся равноденствие могло заставить его удалиться от берегов. В конце сентября он уже должен был искать убежища от страшных бурь, свирепствующих на Чёрном море обыкновенно в это время. Тогда положение армии, заброшенной на неприятельский берег, могло сделаться опасным и даже безвыходным.
Климат Крыма суровее, чем в других странах той же широты, притом же нельзя упускать из виду близость моря и расположение горных хребтов. Этот полуостров, составляющий южную оконечность России, есть как бы вместилище всех непогод этой обширной Империи. Самый залив Севастопольский в некоторые холодные годы замерзает. И что, если атака открытою силою против Севастополя не удастся, и если тогда союзные армии, для спасения чести своего оружия, принуждены будут прибегнуть к правильной осаде, – кто тогда может предсказать исход этого предприятия!
Замечания лорда Раглана о недостаточности сведений о театре войны и неприятеле казались французскому адмиралу весьма дельными, почему он и не мог согласиться на предприятие.
Сент-Арно отвечал коротко на эти возражения.
Он повторил, ещё с большею против прежнего энергиею, свои доводы касательно важности экспедиции, и в заключение объявил, что он выразил пред советом непременную волю своего Императора.
Тогда подал своё мнение принц Наполеон и защищал его почти целый час. Он говорил не только от себя, но и от имени генерала Боске и герцога Кембриджского, с которыми накануне условился:
Принц решительно отвергал возможность экспедиции. Преклоняясь пред властью Императора, он, однако позволил себе заметить, что Наполеон III не был в состоянии в Биаррице оценить все трудности предприятия. Огромное расстояние, отделявшее его от театра войны, не позволяло ему видеть вещи в настоящем свете. Как приемник имени Наполеона I, справедливо желал он продолжать летопись военной славы Франции, начатую его дядей, но не следовало нынешнему Императору Французов начинать тем, чем тот кончил; ибо и сам маршал сознавался, что вторгаться в Россию, значило предавать себя на произвол судьбы.
Севастопольские укрепления могли с сухопутной стороны быть столь же грозными, как и с моря. Притом же адмиралы не решались атаковать вход в Севастопольский залив, защищённый 600 орудий, следовательно, и нельзя было при нападении на город с сухого пути, рассчитывать на содействие флота, потому что корабли не могут состязаться с каменными стенами.
Адмиралы Гамелен, Дундас, Лэйонс и Чарнер вполне подтвердили эти слова принца Наполеона.
Притом же высадка на Крымские берега, продолжал принц, предпринятая с целью тотчас же идти на Севастополь, не может обещать желаемых результатов.
Следует сначала отрезать сообщение Севастополя с Россиею и отнять возможность князю Меньшикову получать подкрепления с берегов Дуная. Для сего необходимо, прежде всего, двинуться к Перекопу, расположить там не менее двух дивизий в сильной позиции, под защитою флота. Потом занять Симферополь, средоточие областного управления и тогда уже идти к Севастополю и, смотря по обстоятельствам, обложить его или атаковать открытою силою.
Без этих предварительных действий высадка на берега Крыма поведёт за собою продолжительную зимнюю кампанию на Русской земле – предприятие, как справедливо заметил вице-адмирал Гамелен, вполне безумное.
Сент-Арно отвечал принцу Наполеону язвительными намёками на его образ мыслей и не совсем приязненные отношения к Императору.
Принц возразил, что в выборе друзей он не просит ни чьих советов, а в своих убеждениях руководствуется интересами Франции и поучительными преданиями первой Империи, а потому никто в этом деле не может быть судьёй, кроме него.
Генерал Канробер допускал возможность экспедиции и сообщил при этом, что в последствие произведённой им рекогносцировки, он находит, что высадка к югу от Севастополя хотя и возможна, но сопряжена с большими затруднениями, потому что высоты здесь были укреплены. Сверх того при рекогносцировке с палубы «Фюриуса» замечен был на берегу к югу от города лагерь 25 тыс. корпуса, а между бухтою и р. Бельбеком расположены были лагерем около 6 тыс. человек.
Всего удобнее можно было высадиться к западу от Евпатории, близ того места, где находятся развалины древнего укрепления.
Оттуда армия могла прибыть к Севастополю в три или четыре дня, не дав времени князю Меньшикову сосредоточить своих сил и встретить нас на пути.
Тогда, по всей вероятности, нам удастся, пользуясь превосходством сил, разбить Русскую армию, что, несомненно, поведёт за собою покорение Севастополя.
– А что будет, если Русские решатся защищать город, и если он хорошо укреплён? – возразил лорд Раглан.
Маршал отвечал, что в таком случае должно приступить к осаде северных укреплений и что по занятии их город непременно будет вынужден к сдаче.
Если же эти укрепления окажутся сильными, тогда легко можно будет перейти на южную сторону и повести оттуда правильную осаду, при содействии флота, который найдёт себе безопасную стоянку в Балаклавской бухте, осмотренной сиром Лэйонсом.
Тут начались споры о мельчайших подробностях экспедиции; заседание окончилось тем, что лорд Раглан и генерал Боске склонились на сторону Сент-Арно.
Вице-адмиралы: Гамелен и Дундас, герцог Кембриджский и принц Наполеон остались, однако ж, при своём прежнем мнении, но возможность десантной экспедиции на берега Крыма принята была большинством голосов.
XI
Вопреки наружной уверенности в успехе экспедиции, Сент-Арно глубоко поколебался в своих убеждениях, оппозицией встреченной им на военном совете.
Через несколько дней он отдал по войскам прокламацию, в которой ясно отразились мрачные предчувствия, запавшие в его душу.
Она оканчивалась словами, проникнутыми какою-то безнадёжностью, производившими неприятное впечатление. Вскоре прокламация эта появилась в Монитере, исправленная Наполеоном III, чем он надеялся изгладить сомнительное впечатление, произведённое воззванием Сент-Арно, но это уже не поправило дела. Русские умели воспользоваться ошибкою французского главнокомандующего.
XII
Французский десант отправился из Варны и Бальчика 4-го сентября; 7-го – флот наш стал на якорь на высоте Змеиного острова, в Одесском заливе, в ожидании англичан, которые, как всегда, опоздали, благодаря своей плохой администрации. 9-го – оба соединённые флота, при попутном ветре, летели на всех парусах к востоко-юго-востоку.
Утром 13-го сентября завидели мы беловатые берега Крыма и к вечеру бросили якорь против Евпатории, занятой уже отрядом полковника генерального штаба Трошю.
Находившиеся в городе 200 русских больных солдат успели выбраться, до прибытия наших войск.
В полночь весь флот снова поднял паруса: впереди шли французы, потом англичане, за ними турки.
14-го сентября войска высадились на берег Старого Укрепления, на пункте, указанном генералом Канробером и осмотренном потом на месте комиссией, составленной из генералов: Канробера, Мартемпрея, Тьери, Бизо, полковников: Трошю и Лебёфа и контр-адмирала Буё-Вюльомёза. Генералы: Раглан, Броун, Бургон и контр-адмирал Лэйонс, также присутствовали при этой вторичной рекогносцировке.
На месте высадки не было ни одного неприятельского солдата. Южнее в устьях рек Качи и Альмы находилось до 25 тыс. русских войск.
Таким образом, высадка произведена была при самых благоприятных обстоятельствах.
В первую же ночь мы заметили, что у англичан не было вовсе палаток. Наши войска были исправно снабжены ими.
Утром 15-го сентября 62000 чел. Находились уже на русском берегу. В том числе было 28000 французов, 26000 англичан и 8000 турок.
Мы вторгались в Россию как норманны в Сицилию, как Пизарр в Перу, как Кортес в Мексику. Какой-то непонятный страх, какое-то странное беспокойство невольно овладело нами.
Кто мог поверить в возможность десанта на берега Крыма в сентябре месяце. Безумное это предприятие справедливо должно было казаться русским невероятным.
В ту же ночь Сент-Арно заболел так сильно, что должен был предоставить все распоряжения своему начальнику штаба, генералу Мартемпрею.
Четыре дня ещё, с 15-го по 19 е, посвящены были выгрузке осадной артиллерии и других тяжестей и распоряжениям к предстоящему маршу к р. Альме, за которую сосредоточилась тридцатитысячная русская армия.
Много вытерпели мы в эти 4 дня. В особенности ощутителен был недостаток в воде и топливе.
19-го сентября союзные войска направились к Альме, а 20-го утром завидели русскую армию, расположенную на сильной позиции вдоль левого берега реки, и состоявшую из 35 тыс. чел., в том числе до 3 тыс. кавалерии при 64 орудиях.
Погода стояла прекрасная; ни одного облачка не было видно на горизонте.
XIII
Утром 20-го сентября болезненное состояние Сент-Арно усилилось до того, что он с большим трудом встал со своей походной постели и не мог уже принимать никакого участия в распоряжениях. Диспозиция атаки составлена была лордом Рагланом и генералом Мартемпреем, в присутствии главнокомандующего, который мог только знаками выражать своё согласие.
Сражение началось в 6 часов утра, атакою высот левого фланга русской позиции, дивизиею генерала Боске, при содействии огня морской артиллерии. Вскоре на этом пункте введена была в дело дивизия Канробера и войска эти потеснили левое крыло русских.
В то же самое время дивизия принца Наполеона, подкреплённая бригадою находившейся в резерве дивизии Форе, после жаркой перестрелки, заняла селение Альма-Тамак.
Англичане, долженствовавшие действовать на нашем левом фланге, ещё теряли время в бесконечных приготовлениях к бою. Только в 10 часов они подошли к позиции, подвигаясь с обычною своею флегмою.
Русская кавалерия встретила их стремительною атакою. Затем, по приближении к позиции, английские войска попали под перекрёстный огонь русской артиллерии и, не выдержав его, опрокинуты были за реку.
Положение их, а, следовательно, и наше, становилось критическим.
Но в это самое время атака дивизии принца Наполеона против фронта, и дивизий Боске и Канробера против левого фланга русских, решили участь боя в нашу пользу.
Зуавы пошли в штыки, а английские дивизии Леси-Эвенс и Броуна, оправившись, перешли в наступление, вторично перебрались чрез Альму и бросились на высоты её левого берега.
Тогда русские войска начали отступать под огнём дивизии Каткарта, преследуемые кавалерией генерал-майора Лукана.
Поле сражения осталось за нами, но русские отступали медленно, шаг за шагом, не оставив в наших руках ни одного орудия. Кавалерия прикрывала это отступление.
К 6-ти часам вечера русские скрылись за горизонтом. Этим скорым успехом мы были обязаны, несомненно, превосходству нашего оружия.
Надлежало этим воспользоваться: преследовать русских до самых стен Севастополя и по следам их ворваться в город.
Тогда только наше дерзкое предприятие могло увенчаться успехом. Тогда бы не дали мы времени русским усилиться подкреплениями из Перекопа и Феодосии, что поставляло нас в необходимость вторично вступать с ними в бой, но на этот раз с превосходством сил уже на их стороне.
Сент-Арно, вероятно, так бы и действовал, но болезнь его усилилась до того, что он даже не мог подать своего мнения.
Английские войска понесли столь чувствительный урон в сражении при Альме, что лорд Раглан сомневался в успехе атаки Севастополя открытою силою, а начальник главного штаба Мартемпрей, не будучи в состоянии выразить собственного мнения, молча, обводил глазами присутствующих при совете.
Однако же, вследствие настоятельных представлений генералов: Боске, Лэси-Эвенса, Каткарта и принца Наполеона, решено было, дав войскам дневку, продвинуться до Бельбека.
22-го, мы пошли далее к югу и к вечеру стали на р. Бельбек.
Не следует упускать из виду, что турецкая дивизия вовсе не принимала участия в сражении при Альме, оставаясь в виноградниках, которыми усеяна долина реки. Таким образом, мы лишились содействия 8 тыс. челов., по рассеяности начальника нашего главного штаба, который совсем забыл о турках, простоявших всё время, согласно диспозиции, в резерве за дивизиями Боске и Канробера.
XIV
И так, к вечеру мы стояли на Бельбеке. На левом берегу реки возвышались русские укрепления.
Лорд Раглан и начальник французского штаба не решались атаковать их. На военном совете, собранном в 10 часов вечера, в главной квартире лорда Раглана решено было вместо того, чтобы форсировать Бельбекскую позицию и атаковать северные укрепления Севастополя, направиться через Чёрную речку и занять позицию с южной стороны города на возвышенной равнине Херсонеса, берега которого изранены множеством заливов, удобных для стоянки кораблей.
Отсюда, после усиленного бомбардирования, при содействии флота, армия могла попытаться произвести штурм.
Если же атака открытою силою будет признана невозможною, то приступить к правильной осаде, что представляло ту выгоду, что войска, расположенные тылом к морю, находились в постоянном сообщении с флотом, чем облегчалось снабжение их продовольственными и военными припасами.
Главная ошибка предприятия раньше или позже должна была повредить всему его развитию. Соображения, составленные в Париже, были трудно исполнимы, поэтому основанные на них действия не могли увенчаться благоприятными результатами.
С 24-го сентября, выражение Гамелена, назвавшего нас искателями приключений, сделалось фактом. Мы безотчётно шли далее и далее по ложному пути, нами избранному.
Плоды нашей победы при Альме были уже потеряны.
25 и 26-го, совершили мы наше знаменитое фланговое движение, предначертанное накануне в палатке лорда Раглана.
Неизвестность страны, встреченные нами на пути глубокие овраги, поросшие непроходимым лесом, недостаток воды и проводников до крайности затрудняли движение.
Сент-Арно почти в предсмертной агонии старался казаться бодрым. Мысль о скором приступе занимала его поминутно; он полагал, что, после краткого усиленного бомбардирования, легко будет овладеть городом. «Император будет доволен вами» - говорил он с улыбкою слабым голосом. «Мы исполнили его приказание. Конечно, ему принадлежит вся честь этой экспедиции… Через 10 дней, ключи Севастополя будут в его руках… Теперь Империя утверждена… и здесь её крестины…»
Выходя по временам из своего предсмертного забытья, он повторял эти слова, услаждая ими свою агонию. Не раз он вспоминал про 2-е декабря, но слова его были бессвязны, а мысли тяжелы и непонятны.
26-го мы прибыли на Чёрную речку.
Маршал приказал позвать к себе всех дивизионных и бригадных генералов и пытался сказать им последнее слово, но по слабости не мог. Сделавши последнее усилие, он сказал окружавшим:
«Я не думаю ошибиться в намерениях Императора, передавая главное начальство над армиею генералу Канроберу, в ожидании утверждения Его Величества».
Тут, по знаку маршала Мартемпрей подал генералу Канроберу бумагу, заключавшую в себе его временное назначение.
Но Канробер, не принимая её, вынул из кармана пакет с Императорскою печатью, по виду которого можно было заключить, что генерал носил его довольно долгое время в кармане.
Сент-Арно не выразил при этом ни малейшего изумления. Голова его упала на подушку, и он проговорил только ослабевающим голосом: «хорошо».
Какие особенные права имел генерал Канробер на командование армиею, увлечённою в такое трудное предприятие?.. не знаю.
Если история будет строга к памяти маршала Сент-Арно, за необдуманное слепое исполнение данных ему предначертаний, который водил нас из Варны в Евпаторию, из Евпатории на скалы Херсонские, то гораздо строже осудит она меру, которая усугубила первоначальную ошибку и поставила нас в положение, из которого нет другого исхода, как бесчестное отступление, сознание своего бессилия или гибель.
XV
С вечера 26-го и в течение 27-го сентября, мы занимали позицию на южной стороне Севастополя, – от Балаклавы до мыса Херсонеса.
Таким образом, главная ошибка похода была довершена. Все, которые доселе с нами не соглашались, в настоящее время приняли наше мнение. Когда мы осмотрелись на новой позиции, то ясно увидели, что сообщения города с северной стороны, по дорогам из Евпатории и Симферополя, были совершенно свободны и что мы могли обложить крепость только с южной стороны.
Мы полагали сначала, что князь Меньшиков отступил на Бельбекские высоты; так, по крайней мере, убеждены были лорд Раглан и генерал Канробер. На самом же деле за Бельбеком оставлена была всего одна бригада, да несколько морских рот, занимавших северное укрепление и форт Константин.
Князь Меньшиков, со свойственными ему умом и проницательностью, предугадал наше движение к реке Чёрной. Он отступил с всею своею армиею по Бахчисарайской дороге. Во время нашего флангового движения английская кавалерия успела застигнуть на дороге только арьергард русской армии.
Ясно было, что русский главнокомандующий, вместо того, чтобы запереться в крепости, предпочёл действовать в поле, имея возможность сохранить свои сообщения, как с Севастопольским гарнизоном, так и с внутренними областями России.
Вследствие этого превосходного стратегического соображения, Севастополь сделался неодолимым.
Каждый день могли к нему прибывать на помощь новые войска, освежать гарнизон крепости и усиливать действующий корпус.
Непростительная ошибка наших главнокомандующих сделалась ещё более очевидною, когда мы узнали, что русские затопили семь кораблей при входе в Севастопольский рейд. Атака со стороны моря сделалась бесполезною, а оборона Севастополя усилилась пятьюстами орудий, снятыми с затопленных кораблей.
Вскоре лазутчики донесли нам, что значительные подкрепления начинали уже прибывать к Русской армии.
Но большая часть войск, спешивших на усиление князя Меньшикова, была ещё на марше к Симферополю.
Между тем русские войска снова заняли высоты, простирающиеся к северу от Севастополя и весь правый берег Чёрной речки. В то же время князь Меньшиков, по сношению с генералом Анненковым и князем Горчаковым, сделал все нужные распоряжения к обеспечению от наших покушений Херсона, Николаева и главного пути сообщения из Симферополя на Перекоп.
Таким образом, потеряны были нами все выгоды, приобретённые в начале кампании счастливым выбором пункта высадки с северной стороны Севастополя.
Русские войска блокировали нас со всех сторон. С фронта угрожала нам крепость, на правом фланге стесняла Чёрная, за которой бивакировала русская армия.
Наконец войска, спешившие форсировать маршами из Перекопа, под начальством генерала Липранди, могли атаковать правый наш фланг, что действительно и случилось впоследствии.
XVI
С 1-го октября начались приготовления к бомбардированию. Канробер разделил армию на две части: одна, в составе 3-й и 4-й дивизий (Форе и принца Наполеона), под начальством генерала Форе приступила к осаде, остальные две дивизии (1-я Канробера и 2-я Боске) образовали обсервационный корпус, начальство над которым вверено было генералу Боске. Английская армия также разделилась на две части.
Таким образом, мы, по-видимому, обеспечили наше правое крыло, но, к сожалению, на большей части его протяжения расположены были войска лорда Раглана, который не умел принять должных мер предосторожности, необходимых в этом случае. Он не прикрыл своей позиции ни одним укреплением и всё внимание своё устремил на заложение первой параллели и приготовления к бомбардированию.
С 4-го по 8-е октября союзники усилены были 10 тыс. челов., именно 5-ю дивизиями генерала Левальяна и 2-мя батальонами 6-й дивизии генерала Пате.
Состояние здоровья в армии было пока ещё довольно благоприятно, хотя холера начинала уже появляться, в особенности у англичан, которые вообще труднее переносили лишения военного времени.
Приготовления к бомбардированию продолжались до 16-го октября.
17-го, в 6 часов утра страшная канонада с суши и моря разразилась над Севастополем.
Результаты её всем известны: союзные эскадры действовали храбро и отчасти удачно против приморских укреплений Севастополя, артиллерия которых в свою очередь нанесла такой вред нашим кораблям, что к вечеру они принуждены были выйти из-под выстрелов, со значительными повреждениями и большею потерею в людях.
Что же касается до действия наших батарей с сухого пути, то, будучи расположены в расстоянии 500 саж. От русских передовых укреплений, они нанесли городу ещё менее вреда, чем эскадры.
Русская артиллерия отвечала на наши выстрелы с единством деятельностью и верностью достойными удивления.
Бомбардирование продолжалось почти беспрерывно до 24-го, когда союзные генералы, видя ничтожность вреда, наносимого нашею артиллерией неприятелю, решили на военном совете ослабить огонь и продолжать правильную осаду до 3-й параллели.
Между тем наступили холода; солдаты, не имевшие тёплой одежды, просились идти на штурм.
Некоторые офицеры и даже генералы разделяли их желание, но лорд Раглан отвечал на все подобные настояния изящными речами, которые, конечно, были бы более кстати в парламенте.
XVII
Около этого времени до Наполеона III дошли из верного источника вести о настоящем положении дел в Севастопольском лагере. Он уже знал, что бомбардирование не принесло другого результата, кроме чрезмерной растраты снарядов и пороху и показало русским всю силу их укреплений и всю ничтожность наших усилий.
Конечно, они понесли чувствительный урон, один из их генералов (Корнилов) пал на бастионе; с 17-го по 24-е гарнизон потерял до 1800 челов., в особенности потерпели артиллеристы.
Но дела наши не подвинулись, ни на один шаг, и то, что мы сегодня разрушали, как бы волшебством возникало на другой день.
Могли ли мы овладеть Севастополем с северной стороны после Альмского сражения?.. может быть; во всяком случае, следовало попробовать. Но, когда мы перешли на южную сторону, могли ли мы, пробив предварительно брешь, штурмовать крепость? Это более чем сомнительно. Положение дел уже сильно изменилось тогда в пользу русских и, даже ворвавшись в город, мы не могли быть уверены, что нам удастся завладеть им.
Таково, по крайней мере, было мнение генерала Бизо и многих артиллерийских и инженерных штаб-офицеров, которые, не стесняясь, высказывали его всякому.
Из нашего лагеря хорошо были видны все укрепления, находящиеся по другую сторону рейда, с которых следовало бы начать осаду. С взятием их город и флот должны были бы сдаться.
Главное из этих укреплений – Северное – расположено на бесплодной, каменистой возвышенности, которая господствует над всем городом и рейдом. Сведения, которые генерал Бизо и принц Наполеон старались получить о Северном укреплении, удостоверяли, что оно вооружено 300 орудий огромного калибра и защищается гарнизоном из 3 тыс. челов.
Пока этот пункт не в наших руках, осада Севастополя бесполезна. Даже, если бы нам удалось овладеть городом, мы не будем в состоянии удержаться в нём, пока неприятель будет занимать Северное укрепление.
Странное дело! Казалось, наши главнокомандующие не подозревали существования этой препоны и вовсе не обращали на неё внимание. Должно полагать, что они получили от своих правительств приказание умалчивать о препятствиях к овладению Севастополем, потому что ни в журналах осады, ни в донесениях, ни даже в разговорах не заметно и намёка на предмет, который озабочивал всех. Вероятно, они считали себя обязанными сулить золотые горы своим правительствам, которые со своей стороны тем же угощали публику, для прикрытия неисправимой ошибки экспедиции.
Император, извещённый обо всём до мельчайших подробностей, не мог не знать настоящего положения дел. Но он не обращал на это внимания. Сохраняя пагубную уверенность, он смеялся над всеми предостережениями, и однажды публично назвал их «робкими советами», почти прямо указывая на вице-адмирала Гамелена и принца Наполеона, и косвенно – на маршала Вальяна, который неоднократно выражал свои сомнения в успехе предприятия, как перед Императором, так и перед принцем Иеронимом.
XVIII
Император особенно уважал генерала Канробера и считал его способным на великие дела. Многие качества этого генерала оправдывают подобное мнение: его удивительное мужество, спокойствие на поле битвы, быстрый и верный взгляд и, в критическую минуту, необыкновенная пылкость при нанесении решительного удара – по истине замечательны. Он был любим войсками, и возбуждал удивление, но только в своей дивизии; ибо, нечего скрывать, этот блистательный генерал не создан для главного предводительства и неспособен командовать армией. Его ум привык действовать в тесной рамке и не в силах обнимать разом общего: во время битвы он займётся только одним пунктом и пренебрежёт другими, привяжется со всем жаром к одной части, и не будет знать, что происходит с другими.
У него вовсе нет административных способностей и в этом отношении он ещё ниже маршала Сент-Арно – этого образца беспорядочности, высказанной им не только во время командования восточной армией, но и в Париже, в должности Военного министра; маршалу Вальяну хорошо должно быть это известно.
Любимое выражение Канробера – что нельзя браться за всё вдруг, как нельзя лучше свидетельствует о его неспособности. Во время войны надобно уметь делать всё вдруг, что не под силы тесному и ленивому уму этого генерала.
Боске пользуется общим уважением; он отличается такою же блистательною храбростью, как и его сподвижник, но его взгляд обширнее; он способнее к делу и владеет мастерским соображением; никто лучше его не умеет найтись в трудных обстоятельствах, и ему одному принадлежит честь Альмской битвы: он вовремя атаковал левый фланг русских – и тем спас союзников; опоздай он четвертью часа – и англичане были бы вторично опрокинуты за речку, а русская кавалерия, в числе 3-х тыс. чел., непременно атаковала бы нас с фланга и тыла и мы были бы припёрты к морю. Он же спас в другой раз английскую армию при Инкермане.
Но Боске, как человек благоразумный, понимающий свою будущность, избегает высказываться. Он умеет, спрашивая чужое мнение, внушить своё собственное и, не принимая ничего на свою ответственность, действовать всегда по своему усмотрению; он владеет чрезвычайно тонким тактом.
При всём этом он хорошо образован, много читал и основательно знает военное искусство, не только в теории, но и на практике. Он расположен к Канроберу, но в кругу приближённых относится о нём с состраданием. Сколько раз мы видали, как он горько улыбался при виде ошибок Канробера, но, ни разу не сказал, ни слова, не сделал, ни одного замечания. Император уважает Боске, но не любит его.
Генерал Форе – просто солдат, неумеющий даже порядочно исполнять данного ему приказания. При Альме, например, находясь со своей дивизией в резерве, он отказывался ввести в дело одну из своих бригад в ту минуту, когда нерешительность эта могла быть пагубна, и начальнику главного штаба стоило большого труда уговорить его подкрепить этою бригадою 3-ю дивизию, когда та атаковала селение Альма-Такам, упорно защищаемое русскими стрелками.
Форе в тесной дружбе с Канробером и они имеют друг к другу полную доверенность.
Мы не будем говорить об английских генералах и ограничимся сожалением, что такие храбрые и отличные офицеры, как Броун, Каткарт, Лэси-Эвенс и, наконец, герцог Кембриджский не находятся под начальством полководца более способного, более деятельного и менее удручённого летами.
XIX
25-го утром, когда наши батареи почти прекратили огонь, мы вдруг услышали канонаду с восточной стороны; никто не ожидал подобной тревоги. В одно мгновение все были на ногах. Немедленно приняты были все нужные меры предосторожности, и обсервационный корпус генерала Боске стал в ружьё.
Французский штаб отправился на рекогносцировку и на дороге съехался с английским, который также спешил узнать происходившее за Балаклавой, на склоне высоких холмов, ограничивающих с этой стороны нашу позицию.
Приблизившись к этим холмам, мы узнали, что русские, скрытно подошедшие к построенным здесь лордом Рагланом редутам, стремительно атаковали их.
По прибытии нашем дело уже почти окончилось. Русские войска, в числе 22 тыс. чел., под начальством генерала Липранди, овладели последовательно всеми четырьмя английскими редутами и расположились на дороге из Балаклавы к лагерю.
Атака Липранди удалась как нельзя лучше, и если бы отряд его был посильнее, он мог бы поставить нашу армию в самое критическое положение; к счастью, силы его были незначительны, и он ограничился тем, что блокировал нас с этой стороны, между тем как с другой нам угрожали Севастопольский гарнизон и русские войска, расположенные по Чёрной речке.
Дабы изгладить неприятное впечатление, произведённое этим делом, генералы Канробер и Раглан послали в атаку против русских войск Венсенских и Шотландских стрелков, которые тотчас же заняли два редута, оставленные русскими, – и мы уже радовались успеху их с высот деревни Кадыкой, как вдруг неожиданное обстоятельство привело нас в смущение: русские, отступая, увезли с собой орудия с обоих оставленных редутов; генерал-майор граф Лукан поспешил известить об этом английского главнокомандующего. Лорд Раглан, не осмотревши порядочно местности, послал приказание графу Лукану преследовать русских легкой кавалерией и, если возможно, отбить у них английские пушки.
Граф Лукан заставил офицера, передавшего ему приказание лорда Раглана, повторить слово в слово всё это приказание и, вторично выслушав его, поехал к лорду Кардигану, который находился с своею бригадою на равнине, расстилающейся впереди Чоргуна.
Чрез несколько минут с изумлением и ужасом увидели мы, что английская кавалерийская бригада стремительно бросилась на русских и опрокинула часть их боевых линий, но потом, попав под перекрёстный ружейный и картечный огонь, легла почти вся на месте, окружённая русскими войсками.
Боске обратился к главнокомандующему с мольбою о дозволении выручить храбрую английскую кавалерию: генерал Канробер отвечал, что это уже бесполезно и слишком поздно. Лорд Раглан оставался безмолвным и с необыкновенным равнодушием смотрел на истребление своей кавалерии, которое было прямым и непосредственным последствием несчастного его приказание. Какое-то лихорадочное волнение пробежало по рядам наших батальонов, бывших свидетелями этой печальной сцены.
Мы думали, что они бросятся вперёд, не дожидаясь приказа. Но неподвижность генералов скоро убедила их, что надобно было, сложивши руки смотреть на гибель наших союзников. От всей бригады воротилось назад 70 или 80 человек и несколько лошадей, прибежавших вслед за ними. По нашему мнению, успех атаки, имевшей целью поддержать английскую кавалерию, или, по крайней мере, отомстить за её истребление, не подлежит сомнению.
Русские не выдержали бы напора наших войск, ожесточённых этим зрелищем, но генералы продержали их на высотах в бездействии, до окончания поражения союзников. По нашему мнению, мы тогда же непременно оттеснили бы генерала Липранди за Чёрную речку и не были бы впоследствии постоянно угрожаемы его дивизией, удержавшей оба наши редута и долго неперестававшую нас тревожить.
Но в этом деле мы обнаружили вначале отсутствие всякой предусмотрительности и довершили его постыдным бездействием. Мы не умели предостеречься от нападения Липранди построением надёжных укреплений, а в минуту опасности не обнаружили той решимости, которая так часто бывает, необходима в военном деле.
XX
С 26-го октября наша артиллерия начала действовать слабее, потому что мы увидели всю ничтожность вреда, наносимого крепости, и весьма заметное нетерпение начало распространяться в рядах союзной армии.
Потери наши с начала экспедиции были весьма значительны, а болезни увеличивались ежедневно. «Пора бы кончить!» твердили все во французских войсках. Дальнейшее промедление могло погубить армию, которая теперь сама больше походила на осаждённую, нежели на осаждающую. Притом же мы знали, что к неприятелю ежедневно подходили новые подкрепления и предвидели уже ту минуту, когда со всех сторон будем окружены силами несоразмерно превосходившими наши.
Сперва, думали сделать приступ 2-го ноября, но по разным причинам, которые не идут к цели нашего рассказа, приступ был отложен до 5-го ноября, как бы ни были незначительны бреши, которые мы успеем пробить в крепости до того времени. Огонь продолжался с той и другой стороны с различным успехом. Русские делали частые вылазки, которые обыкновенно были отражаемы нами.
Из траншей мы могли ясно видеть действия наших бомб в самом городе. Пожары были не редки, и по ночам отражение пламени на тёмном и облачном небе представляло страшное зрелище.
Не упоминая о многих обстоятельствах, которые не считаем за нужное здесь приводить, мы перейдём к последним событиям.
XXI
Поутру 5-го ноября мы были пробуждены страшною канонадою, раздавшеюся со стороны Инкермана. Весь наш лагерь был на ногах; генерал Канробер послал ординарца к Раглану узнать, в чём дело.
Русские снова атаковали нас, но на этот раз уже не в таких малых силах, как Липранди 25-го октября. Пользуясь густым утренним туманом, неприятель дебушировал с Инкерманского моста и атаковал английский лагерь, слабо прикрытый и дурно охраняемый. В семь часов утра началось сражение. Дивизия Лэси-Эвенса выдержала напор 25000 русских войск, под начальством генерала Соймонова. На фланге английской дивизии выстраивалась колонна такой же силы генерала Данненберга. Англичане подались назад, но прибытие подкреплений позволило им перейти к наступлению, с целью овладеть потерянной позицией.
Тогда загорелся кровопролитный бой, небывалый со времён Наполеоновских войн. Остервенение с обеих сторон было ужасное. Сражение вскоре обратилось в рукопашную схватку, в которой солдаты дрались штыками и прикладами, и переломав то и другое, – кулаками и даже каменьями.
Непроницаемый туман, покрывавший всё поле битвы, соделывал её ещё более ужасной. В девять часов ряды англичан начали редеть, поле сражения несколько раз переходило из рук в руки; английские войска истощили уже последние усилия, когда на помощь к ним прибыл генерал Боске с головным батальоном своей дивизии. Он горел желанием отомстить русским за поражение 25-го октября, и ему принадлежит честь спасения английской армии, поставленной на край гибели близорукой беспечностью лорда Раглана.
Боске понимал всю трудность дела, ему предстоявшего. В то время когда он бросился на помощь англичан, пушечные выстрелы раздались со стороны Карантина, на нашем левом фланге и в тылу у нас, со стороны Балаклавы, где наступал Липранди, ожидавший только бегства союзной армии, чтобы довершить её гибель.
Если Боске пришёл бы получасом позже, то англичане были бы совершенно разбиты; ужасный беспорядок начал уже распространяться в рядах союзных войск и русские, окружая нас со всех сторон, могли сбросить в море всю нашу армию. К счастью ошибки союзных генералов исправлены были несокрушимой храбростью солдат. Мужество их спасло нас от гибели, которою должно было кончиться это сражение.
Боске неожиданно атаковал дивизию Соймонова с фланга и начал теснить её.
В десять с половиной часов утра, русские принуждены были к общему отступлению, но совершили его в полном порядке. В эту минуту прибыла на поле сражения дивизия принца Наполеона, отряжённая, наконец, генералом Форе, который и тут едва решился на это. Больной принц шёл в голове своих батальонов. Много доблестей выказали в этом сражении все, от генерала до рядового.
Англичане дрались как львы; пятеро из их лучших генералов легли на поле битвы. Канробер высказал много личной храбрости, но он не принимал никакого участия в общих распоряжениях. Вся честь этого дня, по единогласному приговору целой армии, принадлежит генералу Боске.
Форе, который находился с своими 2-мя дивизиями на левом фланге, не соглашался подкрепить англичан, потому что русские сделали против него вылазку из Севастополя.
Когда вылазка эта была отбита, то он не умел удержать храброго Лурмеля, который, увлекшись в преследование, попал под перекрёстный картечный огонь крепостных орудий с расстояния пистолетного выстрела.
Триста человек из бригады Лурмеля легло на месте, и сам он должен был заплатить жизнью за свою опрометчивость. Но вся вина этой потери падает на генерала, который допустил подобное увлечение.
Инкерманское сражение служит самым лучшим доказательством всего безрассудства нашей экспедиции. К счастью нашему, неблагоразумные распоряжения главнокомандующих выкупились неодолимой храбростью солдат.
После этого ужасного урока наши генералы поняли, наконец, необходимость укрепления лагеря и усиления обсервационного корпуса. Сам Канробер, повторяя всё то же любимое своё изречение: нельзя всего делать вдруг, убедился в важности этих мер.
С 6-го ноября мысль о необходимости приступа снова овладела всеми умами.
Наконец, Канробер предложил Раглану штурмовать крепость, но английский главнокомандующий успел отклонить нашего генерала от этого намерения, говоря, что силы союзников, слишком, недостаточны после потерь, понесённых в Инкерманском сражении, в особенности английскими войсками, в которых осталось в строю не более 14 тыс. челов.
В Инкерманском сражении погибло много друзей лорда Раглана; герцог Кембриджский был, в каком-то тревожном состоянии; всё это чрезвычайно подействовало на английского главнокомандующего, и он считал необходимым или продолжать правильную осаду, в ожидании подкреплений, или же оставить берега Крыма.
Крайнюю меру эту, впрочем, можно было предвидеть ещё сначала кампании.
Генерал Канробер с негодованием отвергал мысль бесчестного отступления и согласился приступить к правильной осаде, которая тянется и поныне. Много должны были вытерпеть наши бедные войска в эту зиму, при 8 град. Холода, в снегу, в грязи, пожираемые холерою, тифусом и скорбутом.
Общая цифра потерь союзной армии, с начала экспедиции по январь 1855 года, простиралась до 45 тыс. убитыми и умершими, и сверх того до 30 тыс. выбывшими из строя, по причине ран или болезни.
Императору французов хорошо известно всё это. Он может оценить теперь военные достоинства Сент-Арно и Канробера и силу Севастопольских укреплений, и что такое значит зимняя кампания на Русской земле!
Англия также хорошо понимает причины гибели её прекрасной армии и может надосуге приискивать средства к подавлению могущества России.
По нашему мнению, союзные державы продолжают эту ужасную войну, единственно желая спасти честь своего оружия.
Но первая кампания уже решена; она была ужасна.