Глава 27
Светлейший князь во всём выиграл. Однако и старик Толстой не опустил руки. При нём возник тайный заговор в пользу обеих цесаревен, но заговорщики продолжали спорить из-за кандидатуры претендентки на трон. Недовольная их действиями, Анна Петровна начала подозревать младшую сестру в интригах против себя и тайно злилась. Оставалось уповать на выздоровление императрицы, которая была чуть жива.
Временно во дворце наступил штиль, как перед бурей.
Светлейший и Остерман советовались друг с другом с глазу на глаз. Лесток даже высчитал, что они в марте встречались семь раз, из них четыре раза дома у Остермана.
Императрице становилось всё хуже. Она часто теряла сознание, отвечала невпопад заплетающимся языком. У неё выявились явные признаки чахотки, и Блюментрост объявил, что у неё в лёгких большой нарыв, затрудняющий дыхание.
Все во дворце чувствовали: смерть бродит рядом.
Лизета упросила допустить к больной матери Жано Лестока и сама ночевала сперва в опочивальне императрицы на кушетке, а потом приказала поставить себе кровать в соседнем покое. Она спала чутко и вскакивала каждый раз, когда у матери начинались судороги и кашель с кровью. Светлый день Пасхи императрица тоже провела в постели.
Солнечная весна ворвалась в Петербург в середине апреля. В этот день матери показалось, что-де ей лучше, слава Богу.
- Пускай хоть на час, а я хочу прокатиться, - пожелала больная.
Екатерину, по её желанию, лакеи вынесли из дворца на руках, закутанную в меха и уложили в сани. На Луговой улице её восторженно приветствовали прохожие. Свернули на Невскую першпективу и понеслись. Летевшие навстречу экипажи замедляли бег, встречные вельможи отдавали решпект по должности. Все радовались, да видать, рано.
Едва проехали полпути, как начался очередной приступ кашля.
- Нету сил … - с натугой просипела Екатерина. – Поворачиваем назад, дочка! - Она уже горела вся в лихорадке.
После этого приступа в трагическом конце болезни никто больше не сомневался. Сама больная рассказала дочери сон-предвестник: как будто бы она, пируя с гостями, видит тень мужа. Пётр ласково манит её рукою, она идёт к нему и чувствует, как отрывается от земли и взлетает. Поймав его руку, уносится под самые облака и с верху, с неба, бросает прощальный взгляд на землю, где видит несчастных дочерей, окруженных толпой недоброжелателей.
От слез, больная так ослабела, что Блюментрост открыто объявил, что это кризис. На следующий день, 16 апреля, дворец заполнили придворные, но никто не выходил к ним. Цесаревны рыдали у дверей опочивальни. Вместе с ними находились племянники и кузина Софи.
В это тяжелое для всех время, разлетелась в пух и прах последняя надежда мудреца Толстого с товарищами. Пётр Андреевич сокрушался и говорил компании:
- Пропащие наши головы, увы, мы уже ничего не сможем! Нас не пустят к умирающей государыне.
- Э, подождите! Вы не сможете, а я пройду, - вдруг с наглостью заявил герцог, – я же родственник!
- Нет, кончилось наше время!
- А, может, и нет ещё! – топнул ногой зять Екатерины. - Моя тёща два часа назад уже была трупом, однако об этом официально молчат. Значит, тёща, может быть, ещё не труп. А вы – жалкие трусы!
Он стал ругаться по-немецки, и Девьеру, как самому дерзкому из всех, стало невмоготу, как стыдно. Он предложил герцогу сопровождать его к императрице, тайком покинув заговорщиков. Для храбрости оба напились. Один из всех членов партии цесаревен, Девьер, безрассудно шагнул в огонь.
Он ворвался в приёмную Екатерины, когда Лизете казалось, что матери уже нет в живых, и Блюментрост нарочно медлит в опочивальне. Все плакали. Стоявшая ко всем спиной, Анна, напоминала изваяние. Лизета и Софья сидели на кровати. Но пьяному-то ведь – и море по колено. Внезапно Лизета услышала, что к ним вошёл ещё кто-то и развязно, громко предложил … повеселиться:
-Эй, душечки- девицы, ваши высочества, а чего попусту лить слёзы? Потанцуем?
- Что за дурак? – Лизета сразу вскинулась. - Какие могут быть танцы? Ты пьян, дурак! Вон! Вон!
- Не вы, так Софья Карлусовна? – Девьер подошёл к Скавронской и потащил с кровати перепуганную девушку.
- Антон Мануилович! Ты не в себе!
Но Девьер стащил Софью и завертел в танце насильно, напевая: тра-ля-ля, тра-ля-ля!
От неожиданности никто не сумел остановить дурацкую пляску. Девьер вертел рыдающую девушку, пока не налетел на Анну Петровну.
- Герцогиня! И вы плачете? Не плачьте! Лучше выпейте рюмку вина!
- Прочь, скотина! – прошипела она, закрывая лицо дрожащими руками.
Тогда Девьер, видя её беспомощность, отпустил Софью и заблажил:
- Как? Я думал, что у вас есть характер, мадам? А ещё кто тут? Ах, душечка, великий князь! Не угодно ли вам прокатиться в коляске? И ты тоже робеешь? Ну, тогда твои дела плохи. Пойдём со мной, и я научу тебя завоёвывать любовь девок. Ты на ком хочешь жениться? На Меншиковой? Женись-ка лучше на Лизавете. Я тебя научу, как с ней справляться, и она не позволит тебе пропасть. Мы все надеемся, что с ней не оскудеет держава! Ну, так что?
- Она моя тётушка, - пролепетал мальчик.
- Экое дело! А мы наплюём! Бери её, и поедем кататься, навестим Андрея Ивановича Остермана, а он у нас лютерской веры и подскажет тебе верные пути к осуществлению женитьбы. А то Меншиков придёт – будет поздно.
- Не слушайся его, Петруша! – крикнула Елизавета.
Она подскочила к нарушителю спокойствия с кулаками и ткнула в нос. Сама над собой удивившись, что попала, замахнулась ещё. Ей померещилось, что это инсценировка Толстого. «Да нет, не станет Толстой!». Девушка гневно посмотрела на окровавленный нос Девьера и с неохотою отступила прочь.
Слава Богу, и её, и всех остальных, присутствующих в Предспальне императрицы, выручило появление разъярённого светлейшего князя. Внезапно дверь разлетелась под хозяйским решительным ударом ботфортом. Александр Данилович вошёл в покои широкими шагами и выпучил в изумлении глаза:
- Кто тут? Ах, негодяй Антошка?! Ты здесь? Какого дьявола?!
Он сгоряча тоже замахнулся на ненавистного родственника тростью с бриллиантовым набалдашником. И загрохотал:
- Вон! Немедленно вон! Кто его сюда пропустил? – уставился он на цесаревну.
Девьер в это время воспользовался короткой заминкой и бежал, словно заяц, пригнувшись под занесенной над ним тростью. Светлейший князь, так и не получивший ответа от Елизаветы, шумно выдохнул и спросил о состоянии императрицы. Расследовать проступок генерал-полицмейстера у него не было ни времени, ни сил, понятно. Он коротко приказал Аннушке и Лизете:
- Пройдёмте со мной к матери!
Вместе с Меншиковым дочери прошли к Екатерине. Солнечный свет в опочивальне ослепил их.
- Это сама государыня приказала открыть шторы, - подскочила к ним Ягана Петровна. – Радуйтесь! Её величеству стало полегче!
Сидя на постели, мать медленно протянула к ним обе руки:
- Водочки бы мне и устерсов. - Екатерина не менялась!
В тот же день, Меншиков попросил Елизавету помочь ему в работе. Ей пришлось стать участницей совещания о наследстве. Великий князь был признан наследником, а цесаревны вошли в число его опекунш. Им было определено приданое по 1800000 рублей и, пополам на двоих, материнские бриллианты.
Затем, с лёгкой руки Меншикова, Бассевича и Остермана, в столице начали заводиться дела, одно страшнее другого. Девьер был арестован и пытан на дыбе. 26 апреля арестовали всех других заговорщиков. Светлейший князь поспешил выслать из Петербурга Толстого, Девьера и Бутурлина. Девьера наказали кнутом публично. Даже родную сестру светлейший не пожалел! Когда Анна Даниловна Девьер приползла к брату на коленях просить за мужа, он и встретил её и проводил кулаками, ругаясь, на чем свет стоит. Такова была расплата за непослушание старшему братцу!
6 мая Александр Данилович, один, прибыл во дворец ещё до рассвета. А там уже вовсю пахло смертью. Смерть стояла у изголовья больной. Суровый взгляд светлейшего бегло скользнул по фигурке девушки, скорчившейся в ногах забывшейся императрицы. Сумрачный свет наступавших белых ночей делал и её похожей на призрак. Окинув несколько раз взглядом всю картину, Меншиков удалился в кабинет, по дороге наказав Анне Крамер привести в чувство цесаревну. Лизета присоединилась к нему почти тотчас. Она уже не верила ни в какое чудо. Вот только что она слышала, как Блюментрост распекал Лестока:
- Торопыга! Ну, скажи на милость, как ты можешь знать, что нарыв на лёгком вот-вот прорвётся?
Вид и тон князя не меньше смутил несчастную девушку. Он предложил ей подписать «Тестамент» наипервейшей важности.
«Не всё ли равно? Там маменька умирает!» - подумала Елизавета.
Она машинально взяла перо и обмакнула его в чернила.
- Ты бы прочла сначала, безголовая!
«Он груб? Ах, какое мне до его грубости дело?»,- девушка наклонилась над бумагой.
Перед ней лежало завещание матери.
- Читай, цесаревна! Ты, вряд ли чему-нибудь удивишься, - бросил Меншиков.
Лизета стала читать. Статья первая гласила: «Великий князь Пётр Алексеевич имеет быть сукцессором».
Наследник – Петруша. Это ясно. А кто по нём? «Цесаревна Анна со своими десцендентами». По ней – «Елизавета со своими…». По ней – «великая княжна Наталья Алексеевна… »
Елизавета спокойно дочитала завещание матери до того места, где сердце её на миг замерло и пошло дальше стучать, почти у самого горла: вот оно, матернее благословение на её брак с герцогом Шлезвиг-Голштинским князь-епископом Любским Карлом Августом!
Она решила не читать дальше. так как для неё всё стало ясно и, не моргнув, вывела подпись прыгающими каракулями:
ЕКАТЕРИНА
- Ну вот, теперь положи это в пакет и надпиши сверху: «Его королевскому высочеству моему возлюбленному сыну. Распечатать на первом же заседании Верховного Тайного Совета по моей смерти». Теперь отнеси пакет к матери под подушку, - велел светлейший, - и никому, ни-ни, прежде чем не скончается матушка, ты поняла ли? Даже адресату! Герцог тоже ничего знать не должен, ибо дурак, у него и живая вода в заднице не задержится, сейчас пойдёт хвастать! Анна Крамер тебе во всём поможет, идите обе.
Через пять минут Лизета всё сделала по указке Меншикова. Это было последнее, что девушка сделала перед тем, как горе её сломило. У матери почти сразу началась агония. Прав был Лесток. Жизни императрицы оставалось всего несколько часов.
Екатерина скончалась майским вечером, в забытьи, тихо, с лицом успокоенным и просветлённым. В это время как раз пробило девять часов вечера, и куранты в Петропавловской крепости начали заунывную молитву.
Лесток склонился над бесчувственной Елизаветой. От слёз, веки девушки ужасно распухли. И глаз она не могла открыть. Мир вокруг почернел и рухнул. Родители ушли.
По указанию Лестока, девушку перенесли потайным ходом в её апартаменты, и уложили в постель. Доктор смешал в бокале какие-то травы и дал ей выпить. Потом ей положили на глаза примочки с розовой водой.
На другой день гроб с телом императрицы уже стоял в тронном зале. Было оглашено завещание. Меншиков объявил о восшествии на престол Петра-внука, от роду одиннадцати с половиной лет.
Во время целования руки вышла трогательная заминка. Император сам, первый, обнял Елизавету и горячо поцеловал в губы. Это всех умилило. А Остерман увидел в сердечном движении государя знак свыше. Знак будущего успеха своей политики. Жених, завещанный дочери покойницей, теперь лишний.
Оплакивание покойной императрицы продолжалось всего десять дней. За это время Меншиков перевёз одиннадцатилетнего императора в свои палаты. В его дворце теперь обосновалась реальная власть. Васильевский остров переименовали в Преображенский, и туда устремился блистающий поток придворных. А кое-кому выпала Сибирь, Соловки, вотчинные деревньки, Низовые полки. Лизета слушала об этих ссылках с бессильным гневом.
Хуже всего было пережить то, что девушка узнала потом от придворных: указы об этих ссылках подписала покойная мать, то есть, на деле, она сама, Елизавета. Светлейший князь несколько раз подсовывал ей разные бумаги, а она, глупая, и подмахивала, не глядя. Теперь от этого можно было ожидать всего, даже указа, запрещающего её брак с Августом.
13 мая юный государь торжественно возвёл Меншикова в ранг генералиссимуса всех войск России.16 мая похоронили императрицу. Гроб с её телом поставили рядом с гробом Петра. 20 мая юный император попросил у светлейшего князя руки его дочери Марии.
На следующий день цесаревна перебралась в Летний дворец. По крайней мере, туда она могла пригласить жениха, с которым не виделись с Масленой недели.
25 мая состоялось обручение императора и светлейшей княжны Меншиковой. Был дан великолепный праздник, на котором цесаревну сопровождал жених. Она столь хитро повела дело, что принц получил на другой день приглашение на охоту в Петергоф. Теперь оставалась одна-единственная и непростая задача: получить разрешение от Петра II официально обручиться.